Столичный доктор. Том VI

Глава 18

КРАКОВЪ. Художникъ Гадомскiй, побуждаемый чувствомъ ревности, закололъ драматическаго артиста Валентовскаго. Убiйца арестованъ.

ЛОНДОНЪ. Опубликованный отчетъ слѣдственнаго комитета по дѣлу о набѣгѣ или вторженiи Джемсона на територiю республики буровъ сильно разочаровалъ публику. Комитетъ порицаетъ поведенiе Родса, но оправдываетъ Чемберлэна, тогда какъ, по всеобщему убѣжденiю, Чемберлэнъ былъ и остается главнымъ виновникомъ этого хищническаго разбойничьяго нападенiя англичанъ.

Честно сказать, я растерялся. Сам Плеханов?! Человек, который отечески «хлопал по плечу» самого Ленина? Главный «мозг» всей заграничной социалистической тусовки?!

– Вы от Хавкина? Он вас имел ввиду?

Сказал я это громко и сразу понял – ну не в лобби же отеля вести такие разговоры! Во Франции полно агентов Охранки. Утром в куплете – вечером в газете. В Питере уже будут знать все к обеду. Такие «монстры» как Плеханов, выпасаются наружкой в режиме нон-стоп. Хотя сколько тех агентов по Европе? Пара десятков? Но где гарантия, что кто-то из них не рядом сейчас?

Но похоже Георгий Валентинович не волновался. Да и в лобби было пусто.

– У меня есть даже лучшая рекомендация, чем Владимир Аронович. Хотя да, с ним я имел недавно обстоятельную беседу о вас.

– Что же за рекомендация?!

– Мой племянник. Николай Семашко. Очень вас хвалил в письмах! Баталов то, Баталов се… Блестящий ум, огромная работоспособность!

– Вы дядя Николая?! – я никак не мог прийти в себя. Как все тесно сплелось-то… И Николай мне ни полусловом не обмолвился! Очень нехороший человек… А я его еще от каторги отмазывал.

– Да, мать Никсы – моя родная сестра.

Забавно, что Плеханов сокращает имя племянника на царский манер.

– Наверное, нам нужно найти какое-то место для обстоятельной беседы, – наконец сообразил я. – Вы уже разместились в отеле?

– Нет, только недавно приехал.

– Заселяйтесь и через час жду вас в местном ресторане. Лягушачьи лапки пробовали?

Георгий Валентинович засмеялся:

– Нет. И думаю, тут их не подают.

Такого не проведешь! Видит на сто метров под землей.

– Ты куда пропал?!

Говорить Агнесс о дуэли или нет? Вот в чем вопрос. Прямо дилемма шекспировского масштаба.

Супруга стояла в дверях спальни. Щёки раскраснелись, волосы слегка растрёпаны – видно, она даже не успела привести себя в порядок. Одета в домашний халатик, который очень так призывно распахнут в районе декольте.

– Ты только не волнуйся, пожалуйста…

– Мне уже не нравится начало! Где. Ты. Был?! Не надо мне говорить про разминку. Я уже подумала, что ты любовницу завел, но от тебя пахнет порохом и карболкой. И рукав испачкан… это кровь?

Решил, что скажу. Дуэль не скроешь – о таком пишут в газетах.

– Одним словом…

На меня напал ступор, но я все-таки сумел с собой справится, начал повествование с Москвы. Ходынка, бал у посланника, письмо с гильотинами… Чем дальше рассказывал – тем больше распахивались глаза Агнесс.

– Поверить не могу! Ты вызвал на дуэль графа Монтебелло?!!

– Это он меня вызвал. Тому десятки свидетелей. Я с ним встречи не искал.

– И вы сегодня утром стрелялись?!?

Здравствуй, капитан Очевидность. Но не время ерничать. Если жене хочется получать ответы даже на риторические вопросы, лучше так и сделать.

– Да. В Булонском лесу. Граф ранен, оказали ему помощь, отправили в больницу.

– Боже мой! – жена прижала руки ко рту – А ты? Чья это кровь?

Я осмотрел одежду. Все-таки испачкался.

– Не моя. Надо переодеться. Кстати, у меня встреча очень скоро. Приехал дядя Николая.

Губы у Агнесс дрожали, но она держалась.

– Я с тобой!

– Но разговор, скорее всего, пойдет о скучных вещах. Политика и прочая ерунда.

– Милый, даже если вы будете рассказывать друг другу таблицу логарифмов, мне все равно. Главное, что я буду рядом с тобой. Твои утренние отлучки закончились. Имей ввиду.

И вот как тут поспоришь? Тем более, если понимаешь, что всё-таки чувствуешь вину за недавнюю ложь.

– Должен предупредить тебя, что господин Плеханов – противник царской власти. Он эмигрировал много лет назад именно из-за своих убеждений.

– Он что, анархист? Которые бросали бомбы в императора?

– Нет, политик. Только языком болтает.

– Тогда не страшно.

– Как раз нет. Эти самые страшные. Ну, сколько твой антихрист убьет? Двух, трех? Много десять А эти товарищи со светлыми лицами…

– Как ты сказал? – Агнесс заулыбалась. Ну вот! Буря миновала.

– Со светлыми лицами. Они же за народ, за светлое будущее. «Мы наш, мы новый мир построим», – меня понесло и я даже напел строчки из Интернационала. – Так вот, любой новый мир создается этими «кто был никем» исключительно на горах костей…

Похоже, гимн пролетариев всех стран еще не стал популярной песней, жена посмотрела на меня чуть недоумевающе.

– То есть дядя Николая плохой человек? Зачем мы тогда с ним встречаемся?

– Победить зло можно, только его познав. Кстати, Плеханов не так уж и плох. Уверен, он тебе даже понравится.

Я мысленно перекрестился. Моему кораблю удалось проскользнуть через рифы и переключить жену на более актуальную тему.

Георгий Валентинович был само очарование. И это несмотря на явно старый пиджак со следами перелицовки и сильно потертый галстук. Ничуть не удивившись присутствию Агнесс, галантно представился, поцеловал ручку. А когда узнал, что моя жена родом из Вюрцбурга, выдал витиеватый спич на немецком. Про красоту готической архитектуры. Ну и про барокко с рококо. Но даже я, знаток начального уровня, уловил резкий акцент. Швейцарские гортанные интонации звучали сурово и неуклюже по сравнению с мелодичным франконским говором Агнесс.

– Господин Плеханов, – не удержалась она, с улыбкой обратившись к нему. – Вы провели столько лет в Швейцарии, что акцент выдал вас за секунды.

– Что ж, мадам, – ответил он, мягко улыбнувшись, – наверное, это лучше, чем выдать все тайны социализма.

Пока ждали наш заказ, болтали буквально ни о чем. В основном говорила Агнесс, рассказывая историю о моем скромном участии в открытии профессора Рёнтгена.

Ресторан оказался уютным, с тщательно выдержанным стилем бель-эпок. Даже электричество еще не провели. Мягкий свет газовых ламп приятно освещал стол, за которым мы расположились. Рядом потрескивал полешками небольшой камин. В летнюю жару могло показаться чересчур, но очаг не грел, только демонстрировал огонь. Плеханов явно чувствовал себя в своей тарелке – вежливый, уверенный, но при этом… усталый какой-то, что ли? Под глазами тени, дышит как-то дергано…

– Честно признаться, никогда не думал, что Николай может состоять в переписке с вами, – начал я, стараясь придать голосу нейтральный тон. – Но, боюсь, письма из России, особенно к вам, наверняка тщательно проверяются. И у него биография слегка подпорчена – после истории с полицейским надзором. А ведь он – очень талантлив. Жаль будет, если его карьера прервется.

Георгий Валентинович, развернув салфетку, взглянул на меня с лёгкой улыбкой.

– Любой запрет рано или поздно начинают обходить. Из Куоккалы, к примеру, послать письмо – совершенно безопасно. Два часа на поезде из Петербурга, и вы вне досягаемости Охранного отделения.

– Вне досягаемости? – я сдержал недоверчивую усмешку. – Если не считать их заграничных агентов.

– Ах, но тут главное – не походить на типичного русского революционера, – Плеханов широко улыбнулся. – Мы, знаете ли, не все носим бороды и суконные костюмы.

Отпив вина, я кивнул. Подход философа был разумным, но чувство тревоги не отпускало. Мне казалось, что разговор вот-вот перейдет к деликатной теме. Когда уже меня в спонсоры революции позовут? Стать в один ряд с Морозовым, Шмитом, Рябушинским? Отмазок сто штук заготовлено, я в эту игру вступать не собираюсь. Но и рвать связи так резко не хотелось бы. Умные люди заранее подкладывают себе соломки на любой поворот событий.

– Скажите, князь, вы же участвовали в операциях по установке бронхоблокаторов? – внезапно спросил Плеханов за основным блюдом, когда мы уже закончили «тейбл-ток» и даже слегка пообсуждали политику.

Я на мгновение опешил, но быстро взял себя в руки:

– Конечно. Наверняка Николай писал вам об этом. Собственно, из-за последствий операции я и оказался здесь. Но это подходит далеко не всем пациентам.

– Вот как. А если конкретно – мне? – несмотря на вроде бы ироничный посыл, видно было, что именно к этому вопросу наш гость и вел разговор.

Ого! У Плеханова туберкулез?! А по виду и не скажешь… Хотя эта общая бледность как бы намекала.

– Сложно сказать, Георгий Валентинович. Для этого необходимо обследование: рентген лёгких, анализы, тщательная оценка состояния здоровья. Операция требует определённых ресурсов организма, и если их недостаточно, последствия могут быть хуже, чем само заболевание. Да и делают ее пока… да пока нигде, пожалуй.

Философ кивнул, задумчиво постукивая пальцами по бокалу.

– Мне хотелось бы услышать от вас честный ответ: вы считаете, что стоит попробовать? Ведь совсем скоро вам предложат возобновить эту практику.

– Без результатов обследований не скажу ничего. Ну и вы должны понимать: это не излечение. Только помощь организму. Никаких гарантий.

Плеханов посмотрел на меня пристально. Наверняка тренировал этот проникновенный взгляд. Затем, не сказав ни слова, он улыбнулся и поднялся из-за стола.

– Спасибо за честность. Думаю, нам обоим есть над чем подумать.

Он галантно поклонился Агнесс, вновь поцеловав ей руку, и молча вышел.

Значит, это разведка была. Вербовать позже начнут. Но кто сказал, что я кого-то ждать буду?

Зато Агнесс Плехановым осталась просто очарована. И галантный, и умный, и всё прочее. Мне на секунду даже чуть обидно стало – от меня как-то таких восторгов она ни разу не испытывала. По крайней мере не говорила. Нет, осознаю, мне с профессиональным говоруном на ниве плетения словесных кружев соперничать нечем. Зато я автомобилем управляю намного лучше. Георгий Валентинович, может, ни разу и не ездил на них еще.

Портье порадовал целой пачкой писем. Вот парадокс: поезда ходят медленно, а почту доставляют быстро. То есть все адресаты сначала написали в Бреслау, там Лолита собрала их в кучу и послала дальше, в Париж. Кстати, надо договориться с Вяхиревым, чтобы зашел через недельку после моего отъезда в гостиницу, мало ли чье письмо может опоздать. Шесть писем с родины! Офигеть! Вот это популярность!

– Дорогая, я корреспонденцию читать буду! – объявил я, входя в номер. – Это насухую делать категорически нельзя. Надо еще вина заказать. Или шампанского.

– Насухую? Я не поняла.

И как ей это объяснить?

– Мы должны быть мокрыми?

– Изнутри.

– А…

Тут мне пришла в голову отличная идея. В нашем номере был санузел с ванной. А что если…

– Ты когда-нибудь принимала ванну вдвоем? При свечах?

Агнесс сильно покраснела. До сих пор весь наш интим был сугубо целомудрен. В постели, под одеялом… Максимум на диване в неглиже – благо нынешние женские панталоны позволяют заниматься любовью, не снимая их.

– Нееет.

– А я могу еще на граммофоне поставить какую-нибудь музыку. На твой выбор. Ты меняла иголку?

– Нет, замени. Ну тогда «Лебедя» Сен-Санса. Это очень чувственная мелодия, – супруга еще больше покраснела, провела языком по губам. Тут уже завелся я.

Пока наливалась вода в ванну и пенилась пена, я помог Агнесс раздеться, сам быстро скинул костюм. Боже, какое счастье, что в гостинице есть свой бойлер! Я бы не выдержал, ожидая, пока слуги натаскают горячую воду.

– А это прилично?

В последний момент жена попыталась пойти на попятную, но было поздно. Я уже обхватил ее за талию и подвинул в сторону ванны.

Потом мы просто расслабленно лежали в воде, а я подумывал, что зря не успел заказать вина. Оно было бы сейчас кстати.

– А от кого письма? – первая очнулась Агнесс.

Пришлось вставать, вытирать руки, разбирать корреспонденцию. Благо читать все это можно было обратно в ванной.

– Сейчас расскажу. Так, Склифосовский. Ну это, наверное, про царя и дела в министерстве. Ого! Джевецкий. Это точно про лодку. Семашко, племянник твоего любимца Плеханова.

– Никакой он мне не любимец! Просто отметила, что галантный и вежливый. Совсем не похож на революционера.

– Ну не дуйся, – поцеловал я Агнесс в мокрую шею. – Следующее письмо от Антонова Славы, это по работе. Моровский, не знаю о чем. И Великая княгиня Елизавета Федотовна.

Я погрузился в чтение. Николай Васильевич письмо написал – будто историю болезни заполнял. Всё коротко и по делу. В министерстве продолжается вялотекущий дурдом. Денег после известных событий совсем не дают, даже самые основные проекты приходится замораживать. Понемногу помогают жертвователи на местах, купцы, большей частью староверы, да чаеторговец Высоцкий не дал засохнуть пастеровским станциям. Ага, еще Келер подкинул. Но тайком. Опасается.

Отставленный от двора бывший лейб-медик Цыцурин приходил проситься на службу, увы, достойного места для него не нашлось. Я хохотнул. Интересно было бы посмотреть на эту сценку. Федор Степанович что, совсем из ума выжил? Или он думал, что о его роли в той мерзопакостной подставе никто не знал? Можно было поступить тоньше – взять на службу, а там уже макнуть в известную субстанцию с головой. Но Склифосовский не тот человек. Да и я сам такого делать не стал бы.

Джевецкий интересовался: что делать с лодкой? Всё готово почти, и если я планирую начинать эксплуатировать судно, то пора приступать к найму и обучению экипажа. Очень мудрая и своевременная мысль. Пока туда-сюда, ходовые испытания и прочее, времени пройдет немало. Хорошо хоть, оставленных денег хватает на эти нужды. Если что, переведу, банки работают, бастовать не собираются. Поставил себе отметку в голове написать Макарову. С него все началось – пусть им и закончится. Может адмирал помочь с наймом капитана и персонала? Да, конечно, может! Найдет кого-нибудь из отставников. Поди, еще живы командиры крепостных подлодок.

Николай оказался автором самого подробного на данный момент письма. В деталях рассказывал об обстановке в особняке, жаловался, что у нескольких клоунов и одного губана обнаружилась белоточечная сыпь. В связи с этим планируется полная чистка аквариума с заменой грунта, растений и промывкой оборудования. Также по совету зоологов всем больным прописаны ванны с эвкалиптом и корой дуба. После рыбок Семашко несколько запоздало сообщал, что ко мне может обратиться его родственник по поводу лечения от чахотки. И лишь в самом конце пространного послания я узнал, что Николай Васильевич, всегда вежливый и степенный, кричал на Цыцурина, употребляя совершенно не свойственные ему слова, а потом вытащил Федора Степановича из кабинета за шкирку и даже толкнул при этом, так что бывший лейб-медик чуть не упал. Судя по всему, последствий инцидент не имел – иначе бы мне о нем написал Склифосовский.

Одна весть радостнее других. Наконец-то получен стабильный штамм пенициллина, годный для промышленного производства. И заслуга в этом – целиком Славы Антонова. Попросившие помощи деятели с казенного предприятия оказались, по выражению моего заведующего лабораторией, совершенно бездарными специалистами, неспособными даже создать нормальные температуру и влажность. А как пришел мудрый руководитель, да все поправил, так сразу счастье и наступило. На первое сентября намечен пуск завода, который должен начать производить стратегический запас. Я прикинул в уме. Год, полтора им раскрутиться, выполнить все мои договоренности с Великим князем. После чего можно объявлять об открытии и запускать лекарство в продажу. Сначала мелкими партиями, по очень высоким ценам. И как только секрет будет обнародован – уже массовое производство, чтобы задавить всех конкурентов низкой стоимостью. Еще одна галка в уме – написать Келеру. Пусть тоже начинает готовиться. Возьмет список оборудования у военных медиков и начнет закупки.

Эх, а ведь выпусти мы это дело в свет, уже шла бы «гонка вооружений» по поиску других лекарств с подобным эффектом. Ага, и резистентная неубиваемая флора появится на несколько десятков лет раньше. Помнится, за дуст, который ДДТ, дали нобелевку. А потом обещали еще десяток за устранение последствий.

Моровский был крайне лаконичен. Прислал статью, написанную совместно с физиком Умовым о вреде, наносимом икс-лучами в большой дозировке. Судя по тексту, несчастных мышек и кроликов облучали чуть не сутками. Фотографии уродцев прилагались. Надеюсь, это вызовет дискуссию и новые исследования, а не случится так, что она затеряется. Но я этому произойти не дам. Перевод прямо сегодня отправлю Рёнтгену с обязательно просьбой связаться с Марией Кюри и другими физиками, работающими в этом направлении. Надеюсь, что его поддержка будет получена. Я с ним совсем недавно на эту тему разговаривал.

А вот Лиза, снова прикрывшись именем своего дворецкого, донесла вести с высоких орбит. Нет, сначала о детях, о материнских хлопотах, приветы Агнесс, сожаление, что не может сейчас выехать в Европу. И только потом последовала печаль о погибшей сестре, а также известие, что Николай, самодержец наш миром помазанный, пребывает в черной меланхолии, периодически отказывается от приема пищи, и совсем ничем не интересуется. Врачей к себе не подпускает на пушечный выстрел, кричит на них и только крайне ограниченный круг лиц имеет доступ к нему. Одному лишь Сергею Александровичу удается выбить ту или иную визу на документах.

Интересные дела… Я ни разу не психиатр, в депрессии понимаю примерно на уровне полетов в космос – только внешние проявления и основные принципы. Но что будет, если император того, скончается? Или сойдет с ума? Следующим ему наследует братец Михаил. Если, конечно, закон о престолонаследии не похерят и не создадут какой-нибудь Регентский совет. И вообще: там у них, похоже, давно все застряли в басне дедушки Крылова «Квартет». А вы, друзья, как ни садитесь…