Староград

Выпад в воздух

13.02.85

— Погоди-погоди, кого Соколов поймал? Мне сейчас не послышалось? — удивлённо спросил я, выбитый из колеи внезапной новостью, настигнувшей меня прямо посреди завтрака.

— Полковника Ясенева, говорю же, и беснуется теперь, словно медведь, мол, Староградского Мясника выловил, всех на уши поднял, — несколько сбивчиво повторил майор Вейзен, всё так же топчась на пороге казарменной столовой.

— Ясенев? Загадочный Мясник? Он же дохлый, как спичка! Боже, эти коллаборационисты совсем с ума посходили, ладно ещё с повстанцами да регулярными частями Ордена бодаться, но чтобы друг друга?

— А вот Салем ему поверил и даже позволил практически сразу повести бедолагу на допрос с пристрастием.

— И что же? Что-нибудь уже удалось выяснить?

— Вот по этому поводу я к тебе и пришёл. Разрешить-то Салем разрешил, но всё это было лишь с одним условием: если вы с Глиммер будете присутствовать при экзекуции. Так и сказал: «Тащи, мол, Элл и Германа, дабы генерал не переборщил!»

— Он же в курсе, что пытки — это нечестный и неприемлемый способ борьбы для рыцаря?

— Да, но Соколова сейчас это явно не остановит. Думаю, для этого Эрвин и требует вашего с Глиммер присутствия.

— Я сообщу об этом Опию. Ох, сколько же интереснейших докладов ему предстоит прочитать в ближайшее время! А теперь веди!

Я положил свои приборы в тарелку, которая всё ещё была наполнена недоеденной мной полбой, и вышел вон из казарм, вслед за Вебером. Сами по себе казармы были расположены в нескольких метрах от «Коламбии», который стараниями последних нескольких недель превратился в настоящий форт, окружённый военной базой в несколько сотен человек личного состава, в основном, конечно, рыцарей Ордена, вроде меня.

Так что идти было совсем недалеко, другое дело, что по какой-то причине лифты сегодня оказались сломаны, и на тридцатый этаж башни, где и должен был состояться допрос, нам пришлось шагать пешком по лестнице. Даже мне, человеку военной выправки, было не слишком легко преодолевать все эти пролёты, так что боюсь представить человека, что будет доставлять сегодня срочный отчёт Салему с первого на восьмидесятый этаж, где и располагалась его резиденция.

Пока я поднимался, я много думал о том, что нарушаю кодекс чести тем, что собираюсь участвовать в столь бесчестном действе, как пытки, и не могу при этом отказаться, потому что страшнее любого пятна на чести может быть лишь неподчинение приказам командира. А моим командиром, к сожалению, был именно Салем, как бы то ни было смешно. Подумать только, рыцарь и герой войны, обожаемый всеми, подчиняется какому-то скользкому типу, безнаказанно вычистившему всё военное руководство оккупационного гарнизона и бесчестно занимающемуся какими-то тёмными делами, так ни разу и не поучаствовав в настоящих сражениях!

Впрочем, мысли о лестнице и чести испарились, стоило мне оказаться на месте, в маленьком служебном помещении, на скорую руку переделанном под пыточную с единственной лампочкой и креслом, к которому стяжками был прикреплён худощавый бедолага, судя по окровавленному лицу и расплющенному носу, уже успевший вкусить гнева буйного генерала. Последний, к слову, с очень хмурым видом, стоял, уперевшись в одну из стен комнатки. Доктора же пока совсем не было видно.

По-видимому, она не слишком торопилась выполнять указание Салема и наверняка была занята одним из этих своих экспериментов. Впрочем, я решил, что всё-таки её стоит подождать и дать шанс прийти, мало ли, Глиммер заплутала где-то в тысяче тысяч ступеней, да и Соколов не особенно-то спешил приступать к действию, без соблюдения формальностей. Как ни крути, а кодексу он также старался следовать, пусть и менее строго.

Доктор появилась лишь через двадцать минут, лёгким шагом войдя в помещение, с маленьким саквояжем в одной руке и клеткой в другой. С её появлением Соколов явно оживился и сухо выпалил:

— Ну наконец-то! Ты принесла, что я просил?

— Да, они здесь, — сказала Элл, протягивая генералу стальную переноску, в которой копошилось несколько лабораторных мышек, — мне пришлось забежать в свой живой уголок и взять несколько ненужных образцов.

— Благодарю, теперь можно приступать!

— Погодите приступать, генерал, — сказала Глиммер, — мне так и не сообщили, что вы тут вообще собираетесь делать?

— Этот слизняк Староградский Мясник. Я поймал его, когда он влезал в нашу систему безопасности.

— Как это связано? — спросил я.

— Пытался стереть следы своих преступлений. Кто ещё будет обладать подобной наглостью, чтобы убивать и лезть в дела правительства, прямо в сердце этого самого правительства? Да и если я не прав, то попытка получить доступ в правительственные системы, без соответствующего разрешения — серьёзнейшее преступление, повод для которого мы так или иначе должны будем выяснить.

— Звучит вполне убедительно, — заключила за нас двоих доктор.

— Больше никаких вопросов?

— Вообще-то, ещё один, — заявил я, всё ещё имея слабую надежду не участвовать в честепреступлении. — Быть может, вы, фрау Глиммер, всё-таки припасли какую-нибудь сыворотку правды, и нам не придётся истязать герра Ясенева?

— Вообще, есть, да, но, даже несмотря на то, что я не терплю бессмысленного насилия, думаю, что генералу это не очень понравится и он будет категорически против того, что мы отнимем у него его работу. Верно же говорю?

Соколов утвердительно кивнул в ответ, девушка же продолжила:

— Да и вещество, которым я располагаю, не совсем то, что вы подразумеваете, говоря «Сыворотка правды». Разговорить-то она его разговорит, только вот это совсем не наркотик, это резинифератоксин. Одной капельки хватит, чтобы он несколько часов корчился в адских муках от жжения всего пищевода, подобно тому, как если бы мы залили ему в горло расплавленный металл. Конечно, потом он своим навсегда испепелённым химическими ожогами языком рассказал бы нам всё, что знает, лишь бы эти, в прямом смысле, адские муки никогда больше не повторились. Но это, как по мне, слишком жестоко, даже по сравнению с тем, что собирается сделать генерал.

Соколов вновь слегка кивнул в подтверждение её слов.

В этот момент я решил всё же взглянуть на бедолагу Ясенева, во рту которого всё это время была тряпка, а потому он лишь безмолвно наблюдал за столь страшным для себя разговором. И, по-видимому, очень живо представил себе то, что описала доктор, а потому из его глаз хлынули слёзы паники и страха, которые обычно проливают те, кого обрекли на длительную и мучительную смерть. Впрочем, в его случае всё действительно так и было.

Глиммер, понимая, что пытка вот-вот начнётся, глубоко вдохнула и тихо сказала:

— Не терплю бессмысленного насилия, а потому предпочту подождать снаружи, если никто не возражает. Зовите, если вдруг понадоблюсь!

После этого она еле слышно вышла из помещения. Мне захотелось было проследовать за ней, но я удержал себя, при мысли о том, что так я оставлю генерала один на один с его жертвой, совсем лишив его тормозов, что может очень плохо закончиться.

Соколов же угрожающе направился к стулу и одним жёстким движением сорвал тряпку со рта так сильно и резко, что только чудом все зубы бедолаги остались на своих местах, пусть и ненадолго. Ибо ещё до того момента, когда солдат успел оправиться и заверещать, выкрикивая оправдания и мольбы, ему прилетел размашистый удар мозолистым кулаком. Рот бедняги в тот же момент наполнился кровью, и он, слегка отклонившись в сторону, сплюнул её и три зуба, вместе с кусочком челюсти, на которой они всё ещё плотно сидели.

К моему удивлению, после этого всё же не последовало никаких выкриков и просьб. Ясенев как будто бы пришёл в себя после столь увесистого удара и лишь понуро обводил взглядом всех присутствующих. Вероятно, он понял, что генерал не потерпит даже малейшего сопротивления.

— Где она? — сухо спросил Соколов.

— Кто она-то? — еле водя нижней челюстью, процедил Ясенев.

В тот же момент ему прилетел ещё один тяжёлый удар, на этот раз он приземлился прямо в солнечное сплетение, согнув солдата настолько, насколько это вообще было возможно в его положении. Тот сразу начал задыхаться и прерывисто кашлять, придя в себя лишь через минуту.

— Ты знаешь, о ком я говорю, должен знать, тварь! — декларировал Соколов.

— Я понятия не имею, о чём вы меня спрашиваете. Господин генерал, я всё время, всё это время после поражения Ронии верно помогал вам и был вашей правой рукой! За что вы сейчас меня мучаете? И чего от меня хотите?

Вместо ответа, Соколов спокойно нагнулся к ящику с инструментами, стоящему рядом со стулом, и вытащил оттуда небольшую крестовую отвёртку. Встав, он в тот же миг со всей силы воткнул этот инструмент прямо в руку сидящему, да с такой силой, что вместе с ладонью проткнул и тонкий деревянный подлокотник, на котором она лежала. Это действо в тот же момент сопроводилось адским криком.

Прежде чем он прекратился, Соколов вытащил из чемоданчика следующий предмет. Это был обычный молоток, который резким движением прошёлся прямо по колену бедолаги. То выгнулось в неестественной форме. Судя по всему, это было настолько больно, что у солдата случился болевой шок, и тот более не чувствовал свою ногу.

— Скажи мне, ублюдок, ты тюбик или кран? Мне тебя давить, чтобы ты всё по капле мне выложил, или один раз серьёзно крутануть, чтобы ты, подонок, наконец заговорил?

Сплюнув кровь, Ясенев всё с тем же непониманием произнёс:

— Я ничего не делал!

В порыве чувств генерал нанёс ещё один размашистый удар молотком, вновь по той же ноге, что, видимо, окончательно выбил коленный сустав с насиженного места, оставив висеть ногу ниже колена, словно яблоко на ветке.

На лице бедолаги выступили крупные слёзы, он сглотнул очередной поток крови и сказал:

— За что?! Я разве сделал что-то плохое?

Александр вновь не сдержал своих эмоций и, на этот раз достав из ящичка секатор, поставил его на указательный палец правой руки Ясенева. После чего несколькими жёсткими движениями отсёк его от тела. Дав солдату отдышаться и как следует покричать, генерал нанёс очередной тяжёлый удар, оставивший после себя огромную гематому на щеке и слегка сместив и без того сильно повреждённую челюсть.

Я тихо обратился к генералу, в надежде на то, что всё-таки буду услышан:

— Не перебор?

Конечно же, ответа я не получил, а сам Соколов в это время продолжал рвать и метать:

— После всех тех убийств, шантажа и издевательств, загубивших так много жизней, ты ещё смеешь спрашивать такое?

— Мы на войне, — почти невнятно произнёс Ясенев. — Я убивал, только если это было необходимо, как и все остальные.

— Её тоже необходимо было похищать? А?! А всех тех невинных людей было необходимо убить столь жестоко?

— Так ты о той певичке? Мы её не похищали. Она, можно сказать, к нам сама пришла.

— Погоди-ка, какой ещё певичке? — вмешался в допрос я.

— Ришар, да, Вивьен Ришар... Она пришла к нам несколько дней назад, вся голодная и израненная. Можно сказать, что она обратилась к нам за помощью. Ну мы и приютили её у себя, теперь она поёт у нас в штабе да раненых латать помогает.

— Это у кого ещё “у вас”? — свирепея, спросил Соколов.

— Это агент повстанцев, вы, кажется, взяли не того. Хотя оперативник повстанцев — вполне неплохая альтернатива поимке главного преступника города, — ответил за него я...

— То есть ты не Мясник? — с удивлением обратился к Ясеневу генерал.

— Нет, боже, нет... Меня зовут Дубов Семён, позывной «Дуб», у вас работал под псевдонимом Ясенев, я один из главных внедрённых агентов повстанцев. Вы меня раскусили.

— Ничего себе ты выбрал псевдоним, конечно, ещё бы Берёзиным назвался, тогда бы точно никто не понял, кто ты на самом деле. И всё же, возвращаясь к моему недавнему вопросу, генерал, с чего вы взяли, что это Староградский Мясник? — спросил я.

— А зачем повстанцам лезть в систему видеонаблюдения?

— Я искал компромат. По наводке информатора. Он предположил, что на камерах «Коламбии» вполне могут быть файлы, что могут повредить репутации Салема или кого-то из ваших.

— Так ты всё это время был крысой, приютившейся прямо под моим боком? — безжизненно произнёс Соколов.

— Вроде того, но это цветочки, по сравнению с теми ужасами, которые вы пытались на меня повесить. Я повторю, я всего лишь солдат, и я честно выполнял свою работу, пусть и работал всё это время на вашего врага.

— Ничего не может быть хуже предательства. Я не хотел к этому прибегать, но, похоже, что теперь придётся использовать метод пытки, которому меня научил мой дед. Он как раз для крыс, подобных тебе.

После этих слов, произнесённых теперь уже спокойно и размеренно, генерала словно с катушек сорвало, он методично открыл клетку, схватил одного из грызунов за хвост и одной рукой с силой раскрыл рот предателю. Тот пытался сопротивляться, но железная хватка Соколова просто не оставляла шансов, и вскоре трепыхающийся напуганный грызун был погружён Дубову прямо в глотку. То, что происходило далее, сложно описать здраво, ибо от этого даже мне стало не по себе. Бедный парнишка буквально захлёбывался в собственной рвоте и задыхался оттого, что царапающегося и пытающегося прогрызть путь наружу зверька запихивают всё глубже.

Это продолжалось довольно долго, пока наконец генерал не ослабил хватку, позволив солдату исторгнуть то, что находилось у него в горле, заведомо отойдя в сторону. Чудо, как вместе с остатками завтрака и тушкой бедного зверька парень не исторгнул из себя свои внутренности. По выражению его лица было понятно, что он уже готов умереть, лишь бы всё это закончилось.

— Ну всё, хватит, это уже слишком! — уверенно произнёс я, желая было остановить генерала.

Но он, в ту же секунду, с проворством хорька, бросился на привязанного бедолагу, осыпая градом тяжёлых ударов со скоростью отбойного молотка. Я, конечно, сразу попытался оттащить Соколова от бедняги, лицо которого медленно, но верно начало превращаться в кровавую кашу. Но можно ли удержать бешеного медведя?

Лично получив несколько шальных ударов, я бросил затею спасти человека, которого сейчас забьют до смерти. Пусть он и был, как оказалось, частью вражеского лагеря, мне всё равно было крайне больно и неприятно наблюдать за тем, как зверь внутри моего боевого товарища берёт верх и превращает его в нечто даже более ужасное, чем тот, на кого он всё это время охотился... В общем-то, я был не в силах ничего более предпринять и лишь смотрел.

Со временем, перейдя с увесистых ударов руками на пинки ногами в тяжёлых сапогах, Соколов уже стал явно выдыхаться, в течение нескольких минут избивая давно уже превратившегося в труп человека.

Стоило ему окончательно устать посыпать бесконечными ударами бездыханное тело, как я уже начал думать, что бессмысленное насилие окончено. Однако, последним аккордом, генерал вытащил пистолет из своей кобуры и бесцеремонно выпустил в труп весь свой магазин.

В этот момент в комнату влетела Глиммер со шприцем в руке. Она, с лёгкостью кошки, быстро подобралась к генералу за спину и, пока он был в яростном ступоре, ввела всё содержимое прямо в шею. Тот неуклюже качнулся на месте и упал мешком муки на пол.

— А до того, как он убил главного свидетеля, этого сделать было нельзя? — спросил у неё я.

— Я прибежала, как только услышала выстрелы. Если это стоило сделать давно, мог бы позвать меня пораньше, — спокойно ответила мне доктор, а затем распорядилась. — Знаете что? Помогите-ка нашему генералу добраться до его дома, труп уберите, ему всё равно уже ничем нельзя помочь. И передайте Эрвину всё, что вы сегодня узнали, а я пока попробую кое-что выяснить о местоположении штаба повстанцев. Думаю, у меня есть план, как узнать о них больше, и вы можете в этом помочь.

— С каких это пор вы у нас отвечаете за планы?

— Я всегда за них отвечала, но если вы не хотите мне помогать, пожалуйста, не надо. Но я надеюсь, вы понимаете, что именно произойдёт в скором времени, если мы будем и дальше бездействовать, в тот момент как они подобрались к нам столь близко?

— Вполне, но вам-то какое дело? Вы же вроде как держитесь в нейтралитете и всегда сможете уехать, чуть что.

— С тех пор, как моя милая Ришар оказалась у этих варваров. А теперь иди, будем надеяться, что мы справимся до того, как Соколов проснётся и наделает кучу необдуманных дел.

«Вы можете думать что угодно касательно моей персоны, но я борюсь за права всех ронийцев. В том числе, таких подонков, как Салем и Соколов. Они точно получили право на пулю».

Виктор Меласки, «Война в подполье для чайников»