Столичный доктор. Том VI

Глава 5

ХРОНИКА. Министерство здравоохраненiя командируетъ десять врачей на юго-восточную и южную границы наши для наблюденiя за санитарнымъ состоянiемъ этихъ мѣстностей и подготовительныхъ работъ по организацiи врачебно-санитарныхъ пунктовъ. Коль скоро случаи чумы (хоть единичные) появятся въ предѣлахъ Персiи, въ Афганистанѣ или въ Кашгарѣ, всѣ границы будутъ закрыты какъ для товаровъ, такъ и людей. Всѣ врачи выѣзжаютъ къ мѣстамъ назначенiй на текущей недѣлѣ.

УТРЕННЯЯ ПОЧТА. Правительствующему Госсовету.

Въ видахъ предупрежденiя занесенiя въ Наши предѣлы чумной заразы и борьбы съ нею, въ случаѣ появленiя ея въ имперiи, признавъ необходимымъ учредить особую, на одобренныхъ Нами основанiях, комиссiю, Всемилостивѣйше повелѣваемъ его высочеству Великому князю Сергею Александровичу быть предсѣдателемъ сей комиссiи. Правительствующiй Госсоветъ не оставитъ учинить къ исполненiю сего надлежащiя распоряженiя. На подлинномъ Собственною Его Императорскаго Величества рукою подписано:

«НИКОЛАЙ».

История с передачей лейб-медиков в ведение минздрава вызвало мой первый серьезный конфликт с Николаем Васильевичем. Профессор начал жестко выговаривать, что не согласовал эту инициативу с ним, а еще пугать меня тем, что теперь судьба министерства будет зависеть от здоровья августейших особ. В этом была толика правды, но не вся.

– Наша работа во многом связана с тем, чтобы устанавливать правила, которым будут следовать все без исключения врачи, – защищался я от выволочки Склифосовского. – Какой смысл в нашем существовании, если нас никто не слушается? Вот, посмотрите, ответы на инструкции и указы, что мы рассылали по губерниям.

Я вывалил перед министром папку с отписками, что собирали новообразованные пастеровские станции по всей стране.

– Тут увещеваниями не обойдешься. Нужно штрафовать, а еще лучше лишать врачей, что не соблюдают стандарты, лицензии. Я бы и больницы тоже начал наказывать деньгами. У нас в стране как? Нет проверок с полномочиями? Делай что хочешь.

– И сильно нам поможет контроль за лейб-медиками в этом вопросе? – Николай Васильевич скептически заломил бровь, разглядывая отписки.

Эх, все приходится разжевывать.

– Конечно сильно! Вот смотрите, – я выложил на стол еще один документ – черновик указа о лицензировании и штрафах, который Семашко мне в спехе напечатал на министерском Ундервуде буквально час назад. Все-таки нет цены Николаю. Первым в ведомстве освоил печатную машинку, лучше всех понимает в государственном делопроизводстве…

– Идете к Дурново и начинаете жаловаться на Воронцова-Дашкова. Дескать, зачем нам эта головная боль, пойдут жалобы и кляузы от лейб-медиков, которым мы прищемим хвост и так далее. Если министерство двора хочет сбыть эту головную боль нам, мы согласны. Но взамен, просим…

– Понял, понял, – тяжело вздохнул Склифосовский. – Опять интриги.

– Хочешь жить, – пожал плечами я, – умей вертеться.

Эта поговорка из будущего вызвала смех министра и временно примирила его с не самой лучшей действительностью, в которой приходилось существовать.

«Жалобы и кляузы» пошли даже быстрее, чем я ожидал. На прием ко мне заявился не кто-нибудь, а хорошо знакомый Иоанн Кронштадтский. И с такой дурнопахнущий историей, что вот прямо сходу пожалел о своем нахождении на посту товарища министра.

В военно-медицинской академии, где я набирал «витязей» для пастеровских станций, случился пренеприятнейший инцидент. Семеро студентов пятого курса во время гулянки вытащили из анатомички труп, обрядили его в белый халат и шапочку, после чего вставили в рот мертвеца дымящуюся трубку и посадили его «играть» вместе с собой в карты. Этого им показалось мало, и они сфотографировались. В лаборатории, где один из студентов проявлял карточки, увидели непотребство, подняли скандал. Который попал… в газеты!

Я кое-что должен был ректору за «витязей», поэтому мы попытались эту шумиху спустить на тормозах. Направили строгое письмо в академию с требованиями разобраться и наказать, что Пашутин и исполнил – отстранил залетчиков от учебы, пропесочил на какой-то там комиссии. Мы думали, что все, корабль миндздрава проплыл между Сциллой и Хабридой. Но хрен там. Православная общественность продолжала требовать крови:

– Евгений Александрович! Это настоящее святотатство, – напирал на меня Иоанн. – Надругательство над замыслом Божьим! Как сказал Григорий Нисский, «сосуд на время разрушается смертью, чтобы, по истечении зла, преобразовалось человеческое естество и, чистое от зла, восстановилось в первоначальное состояние»!

Тут я пас. Когда начинают цитировать первоисточники – считай, дело – швах. Я с такой легкостью даже искать нужные места в малознакомых книгах не смогу, и играть по этим правилам – стратегия заведомо проигрышная. Свернул спор и попытался зайти с другой стороны: предложил священнику кофе и провел экскурсией по министерству. Но нет, не умаслил. Вот вроде формально он никто и звать его никак. Высказал мнение – спасибо, мы с вами свяжемся. А на самом деле – с Великими князьями общается тесно, половина Госсовета – тоже в друзьях-приятелях. Как такому откажешь? Потом в яхт-клубе все мозги чайной ложечкой вычерпают. Он и козни строить не будет – стоит только не пожаловаться даже, а сожаление смиренно высказать, и готово. Приходится улыбаться и кивать согласно.

– Можем, конечно, отчислить из академии, – я скривился, словно съел лимон. – Но врачей и так не хватает, а уж в армии… тем более. Разве не в Библии сказано про то, что надо прощать своих врагов?

– Своих! Личных. А эти покусились на святое!

Тут то я и понял – съехать с темы не получится. Придется залезать в это дерьмо с головой. Вдруг вспомнилась история из фильма «Джентльмены удачи», где профессор рассказывает Леонову про османские обычаи наказания преступников. Чан с дерьмом на повозке, палач с ятаганом… Пересказал ее Иоанну.

– Да, да! Именно это и нужно нашему отечеству! Иначе святотатцы все тут разрушат, осквернят…

Нет, не понял священник шутки. Жалко.

– Хорошо, я лично разберусь в этой истории. И накажу участников. Как Петр Первый – своей рукой.

– Пороть будете? – удивился Иоанн.

– У нас порка для студентов запрещена, – пожал плечами я. – Придумаю как.

На этом и расстались.

Начальник военно-медицинской академии Пашутин уже стал моим хорошим знакомым. Плотно общаться пришлось в последнее время, и впечатление оставил человека вменяемого и разумного. Должность у него такая. Можно, конечно, просто выступать по необходимым поводам, а работу на самотек пустить. А что, если дело налажено, то отсутствие начальника замечают намного позже, чем не пришедшую уборщицу. Все и так знают, что делать. Но Виктор Васильевич не такой. И административную работу тянет, и про научную не забывает. В конце концов, кто отец-основатель патологической физиологии?

За студентов он переживает. Помнит, как сам был молодым. И вообще, покажите мне студента-медика, который бы не фотографировался в анатомичке? Снимочки с распитием разных напитков, игрой в шахматы и нарды, песнями под гармошку и гитару можно найти в архивах многих профессоров и академиков. А у кого их нет, тот потерял. А тут надо и без пяти минут специалистов спасти, в обучение которых вложено время и силы, и с церковниками не поссориться.

– Может, временно исключить их? Допустим, на месяц. А я им устрою практику в условиях, приближенных к боевым.

– Это как? – удивился Пашутин. – Вроде сейчас время мирное.

– Да я их и в Петербурге загружу так, что не дай бог, на войну попадут, будут считать, что в санатории отдыхают. Мы разрабатываем операцию по установке бронхоблокатора туберкулезным больным. Вернее, одному пациенту, – я посмотрел на потолок. – Техника не ясна пока, грядут испытания. Сами понимаете: подбор больных, подготовка к операции, наблюдение, протоколирование, проведение секции при летальном исходе. И всё это в режиме круглосуточном. Самые нестойкие плакать начнут на второй день – сегодня ты отбираешь живого больного в чахоточной лечебнице, а уже завтра рассматриваешь его легкие под микроскопом.

– А самые стойкие когда сломаются? – тяжело вздохнул Виктор Васильевич.

– На третий. Когда надо ехать за новой партией. Массовость страданий – штука страшная, особенно когда ты пытаешься их преодолеть.

Тут принесли самовар. Вообще уже не понимаю, как можно без него разговоры вести? Это же целый ритуал: заварить, отпить в тот момент, когда уже не так горячо, закусить баранками со связки. Да, запах горелого веника присутствует. Но к нему быстро привыкаешь. За чашкой чая, дабы поднять настроение, рассказал Пашутину анекдот про дантистов. Мол, пока мы изо всех сил боремся за асептику и даже сделали ее признанным стандартом работы в хирургии, в зубоврачебном деле и слова такого не знают.

– А ведь это и мое упущение, – вдруг сказал Пашутин. – С подачи дорогого Фомы Игнатьевича Важинского меня в прошлом избрали почетным членом «Первого общества дантистов в России». Я теперь манкировать их собраниями не буду, пойду, разворошу это гнездо.

– Возьмите Семашко с собой. Попугает почтенную публику проверками и штрафами. Кстати, ваших «витязей» тоже привлеку. Они уже привычные к административной работе.

– Опять посылать их в губернии?!

Ректор явно напрягся и я тут же поднял руки в защитном жесте:

– Нет, нет. Пока только по столице.

– Тогда я не против.

Вот и хорошо. Гора с плеч.

Подступаться к теме туберкулеза страшно. Совершенно точно знаю: лекарства придумали, хорошие и эффективные. Они работают. Методы лечения тоже придумали. Наверное, отличные. Но победить не смогли. Вернее, в одной стране победили. Но потом выяснилось, что это не совсем правда. И процесс пошел дальше. Противотуберкулезные диспансеры, больницы по последнему слову, санатории – всё это при советской власти имелось. И не показушно. Фтизиатрия работала, пока ее оптимизировать не начали. Убрали торакальную хирургию из областных центров, порезали койки и ставки.

И вот мы такие: здрасьте. Мы тут бронхоблокатор решили поставить. Материал не определён, доступ через торакотомию. Поехали. Из чего делать, и думать не пришлось. Нужно нечто, не поддающееся коррозии, и не отторгающееся организмом. Из металлов есть золото, а есть платина. Остальное – хуже. Неметаллы, как выяснилось, тоже много выбора не дают. Слоновая кость. Стекло какое-нибудь особо твердое, надо поинтересоваться, делают ведь что-то такое. Керамика еще. Конструкция изделия проста до безобразия: трубка, закрывающая просвет бронха, а внутре у ней клапан односторонний – наружу пускает воздух, а обратно – нет. Ювелиры такое сделают на коленке в обеденный перерыв.

К этому мы пришли на первом, пристрелочном совещании нашей группы. Да, те самые Склифосовский, Вельяминов, Насилов, и примкнувший к ним Баталов. И вопрос с доступом решили. Каждый его производил десятки, а то и сотни раз. Нет того количества алкоголя, которое может любого из нас сделать неспособным к этому действию. А дальше сложнее. Надо выделить, в какой бронх изделие пихать, не ошибиться при этом, а потом всё закрыть, зашить, и молиться. Чтобы не было кровотечения, во время и после операции, чтобы в бронхе свищ не образовался, против гнойного плеврита, сепсиса, эмпиемы, дыхательной недостаточности. И еще много чего неприятного. Закупорка блокатора сгустками крови, слизью. Тромбоэмболия, застойная пневмония… И наркоз.

Я, как самый молодой, писал этот список возможных неприятностей, и закончил только на второй странице. А почерк у меня совсем не размашистый. Я бы даже сказал, убористый. Испугало нас это? Как бы не так. Старая шутка, что аппендэктомия является одновременно и самой простой, и самой сложной операцией, не на пустом месте родилась. Любое, даже самое подготовленное и тщательно продуманное вмешательство может закончиться похоронами. Судьба, значит, такая. А хирург – даже не рука ее, а так, заусенец на пальце. К тому же все знают: непредвиденные осложнения хуже известных.

Пока мы тренировались на трупах, получая выдающиеся по скорости и отточенности действий операций, бригада любителей экзотических фотографий под руководством Семашко подбирала добровольцев. Вот Николай мне потом и живописал ужасы бесплатных больниц. Палаты, где по два десятка пациентов, а то и больше, скученность, скудная кормежка, замученный персонал. Отсутствие профессионального выгорания плюс наивные взгляды на мироустройство дали в сумме горящие глаза и очередное обострение мечт о необходимости всё отнять и поделить. И даже байка про Ротшильда, который пригласил революционеров в кассу получить каждому по два франка с сантимами – именно столько причиталось в результате дележки, никакого влияния не возымела.

Только Агнесс смогла слегка утихомирить моего помощника. Сдается мне, он в мою жену втихаря втюрился. Но никаких поползновений не было. Чувства испытывает сугубо платонические. Я даже задумался на тему, что Жигану надо срочно поручить подыскать ему какую-нибудь дамочку с внешностью наивной курсистки, да следить, чтобы не проникся до той степени, что жениться соберется. А то у парня гормоны не в ту сторону работают. Только как вот бы не оказалась, что будущая «курсистка» тоже из марксисток… Получится взрывообразная смесь, которая похоронит под собой все семейное счастье дома. Анкетировать их что ли перед знакомством?

Кроме ужасов современной медицины Семашко возмущался недисциплинированной командой студиозусов. Маски надевать забывают, могут надеть чуть не на подбородок.

– Пристыдите их потом шуткой, что маску на лице носят те, кто в науку верит. Но те, кто нос не закрывает, тот не понимает ее сути. А у кого она остается в кармане, тот, получается, в магию верит. Ну и загробную жизнь.

– Где вы хоть берете все эти максимы? – поинтересовался Николай.

– Напрямую из космоса, конечно же, – отговорился я.

Не сказал только, что до ковида еще дожить надо, тогда и не так юморили. Впрочем, ждать ковида не надо – впереди испанка.

В итоге всех добровольцев свезли в одну кучу, для чего в клинике военно-медицинской академии выделили две палаты. Восемь человек, все мужчины – от стариков до подростков. Не то чтобы ни одна женщина не захотела, но решили пока устроить гендерное неравноправие. Все по моему настоянию подписали совершенно бессмысленные и бесполезные бумаги, что соглашаются на участие в экспериментальном лечении, без претензий к врачам. В нынешние времена и так никто ничего не скажет. Не получилось – и ладно. К смерти сейчас большей частью очень спокойно относятся. Фатализм как главенствующая идеология.

Но эти считали себя счастливчиками. Как же, кормят от пуза, господские мягкие кровати, лекарства. И смерть первого из них, рабочего завода Нобеля Михаила Фенькова, наступившая от послеоперационного кровотечения, никого не расстроила. Перекрестились, пробормотали молитву – и всё тут. Пожил мужик сорок два года – счастливчик. А что от чахотки помер, так тут все такие.

Студентов я взгрел. Пригрозил, что временное отчисление может стать постоянным. Эти засранцы вместо того, чтобы сидеть у постели больного и контролировать показатели жизнедеятельности, внаглую спали. А отчет потом подделали. Сами же пациенты их и продали, причем совершенно того не желая. Посетовали, что ребята совсем не спят, вот только ночью и урвали чуток сна. Первая жертва оказалась напрасной.

Второй пациент умер на столе – остановилось сердце. Сколько мы не пытались «завести», все без толку. Чахоточные, они худые, жизненных сил мало.

– Пошла черная полоса, – резюмировал Склифосовский, когда третий пациент, которого мы готовили, вовсе не дожил до нее – скончался в палате в ночь перед операцией. – Что будем делать, господа?

Я тяжело вздохнул:

– Закажем молебен у отца Иоанна, я с ним нынче свел тесное знакомство – и продолжим. К тому же он некоторым образом причастен к происходящему.