Столичный доктор. Том VI

Глава 10

ХРОНИКА. По словамъ «Правительственнаго вѣстника» трагическая гибель Его Императорскаго Высочества Георгiя Александровича, случившаяся послѣ легкаго паденiя съ велосипеда, произошла вскорѣ послѣ предложенной лейбъ-медикомъ кн. Баталовымъ и провѣденной подъ его руководствомъ операцiи; обстоятельства чего выясняются.

Пожелавший остаться неизвестным специалист честно описал всё – и кисты в почках, и увеличение печени, и расширение правых отделов сердца, и изменения в легких. Всё-то он измерил и взвесил, каждый орган прощупал, порезал на кусочки, грамотно описал цвет и консистенцию. Правдиво поведал об ателектактическом спадении доли правого легкого, и даже отметил начавшуюся инкапсуляцию очагов. Сломанное ребро тоже никуда не делось, как и рана, осложненная кровотечением. Но основным было… повреждение главного бронха справа, вызванное смещением инородного тела из желтоватого металла (описание и размеры прилагались). Иными словами, драный мясник утверждал, что бронхоблокатор внезапно сдвинулся со своего насиженного места, встал поперек просвета бронха, и прорвал его изнутри.

– Каковы же… – Склифосовский замялся в поисках подходящего слова.

– Да, я тоже отметил анонимность протокола. Подписи нет. Поэтому совершенно солидарен с невысказанной оценкой.

Раздражение ушло. А гнев остался. Холодный и ясный. Сволочи косорукие решили переложить ответственность со своих бестолковых, но хитрых головок на нас. Понятное дело, свою вину никуда не деть, но теперь она не главная. Более чем уверен, что получивший доступ к императорским ушам так всё и преподнес: если бы не горе-экспериментаторы с бронхоблокатором, спасли бы цесаревича, ничего бы не случилось. Боже, да тут самый натуральный океан дерьма! За свои посты и регалии готовы кого угодно растоптать и унизить. Нет, я понимаю, накосячили. Случается. И неважно, по какой причине. Возьмем за данность, что это произошло. И задницу свою прикрыть хочется. Обычное стремление, вполне естественное. И я бы понял, сооруди они протокол, что смерть приключилась в результате непреодолимых совпадений. Экт оф Год, как пишут в договорах. Мол, никто не в силах был помочь. Слова не сказал бы из-за цеховой солидарности. Осудил бы приватно некомпетентность, может, под настроение и за грудки взял. Настоятельно порекомендовал отставку, но без огласки. Но вот так, подставлять коллег? Такое не прощается.

– Мне всё понятно, – произнес Николай Васильевич. – Делать нам здесь больше нечего. Свою точку зрения я его величеству донесу обязательно. Оставлять это безнаказанным нельзя.

Министр тяжело, со вздохом, встал, начал надевать шинель. И я вслед за ним тоже засобирался. И правда, никто ничего нам не скажет. Здесь и сейчас – так точно.

Поехали на службу. Отставку-то мою пока не приняли, надо продолжать выполнять свои обязанности. Даже обедать не пошел, послал нарочного в ресторан за перекусом. Ели вместе с Семашко, прямо у меня в кабинете. Грустный Николай Александрович, здорово раздобревший на министерских харчах и довольствии, все сокрушался и ругался вслух. Обещал дойти до императора, если понадобится.

– Вы, Николай, дальше вокзала Царского не доберетесь. В министерстве двора такие зубры работают. Да и в секретариате Его величества любую петицию замотают.

– Но как же оставлять подобное без наказания?!

– Да, да, помню вашу любовь к социальной справедливости – покивал я – Но я в жизни руководствуюсь принципом – делай что должно и пусть будет, что будет.

– Это Сенека?

– Он самый.

За целый день ничего почти и не случилось. Только телефонировал председатель Госсовета. Сам. Мне. Очень странное дело, не по чину вроде, но всё же такое произошло.

– Будьте вечером дома, я к вам заеду к восьми, – велел Сергей Александрович.

Собственно, я и без наставлений великого князя не планировал никуда ходить. Не то настроение. Так что лучше домой, к жене. Перед аквариумом посидеть, или в зимнем саду помедитировать, понюхать цветочки. А самое хорошее – попросить жену помузицировать. Я начал находить свою прелесть в этом личном присутствии при исполнении. Акустика музыкального салона и сам инструмент тому немало способствовали. Пожалуй, так и сделаю. И пока ехал со службы, даже наметил небольшую программку. Начнем с ре-минорной фантазии Моцарта, продолжим шопеновской фантазией-экспромтом, а на третье, пожалуй, что-нибудь из Шуберта.

Но, как известно, человек только предполагает. Я едва успел переодеться, как постучался лакей Вася и доложил, что прибыл высокий гость. Я мельком взглянул в окно. Ого, его императорское высочество сегодня инкогнито, не на членовозе с великокняжеской короной, а на простом ноунейме. Шифруется великий князь, не афиширует нашу ставшую токсичной связь.

Я поспешил встретить Сергея Александровича. Негоже заставлять таких гостей ждать. Соблюдем ритуал, да послушаем послание из высших сфер. Не чай же он приехал пить?

Гость ожидаемо отказался от напитков, сел в предложенное кресло, причем на край, не откидываясь на спинку, будто планировал быстро встать и уйти, едва проговорив то, что собирался. Словно аршин проглотил. Я таким его видел в нашу первую встречу, когда у дяди царя спина отламывалась. Неужели боли вернулись?

– Ваш демарш у его величества был совершенно неуместен, – пошел он в атаку без раскачки. – Вы понимаете, что теперь на службу вас не вернут?

– Даже жалеть не буду, – ответил я. – Бумажная работа – точно не мое призвание.

– И в остальном… Зачем было перечить и навлекать на себя неприятности?

– Потому что нас оболгали. И вы это прекрасно знаете!

Теперь уже я слегка повысил голос. Тоже не железный – внутри все кипит.

– И что с того? – ничуть не смутился великий князь. – Подождать немного, а там бы император остыл и мы бы донесли правильную версию.

Я так понимаю, Сергей Александрович хочет уже до меня донести, что мы со Склифосовским подставились. Ну не удивительно. Паркет в Царском селе больно скользкий. Тут надо иметь особенные навыки передвижения и балансирования.

– А вы знаете, что протокол вскрытия подделали?! – возразил я. – Теперь наша точка зрения уже никого не волнует. Ладно мы, случай пусть и громкий, но все-таки частный. Очень печально, что теперь хороший способ лечения, который мог помочь многим, окажется под сомнением. Кто хоть авторы этой инсинуации?

– О подделке уже известно, – как-то неуверенно произнес Великий князь. – Виновные, надеюсь, понесут наказание. Но ваше положение от этого не изменилось. Его величество был очень привязан к брату, и теперь… Мой вам совет: пока нигде не мелькать. Особенно в яхт-клубе.

– Выезд за границу мне будет разрешен? Или велят удалиться в свое имение?

Вопрос родился совершенно неожиданно. Каюсь, интонация была чуть ироничной, самую малость. Это всё от нервов – чуть начинаются неприятности, сарказм из меня так и прет. Хорошо, что продолжение про монастырь удержал в себе.

– Прекратите ерничать! – вспылил в ответ великий князь. – Не стоит злоупотреблять моим хорошим отношением к вам! – и вдруг продолжил совершенно спокойно: – Я попытаюсь получить разрешение в кратчайшие сроки. Наверное, это лучший выход из ситуации. Побудете там, вдали от здешних доброхотов, вас ведь приглашали читать лекции? А за это время волнение успокоится. Ждите пока, я сообщу вам о результатах.

Сергей Александрович встал и двинулся к выходу. Вот же… политик. Знает ведь, откуда всё пошло, но не признается. Зато в случае, если я натворю чего с фигурантами, с чистой совестью скажет, что ничего никому не говорил. Именно поэтому я не стал больше пытаться узнать имена виновников торжества.

Зато как захлопнулась дверь за гостем, я тут же гаркнул:

– Гюйгенса найдите! Ко мне, в любое время! Срочно!

На лестнице застучали каблучки. Агнесс спускалась ко мне.

– Уехал? – задала она риторический вопрос. – Пойдем я тебя буду кормить.

– С удовольствием. Поиграешь потом для меня?

– Конечно!

Жена честно терпела до конца ужина. И только после десерта спросила:

– Плохо всё, да?

Мы почему-то перешли на немецкий. Может, ради того, чтобы хотя бы слуги не поняли ничего? Все одно узнают из газет…

– Трагически погиб Великий князь Георгий Александрович. Брат царя. Скорее всего, уже завтра меня отставят со службы.

– Боже! – жена прижала руки ко рту. – Все после той операции?!

– Враги при дворе пытаются это так подать царю. Но смерть случилась вследствие дорожной травмы.

Тут я задумался над тем, возможно ли добиться повторного вскрытия? И собственно, где бронхоблокатор?

– Ах, да. Мне хотят запретить ходить обедать в яхт-клуб. Скорее всего, количество визитов в наш дом резко сократится.

– Ну и пусть! – отмахнулась жена. – Будешь дома обедать.

– Я испросил у Сергея Александровича разрешения выехать нам за границу.

И тут Агнесс просто вспыхнула от радости:

– Мы поедем в Вюрцбург?!

– Не исключено.

– Ура! – Агнесс позвонила в колокольчик. – Василий, принеси бутылку шампанского!

Лакей убежал за шипучкой, а супруга взяла меня за руку:

– То есть, ты больше будешь находиться рядом с женой, мне не придется улыбаться всяким негодяям, и начнешь спать столько надо, а не сколько получится? Одни отличные новости, любимый!

Утренние газеты вышли с траурными рамками. Как цинично говорил один издатель, затраты на краску копеечные, зато каков эффект! Вся Россия как один человек скорбела о невосполнимой утрате. Читателя подводили к мысли, что теперь и поддерживать небосвод, и сохранять правильное положение земной оси будет некому. Даже странно было читать это о молодом человеке, которого с весьма скромным сопровождением запихнули в жопу мира и в свои крайне кратковременные приезды в столицу он даже обязательную программу визитов не всегда выполнял.

Мне цесаревича было откровенно жаль. Он своим положением явно тяготился, и ничего плохого никому не делал. Опять же, интересовался прогрессом и мог бы даже быть полезным стране на этом поприще. Я даже начал питать кое-какие надежды на его контакты с Яковлевым. Если бы не нелепая и глупая случайность, прожил бы, может и не до старости, но сильно подольше, чем в реальной истории.

А вот как раз доктору Баталову в праве на публичное выражение скорби отказали. В статьях на вторых и третьих страницах прозвучали пока скромные намеки на «врачей-вредителей», которые подвергли жизнь наследника престола опасности и так далее. Фамилий еще не называли, но коль скоро подобные опусы появились массово, до этого осталось недолго. Максимум – до завтрашнего дня. Не исключаю и вечерние выпуски.

Я поставил отметочку в календаре, чтобы мой шеф безопасности занялся и этим направлением. Такой слаженный хор сам по себе не запоет – дирижер нужен. Тут, как в далеком будущем, тоже есть методичка с желательным изложением. Разве что публикации не в интернетах, а на бумаге. И писаки мне неинтересны: подневольный люд, исполнители, соорудят текст на любую тему. Сегодня ругают, завтра с тем же усердием хвалят. Надо искать, кто за ниточки дергает. А сейчас, по горячим следам, надежда найти их есть.

Похороны назначили на двенадцатое мая – ровно через неделю после смерти. Естественно, пока заграничные делегации прибудут, не один день пройдет. Из какой-нибудь Испании или Великобритании могут и не успеть, наверное. Отпевание и захоронение в Петропавловском соборе. Туда, конечно же, по списку, в который я и в лучшие времена вряд ли попал бы. Для населения процедура прощания в Александро-Невской лавре с восьмого до десятого. Вот туда я и поеду. Надо только узнать график, может, договориться о приватном визите, чтобы с толпой не мешаться.

Но что мне, самостоятельно этой ерундой заниматься? Как бы не так. У меня по штату личный помощник есть, а с работы пока официально не выгнали. Газеты я отложил в сторону. Гюйгенсу потом задание дам. Он ищет прозектора, пока того в Красноярск на трехлетнюю стажировку не отправили. Человек должен успеть ответить на один-единственный вопрос: кто дал указание написать про бронхоблокатор? И куда дели изделие? На сувенир кто-нибудь утащил?

Но на службе я сразу забыл о шкурных замыслах. Во время утреннего совещания Склифосовскому стало плохо – по слухам, в министерство он приехал после грозного разговора с Горемыкиным. Кто-то умудрился скорую вызвать. Не раздеваясь, бросился к министру в кабинет, попутно рыкнув на поглощающих дефицитный кислород сотрудников.

– Что здесь? – спросил я Семашко.

– Артериальное давление повысилось. Сейчас сто девяносто на сто двадцать. Пульс сто восемнадцать.

Николай вполне квалифицированно работал с манжетой – даже если в министерстве не удержится, не пропадет. Вот такие мысли меня теперь посещают.

– Бегом ко мне в кабинет, там укладка, ну знаете. Тащите сюда, будем делать магнезию внутривенно.

– Хватит командовать, Евгений Александрович, – тихо, почти шепотом, сказал Склифосовский. – Домой поеду, отлежусь. Не в первый раз.

– Вот давление сейчас снизим, обязательно так и сделаем.

Семашко принес укладку, начал разбирать.

– Сколько магнезии?

– Я сам. Организуйте пока таз с горячей водой и грелку со льдом. Быстрее.

– Не дадут умереть спокойно, – проворчал министр.

– Это вы пытаетесь лишить Николая шанса рассказывать своим внукам, как он совал ноги великого Склифосовского в таз и прикладывал лед на затылок. А вообще от таких скачков давления случаются инсульты. Сами лучше меня знаете.

– Лишь бы он в эти легенды не вставил рассказ о клистире и катетеризации мочевого пузыря.

Пациент шутит? Уже хорошо. Кладбище откладывается. Хотя Склифосовскому уже шестьдесят один год – не мальчик.

– Как можно?! Только промывание желудка, обещаю! Так, давайте мне руку. Сейчас рукав повыше… жгутик… Не очень туго? Локоть на подушечку, кулачком, кулачком работаем…

– Что за привычка разговаривать с пациентом как с умственно отсталым?

– Вам в Германию надо. Сейчас бы такой фельдфебельский рык звучал: держать руку прямо! Делаем укол, раз-два!

– Надо же, как сурово, – улыбнулся Николай Васильевич. – Точно, будто в армию вернулся. Колите уже!

– Так, мы в венке, контрольчик сделаем… видите, какой фонтанчик красивый делает кровь в растворе сульфата магния? Жгутик отпускаем… будет горячо, скажите, я переста…

– Убью! – пообещал начальник. – Стоп, пошел жар.

– Мечты о моей скоропостижной смерти пока отодвигаем, дышим медленно и глубоко. Давайте, вдох на четыре. Раз, два, три… Задерживаем на два, а потом длинный выдох на восемь… Не жарко?

– Семь, восемь… Терпимо.

Пожертвование на храм пришлось сделать не жлобское. Тысячу рублей. Взамен я получил право спокойно попрощаться с цесаревичем без лишней суеты. В девять вечера девятого числа. Нас встретит специальный служитель, который и проведет в часовню, куда на ночь будут относить гроб с телом.

Мне собираться особо и не надо – главное, чтобы костюм не цветной, а черный. Агнесс долго примеряла шляпки с черной вуалью, всё никак не могла выбрать правильную. Я уже было собрался процитировать Ахматову, но судьба не дала мне запустить очередной анахронизм. Пусть уж Анна Андреевна сама напишет про вуаль.

Поехали в машине: вроде довели уже до состояния, когда трясет меньше, и вполне удобно ездить. Агнесс держала в руках здоровенный букет темно-бордовых роз. Белые лилии предназначались для меня, но я положил их на сиденье. От венка из еловых веток с вплетенными белыми цветами мы решили отказаться. Слишком показушно, да и ни к чему. Цветы анонимны, ни у кого не появится мысль уничтожить их потому, что они от опального князя.

Я читал, что к гробу Прокофьева, который умер в один день со Сталиным, никто не мог принести даже самый скромный цветок: всё ушло на прощание с вождем. В Питере в эти дни было почти так же, но за большие деньги нашлось всё. И не просто так, а самое лучшее.

Газеты дошли до апогея: в одном желтом листке меня откровенно назвали убийцей, на чьей совести безвинно загубленная жизнь. Дальше оставались только призывы к погромам – просто счастье, что фамилия у меня «не говорящая». Впрочем, газетку прикрыли и тираж арестовали. Но ведь поначалу напечатали!

Ага, вот в оговоренном месте какой-то хлопчик в рясе. Поклонился, подождал, пока я выйду и подам руку Агнесс. И только после этого повел нас через малоприметную калитку на территорию лавры. Народ, кстати, еще кучковался. То ли пришли издалека и решили ждать последнего дня прощания прямо у лавры, то ли ждали раздачи бесплатного супа для паломников. Почему-то, глядя на этих людей, вспомнил пелевинское «Солидный господь для солидных господ». Блин, и я тоже туда же.

В часовне мы были не одни. Видать, многие внезапно решили пожертвовать на храм. События такого масштаба, они очень сильно подстегивают религиозную составляющую нашей жизни. Лица были сплошь незнакомые, да я особо и не всматривался.

Подошли к гробу. Георгий лежал, как совсем недавно на операционном столе. Только маски не хватало. Иногда смерть очень меняет человека. Но не его. Даже губы так и остались сложены в чуть виноватой полуулыбке. «Милый друг, ушедший дальше, чем за море, вот вам розы, протянитесь на них». Да что ж меня на стихи сегодня тянет? Старею, становлюсь сентиментальным.

Еще раз посмотрев по сторонам, я отогнул край савана и положил в карман мундира цесаревича небольшой продолговатый предмет, завернутый в салфетку. Бронхоблокатор подлюга-прозектор прикарманил на память. Нашли его быстро, он и не прятался вовсе. Толку, правда, от знакомства с ним никакого. Старшие товарищи в лице лейб-медика Цыцурина Федора Степановича приказали, он и написал в протокол, что велено. Да, понимает, что скотина, но поезд ушел. Исключительно из вредности я велел Гюйгенсу записать его показания и заверить у нотариуса. А вдруг получится призвать к ответу кукловодов? Вот как только узнаю, кто они, так и сразу.

Мои действия не остались незамеченными. К нам почти подбежал какой-то служка, зашипел, что так нельзя. Пришлось вытащить подарок назад и объяснить его происхождение. Блин, этот деятель позвал начальство, чтобы уже те сказали, разрешено ли возвращать покойному часть его организма. Клоуны.

Ну, тут всё сделал, что собирался. Кивнул Агнесс, она взяла меня под руку, и мы пошли назад.

Автомобиль наш отогнали немного в сторону, и мы стали у обочины в ожидании.

– Глянь-ка, Петяй! Это ж тот докторишка, что государя-наследника зарезал! Хватило совести прийти на могилу плюнуть! Бей его, православные, убивцу проклятого! – заблажил кто-то в толпе, собравшейся совсем рядом с нами.