Староград

История о минувшем

??.??.??

В тот день, когда началась война, я был тем, кто встретил её один из первых. Таков уж удел пограничников, среди которых в тот момент был и я. Конечно, всё началось не внезапно. Невозможно оставить незамеченным передвижение столь большого числа людей с обеих сторон.

И мы уже давно знали, что Орден планирует нанести удар. А потому и сами готовились дать бой, день ото дня ожидая, кто сделает первый выстрел. В общем-то обстановка к тому моменту уже как несколько лет была крайне обострённой.

А у нас в стране многие были полны решимости и слепой уверенности в том, что победа будет скорой. А кто-то, вроде меня, вовсе наивно полагали, что войны не будет. Я тогда рассчитывал, что все просто решили побряцать оружием для прибавки веса своим политическим заявлением. Но, видимо, дипломатических ресурсов для целей, какие бы там у вас они ни были, не осталось, и Орден перешёл в наступление.

Наш отряд подняли по тревоге в самом начале ночи. Почти не спавшие и крайне встревоженные мы заступили на свои позиции. Наша застава, как и многие другие пограничные посты, представляла собой небольшую крепость-бункер со своим гарнизоном. Мы расположились в амбразурах и огневых точках и стали ждать, вглядываясь в темноту ночи. Прожекторы блуждали туда-сюда по высохшей земле в попытке обнаружить противника, но никого не было.

Обстановка была крайне напряжённой. Наш командир, генерал Соколов, который в тот момент состоял ещё в ронийской армии и, по странному стечению обстоятельств, был главным именно на нашей заставе, метался в смятении. Он не был готов к войне, да никто из нас не был готов. Но, видя нерешительность командира, его солдаты также пропитываются нерешительностью.

В один момент ночную тишь прорвал вой реактивных самолётов. Наше укрытие содрогнул взрыв, затем ещё один, потом ещё и ещё. С потолка посыпалось лишь несколько крошек бетона. Бункер выполнил свою работу, но авиаудар был лишь прикрытием для начала наступления.

Прожекторы начали выхватывать из темноты человеческие фигуры, шустро двигавшиеся в сторону нашего поста. Я, как и другие, тут же открыл по ним стрельбу. Те не открыли стрельбу в ответ, и воздух наполнился стрекотанием очередей. Тут и там загорались и в то же мгновение погасали вспышки.

Я стрелял в темноту, точно не зная, попал или нет. Это странное чувство. С одной стороны, ты понимаешь, что где-то там находятся живые люди, но они столь обезличены и лишены формы, благодаря ночному покрову, что кажется, будто бы ты стреляешь по почти незримым мишеням. И только когда прожектор цепляет тела, лежащие на сухой земле, ты на сотую долю секунды понимаешь, что творишь...

Но это временное чувство, ибо сразу после того, как ты вспоминаешь о том, за что ты сражаешься, вина улетучивается. И убийство уже не кажется столь тяжким грехом, что раньше.

Мы довольно успешно сдержали первую волну наступающих. Никто из них так и не смог подойти к бункеру ближе, чем на сто метров. В воздухе повисла тишина, а со стороны холма, на той части границы, больше не было ни одной фигуры. Казалось бы, настало время ожидать следующей попытки приступа крепости и зализывать раны. Но тут, как водится на войне, в один момент всё перевернулось с ног на голову, когда к нам прибыло подкрепление.

Несколько бронетранспортёров, сверкая фарами, выехало на открытую местность, прямо перед нами, в то самое место, где только что шли враги. Из одного бронетранспортёра вылез, судя по всему, командир и стал командовать остальным разгружаться. Один за одним новоприбывшие стали вылезать из машин, строясь перед ними, словно мишени в тире.

Увидев это, Соколов сразу же схватился за рацию и, надрывисто крича, приказал срочно убираться оттуда. Но по какой-то причине его приказ был проигнорирован, и командир подкрепления, вместо того, чтобы следовать в укрытие вместе с бойцами, стал расхаживать перед строем, произнося какую-то крайне вдохновляющую речь. Не знаю, что именно послужило причиной для такого поведения, но они словно бы не знали, что прямо тут начались боевые действия. За что поплатились, как только противники пришли в себя.

Прямо на моих глазах их командира пронзил разрывной снаряд, и он встал на месте как вкопанный, держа в единственной уцелевшей руке свои внутренности. Сразу за тем ночь прорезали пара пулемётных очередей, и только что прибывшие сразу же кинулись врассыпную, словно тараканы, которых посреди ночи застали на кухне. Их подгоняли выстрелы, и вскоре все они были мертвы.

Соколов чуть не вырвал себе свои седые волосы, видя, что происходит. Не знаю, о чём он думал в тот момент, но практически сразу привёл себя в порядок и скомандовал приготовиться к новой атаке. И действительно, вскоре Орден решился на ещё одну атаку, но на этот раз гораздо более сильную.

В свете прожекторов появилось пять фигур, полностью закованных в почти средневековые доспехи, в полтора человеческих роста. Рыцари. Авангард и главная элита армии нашего врага спокойно шествуют в сторону нашей крепости. Конечно же, мы сразу открыли по ним огонь, глупцы. Ибо тогда ещё мы не знали, как с ними бороться...

Все наши пули просто отскакивали от их брони, не причиняя никакого вреда и ничуть не тормозя их уверенного продвижения вперёд. Я самолично опустошил четыре рожка.

Вскоре кто-то решил взяться за тяжёлую артиллерию и попробовал пронять броню самым мощным, что только можно было найти на базе, ручным противотанковым гранатомётом. Такая штука могла бы легко разворотить современный танк при прямом попадании, но, как многие уже догадались, даже выстрел из подобной бандуры не возымел какого-либо эффекта.

Человек, облачённый в эти чудо-доспехи, просто слегка отшатнулся, в момент, когда вокруг него поднялось огромное облако из дыма и огня, и как ни в чём не бывало продолжил свой путь. Всего пятеро бойцов, а какой психологический удар по всему личному составу гарнизона! Тот же Соколов, вместо того, чтобы попытаться запросить поддержку и попробовать вызвать на атакующих более мощный удар, практически сразу объявил о сдаче нашей крепости на милость Ордену. Тогда-то всё и началось по-настоящему.

Нас заставили сдать всё оружие и заперли внутри крепости, под большой вооружённой охраной. Остальная же армия Карнима продолжила своё столь уверенно начавшееся наступление дальше. Мы просидели в своей укреплённой базе несколько дней, на протяжении которых никто из победителей, конечно, не задумался о том, чтобы нас кормить или поить. Всю еду солдаты Ордена тоже конфисковали для собственных нужд.

Так продолжалось до того, пока наконец не приехал тот, кто должен был решить нашу судьбу: Герман Шейм, тогда ещё, как и я, не бывший героем войны, а скорее обычной пешкой в руках более авторитетных представителей рыцарства. Он приказал вывести нас и построиться перед тем самым зданием, в котором мы были заточены. Затем он произнёс свою речь, звучала она так:

— Солдаты Ронии! Вы уже могли наблюдать всю мощь нашего оружия, которому нет равных во всём мире, и нет, я сейчас не о реактивной броне, не о наших винтовках и карабинах, даже не о танках. Я имею в виду нашу великую тягу к чести и несгибаемую волю к победе, во имя чистоты нашего народа. Конечно, каждый из вас, живя в своей скудной и немощной стране, где ценится только склизкость и трусость, в желании бесконечного обогащения, хотел бы обладать теми качествами, которыми обладаем мы. Это благородная зависть, вовсе не та, что есть у вашего гнилого правительства. Ваше руководство всегда, облизываясь, глядело в сторону Ордена Карнима и развязало эту войну, чтобы уничтожить наши славные идеи. В отличие от ваших лидеров, совершивших свою ужасную ошибку, у вас есть выбор между принудительной работой во славу Ордена на штольнях и присоединением к нашей славной армии в качестве полноправного члена того нового общества, которое мы строим.

Далее он предложил выйти из строя всем, кто готов сражаться за Орден. Многие сделали этот злосчастный шаг вперёд. Почти половина строя и сам генерал Соколов решили перейти на сторону нашего врага, без особых раздумий. Последний, к слову, вообще показательно протянул руку капитану рыцарей, обозначая тем самым факт своей полной капитуляции. Тот непринуждённо пожал её и произнёс:

— Теперь мы с тобой ровня.

Остальные предатели рукопожатия не удостоились, но им, на наших глазах, выдали новую, чистую форму и под охраной сопроводили к лагерю, где обещали сразу же накормить и напоить. Не знаю, исполнили ли карнимцы своё обещание, но те немногие, кто ещё сохранил верность своей отчизне, вроде меня, остались стоять, словно вкопанные. Было неимоверное желание попытаться сбежать или и вовсе кинуться на ближайшего солдата Ордена, чтобы сразу отправиться на небо или, если очень повезёт, забрать с собой ещё и одного из этих ублюдков.

Но всё это можно было сделать и в момент, когда нас повезут на штольни. Рано или поздно из трудового лагеря можно попытаться устроить шумный побег, сговорившись с другими тружениками и перебив вместе всю охрану. Шансов будет больше, да и пользы для Ронии, вероятно, тоже. В любом случае, принимать такие решения столь резко я никак не хотел, а потому просто смиренно ждал, куда дальше меня занесёт судьба.

Орденцы, сразу же после того как отправили предателей почивать на лаврах своего отвратительного поступка, пригнали для остальных несколько грузовиков, в которые, собственно, нас плотно и затолкали, предварительно заковав в цепи по рукам и ногам, чтобы мы даже не пытались сопротивляться.

Фургоны же были полностью крытые и стальные, так что, пока нас везли по палящему пустынному солнцу, внутри атмосфера была словно в закрытой банке сардин, которую кинули в костёр: жарко, тесно, душно, да ещё и плохо пахло. Нельзя было толком сесть или облокотиться на что-либо, стены были раскалены добела. Это всё выматывало настолько, что делать что-либо, даже думать, было просто невозможно. Останавливались мы только три раза, на ночёвку в бараках, и каждый раз вместе с живыми из кузова этой адской сковороды доставали и несколько трупов — это были те, кто не выдержал такой поездки. Их, конечно же, не хоронили, трупы просто сбрасывали в пески у дороги. Мне тоже хотелось умереть и навсегда уснуть в этих чёртовых барханах.

Кормили тоже крайне неважно: утром и перед сном нам давали по паре кукурузных лепёшек и немного консервированных бобов. Но в тот момент мне казалось, что это настоящий пир. В общем, приехали мы в место, которое считалось захолустьем даже по меркам Карнима. Здесь не было песка, только ёлки и невысокие горные пики. После жары и духоты пустыни первый глоток свежего воздуха показался лучшим моментом в моей жизни и вполне себе мог оказаться последним её счастливым мигом.

Дело в том, что в трудовом лагере нас внезапно решили не использовать как бесплатную рабочую силу, а просто перебить и скинуть в те самые штольни, что мы должны были раскапывать. Это заявил колпак, который был главным в этом лагере, огромный лысый мужик, настоящий шкаф, что был и сам по себе больше двух метров роста, а в доспехе дотягивал до всех четырёх. Он то ли углядел в нас индейские черты, то ли только сказал так, чтобы потом начальство не высказывало ему претензий за расход бесплатной рабочей силы ради потехи.

В любом случае, стоило только немного подышать свежим горным воздухом, как нас уже выстроили в очередь к собственной смерти. Способ казни был избран крайне простой и лаконичный: нас поставили друг за другом и один за одним подводили к огромному отверстию в центре лагеря (бывшего, по всей видимости, дырой в потолке той самой штольни, где мы должны были бы горбатиться, добывая камни), первого бедолагу в очереди ставили перед ней на колени, а затем тот же колпакоголовый, что приговорил нас к смерти, одним тяжёлым взмахом своего меча рубил голову и толкал обезглавленный труп в глубину шахты.

Я был примерно в середине очереди и своими глазами наблюдал, как моих сослуживцев, одного за другим, ведут на убой. А они покорно идут, словно заворожённые животные, то ли ввиду невозможности мыслить после трёх дней этой страшной поездки, то ли ввиду особой неизбежности гибели. Наверное, лучше одним ударом окончить страдания, чем пытаться убежать или бороться, как я планировал ещё тогда, стоя в строю перед отданной врагу крепостью. Мы в центре огромного лагеря для военнопленных с кучей вооружённой охраны по всему периметру, в том числе и по пути нашего следования, дёрнешься — сразу пристрелят. С другой стороны, можно попробовать умереть смертью непокорных, попытавшись напасть на одного из мучителей, а в идеале и вовсе тем самым устроить мятеж. Но вся охрана благоразумно держится в паре-тройке метров, просто так схватить не получится, скорее всего, они успеют среагировать быстрее, особенно учитывая, что я всё ещё скован.

Видимо, придётся терпеливо принять свою смерть. Это действительно лучше, чем медленно испускать дух, истекая кровью от нескольких десятков пулевых ранений. Один труп, другой, всё падают и падают в бездну, глухо шлёпаясь о каменный пол где-то внизу. Смотря за этой неизбежной кончиной и буквально шаг за шагом осознанно продвигаясь к ней, я вдруг ловлю одну безумную идею, столь странную и рискованную, что, скорее всего, она выйдет мне боком. Забегая вперёд, скажу, что это была самая разумная из всех моих безумных идей.

Я подумал тогда, что когда до меня дойдёт очередь, я вполне могу попытаться вместо того, чтобы вставать на колени и покорно складывать голову, добровольно сигануть в бездну. Рассчитывал я на то, что приземлюсь на трупы, лежащие горкой на дне, которые вполне смогли бы смягчить моё падение, а уже там я бы стал быстро искать доступный и, желательно, далёкий от этого ужаса выход наружу. Безумие, которое могло закончиться в первые же секунды падения из-за неудачного столкновения со стенками вертикального спуска или случайно торчащего из них камня, всё же было избранно мной как основная стратегия, ибо обещала хоть какие-то шансы на успех.

Вскоре я действительно оказался на краю этой бездонной ямы. Стоило тяжёлой руке в доспехе потянуться к моему плечу, чтобы поставить меня на колени, как я в тот же момент легко шагнул за край. Дальше меня уже несла гравитация, всего несколько мгновений свободного полёта, но мне они казались часами, нет, веками свободы, последнего глотка этого пьянящего чувства воли, чистоты и одновременно с ними огромного груза бренной плоти, тянущей вниз. Думаю, именно это испытывают люди перед смертью, потому что и я в тот момент должен был окончить свою столь скоротечно оборванную жизнь.

Но я не коснулся жёсткого камня, что переломал бы мне все кости, не приземлился на окровавленную гору тел. Я оказался насажен спиной на огромный шип кроваво-красного кристалла, который пробил моё тело насквозь и на котором я повис, словно кусок ветчины на зубочистке. Нет, я не чувствовал боли, то ли из-за того, что мне пробило спинной мозг и моя нервная система отключилась, то ли из-за того, что боль была столь невообразима, что мой организм просто отказался её воспринимать. В любом случае, я слышал хруст своих позвонков и видел, как из моего чрева вырывается окровавленный пик полупрозрачного минерала. Чётко осознавая тот факт, что сейчас умру, я уже мысленно попрощался с миром вокруг.

Но шло мгновение, затем минута, потом другая и ничего. Жизнь настойчиво отказывалась покидать моё тело, даже напротив, я ощутил какой-то невероятный прилив сил и желания бороться за своё существование. Словно бы животный порыв, оно захлестнуло всё моё существо, с головы и до самых пят. Я потянулся к самому концу камня и, схватившись за него двумя руками, начал постепенно, сантиметр за сантиметром, снимать себя с пика.

По мере моего мерного продвижения, дыра странным образом затягивалась соразмерно текущей толщины шипа, не давая мне съехать вниз. И так я вскоре был освобождён и приземлился на две ноги без каких бы то ни было следов былого ранения. Тело каким-то чудом само восстановило прежнюю форму, и я остался стоять в полном одиночестве, среди огромного пещерного зала, полного трупов.

Через дыру в своде, которая была единственным источником света, было видно глубокое голубое небо и размеренно плывущие по нему облака. Никакой суматохи и даже удивлённых поглядываний сюда, вниз. Ничего удивительного, ибо нас разделяло пятьдесят метров, и помыслить о том, что кто-то мог бы выжить после такого падения на жёсткие горные породы, было бы подлинным безумием. Это было мне на руку. Я не думал о том, как именно мне удалось это пережить, ибо животный инстинкт самосохранения не желал меня отпускать, затмевая разум и гоня меня внутрь сложной системы тоннелей.

Конечно, у меня не было ни еды, ни воды, ни какого-либо источника света, и поход в тёмные пещеры, из которых вообще могло не быть выхода, был крайне необдуманным шагом. Возможно, более безопасно было бы дождаться, пока наверху закончат казнь, и попытаться забраться по одной из крайне крутых стенок пещеры к самому отверстию, там я как минимум умер бы быстро и сразу...

Конечно же, я заплутал в кромешной тьме на долгие дни и даже недели. Не знаю, сколько конкретно времени я провёл, блуждая по этим коридорам, но я уже успел все их заучить и даже немного адаптировался к постоянному мраку. Ибо за всё то время, что пробыл там, я обошёл все уровни этих пещер и не нашёл никакого выхода наружу. Они были колоссальны и абсолютно замкнуты. И если бы не моя новообретенная способность, я бы мог отправиться на тот свет миллионом способов. Не счесть раз, что я проваливался в дыры в полу. Точно так же не счесть, сколько камней падало мне на голову. Однажды меня даже завалило внезапно обвалившейся породой.

Но моё тело раз за разом восстанавливалось и без чувства усталости было готово двигаться дальше. Рассудок же наоборот, утекал час за часом, уступая место надвигающемуся безумию. Особенно в моменты, когда я окончательно терял надежду. Я мог просто сорваться и начать выпускать гнев, разбивая кулаки в кровь о ближайшую стену. Кто бы мог подумать, что именно такой истерический приступ подарит мне билет наружу.

В один из моментов ярости я внезапно наткнулся на необычно мягкую стену. Она буквально поглощала все мои удары, податливо прогибаясь всё больше и больше. Я внезапно понял, что обнаружил глину, пласт которой растянулся метра на три во все стороны. Это был словно джекпот, ведь за этой мягкой прохладной массой могла скрываться желанная свобода. Я не думал о том, что за ней может быть просто твёрдая порода или иная пещера без конца и края. Я просто копал.

Словно заключённый, который остервенело ковырял тюремную стену ложкой, я вгрызался в стену пещеры, голыми руками расшвыривая грунт во все стороны. Не знаю, сколько времени я трудился, но, вырыв тоннель метров в пять длиной, я внезапно был вознаграждён ударившим в глаза светом солнца. Я словно бы вырыл путь прочь из ада. Там, за пяти метрами глины, всё это время пряталась цветущая долина с лазурным озером, нетронутая, первобытная. На глазах невольно проступили слёзы, и я со всех ног побежал к искрящейся глади воды, чтобы узреть того бледного, сложенного лишь из костей и кожи, ожившего мертвеца, в которого я обратился. Узрев его, я упал без чувств и сил прямо на берегу, и кажется, что продремал целую вечность.

Далее история была проста и прозаична. Месяцами скрываясь по горам и лесам чужой страны, я охотился, спал под открытым небом и мылся в дождевой воде, словно первобытный дикарь, набираясь сил, чтобы однажды вернуться на родину. Потом я стал совершать вылазки к людям, вид которых уже успел позабыть. И так, в один из дней, перемахнул через весь Карним и половину Ронии, чтобы вновь оказаться около линии фронта. Жаль, слишком поздно, чтобы что-либо исправить. Моя страна к тому времени сильно осела и ослабла, а предательство Малой Каскадии и жёсткое карнимское наступление сильно подрывали боевой дух соотечественников. Наши люди — сталь, но и сталь рано или поздно гнётся. И мы не выстояли ещё год, и вот враг уже прямо под Староградом, обстреливает столицу, а все, кто на это способен, бегут из города.

Не спасла даже моя невероятная способность. Что может один человек, пусть даже бессмертный, против целой армии? Возможно, рано или поздно бессмертный перебьёт всех своих врагов, но сколько времени на это уйдёт? Век? Десять? Они скорее умрут от старости, а меня навсегда закуют в цепи и кинут в самую глубокую яму, которую только найдут, чтобы из неё я уже никогда не выбрался.

Ну а дальше ты знаешь. Собираю людей, которые недовольны этим поражением, и ухожу в подполье, готовя свою собственную армию против Ордена, который так ненавижу... Как же удивительно всё вдруг подошло к финалу!

«Знаете, я бы хотел простить Салема, хотел бы дать ему возможность выбрать: сдаться и уйти с миром или сражаться и умереть с честью. Но он не дал этого выбора Ронии, решив за нас, что для нас будет лучше. А потому я решил за него — его судьба быть повешенным прямо на шпиле его собственного небоскрёба, его башни из лжи!»

(с) Меласки, в интервью «Революции ЗАВТРА»

———

Ira «Знание без характера»