Старый, но крепкий

Глава 3

На этот раз я проснулся одновременно с матерью. Мы вместе позавтракали, но прежде чем она ушла на работу, а я занялся тренировками, к нам домой заявилась странная компания.

Это были два головореза. Один из них напоминал огромного медведя: он был одет в массивный стальной нагрудник, который делал и без того здоровенного громилу еще больше, и пригнулся, заходя в наш дом. Однако даже боком он едва протиснулся в дверной проём. Когда он задел плечом дверной косяк, вся наша лачуга вздрогнула, но человек даже не поморщился.

За ним зашел второй — в кожаном нагруднике, с короткими кинжалами по обе стороны пояса. Мне не понравились ухмылки, с которыми вторженцы по-барски осматривали наш дом.

Первым заговорил крупный. Мать отступила назад, испуганно глядя вверх — под самый потолок, где находилась его огромная голова.

— Ну что, хозяйка, рассказывай, чем у тебя можно поживиться? — произнёс он грубым басом.

— Вы ничего у нас не возьмёте, — дрожащим, но твёрдым голосом ответила мать. — Я не позволю нас ограбить!

Я понимал, что её слова вряд ли понравятся людям, которые превосходят нас по силе. Тем не менее я встал перед матерью. Возможно, со стороны это выглядело странно: хотя я был сильнее своей матери, я был ниже и уже в плечах. Сухой и худой, я сейчас напоминал маленькую собачку, пытающуюся защитить хозяина. Не добавляло хорошего настроения и чувство полнейшей беспомощности. Я представлял, на что способны такие люди, в мире, которым правит сила.

Наконец громила заговорил снова:

— О-о, не беспокойся, хозяйка. Мы не грабители. Называй нас… помощниками ростовщика, да. Мы помогаем людям отдавать долги.

— А кому это мы должны? — спросила мать.

Мелкий вымогатель ухмыльнулся:

— У вас что, много доброжелателей, которые одолжили вам деньги?

— У нас нет ни одного доброжелателя, который дал бы нам денег, — твёрдо сказала мать. — Есть лишь один человек, который согласился вылечить моего сына в долг. По грабительской цене! Больше я никому ничего не должна.

— Выходит, всё-таки есть долг? Но не в этом суть. Главное — долги нужно отдавать! Или хотя бы не позволять копиться процентам.

— Прошло всего два дня с момента, как целитель вылечил моего мальчика! — возразила мать. — За такое время проценты набежать не могли!

Здоровяк щёлкнул ногтем по деревянной балке и наша лачуга снова застонала.

— А вот наш наниматель уверен, что могли, — сказал он с издёвкой. — Не может же нам врать столь уважаемый человек.

Мать нахмурилась и ответила:

— Так может, вы вернётесь к своему работодателю и уточните, не ошибся ли он?

Здоровяк оскалился:

— Женщина, пойми: я могу разнести здесь всё за минуту. Единственное, что ты успеешь за это время сделать — выбежать с мальчишкой во двор и смотреть, как твой дом рушится. И ничего мне за это не будет! Так что не гневи меня. Давай деньги!

— У нас нет денег, — покачала головой мать. — Всё, что у нас есть, вы видите сами.

Мелкий разбойник хмыкнул и высморкался прямо на пол. В этот момент мне захотелось сломать ему пальцы, но здравый смысл и осознание, что если даже я каким-то чудом это сделаю, меня убьют, а с матерью сделают бог знает что, удержали меня от этого глупого поступка. Я понимал, что даже подбежать к нему или коснуться его у меня бы не получилось — если только он сам этого не захочет.

— Тогда мы заберём всё, что найдём! — сказал мелкий разбойник и достал из-за спины сложенный мешок.

— Эй! — окликнул я его.

— Да, пацан?

— Зря вы это делаете.

— Как скажешь, пацан. А пока — постой в уголке.

На этот раз мы действительно ничего не могли сделать. Улыбаясь, здоровяк расставил руки и оттеснил нас с матерью в дальний угол дома, не обращая внимания на мои попытки устоять на месте — против него я был не сильнее котенка.

Из угла мы смотрели, как мелкий разбойник с ужасающей скоростью проносится по нашей кухне, собирая всю еду в мешок.

После того как они ушли, у нас дома не осталось ни специй, ни круп.

Обычно в это время мама уходила на работу, но сейчас она села на табуретку, привалившись к спинке так, словно у неё больше не осталось сил. Она опустила руки и смотрела в одну точку.

— Когда я просила соседей донести тебя до целителя, я даже подумать не могла, что он окажется настолько… — голос мамы дрогнул. — Что счёт за твоё лечение будет настолько неподъёмным. И тем более я не рассчитывала, что они опустятся до того, чтобы забирать еду у бедняков. Никто прежде не опускался до такого. Никто…

Я молчал. Мне нечего было сказать: мы влипли, и нам нужно было придумать выход из ситуации.

Тогда мама посмотрела на меня с той же самой безнадёжной тоской во взгляде и произнесла:

— Ты должен сходить к брату.

Это было совсем не то, что мне хотелось услышать. С братом Китт, похоже, с самого рождения был на ножах. Они никогда не понимали друг друга, у них не было общих интересов. Китт не стремился разговаривать с братом, и тот тоже не особо желал общения. Они были разными.

Если Китт мечтал стать могущественным практиком, человеком, которого никто не сможет заставить делать что-то против его воли, то брат посвящал всё своё время учёбе. Мать выучила читать и писать сначала его, потом Китта. Но брат на этом не остановился. Именно он таскал домой всякие непонятные дощечки с надписями, куски пергамента, и постоянно возился с ними. Однажды Китт, любопытства ради, залез в его шкаф и едва не перевернул чернильницу. Крика тогда было столько, что парнишка думал, у него лопнут или закровоточат уши.

Они никогда не понимали друг друга и даже не стремились понять.

Но самое главное — я был твёрдо уверен: брат нам никак не поможет. Он ненавидел Китта, а значит — меня лютой ненавистью. Китт никогда не видел от него ничего хорошего или доброго. Если с мамой он обращался нормально, то с Киттом если и разговаривал, то исключительно сквозь зубы. В общем, я уверен: мой поход к нему ничем хорошим не закончится.

— Не думаю…

— Тебе не нужно думать! — выкрикнула мама, на мгновение сорвавшись. Её лицо исказила гримаса гнева. — Я сказала тебе сходить к брату! Хоть раз в жизни сделай то, о чем я прошу, без пререканий! Это началось по твоей вине, так что иди к нему и сделай так, чтобы у нас появились хотя бы продукты!

Она была права, подумала взрослая часть меня. Но изнутри фонтаном рванули подростковые эмоции, которые в такой ситуации чувствовал бы Китт.

Мне не оставалось ничего другого, как собрать в кулак всю обиду и горечь, которые хлынули изнутри, и запрятать их поглубже. Я обулся, оделся и всё-таки направился к брату.

Я пошлёпал по знакомым со вчерашнего дня улицам. Планировал новый путь, который будет короче, чем вчера. С учётом вчерашнего знакомства с подворотнями и переулками, маршрут оказался едва ли не короче главных улиц.

До жилища брата пришлось идти двадцать минут. Хотя какое там «жилище» — настоящий дом! Не то что наша лачуга.

Дом находился в сорока метрах от стены, огораживающей Золотой квартал от остального города: основных кварталов, или попросту — трущоб.

Честно говоря, когда я смотрел на его дом, мне было слегка завидно: крепкая кирпичная ограда, два этажа… Это не просто жилище и даже не просто дом — целая усадьба. Насколько я помню, там у него был даже домик для слуг. Всё это брат то ли построил, то ли выкупил по дешёвке.

Но сильнее зависти (которая, скорее всего, шла от Китта) меня пробирало недоумение. Глядя на всё это богатство и вспоминая нашу лачугу, у меня возникал только один вопрос: как он спит по ночам? Почему он оставил свою мать жить в грязи?

Почему-то Китт никогда не задавался этим вопросом. Хотя, возможно, ему бы никто и не дал на него ответа.

Я постучал в калитку. Минуту спустя постучал ещё раз. Потом начал долбить без перерыва, и только тогда мне открыли.

Передо мной стоял старичок с тростью в серой одежде, которую обычно носили слуги. Несмотря на её мышиный цвет и простоту, Китт каждый раз завидовал, глядя на эту одежду, ведь она была целая, без заштопанных дыр. Удивительно! Китт уже второй год ходит в одном и том же. Каждый год ему приходится опускать подворот штанов, чтобы вещи подходили по росту. В этих штанах он и падал, и дрался, и бегал от собак, и перелезал через заборы. На них столько заплаток, что из материала, пошедшего на их изготовление, можно было бы сшить платье для какой-нибудь четырёхлетней девчонки. У матери на одежде дыр нет, но она настолько застирана, что стала серой. А здесь люди ходят если не в новом, то хотя бы в целом.

— Чего хотел? — без всякой приветливости спросил старик.

— Я хочу поговорить с братом.

— А кто твой брат?

— Саммер Бронсон, — буркнул я. Будто не знает. За то время, что он открывает мне ворота, можно и запомнить.

— Причина визита?

— Скажи ему, что пришёл Кит Бронсон.

Старик нахмурился.

— Не думаю, что у господина будет время…

— … принимать кого-то вне расписания, — продолжил я за него. — Поверьте, как только он узнает, кто пришёл, он обязательно меня примет.

Вот в этом я железно уверен.

Спустя десять минут старик вернулся, открыл калитку и шагнул в сторону. На его лице застыла ещё более неприятная гримаса.

Интересно, как брат умудряется заражать всех вокруг себя неприятием ко мне? Это, наверное, какая-то магия. Иначе я это объяснить не могу.

Когда я зашёл, старик запер дверь на настоящий массивный железный засов. После этого он повёл меня внутрь поместья. Или, может быть, усадьбы — я не знаю, как правильно называются дома богатых горожан. Я знаю только, что наша лачуга зовётся именно лачугой.

Меня проводили на второй этаж дома, посадили в коридоре на деревянную лавку.

— Жди здесь, — коротко бросил старик.

Не то чтобы я не знал, что делать. Я был здесь не в первый раз. И никогда не приходил по своей воле.

Коридор был тихим и тёмным. Напротив меня возвышалась тяжёлая деревянная дверь, покрытая лаком. Она выглядела массивной и надёжной — как будто могла выдержать удар тарана.

В поместье пахло невероятно вкусно: аромат свежей выпечки витал в воздухе и сводил живот от голода. Я успел позавтракать кашей, но она у нас была почти каждое утро, а вот выпечка — только по праздникам и только тогда, когда у нас были деньги. То есть редко.

Потянулось тоскливое ожидание, во время которого я в очередной раз напомнил себе, что стоит свыкаться и сживаться с Киттом, не разделяя «себя» и «его», а то так и до раздвоения личности недалеко.

С каждой минутой я чувствовал себя всё более заскучавшим, словно обо мне забыли. Если бы мог, я бы ушёл в медитацию: закрыл глаза и постарался ни о чём не думать, чтобы скоротать время. Вот только сосредоточиться здесь было едва ли не сложнее, чем на городском рынке, где царит громкий гвалт и всюду снуют люди, толкаясь плечами.

Но всё же я попробовал. Закрыл глаза, постарался очистить разум от мыслей… и спустя минуту меня выдернули из этого состояния. Мимо прошли слуги: парочка девчонок и несколько девушек куда старше меня. Одна из них усмехнулась, другая что-то прошептала ей на ухо, и обе закудахтали, глядя на меня. В их глазах я видел превосходство и снисходительность. Желания унизить я не заметил, но всё равно было неприятно.

И они были не единственными. Каждый слуга, проходящий мимо, стремился либо задеть меня ногой, либо показательно обойти как можно дальше, либо усмехнуться — да хоть как-то показать своё превосходство. Будто им кто-то приказал делать это. Хотя… я не удивлюсь, если брат действительно требует от своих слуг относиться ко мне как к какому-то животному, случайно оказавшемуся в здании. Правда, зачем ему нужно так самоутверждаться, я не знаю.

Ситуация слегка изменилась, когда из-за угла появилась маленькая девочка лет четырёх, одетая в яркое зелёное платье. Подойдя ко мне, она скрестила руки за спиной и спросила:

— А почему взрослые называют тебя отбросом? И кто такой отброс?

В её глазах стояло любопытство. Ребенок явно не имел в виду ничего плохого.

— Отбросами называют плохих людей. Так что беги к маме, солнце.

Девочка посмотрела на меня с недоверием, но не успела задать других вопросов. Следующая служанка, заглянувшая в коридор, охнула при виде ребёнка рядом со мной. Она всплеснула руками, подбежала к девочке, схватила ребенка на руки и поспешила уйти. Я успел различить слова:

— Сколько раз тебе говорили: не общайся с гостями господина!

Полагаю, прислуга впервые назвала меня «гостем».

Томительное ожидание продолжалось ещё пару часов. В какой-то момент мне стало всё равно, сколько ещё придётся сидеть здесь. Я был готов ждать хоть до вечера — просто из интереса: насколько далеко зайдёт брат?

Наконец, после долгого ожидания, дверь приоткрылась. Брат посмотрел на меня свысока, цыкнул зубом, будто не ожидал увидеть именно меня, и снисходительно бросил:

— Заходи давай, у меня есть пять минут. Вываливай, что тебе нужно.

Я поднялся, толкнул дверь и зашёл в кабинет. Хлопнул дверью и думал, что брат сделает очередное замечание, но ему было плевать. Он уселся во главе стола и снова бросил:

— Ну чего тянешь? Я слушаю.

Только я сделал шаг к стулу, стоящему с моей стороны стола, как он поднял ладонь:

— Нет, стой там. Я не разрешаю тебе садиться. В третий раз повторяю: выкладывай, что тебе нужно.

— У нас дома нет еды. У нас всё забрали, — сказал я.

— Ты хочешь сказать, что вас ограбили? — поднял он бровь.

На его лице не было беспокойства — только вежливое, нарочито вежливое удивление. Не знаю, кого он пытается из себя строить, но это жутко бесило. И на этот раз эмоции разума сочетались с эмоциями тела.

— Это из-за долга.

— Вот как? Интересно. Насколько я помню, мама была щепетильна к долгам и ни разу не лезла в них. Это твой долг?

— Мама заплатила целителю, чтобы тот вылечил меня. Она говорит, если бы этого не сделала, то я бы умер.

— Получается, ты снова полез в драку?

Приторно-сладкое удовольствие с его лица можно было черпать ложками и намазывать на хлеб. Глядя на него, я видел, что он купается в этом состоянии.

Я не захотел рассказывать брату о том, как меня избивают. Не захотел доставлять ему ещё больше радости.

— Получается, что где-то сидит женщина, которая родила тебя, и думает, что же она будет есть вечером. Так ты поможешь нам? Поможешь ей?

Брат поднялся со стула:

— Конечно! Легко! Сейчас приду. Надеюсь, ты не будешь ничего трогать и совать в карманы, пока меня не будет. Не хочется выставлять тебя в коридор.

Меня удивила лёгкость, с которой он согласился помочь. Я даже на мгновение оторопел и не поверил услышанному.

Брат вышел за дверь и вернулся спустя три минуты с лёгким тканевым мешочком размером с одну из его книг. Мешочек был тяжелый и полный.

— Ты не возражаешь, если я проверю? — спросил я, ловко развязывая тесёмки.

То, что я увидел внутри, огорчило меня. Я думал, что брат уже не способен огорчить меня после всего того, что я от него видел, но заплесневелый рис, который, я подозреваю, он специально промочил и оставил, чтобы вручить мне, был за гранью добра и зла.

— За что ты так с матерью? — спросил я, ощущая застарелую горечь. Наверное, подобное чувство испытывала мать, глядя на новые ссадины своего ребенка.

Брат расплылся в улыбке:

— О-о-о! Я поступаю так не с матерью, а с её любимым младшим сыном. Если бы она пришла сюда сама, я бы отдал ей самое значимое из того, что у меня есть.

— Распухшую гордыню? — спросил я.

Брат, который всё ещё не сел в своё кресло, размахнулся и влепил мне пощёчину. Его ладонь летела так медленно, что я мог бы дважды увернуться от неё. Раздался сочный шлепок, но моя голова даже не мотнулась. Вот в чем разница между практиком второй ступени закалки и человеком, который ни разу в жизни не поднимал ничего тяжелее чернильницы.

— Ударил как девчонка, — бросил я и направился к двери. — Ты же двадцатилетний мужик! Научись хотя бы бить нормально!

Мешочек с так и не связанными тесёмками я выбросил назад на пол, выходя из кабинета. Шум рассыпающейся по полу крупы и гневный рёв брата стали бальзамом для моей души. Возможно, мать не одобрила бы такой поступок, но мне стало куда проще дышать. Хотя я так и не выполнил того, о чём просила мама, я чувствовал себя лучше, чем час назад.

Я вышел за ворота и пошагал к дому человека, который жил в десяти минутах ходьбы от жилища брата, и который принял меня сразу.

Двор целителя был куда богаче, чем двор брата. Если у брата были каменные дорожки и клумбы, усаженные цветами, то у целителя посреди двора располагался большой пруд, по которому плавали настоящие лебеди. Как в прошлый раз, я прикипел взглядом к роскошным птицам, и двинулся вперёд только после окрика слуги, который приказал мне поторопиться.

Целитель ждал меня внутри своего кабинета. Я покосился на кушетку, где лежал пару суток назад, и сказал:

— Я согласен на ваши поручения. Только прошу, верните моей семье еду. Если я умру с голода, некому будет ходить за вашими травами.

— Не понимаю, о чём ты, — поднял бровь наглец. — Чтобы не было недосказанности: на меня не работают люди, способные забрать у малоимущих последнюю еду.

По глазам вижу — лжёт. И слово какое подобрал: «малоимущие». Красивое слово, сочное. Китту обычно в лицо бросали «отброс», «бедняк», «голоногий».

— Но я посмотрю, что можно дать вам, — с благожелательной улыбкой заметил целитель и, как и брат, вышел за дверь.

Пока его не было, я осмотрелся. Ничего необычного: аккуратное и чистое помещение. За окном тот самый пруд с лебедями. На столе — какие-то бумаги, которые целитель заполнял до моего прихода.

Когда он вернулся, я не удивился, увидев тот самый мешок, который два разбойника утром уносили из нашего дома.

— Держи.

Я взял его и не удивился, увидев наши продукты.

— Твой долг только что возрос на серебряный, — с усмешкой заметил старик. — Ты же не думал, что я буду кормить вас бесплатно?

Я стиснул ткань мешка так сильно, что едва не порвал её. Хотелось показать свой норов: плюнуть в злыдня, швырнуть этот мешок в угол. Хотелось высказать всё, что я о нём думаю. Но если я это сделаю — это не приведёт ни к чему хорошему. Этот старик явно продвинулся на второй или даже третий ранг. Он силён, как тигр; одним тычком пальца он может сломать мне хребет. В нём немерено силы и столько же злобы и жадности.

Китт с самого детства понял: чтобы подняться в этом мире, чтобы тебя не унижали и не назначали за это плату в виде серебра, нужно быть сильным. Нужно быть куда сильнее всех окружающих. Его рано познакомили с послушанием. Он видел, как охранники уважаемого купца из центра города до смерти забили кнутами пятилетнюю девочку. Мы с ней играли в догонялки, и она случайно толкнула купца в спину. Когда появилась стража, им объяснили, что она была воришкой и пыталась украсть кошелёк. Но Китт видел всё своими глазами… Он помнил, как становилась все шире одобрительная улыбка купца при каждом ударе и крике девочки. Помню, как удары продолжались ещё минуту после того, как её крики затихли.

На её месте мог быть я.

На её месте МОГУ быть я.

— С-спасибо! — прошипел я через сжатое гневом горло. Хотел продолжить, сказать нечто язвительное, но не успел.

Рывок целителя ко мне был таким быстрым, что я не успел его рассмотреть. Меня ударили в грудь раскрытой ладонью.

Врезавшись в стену, я ощутил боль, пронзившую грудь и спину. Застонал.

Целитель стоял напротив и всё так же улыбался:

— Недостаточно вежливо, сопляк. Похоже, ты не понимаешь, что я тебе предлагаю? Это щедрость с моей стороны — позволить тебе трудом закрывать проценты! И как ты к ней отнесся? Отказался!

Я смотрел на него и старался не застонать снова. В груди ужасно болело… Надеюсь, рёбра не сломаны. Вряд ли я смогу выполнять его задания с переломами.

Для человека своей профессии этот урод слишком любит делать больно другим.

Я смотрел ему в глаза и видел то же самое выражение лица, что недавно наблюдал у брата: упоение властью.

— Может, попробуешь повторить, но вежливее?

Вместо ответа я поднялся, поднял мешок и покинул поместье. Задерживать меня целитель не стал.

Он уготовил мне роль безмолвной скотины? Мне не нравится такая роль. Однажды я вернусь сюда, и этот ублюдок поймёт, что значит настоящее унижение. Я заставлю его почувствовать каждую крупицу боли и страха, которые он причинил другим.