Средь других имен

Ты свет увидел, бедный Мик,

Когда спасен был смутный миг.

Отец твой бегством лишь и жил,

Замуровавшись средь могил —

Могил души. Могу ль назвать

Иначе дом умалишенных? Тать

Обхитил разум их, и крик

Застыл пустой. Я к ним проник.

Там воздух по ночам густел

Обрывками сотлевших тел —

Страстей безликих, всё живых;

Там стон страдальцев не затих,

Хотя сменил уже на тьму

Им рок врачебную тюрьму.

Увы, в голодный жуткий год

Какой подарок кто найдет?

Искал кругом, что Мику дать —

И дар нашелся: благодать.

Хотелось мне, чтоб Божья тишь

Тебя укрыла, мой малыш.

Был старец — праведный Давид.

Сам в рое жалящих обид

И жгучих язвий, Бога сил

Он имя сладкое хранил.

Однажды видит он во сне

Судьбу мою, награду мне.

Двойную благодать сулил

Излить провидец Иоил

Во дни предельные скорбей.

Мы не дошли до крайних дней.

Но сон вещал, что Бог двойным

Мне разум просветит Святым

Дыханьем уст Своих, что ждет

меня и мудрость и почет.

И вот двойную благодать

Тебе решил я передать

И так сказал себе. С тех пор

Спустился я с высоких гор,

Где темно-синь эфир небес,

Во мглу долин, в унылый лес.

Блужданьем темным утомлен,

Я помню прошлое, как сон…

Текли печальные года.

Но никогда, но никогда

Тебя не забывал отец,

Мой хрупкий маленький птенец.

Себе я сердце разорвать

Готов был, только б мир и гладь

Тебя окутали. Полет

Событий кружит и влечет.

В тревоге смутной, средь невзгод

Шел день за днем, за годом год.

Ты рос, но слабый, бледен, мал

И с детства горести познал.

За сроком новый срок скользит.

Но не фосфат же инозит[17]

Удобрит нив душевных новь —

Восполнит ласку и любовь.

Какой сердечный препарат

Слоит сердечный чахлый сад?

Заменит солнечный привет,

Когда тебя со мною нет?

Но знал: не должно мне роптать.

Прошли года (не два, не пять),

А много безуханных лет,

Как звенья внутренних побед.

Себя смиряя вновь и вновь,

Я в жилах заморозил кровь,

Благоуханье теплых роз

Замуровал в льдяной торос.

Так мысли пламенной прибой

Остыв, закован сам собой.

С тобой в разлуке вот опять.

Тебе лишь повесть рассказать

Могу с своих унылых нар —

Любви бессильной жалкий дар.

Но не хотел бы уронить

Из рук ослабших Парки нить,

Стрясти земную пыль и прах,

Пока не выскажусь в стихах.

«Цветы осенние милей

Роскошных первенцев полей».

Так пусть над кровом мерзлоты

Взрастут последние цветы.

Полеты пламенной души

И чувства, взросшие в тиши,

Война, убийство, царский гнев,

Свирели хрупкий сельнапев,

Цветенье нежное любви,

Иль как иначе назови,—

Хоть годы юные проказ —

Воспеты были много раз.

В поэмах солнце и закат

Над мирной музыкой звучат,

Увядший и поблеклый лист

В них вечным золотом лучист.

Божеств, героев и царей

Деянья режут глаз. Скорей

Забудь о них, к тому ж давно

Писать о них запрещено.

Весь мир описан и воспет,

И мысли кажется, что нет

Такого уголка, где стих

Не наследил бы стоп своих;

Куда бы с давних, древних пор

Поэт не влез, как хищный вор.

Но даст холодный сверхвосток

Мне тематический исток:

От перевала Эвота[18]

Течет он — словом мерзлота.

Где Тында, иль Туман, бежит

Селип, Ольдой, иль Муртетит,

Падь Конская, где Имачи

Журчат — кипящие Ключи —

Зимой и летом, ночью, днем,

И по траве и подо льдом

(Так бьешься, сердце, верно, ты),

Где в недрах вечной мерзлоты,

Как меж тоскливых тусклых туч,

Мерцает огустелый луч, —

По орочонским здесь тропам

Взнестись наверх намерен БАМ.

Поет пила, звенит топор,

Рвут аммоналом косогор,

Меж звуковых зеркал зовет

Аврально поработать слёт.

Безмолвье скрылося с тех пор —

Звучит в лесу фаланги хор.

Лов рыбки в взмученной воде

Оставь, захватчик КВД:

Ольдоя струями дано

Ущелие под полотно.

Удвоенным путем на БАМ

Грозить сумеем мы врагам.

Спешим мы вдвое, в много раз,

Чтоб путь двойной закончить враз.

От пункта к пункту, в новый пункт

Проводим к морю ж.-д. шунт.

Чтоб общество без классов спас,

Мы строим путь, — не напоказ.

Поет пила, звенит топор,

Рвут аммоналом косогор.

Фаланги песнью звучен лес.

Идут врагу наперерез.

Но шумом жизни удручен

В горах укрылся орочон.

Не встретишь здесь ни кротовин,

Ни нор мышиных. Ты один

Скитаешься в стране пустой,

Не видя ни души живой.

В тайге не слышен птичий грай.

Печален и суров тот край.

Пуста, безлюдна и бедна

Золотоносная страна:

Невзрачна мерзлота на вид,

Хоть дар Мидасов в ней разлит.

Здесь всё совсем наоборот,

Здесь всё по-своему живет.

Здесь на возвышенных хребтах

Затишье, но долинный прах

Разносится по ветру. Здесь

Всего, что есть, не перечесть.

На дне глубоких котловин

Копится холод. Ни один

Ветр отепляющий сюда

Не проникает никогда, —

И к дну воздушных сих озер,

Замерзших меж окрестных гор,

Себе дороги не найдет

И не пробьет воздушный лед.

Весною звонкий ледоход

На реках льда не разобьет,

Лишь все победней и звончей

Бежит по наледям ручей.

Как дерево, гниет гранит,

В дресву бессильную разбит,

Но корням лиственниц упор

Не даст промерзший косогор.

Идешь по наледи, но жаль

Ступать ногою на эмаль.

Не бирюзы ли жила там

К скалистым жмется берегам?

— Нет, серый и гнилой гранит

Вкруг наледей речных лежит.

Парчи ль серебряной узор?

— Запорошенный косогор.

Константинопольских владык

Не пышный пурпур ли проник?

Быть может, византийский двор

Сюда сокрылся в древний бор?

— Но нет, не думай о былом.

Поблек Царьград перед стволом;

Пурпурных лиственниц наряд

Затмил торжественный Царьград.

Не купол то Софии, нет.

Преображенный в белый свет,

Сияющий стоит Фавор

Над цепью Тукурингрских гор.

Родился мальчик слаб и хил.

В крещенье назван Михаил.

Но именем мирским Оро

Отец назвал его. Старо

То имя. Смысл его —

Олень

.

Священная оленя тень

Легла на мальчика. Он врос

В тайгу. Окурки папирос,

Бумажки, тряпки, прочий сор

Пытливый не сквернили взор.

По лесу, бодрый, как Олень,

Оро бродил, и слова

лень

Иль слова

скука

он не знал.

Лишь мира тайн…..

… … … … … … … … … … … … … … …

… … … … … … … … … … … … … … …[19]

Страстей бесплодных треск и шум

Был заглушен. Кристаллы дум

Росли прозрачные.

Он был охвачен жаром — знать.

Еще ребенок, презирать

Круг детских плясок и забав

Он научился. Пылкий нрав

Таил под хладной мерзлотой.

Один, угрюм, своим не свой,

Всходил он на лесной бугор,

Вперяя вглубь сверлящий взор.

Упорной мыслию пронзен,

Вскрыть мерзлоту пытался он.

Какие силы вознесли

Те булгоняхи от земли?

Быть может, ледяной сокрыт

В бугре из мха, ином на вид?

И расчищал он белый мох;

Но, слабый, быстро изнемог

И выбился из детских сил.

Хрустальный купол проступил,

Заголубев, как небосвод.

Но свод небес — не тот же ль лед?

Сверкает бездной пузырьков,

Замкнутых в ледяной покров.

Пустоты ль в бирюзовой мгле

Сокрыты в горном хрустале?

Оро пробить старался свод.

Удар кайла другой зовет.

Вдруг… треск внезапный. Оглушен,

Отброшен и напуган он.

Расселся купол. Бьет фонтан.

Восторгом хладным обуян,

Оро застыл, глаза вперив

В невиданный водоразлив.

Струя текла, журчал ручей

Под сетью иглистых лучей,

И, охлаждаясь, застывал

Слоями в наледный кристалл.

В то время, ношей утомлен,

Тайгой шел странник. Мирный сон

И отдых не смыкали вежд

Давно. Печальный, без надежд

В стране пустынной встретить кров,

Он брел по ржавому ковру

Опавшей хвои. Лишь нору

Себе соорудить меж скал,

В нем голос внутренний кричал.

Вдруг видит: пьяный лес, бугор,

Вверху, раскрыв широко взор,

Мальчонок, что олень, стоит,

Закатным золотом залит.

Он черноглаз и длинноног,

На бронзовом лице восторг.

— «Скажи мне, странник, кто же ты?»

— «Искатель». — «Зо?..» — «Нет,

мерзлоты».

Ответом странным удивлен,

Внимает юный орочон.

С бугра скользнул, к отцу бегом

Спешит в волнении немом.

«Привел я странника… Он здесь.

Скорее дай ему поесть.

Он ищет мерзлоту. Про мышь

Он нам расскажет. Но поди ж

И встреть. Тот странник не простой —

Он занят нашей мерзлотой.

Хотел бы, чую, чтоб металл

До глубины земной лежал

И вида золота бежит,

Как будто был бы ядовит».

Не многое понял старик,

Но слушаться Оро привык,

И, подтянув ремнём унты,

Он поспешил до темноты

Навстречу гостю: hytta — сын

Любимец был и господин.

«Привет тебе, наш гость. Свой путь

Прерви на время. Отдохнуть

Зайди ко мне. Пусть урус

а

Заменит холод и леса».

— «Охотно к вам зайти готов.

А приамурских тунгусов

Уже давно и быт и нрав

Меня влечет». — «Так, видно, прав

Мой сын Оро. Нам небом дан

Наш гость, пришлец из дальних стран».

«Быть может, хочешь ты бежать?»

— «Чтоб ни сестра, ни брат, ни зять

Не знали, где я. Чтоб жена

Забыла, роком сражена,

Об имени моем, — о мне

Не вспоминала б и во сне.

Я испарился бы с земли,

Как здешний снег, что намели

Нежданно майские ветры.

Устал, измучен, одинок,

Скитаюся, мой путь далек».

«Я вижу, странник, ты скорбишь.

Вдохни полнее нашу тишь, —

Забудется пред жизнью страх,

И боль замрет у нас на льдах».

— «Ну что ж, ничуть не утаю

Я боль душевную свою,

Озлоблен, мрачен, грустен, дик.

Да, люди чужды мне, старик.

Не говори мне: «Ка…[20] — брат.

Твердил и я о том стократ,

Но ошибался: весь свой век

Волк — человеку человек,

Иль злее, уссурийский тигр

Не мучит жертву ради игр,

А человека не нужда,

Не голод — зависть иль вражда

Стезей предательства, измен

Толкает к страсти злобной в плен.

Он в душу ближнему иприт

Налить хотел бы, и горит

От злобы сердце. Другу дал

Приязни знак ты — свой кинжал.

Но в час офелия забыт

Долг благодарности и стыд.

Увидишь ты друзей без маск.

Тобой подаренный дамаск,

Поверь, насколько было сил,

Твой друг в твою же грудь вонзил,

А сам доверчивый твой сон

Хранить клялся надежно он».

«С тобою спорить не готов.

Не знаю ваших городов,

Ни ваших нравов и страстей.

Останься с нами. Мы гостей

Не видим вовсе. Ты покров

Найдешь и ласку вместо льдов.

Смотри, как сын тебе наш рад,

Как у него блистает взгляд.

Один у нас омолгеч

а

н[21].

Когда-то возвестил шаман:

«Постигнет тайны мерзлоты».

Так, может быть, расскажешь ты

Ему про лед и про кипень,

Про мрак ночной, про ясный день.

Про солнце, звезды, вешний ветр,

Огонь золотоносных недр.

Умом пронзить хотел бы мир,

Но одинок он здесь и сир.

Как дикая коза — гюнтан,

Наш мальчик в вёдро и туман

Бежит к реке, в тайгу, к горам.

Меня ругают: «Это срам»,

Но верю, знанья сладкий мед

Оро когда-нибудь найдет».

«И наш, скажу тебе я, род

Зигзагом сверху вниз идет.

Отец отца был польский граф.

Восстал в защиту панских прав,

Но, силой русской побежден,

Был сломлен и наказан он

С друзьями-панами. Приказ

Готов — о ссылке на Кавказ.

И сын его был сослан с ним,

За вольность польскую гоним.

Красе Кавказа чужд, мой дед

Прожил как ссыльный мало лет.

И, ностальгией заболев,

Окончил дни Друдзовский Лев.

А сын его Виссарион,

Красой грузинки увлечен,

Родил Друдзовского Сандро».

Вниманья полн, застыл Оро,

Мечтой внезапно увлечен.

А гость, задумавшись, умолк.

Времен нахлынувший поток

Волною грусти затопил

Остатки истощенных сил.

Но вновь себя преодолел,

Перешагнул чрез груды тел —

Воспоминаний о былом.

«За зло платить не буду злом.

Не видел в жизни я добра:

Нужда, обиды. Но пора,

Пора уж заморозить кровь,

Про вероломную любовь

Забыть, забыть, похоронить

И мирно ждать, покуда нить

Порвется жизни. Пред тобой

Гонимый яростной судьбой

Сандро Друдзовский. Вновь лишась

Своей отчизны (я Кавказ

Родным себе привык считать),

С ней потерял я также мать.

И от меня далек, далек

Родимый Западный Восток».

«В горах, прекраснее всех стран,

Раскинут наш Аджаристан.

Слоновокостный там самшит

Земля приморская родит,

Над морем, среброгруд, баклан

Прорежет утренний туман,

И облачных закатных туч

Края зажжет последний луч

Смарагдным светом. Вечных дум

Предмет моих — родной Батум.

Шумит там море, и в волнах,

В их контрапункте слышен Бах,

Когда сардоникс и агат

Волной влекомые гремят.

Призыв не к неге лишь — Коран:

Зовет к борьбе. Так ураган

Нежданный, грозный. Дальний гул

Крепчает быстро. Вот подул

Порыв воздушный — бурный шквал,

Из глубины вздыбился вал

Весь в мыле. Ржет табун, бежит.

Лазурь померкла. Грозный вид.

Бушует буря. Ужас. Шум.

И грохот волн. Таков Батум.

Как оркестрован! Грохот, вой,

Стук кастаньет, зовет гобой.

Fortissimo ревет тромбон.

Не взбешенный ли дикий слон

Трубит и брызжет, сам не свой?

На приступ волн береговой

Мчит полк за полком. Разъярен,

На камни вспрыгнул эскадрон,

И гневной ярости полна

Иссиня-черная волна».

«Там нет зимы. Лишь тонкий лед

Как редкость разве кто найдет

Раз-два в году. Зеленый сук

Омелы осеняет луг

Рождественских зеленых роз.

Не снег белеет — стадо коз.

Букс, лавровишня на дворе

Растут пред домом. В январе

Фиалок слышен аромат,

Ковром поросших горный скат.

Вслед зацветает цикламен,

Галантема, миндаль… Но в плен

Попал… О, мой Батум,

Предмет всегдашних горьких дум!

Мечтал: на мирном берегу

Сынишку верно сберегу.

И думал: мой Георгий род

Друдзовских древних вознесет.

Неумолимая ж смела

От моря в мари, из тепла

На мерзлоту, в мороз, в тайгу.

Не мщу ни другу, ни врагу,

Но Ивиковы журавли,

Мню, не оставили земли».

Пришла весна. — Весны здесь нет.

Враз испарился тощий снег.

Суха, поблекла и мертва

По марям длинная трава.

Горюч, как порох, мох сухой,

И лесовал, и сухостой.

Чахгды и лиственниц стволы

Огню добыча. От смолы

Вздымает пламень. Лесопал

От малой искры запылал.

И над иссушенной травой

Крутится вихорь огневой.

Там огненная пелена

По скалам гор наведена,

Здесь в ночь густую и средь дня

Трепещет полог из огня.

Дымятся мари и луга,

Дымятся пни, дымит тайга.

Как рудозолотой олень

Лесная запылала сень —

Горит нагорная тайга,

Вздымая пламени рога,

И зарева со всех сторон

Румянят дымный небосклон.

Стоит здесь мгла, и дым густой,

И запах гари. Полосой

Огня хребты обведены

В дни этой огненной весны.

То распускаются цветы

Золотоносной мерзлоты.

Как эльф порхает меж воров

Кудрявый Коленька Быков:

Дощечку ищет с давних пор,

Чтоб укрепить на ней мотор.

В лазури ль места не нашел

Кирилл, что прямо в комсомол

Спустился. И огромный взор

Глядит на неприбранный двор,

Печалью тайною томим.

Так многокрылый Серафим

Лежит, падением разбит,

Но песнь небесная звучит.

… … … … … … … … … … … … … … …

Так из тайги Оро попал

В тройной Лежандров интеграл.