Столичный доктор. Том VI

Глава 2

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. Въ Петербургъ ожидается на-дняхъ казенный транспортъ золота въ 610 пудовъ. Транспортъ съ вокзала Николаевской желѣзной дороги будетъ направленъ на монетный дворъ, для чеканки новой золотой монеты.

ОДЕССА. Въ Одессѣ появились въ обращенiи фальшивые серебряные рубли, помѣченные 1843 годомъ, Рубли изготовлены не чисто, съ явною ошибкою: вмѣсто слова «пробы» вычеканено «гробы».

САНКТЪ-ПЕТЕРБУРГЪ. Съ выигрышемъ въ 200 тысячъ послѣдняго тиража повторилась обычная исторiя. Въ то время как въ Петербургѣ оповѣстили, что онъ упалъ на билетъ коломенскаго извозчика Рухлова, «Кiевское слово» сообщаетъ, что 200 тысячъ выигралъ носильщик № 10, на вокзалѣ Кiевъ I (Кiевско-Воронежской желѣзной дороги) Н. И. Курышкинъ. Билетъ, будто бы, прiобрѣтенъ счастливцемъ-носильщикомъ года три назадъ въ одной изъ мѣстныъ банкирскихъ конторъ.

Когда личный помощник третий день отсутствует на службе, поневоле задумаешься. Не на кого возложить почетную обязанность выполнять рутинную работу, не с кем отправить нужную бумагу, чтобы срочно подписали и вернули. Короче, всё не так. К хорошему быстро привыкаешь.

Я понимаю еще – день, второй. Мало ли, может, завел всё же даму какую, нашел отдушину, чтобы лишний революционный энтузиазм было куда девать. Мне как-то не до того было. Медовый месяц, знаете ли, он много сил и времени занимает. Я бы и больше отдал этому занятию, но на службу ходить надо.

Из министерства – сразу на Сергиевскую поехал. Никаких яхт-клубов. Там пообедать без того, чтобы языками не зацепиться – большая удача. А нас и дома неплохо кормят. И компания намного приятнее.

Агнесс взвалила на себя нелегкий труд превращения нашего особняка в образцово-показательное семейное гнездышко. Для чего издевалась над прислугой, требуя от них неукоснительного соблюдения своих обязанностей. Думаю, легенды о благословенных временах, когда я платил более чем щедро в обмен на простые обещания работать хорошо, уже циркулируют среди угнетаемых сотрудников. Наверное, только то самое жалование и держит их на месте. Стараются, пыхтят, вытирают микроскопические следы пыли по углам и полируют паркет до состояния катка. И если поначалу я боялся, что дом превратится в подобие музея, то сейчас уже почти начал воспринимать это как должное. Оказалось, что в вышколенной прислуге очень много положительного.

– Здравствуй, любимая, – поцеловал я жену, вышедшую меня встречать. – Как ты тут? Не убила кого-нибудь из горничных? Не придется вывозить тело?

– Может, завтра, – засмеялась Агнесс, и я получил ответный поцелуй. – А ты? Как там казнокрады?

– Воруют потихоньку. Кстати, ты видела Николая? Где этот лодырь?

– Так он простыл, лежит у себя в комнате. Пьет теплое молоко с медом, дышит над чугунком с вареной картошкой.

– Похоже, злой волшебник украл у всех обитателей этого дома знания о наличии лекарств. Ладно, пусть накрывают к обеду, я переоденусь пока. Потом зайду, посмотрю, до чего доводит народная медицина.

Собрал после приема пищи саквояж, пошел к помощнику. В его комнату я заходил редко. В последнее время вообще перестал. Если сильно захочется подискутировать на бесполезные темы, то и без него собеседников найду.

– Ну-с, Николай Александрович, долго работу прогуливать собираетесь?

Семашко выглядел печально. Красные глаза, бледное лицо.

– Еще пару дней, что-то сильно прихватило, Евгений Александрович, – помощник закашлялся противным сухим кашлем, когда процесс облегчения не приносит, одни мучения. – Здравствуйте, кстати.

– И вам не хворать. Давайте, садитесь, послушаю вас.

Пока Семашко раздевался, я подошел к столу, посмотрел, что там в стопке книг. Пирогов, «Вопросы жизни», клинические лекции Боткина, Вирхов, «Медицина и теория эпидемий». Виллерме, Вальрас, первый том «Das Kapital», куда ж без него. Экономика и медицина. Не прекращает работать над своей революцией. Похвально. Так, а что это за журнальчик? «Новое слово». Солидное издание, на четыре сотни страниц с лишком. Редакция, подписка. Содержание за прошлый год. Ну, тут всё ясно, марксизм не прет наружу, но чувствуется. К стене пришпилена вырезка из газеты про «невиданной красоты и мощи фейерверк, явившийся апофеозом великолепной свадьбы князя Баталова». Помню, могём. Зря, что ли, китайских специалистов приглашал? Четыре вызова пожарной бригады от соседей – это вошло в легенды питерских огнеборцев.

– Как умудрились подхватить болезнь?

Семашко замялся, потом все-таки раскололся:

– Обливался холодной водой. А ведь до этого нырял в прорубь на Крещение – никаких последствий.

– Вы же неверующий?! – удивился я.

– В целях укрепления организма. Закаливаюсь.

– Оздоровились по самое не могу.

– Как вы изволили выразиться? По самое не могу?

Я выругался про себя. Так и прут из меня анахронизмы.

Послушал, чем дышит помощник. Одышка в покое, двадцать шесть. Не катастрофа, но мне для такого надо на колокольню Исаакия бегом взобраться. Экскурсия правой половины грудной клетки уменьшена, голосовое дрожание там же усилено. Перкуторно – притупление звука. Ну и дыхание жесткое, ослаблено, влажные мелкопузырчатые хрипы, плюс сухие. Температура – тридцать восемь ровно.

– Бронхопневмония, Николай. Знакомо ли вам это слово? Встречается в сочинениях Фридриха Энгельса?

В ответ я услышал новую порцию надсадного кашля.

– Вам бы только высмеять чьи-то убеждения. Я уже начал пить стрептоцид.

– Похвально. Надо было с самого начала, вместо чугунка с картошкой. Может, помогло бы.

– А если это обычный бронхит? Обойдется?

– В переводе на общечеловеческий – скорее всего, туповатый начальник ошибся, а у нас типичная ерунда?

– Это как?!

– Все болезни, товарищ Семашко, делятся на ерунду и крах. Первое лечить незачем, само пройдет, а второе – бесполезно, потому что уже поздно. Собирайтесь, поедем фотографироваться под икс-лучами.

Спасибо профессору Рентгену за эпохальное открытие – с его помощью доказать свою правоту в клинических разборках иногда становится намного проще. Правосторонняя бронхопневмония во всей красе. Подарю потом Семашко. Фотография четырнадцать на семнадцать дюймов, с наивной надписью «На память». А пока лечить надо. Не нравится он мне, какая-то чуйка свербит, что кончиться это может не совсем хорошо. А Николай нужен не только мне. Надежды через несколько лет, когда наберет нужный вес, обрастет связями и переболеет болезнью левизны, пропихнуть помощника на свое место, а потом и выше, никуда не пропали. Пусть работает, ему это нравится. А помрет молодым и красивым, оставив после себя непонятные прожекты, так никто и не узнает, какой потенциал был у этого юноши. А тараканы в голове – так у кого их не бывало по молодости?

– Агнесс, любовь моя! – я позвал супругу, изложил ей проблему. – Найдите ему сиделку, а лучше медсестру. Обеспечить уход. Комнату пусть уберут и проветрят. Я… скоро буду. Экипаж забираю.

И поехал к военным, которые творят вместо меня лекарство, что разделит медицину на «до» и «после». Места знакомые, я тут много раз шороху наводил. Думаю, кое-кто уже начал надевать подгузники к моему приезду. Никого не бил даже, ни одного человека не посадил. Убеждаю по мере сил и возможностей. Я же не главный начальник, так – консультант. Пенициллин нам всем нужен, а эти не очень ответственные люди продолжают надеяться на помощь потусторонних сил. Мол, если не соблюдать установленные правила, то может и пронести. Пронесет, конечно, добежать не успеете. Ведь я, такой нехороший, не предупреждаю заранее, и нещадно штрафую. Систему поощрений я творчески развил, и теперь совершенно негуманно в передаче личных финансов участвует и руководитель провинившегося. По двойному тарифу.

Лаборатория занимается тем же, чем Антонов в одно лицо мучился. Рутинной и совершенно нетворческой деятельностью: немного изменить условия, произвести опыт. Та же петрушка с другими штаммами. Результат записать, повторить с несколько измененными условиями. Вколоть кроликам. И опять по кругу.

Нельзя сказать, что всё плохо – даже сумма штрафов неуклонно снижается, что меня радует несказанно. Оборудование нормальное завезли, до ума его почти довели, сотрудники уже не смотрят на всё это с немым вопросом в глазах «А что с этим делать?». Увы, пока стабильной культуры плесени как не было, так и нет. Вернее, не совпадают эффективность и долговечность. По отдельности есть, а вместе не срастается.

Заведующий лабораторией встретил меня как очень высокое начальство: изменил цвет лица на помидорный, и начал есть глазами, вытянувшись во фрунт. А ведь не по объявлению набрали, доктор медицины, специалист по плесеням, грамотный, исполнительный. Но раболепство это не вытравить просто так. Я уже даже бороться не пытаюсь. Взрослые люди, а все изображают персонажей рассказа Чехова про толстого и тонкого.

– Георгий Севастьянович, давайте быстренько доклад. Я тороплюсь.

Да, знаю, мне с нарочным еженедельно присылают. Но когда сюда приезжаю, всегда выслушиваю устную версию. Мало ли что могли пропустить, а на словах потом скажут. Да и поддерживать репутацию людоеда приходится.

Послушал, покивал с задумчивым видом. Резюме: мы на правильном пути, но когда финальная точка, сказать не можем. Как и ранее.

– Отмерьте-ка мне двадцать доз, – как можно безразличнее сказал я, предварительно задав пару-тройку вопросов по отчету.

– Э-э-э-э-э, – завис завлаб.

Согласно мной же утвержденному перечню правил и запретов, я пытаюсь грубейшим образом нарушить кучу приказов.

– Для клинических испытаний на добровольце, – добавил я.

– Но надо оформить подобаю…

– И вы мне предлагаете это сделать? – спросил я, вызвав еще большую интенсивность пунцового окраса лица завлаба. – Пришлете нарочного с бумагами. Протокол оформим потом, по результатам.

И через двадцать минут я уже ехал назад, а секрет государственной важности лежал рядом со мной в невзрачном пакетике из оберточной бумаги. Злоупотребляем служебным положением. Власть, как известно, развращает. А абсолютная власть… Но это я, слава богу, проверить не могу.

Нас вызвали к императору. В смысле, меня и Склифосовского. Точнее, наоборот. Но мое присутствие оговаривалось. Вызов привез специальный фельдъегерь, важный и серьезный. Видел его через открытую дверь кабинета. Нам предлагалось сделать это буквально на следующий день после получения. Самое странное – причина визита не указывалась. Прибыть, и всё тут.

– Может, погонят нас с этой службы? – выразил я робкую надежду. – Скажут «спасибо, братцы, отечество в ваших услугах более не нуждается», и отпустят?

– Для такого в дворец не зовут. Какой-нибудь лакей сообщил бы об отставке, – резонно заметил Николай Васильевич. – Так что скажите камердинеру, пусть ордена чистит получше.

Высочайшего приема мы ждали недолго. Минут двадцать, для императорской приемной почти мгновенно. Вместе с нами ожидали лейб-хирурги Гирш и Вельяминов. Считай, консилиум собрали. Ладно, мне не страшно и даже привычно. Хотя придворные медики молчали, равно как и мы. Не то место – императорская приемная, чтобы лясы точить.

Позвали, провели. Его Величество милостиво встал нам навстречу и удостоил демократичным рукопожатием. И даже позволил нам сидеть во время беседы. Наверное, в память о давнишнем случае со спиной министра. А остальным за компанию привилегия досталась.

– Господа, я пригласил вас обсудить здоровье нашего любимого брата, наследника-цесаревича. Георгий как-то сообщил, что князь говорил о некоей возможности лечения чахотки. Что вы можете сказать?

– Государь, коль скоро речь идет о таком лице, мы не можем никак подвергать его жизнь опасности, – начал Николай Васильевич. – Тогда как один из самых перспективных методов, которые можно предложить, весьма рискованный. И до сих пор не испытан. Считаю, что стоит остановиться на иных способах, не таких опасных, хотя и чуть менее эффективных.

– В чем заключается опасный метод?

Ого, самодержцу захотелось деталей! Их есть у меня!

– Для этого предлагается рассечь ребра у грудины, – я нарочно утрировал, чтобы не лезть в дебри, – получить доступ к главному бронху, поставить там клапан, который позволит пораженному участку спасться и прекратить участвовать в дыхании. Таким образом больное легкое получит передышку, что может способствовать выздоровлению.

Следующие полчаса мы посвятили тонкостям анатомии, угрозе фатального пневмоторакса, осложнениям после вмешательства на средостении, и иным, интересным узкому кругу лиц, штучкам. И если Густав Иванович Гирш большей частью торговал лицом и просто изображал протокольное присутствие, то Вельяминов задавал очень дельные вопросы. Что любопытно, вникал в детали и Николай. Ему, похоже, просто было скучно, а тут анатомический атлас, все с умным видом водят по картинке карандашами…

Кстати, Вельяминов при встречах неоднократно сожалел, что не принял участия в знаменитой эпопее с генералом Бунаковым. Но наше дело было маленькое: мы пригласили, он не захотел. Кто виноват? Зато с тех пор Николай Александрович свое уважение всячески подчеркивал и даже перед царем хвалил нон-стоп.

– Господин Вельяминов, подведите итог, – сказал император, когда обсуждение подошло к концу.

– Метод требует практических испытаний, если будет признан довольно безопасным, то можно будет предварительно согласовать оперативное вмешательство с Цесаревичем. Предлагаю для участия свою кандидатуру, – он посмотрел на присутствующих, даже на Гирша, который, казалось, спал с открытыми глазами, но возражений не увидел.

– Кого бы вы еще рекомендовали, господин министр? – поинтересовался царь.

– Профессора Насилова Ивана Ивановича, – ни секунды не раздумывая, сказал Склифосовский. – Он вышел в отставку за выслугой лет, но его практический опыт… именно в области торакальной хирургии… Он сейчас в Петербурге, я переговорю с ним.

– Я «за», – быстро ответил Вельяминов.

– Не имею возражений, – прошелестел Гирш.

– Что же… Доводите ваш метод до возможности практического применения, – сказал император, и мы все потянулись на выход, кланяясь на прощание. – Жду от вас доклада о результатах.

Как обычно, по сокращенной программе. Трупы, потом сразу люди. Вот так вот. Никаких кроликов, обезьянок. Все на серьезе. Думаю, в добровольцах недостатка не будет.

Я купил кинопроектор. Установка на основе «Синематографа» Люмьеров была быстро скопирована немцами и пошла в продажу. Во дворце мы выделили одну из комнат под кинозал, повесили экран из белой материи. И пошло поехало – «Площадь Оперы» Мельеса, «Сцены в саду Раундхэй» Луи Ле Принца… Пленки с фильмами было доставать сложно, но в Питере образовался кружок любителей «синема», которые обменивались друг с другом новыми картинами. Очень похоже на клубы почитателей видеокассет из семидесятых и восьмидесятых годов двадцатого века. Только вот кинцо немое, черно-белое, и такого качества… что просто плакать хочется. Чтобы хоть как-то оживить это убожество, я предложил Агнесс играть на рояле в ходе демонстрации. На которые, кстати, собиралась вся медицинская общественность Питера – Романовский с семьей, Склифосовский с женой, сотрудники клиник…

Перенесли кинозал в музыкальную комнату, супруга подобрала несколько мелодий, которые соответствовали сценам в фильмах. И сразу все пошло поживее. Княгине Баталовой роль тапера тоже очень понравилось. Сначала непросто было играть в темноте и без нот, но в итоге Агнесс быстро приноровилась.

Дошло до того, что на наш показ заявилась чета «московских» Романовых. И так впечатлились, что Лиза мигом упросила Сергея Александровича организовать кинозал в собственном дворце. И тут же упорхнула к Агнесс за нотами.

– Что мода с женщинами творит! – покачал головой Великий князь, наблюдая, как дамы перебирают тетради с партитурами.

– Эту бы энергию, да в мирное русло, – задумался я. – Вот, например, товарищество на паях, что создает новые отечественные фильмы. Мало ли у нас, что ли, интересных сюжетов в той же истории? Ледовое побоище с псами-рыцарями, избрание Романовых на царство…

Сергей Александрович тут же заинтересовался вопросом, начал расспрашивать про стоимость съемок, где брать сценарии… А я ничего и не знаю. Только руками развожу и плечами пожимаю.

– Ладно, надо бы вызвать кого-то из французов к нам. Чтобы поставил дело, – Великий князь достал записную книжку, что-то черкнул в ней карандашом. – Да вот хоть того же Мельеса, чью фильму мы смотрели.

– Готов вложится капиталами в новое предприятие.

Я посмотрел на раскрасневшуюся Агнесс, которая что-то на ушко шептала Лизе, поглядывая на меня с хитринкой. Ее бы энергию направить в русло кинематографа! А то уже всех слуг затерроризировала своей немецкой дотошностью и основательностью…

Романовы уехали к себе, а мы отправились в спальню готовиться ко сну. Пока Агнесс расчесывала волосы возле трюмо, я решил почитать что-нибудь душеспасительное. Из нового – недавно вышла повесть Чехова «Моя жизнь». Про дворянина, который увлекся идеями народничества и толстовства, порвал с отцом-ретроградом и занялся… малярным делом! Очень актуальная проза, прямо на сон грядущий. Только я открыл первую страницу, как под окном раздалось «Бам, бам!». Выстрелы! После этого послышался звон разбитого стекла. И еще выстрел, будто до этого их мало было, только теперь вроде еще и женский крик добавился.