Столичный доктор. Том VI

Глава 16

ОДЕССА. Въ послѣднее время въ Одессѣ встрѣчаются въ обращенiи, как сообщаютъ мѣстныя газеты, фальшивые серебряные рубли чекана 1879 года. Они до того отчетливо сдѣланы, что почти невозможно отличить ихъ отъ настоящихъ. Лишь звонъ фальшиваго рубля не такой, какъ у настоящаго. Кромѣ того, надпись на ребрѣ сдѣлана грубо и въ словѣ «пробы» допущена въ буквѣ ы ошибка. Первая часть буквы, въ формѣ мягкаго знака, похожа на французское L.

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. При Обществѣ для пособiя нуждающимся студентамъ Императорской военно-медицинской академiи положено начало капиталамъ имени пяти погибшихъ въ борьбѣ съ эпидемiями студентовъ: И. А. Карповича, В. И. Потапова, К. И. Тарасова, Г. И. Куклина и А. И. Шебека.

ПЕТЕРБУРГСКІЙ ЛИСТОКЪ, 22 іюня 1897 года. Небывалое зрѣлище надъ Невой! Первый полетъ аэроплана въ Петербургѣ. Вчера, 21 іюня, Петербургъ сталъ свидѣтелемъ безпрецедентнаго событія, которое, несомненно, войдетъ въ исторію отечественной науки и техники. Въ районѣ Крестовского острова, на спеціально подготовленной площадкѣ, состоялось испытаніе летательнаго аппарата, сконструированнаго инженеромъ Яковлевымъ. Изящный механизмъ, который его создатель именуетъ «аэропланомъ», представляетъ собой усовершенствованный планеръ съ двигателемъ внутренняго сгоранія собственной конструкціи. Для управленія аппаратомъ руль высоты расположенъ передъ основнымъ крыломъ, что, какъ утверждаетъ инженеръ, обезпечиваетъ высокую устойчивость и маневренность въ воздухѣ. Испытаніе довѣрили поручику Мишину, извѣстному своими отважными экспериментами съ новой техникой. Въ присутствіи изумленной публики и уважаемыхъ представителей научнаго сообщества поручикъ поднялъ аэропланъ на высоту около 50 саженей (примѣрно 100 метровъ), пролетѣлъ около версты и благополучно приземлился неподалеку отъ мѣста старта.

Ехать на поезде от Берлина до Парижа – одно удовольствие. Пообедали, и чинно выехали на Ангальтский вокзал. Там спокойно загрузились в вагон первого класса до самого городу Парижу. Купе на двоих, диваны обиты бархатом, ковры узорчатые, панели из красного дерева, освещение электрическое. Потолки с тканевой отделкой и лепниной, на окнах шторы парчовые. Проводник мало того, что постоянно маячит в проходе, готовый мгновенно прибежать на помощь, так еще и в купе кнопка вызова имеется, если лень высовывать голову.

На тысячу с маленьким хвостиком километров пути остановок не очень много: Потсдам, Магдебург, Ганновер, Кельн, Ахен, Льеж, Брюссель, Амьен. Поужинали в вагоне-ресторане, утром выпили по чашечке кофе с пирожными – и милости просим, Северный вокзал. Меньше суток понадобилось.

На ночь в поезде нам постелили просто королевские ложа. По крайней мере для вагона – точно. С попутчиками я не знакомился, настроения не было. Судя по внешнему виду, какие-то финансовые тузы и аристократы, у которых нижняя губа вот-вот лопнет, такая надутая. Зато Агнесс в предвкушении посещения французской столицы пребывала в прекрасном расположении духа, болтала без умолку…

Мне трудно понять столь привлекательный флер этого города для дам. Увидеть Париж и умереть? Тьфу! Мачу-Пикчу – вот, где можно умереть. Да даже Питер дает сто очков форы французской столице. Но, увы, это так не работает. Те же тряпки или парфюм можно купить в других местах, ровно то же самое изделие будет, но стоит даме сказать «Я эту шляпку в Галери Лафайет купила, когда мы последний раз в Париже были», и всё – зависть окружающих женщин обеспечена, даже если головной убор не очень удачный. Короче, Агнесс Григорьевна сразу была нацелена на завоевательный поход по модным лавкам. А у меня программа проще: выступление в Сорбонне, визит в институт Пастера, где у меня должна состояться долгожданная встреча с Мечниковым, и принятие трудного решения, что делать с бесконечными шляпными коробками.

Всего на французов было запланировано десять дней. Погуляем по городу, может, купим в подарок Склифосовскому какого-нибудь Ван Гога или Сезанна, которые стоят сейчас сущие копейки. Только вот где найти? Решил, что попрошу помощи у местных. Или найму профессионала, потому что из меня знаток живописи примерно такой же, как и танцор.

Оказывается, я Северный вокзал видел уже не раз. В кино. Этот стеклянный потолок забыть трудно, тем более, что лучи солнца весьма эффектно подсветили наш приезд. Впечатляет. Из всех нас французским в объеме гимназического курса владела только Агнесс. То есть могла сказать носильщику, чтобы взял наши вещи, а извозчику – название отеля. Впрочем, даже она, судя по взгляду, была не уверена, понял ли он ее. Но маршрут она ему втолковывала долго, явно больше, чем пара слов названия гостиницы. Наверняка решила сразу и экскурсию устроить.

Франки я не менял, сказали, что немецкие марки возьмет любой извозчик. Курс простой: шесть франков за пять марок. До гостиницы доехать пары марок за глаза хватит. А будет выкобениваться, так портье кого-нибудь в банк отправит, никаких проблем. Пока носильщик грузил чемоданы, мы разглядывали толпу. Парижская мода была на каждом втором – узкие фалды мужских пиджаков, широкие женские шляпы, подбитые кружевом, а на каждом третьем – очевидное отсутствие денег, несмотря на попытки скрыть это приличной одеждой.

По дороге поглазели на достопримечательности. Бульвар Магента – оживленный, шумный, с рядами магазинов и кафе. Статуя Республики на одноименной площади – это уже серьезно, с намеком на историю и величие. Агнесс даже попыталась объяснить мне, что написано на пьедестале, но из-за скрипучего хода повозки разобрать ее слова было трудно.

Потом мы вдохнули дух времени на Рю дю Темпль. В основном, конечно, время интенсивно пахло канализацией и помоями. Агнесс прикрыла лицо платком, на который щедро вылила духи, но эффект был сомнительным – местный запах явно побеждал. Пришлось дышать редко и задерживать дыхание. На этих улочках кино про средние века снимать хорошо, но жить можно только с отсутствием обоняния.

После района Марэ благоухание речной тины и дохлой рыбы с Сены показалось весьма пристойным. Даже каким-то родным, будто снова ощутил свежий бриз у себя дома. Закрыть глаза, и запах тот же, что и с Фонтанки или Обводного канала. Когда на горизонте замаячил величественный шпиль собора Парижской Богоматери, стало ясно – вот оно, настоящее сердце Парижа. Даже Агнесс временно перестала жаловаться на духоту и канализацию.

А потом осталось прокатиться по Латинскому кварталу. Здесь уже другая жизнь: лавки с книгами, уличные художники, небрежно расставившие свои мольберты прямо на мостовой. В кафе на углу, несмотря на ранний час, шумно гульбанили молодые люди. Наконец, остановились у гостиницы Сен-Андре-Дез-Ар. Хоть здесь пахло зеленной лавкой, открытой рядом с гостиницей, и то счастье. Снова дышать полной грудью было почти праздником.

Вот как знал! Две марки, щедро предложенные мной извозчику, понимания не нашли. То ли профиль на реверсе не нравился, то ли серебро неправильное. А может, сам извозчик чтил только франк, остальные валюты за деньги не считая. Понять трудно. На помощь призвали портье. Несмотря на рязанскую физиономию, скорее всего, полученную его прабабкой в подарок от заезжего молодца лет восемьдесят назад, по-русски тот не знал ни слова, а немецкого едва хватило, чтобы объясниться. Можно попробовать английский, но это вряд ли помогло бы, тут островитян любят еще больше, чем в России. Кое-как рассчитались и приступили к заселению.

И нас потащили – ни больше ни меньше – на четвертый этаж. Последний, блин, выше только крыша!

– Дружок, а что это ты нас в комнаты для прислуги привел? – возмутился я, рассмотрев низкие потолки и мизерную площадь помещений. – У вас тут лучше ничего не нашлось?!

Беллбой сделал виноватое лицо, ничего не понял, кроме явно недоброго тона, и поспешно метнулся за портье. Тот появился через минуту и принялся радостно объяснять, что комнаты отличаются бон вью дэпи ля финет.

– Мне твой вид не нужен! – перешел я на немецкий, стараясь вложить в голос все накопившееся раздражение. – Давай хороший номер! А то я сейчас в «Гранд-отель» поеду, или в «Континенталь»!

В итоге чемоданы мгновенно переместились на второй этаж, в пристойный двухкомнатный номер. Мелковат, конечно, по сравнению с берлинским «Бристолем», но если не понравится, то извозчик довезет нас до неприличного уровня роскоши в любое время суток. А вот Жигану с Васей достался, увы, тот самый номер с отличным видом из окна.

– Берегите головы! – предупредил я акселератов. – Зашивать не буду, отправлю в больницу!

В Сорбонне встреча оказалась чуть менее восторженной, чем в Берлине. Декан медицинского факультета, Шарль-Жак Бушар, смотрел на меня как на студента, опоздавшего на лекцию. Руку подал, но не предложил даже чая или кофе. Видимо, знаменитое французское жлобство имеет глубокие корни в веках. Профессор, совершенно седой дядька, имел выражение лица настолько суровое, что я даже не мог представить его улыбающимся. Стало интересно – а какое у него персональное кладбище? Такие «гранитные» морщины на лице возникают, когда зарезал немало народу. Хотя он вроде инфекционист? Ну тогда спишем на жестоких родителей и доминирующую жену.

Согласовали детали. Поскольку французским я не владею, говорили на немецком, именно он сейчас для ученых всего мира лингва франка, а вовсе не английский. Но лекцию я заявил на русском. Пусть тащат переводчика. Если не найдется в Сорбонне, то можно попросить в институте Пастера, там есть как минимум один мой соотечественник. Это вызвало гримасу недовольства. Видать, у них тут нешуточная борьба за научные приоритеты.

– Впрочем, если вас не устраивает, лекцию можно и не проводить, – предложил я.

– Не может быть и речи! – декан даже привстал немного, возмущаясь. – Сегодня же переводчик будет у вас в гостинице, чтобы вы могли поработать вместе над выступлением.

Видать, он представил сплетни, которые обязательно начнут циркулировать после такого афронта, мол, французы не смогли устроить нормальное чествование убийцы сифилиса. Авторитет подобное не поднимает.

На выходе из университета, купил французские газеты. Языка не знаю, но на заголовки эрудиции хватит. Тем более на фотографии. Вся пресса писала о полете самолета Яковлева. Публиковались фотографии планера Жуковского, отдельно винт и хвост самолета. Такой секрет сохранить в тайне невозможно – «бомба взорвалась». Я быстро пролистал газеты. О царской семье ни полслова. Закопали Аликс – и все, Европа уже поехала дальше – к первому русскому полету. Романовы интересовали примерно никого. Ну, французов понять можно – они уже как сто с лишним лет как отрубили бедному Людовику голову и ничуть по этому поводу не сожалели. А нам все эти «ипатьевские подвалы» только предстоят. Или уже нет? Отличный вопрос, на который у меня не было ответа.

Лекция, несмотря на летнее время, собрала кучу народу. Конечно, университет большой, этот зал запросто получится одними преподавателями заполнить. Даже в середине лета. А если привлечь кандидатов, то и конкурс можно проводить, кому повезет не попасть. Газетчики тоже присутствовали, вытащили записные книжки и установили парочку фотоаппаратов. Как выяснилось в Берлине, они и из протокольной съемки сенсацию сотворить могут. Тут-то я вспомнил, что надо поменьше руками размахивать.

Ну и всё. Бушар вручил регалии, я раскланялся, пора начинать. Объявление, что лекция будет на французском, хоть и с переводчиком, вызвало в зале одобрительный гул. Хороший жест. Французы, известно, любят, когда их язык звучит в стенах академии, особенно в устах иностранцев.

Дальше шел отработанный рассказ про сифилис, открытие возбудителя, научный подвиг Романовского, изобретение метода. Немного статистики, радующей слух – а ну, почти стопроцентное излечение от этой заразы. И всякое прочее. Переводчиком был наш соотечественник, Максим Вяхирев, кандидат с кафедры неврологии. Поначалу он волновался, пару раз сбился. Но потом освоился, и доносил до слушателей мои мысли вполне бодро, поглядывая на немногочисленных девиц в зале. Декан Бушар даже изобразил некое подобие улыбки. В конце концов, тема для него близкая. Смотришь, настрополит сейчас ассистентов, придумают что-нибудь новое, передовое.

Вот аплодисменты оказались довольно бурными. Несколько человек даже на ноги вскочили. Раскланялся и двинулся вслед за руководством медицинского факультета на небольшой фуршет. Колонна растянулась – кто-то пошел вперед, кого-то задержали в пути. Так что когда на меня напали газетчики, рядом со мной был только Максим.

Оказалось, что никто не забыт. Просто за время, прошедшее с предыдущей пресс-конференции, появились новые обстоятельства. Цыцурин с Оттом вышли на свободу, хоть и были отставлены с постов лейб-медиков. Причину смерти так и не указали. Похоже, ее засекретили. Так что я, по мнению десятка журналистов, должен был быстренько сообщить им новые подробности. Конечно, у меня же есть ковер-самолет и шапка-невидимка. С их помощью я каждый вечер летаю в Петербург, тайно проникаю в царскую опочивальню, где узнаю всю правду, которую очень хочу всем рассказать. Ответил, что трагедия случилась без меня, ничего не знаю, в политику не лезу. Оревуар, господа, мне пора, а то знаю я этих французов: запрутся, съедят тарталетки, выпьют все шампанское, а потом скажут, что сам виноват. Репортеры начали смеяться, и вдруг я увидел его. Неопрятный мужик с растрепанной бородой и в грязном сюртуке, расталкивая журналистов, пробился вперед. И тут же кинул мне в лицо перчатку. Точнее, попытался. Я легко откинул ее в сторону под дружный «ах» акул пера.

Мужик начал что-то бодро кричать по-французски, тыкая в меня пальцем. Сломать ему его, что ли?

– Чего он хочет? – повернулся я к Вяхиреву.

– Говорит, что вы – человек без чести, вызывает на поединок.

Присмотрелся. Ёксель-моксель, так это же граф де Монтебелло! Или он маркиз? Неважно. Хреновато выглядит мужчинка, запущенный весь из себя. Ни грамма не похож на ту икону стиля с внешностью светского льва восьмидесятого уровня, с которым я встречался в Москве.

– Ваша светлость! – первым сообразил самый дальний от меня репортер, начал по-немецки выкрикивать вопросы. – Вы принимаете вызов? Что послужило причиной вашей вражды с месье де Монтебелло?

– Скажите, что я готов стреляться в ближайшее время. Задерживаться из-за этого клоуна не собираюсь. Секунданты уладят вопросы. Кстати, Максим, вы же дворянин?

– Да, – почему-то смутился Вяхирев.

– Окажете честь?

– Но я никогда…

– Да там, в принципе, ничего сложного. Почитаете дуэльный кодекс, согласуете с его секундантом место и время. И переведите уже мой ответ, а то он, бедный, томится в нетерпении.

Монтебелло рыкнул на прощание и быстро ушел. К нам подошел какой-то военный лет сорока, офицер, наверное, взял у Максима визитку, отдал свою. И тоже скрылся.

– Ну что, пойдем быстрее, – сказал я своему спутнику, проводив взглядом незваных гостей. – Там могут всё съесть без нас.

Фуршет оказался напрочь испорчен. Профессура уже знала о вызове, и кто-то даже растрепал, как я в Москве открыл дверь лбом графа. Ну и про извинительное письмо с гильотинами тоже.

– После этой истории, – нашептал мне Вяхирев, умудрившийся быстро навести справки, – Монтебелло отставили с дипломатической службы, он начал много пить. Совсем опустился.

– Будем надеяться, что завтра у него будут дрожать руки, – пожал плечами я, ничуть не волнуясь.

С Шуваловым я уже дуэлировал – примерно представляю, как все работает. Убивать де Монтебелло не буду, но и стрелять в воздух тоже.

– На какое время назначить вашу встречу?

Я вспомнил про Агнесс, тяжело вздохнул. Вот еще жене все объяснять, волновать. А что, если…

– На раннее утро. Прямо на рассвете.

– Все исполню, – Максим достал записную книжку, что-то в ней черкнул карандашом. Прямо официант, принимающий заказ. – Найму экипаж и буду у вас в гостинице к шести утра. Что насчет врача? Я и сам могу – специализировался по хирургии.

– Нет, не можете. Вы – сторона дуэли, секундант. Так что поспрашивайте среди коллег, – я обвел руками фуршетный зал. – Тут полно врачей, кто-нибудь да согласится.