Столичный доктор. Том VI

Глава 9

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. Вчера, на территорiи завода Яковлева, что у Малой Невки, впервые въ мирѣ человѣкъ совѣршилъ полетъ на аппаратѣ тяжелѣе воздуха. Инженеръ Яковлевъ соѣдинилъ изобрѣтенный имъ керосиновый двигатель съ усиленнымъ летательнымъ аппаратомъ, купленнымъ профессоромъ Жуковскимъ у недавно трагически погибшаго пiонера воздухоплаванiя Отто Лилиенталя. Испытанiя получившейся воздухоплавательной машины проводилъ отставной артиллерiи поручик Петровъ. Полетъ едва не закончился трагедией, когда конструкцiя не выдержала внезапнаго порыва ветра и съ высоты въ три сажени рухнула на землю. Пилотъ съ травмами на каретѣ скорой помощи доставленъ въ больницу, его жизнь внѣ опасности. Аппаратъ пролетѣлъ болѣе ста саженей.

ПЕРЕПИСКА ВѢ НОТАХѢ. Первый кто пришлетъ мнѣ собственный маленькiй вальс, непремѣнно интересный, хотя немного, одинъ только мотивъ, – тотъ, клянусь честью, получитъ небывалую признательность. Редакцiя «Почта Амура». Страстной музыкантъ.

Первым делом я, как и предписано во всех инструкциях, уведомил о случившемся начальство. И не для того, чтобы переложить головную боль, а исключительно для вероятного подкладывания соломки. Николай Васильевич узнал о беде с нашим пациентом тоже недавно. Сказал только: «Жду вас», и отключился.

Мне до Моховой и пешком добираться совсем недолго, а на конной тяге – садиться и выходить дольше. Но и за эти минуты я как на иголках был. Чувство большой жопы, закрывающей собой небосклон и стремительно падающей мне на голову, всё усиливалось. Слишком уж гладко шли события в последнее время. Расслабился. А это чревато…

Склифосовский тоже энтузиазмом не лучился. Судя по всему, давление подскочило: лицо у начальника приобрело красновато-синюшный оттенок.

– Вы знаете подробности? – спросил я вместо приветствия, зайдя в кабинет. – Мне ничего не сказали, я и узнал об этом почти случайно.

– Мне телефонировал Воронцов-Дашков, сообщил о несчастье, но на этом всё. И Вельяминов, и Насилов узнали от меня.

– Надо ехать в Царское. Там найдем у кого спросить. Сергей Александрович точно там. Да и другие великие князья. Дурново, Горемыкин – вряд ли откажут.

– Да я готов, собственно, мне только шинель надеть.

Ехали мы до Царского как простая публика, в пригородном поезде. В экипаже все равно дольше бы получилось. А на машине… Нет, пока не готов рисковать подвеской первых Мерсов. Всю дорогу молчали. А что обсуждать? В том, что смерть цесаревича – вовсе не следствие нашей операции, я был почти уверен – выписали то мы его вполне здоровым и бодрым. О чем была запись в больничной карте, которую я вез с собой. Но если нас захотят назначить виновными, то уже ничего не поможет. Спустят всех собак, потом еще добавят.

И в Царском тоже, как и простая публика, сражались за извозчиков. Вернее, я перехватил таксера прямо перед носом у какой-то дамы. Она что-то недовольно шипела мне вслед, но я вслушиваться не стал. Извините, сегодня не до политесов. Погодка, вопреки новостям, глаз радовала – солнышко светит, птички чего-то друг дружке рассказывают, ну и прочее, моменту совсем не соответствующее. Весна окончательно взяла верх над зимой.

На территорию дворца нас запустили без проволочек. И даже дали провожатого, чтобы уж точно не заблудились. А дальше – начались интересности. По дороге нас догнал ливрейный лакей и попросил пройти с ним. Блин, как в кино, Штирлиц идет по коридору и все на него пялятся. Провожатый вел нас какими-то закоулками, темными тоннелями и непонятными переходами. Я вроде не страдаю географическим кретинизмом, но очень быстро перестал понимать, в каком крыле здания мы находимся. На финише нас завели в приемную – а ничем иным это помещение и быть не могло, судя по секретарскому столу и еще одной двери. Лакей нас мигом покинул. Кино продолжается. Понятно, что сейчас мы с кем-то разговаривать будем, но можно было просто сказать? Мы уселись на стулья и продолжили начатое в экипаже обсуждение министерских дел. А что, в такой ситуации про работу только и остается говорить.

– Ходят слухи, – Склифосовский постоянно вытирал пот со лба платком. Явно нервничал. – Что у Горемыкина лежит проект закона о трезвости.

– Серьезно?!

– Нас тоже собираются привлечь. Для обоснования.

На авторитете нового министерства хотят проехаться? А вот хрен им!

– Ну Семашко собирал цифры по смертности связанной со злоупотреблениями. Там все плохо.

– Знаю. И все-таки не верю в сухой закон.

Да когда нас уже примут-то?!

– Я тоже. Справка от министерства финансов о потерях бюджета есть?

– Не знаю, я даже еще не видел черновика этого плана, – Николай Васильевич наклонился ко мне. – Говорят, что проект поступил из Госсовета. От Сергея Александровича.

Вот это сюрприз! Великий Князь ни словом мне не обмолвился об этом. Хотя мы пару раз виделись в яхт-клубе. Правда, все больше мельком.

– С пьянством бороться надо. Но запреты… – я пожал плечами. – Будут варить самогон не только в деревнях, но и по городам тоже. Травиться всякими суррогатами.

– Именно! – Склифосовский опять достал платок. Пот так и лил с него. А ведь он уже совсем не молодой. Зачем такие волнения?

Дабы отвлечь профессора от мрачных мыслей, я начал излагать свои соображения о борьбе с пьянством. Ограничение времени продажи спиртных напитков, плавный подъем акцизов. Ну и всякое замещающее – больше вина, зеленый свет пивоварению. Чтобы не только водку глушили.

– Очень здравые мысли, – покивал министр. – Но прислушаются ли теперь к нам…

– Да что там может быть-то?!

Это китайская пытка ожиданием меня порядком достала.

– Какие-то послеоперационные осложнения, – тяжело вздохнул Николай Васильевич.

– Тогда бы его срочно доставили к нам! Ничего не понятно…

Мурыжили нас почти час. Никто не заходил, чай не предлагал. Да что там, даже воды стакан никто не поднес! Гады! И за дверью никаких звуков не раздавалось. Наверное, решают, что с нами делать, не иначе. Уж лучше бы выгнали, честное слово.

Обсудив все, что можно мы впали в какое-то оцепенение. Молчали уже минут двадцать – разговоры даже про работу бесконечными быть не могут. И я погрузился в то самое состояние медитации, которому меня обучил Ли. И вновь попытался вспомнить хоть что-то про изониазид. И вроде ничего нового, кроме непонятно откуда взявшегося запаха крепкого табака, а потом в памяти всплыл старый советский лозунг про каплю никотина, которая убивает лошадь.

– Господа, ваша авантюра привела в итоге к гибели наследника престола, – ронял свинцовые слова Николай.

Я молчал, следуя недвузначным инструкциям Склифосовского. Да и смысл перечить императору, если точно видно, что слушать он сейчас согласен только самого себя?

Завели нас минуты три назад, и всё это время мы внимали потоку черного пиара в исполнении господина Романова. Ничего выдающегося, так, обычный треп, но важно ведь, кто говорит. И смотрел он всё время только на меня, стоящего за правым плечом Николая Васильевича. То есть, поначалу мы рядом были, но потом он ступил немного вперед, прикрывая меня. Не помогло. Присутствовавшие на экзекуции Сергей Александрович и Дурново не вмешивались. Великий князь, может, и посылал телепатические лучи поддержки, но у меня сегодня с приемом мыслей на расстоянии беда. Впрочем, он пару раз ободряюще кивнул, когда никто не видел.

Зато наконец-то мы узнали обстоятельства смерти Георгия. Пришлось вычленять из кучи обмолвок и высокопарной брехни, но кто знает, тот поймет. И снова, как и в реальной истории, велосипед. Как выяснилось, накануне они с адъютантом вопреки всем нашим инструкциями слегка усугубили, потом утром продолжили, после чего младший брат императора внезапно понял, что его физические кондиции позволяют совершить велосипедную прогулку. А ну как же! От чахотки вылечили, можно дышать полной грудью и ни в чем себя не ограничивать.

И всё было хорошо, пока он не решил спуститься на велосипеде с небольшой горки. Как пишут в протоколах, потерял управление и упал, ударившись о дерево левым, блин, боком. Даже не правым. Тут понабежали помощники, подняли, и понесли в жилые помещения. Туда пришел дежурный доктор, который не заметил при осмотре сломанное ребро. Порекомендовал обезболить ушиб кокаином и приложить лед. Через час наследник благополучно заплохел и был осмотрен повторно. Перелом шестого ребра обнаружили, но к предыдущим действиям добавили тугое бинтование. Больше ничего. Легче не стало, и только с третьего, господа, раза додумались до икс-лучей. Гемопневмоторакс. Кровь в плевральную полость лилась ручьем. Думали, решали, совещались. Когда поставили дренаж, было поздно. Вытекло порядка двух литров крови. Вероятно, началось диссеминированное внутрисосудистое свертывание, что ситуацию не улучшило, кровить начало только интенсивнее. Нет, в почти труп честно перелили означенные два литра цельной крови, но было уже поздно. Глаза закрыли за четыре, блин, часа. Специалисты, конечно, сказать нечего. И никто не догадался пригласить тех, кто лечил цесаревича и оперировал его. А теперь мы виноваты. Вернее, я.

Зато придворные лекари оказались мастерами отмазок и перевода стрелок. Уж не знаю, как они рассказывали, но сочинили убедительную версию, связавшую операцию с велосипедом. Сволочи. Узнаю ведь всех поименно, и вычеркивать из списка не буду, даже когда отомщу.

У меня к этим ветеринарам много вопросов появилось. И самый первый из них: они что, легкие совсем не слушали? Или стетоскоп приложили пару раз к груди, а переворачивать пациента не стали? Не знаю, что решит в их отношении император, но я бы этим специалистам не доверил даже анализы в лабораторию отправлять.

– Нужно вскрытие, – мрачно резюмировал Склифосовский. – Без него делать подобные выводы преждевременно.

– Преждевременна была ваша операция! – повысил голос помазанник.

А глаза то у него заплаканные, красные! Какая же сука его так накрутила?

– Раз ваше императорское величество считает, что виноваты мы, точнее я, как инициатор всей этой истории, то остается подать в отставку, – я вытащил из папки и протянул царю прошение.

Мы долго обсуждали и даже ругались с Николаем Васильевичем на эту тему по дороге, профессор был против. Но кому-то удар на себя принять бы пришлось. А останься я в министерстве, даже с новым главой – все одно был бы хромой уткой. Иду по коридорам Совета министров, и все от меня бегут как от чумного. Представили и прямо передернулся внутри.

– Подайте прошение в обычном порядке, – царь встал, показывая, что аудиенция закончена.

Мы вышли в приемную и, разумеется, там уже был довольный Отт. Такой приторный весь, с показным сочувствием. Дескать, на все воля Божья, он восхищается нашим мужеством, и прочие словесные кружева. Вежливые по форме, издевательские по сути.

– Налетело воронье, – резюмировал Склифосовский, когда мы вышли в парк Царского села.

Вот не дожал я Отта в истории с воротником! А надо было… Не делай людям добра, не получишь в ответ зла. Старая истина, но до сих пор верная. А ведь в истории с лягушками я ему помог не опростоволоситься. Короткая память у специалиста по августейшему малому тазу оказалась.

– Боюсь моей отставкой дело не ограничится, – я увидел, как в траве пробиваются первые подснежники.

Сошел с дорожки, наклонился. Да тут целая россыпь! Игнорируя укоризненный взгляд профессора, сорвал несколько штук.

– Евгений Александрович! Редкие же цветы! Только пошли первоцветы!

– Ничего, царь не обеднеет. Подарю Агнесс – она, небось, вся извелась, ожидая нас.

Супруга и правда сразу после звонка по лицу поняла: что-то случилось, попыталась выпытать по горячим следам. Но я был стоек и не поддался. Иначе бы она сейчас вообще с ума сошла.

– Значит, теперь наследником Михаил, – Склифосовский посмотрел на часы, с силой захлопнул крышку.

– Думаете?

– Закон о престолонаследии не менялся уже сто лет, если не считать добавления Александра Павловича о равнородности брака. И поводов пересматривать его у императора нет.

С вокзала мы поехали не на службу, и не по домам, а в Министерство двора. Потому что ничего еще не закончилось. Вскрытие. Как известно, во все времена лучшим диагностом был патанатом. Помню, в начале карьеры попал я на секцию с большим участием заинтересованных сторон. Хирургического больного лечили еще и кардиологи, и решался вопрос, чей диагноз главнее. Достали сердце, и вскрывающий спросил в никуда, мол, где тут инфаркт. Кардиологи зашелестели бумагами, начали доставать ЭКГ, и тут патанатом саркастически заметил, что ему эти филькины грамоты ни к чему, потому что объект исследования непосредственно перед ним. Вот после этого я понял, что с ними надо дружить.

Воронцова-Дашкова, естественно, не было. Мы его в Царском встретили, и общаться с нами Илларион Иванович не стал. Извинился, что некогда. И Фредерикс, как оказалось, там же. Но у меня здесь есть личный агент, заинтересованный в сотрудничестве по самые гланды. Коллежский асессор Старицкий хорошо помнит эпопею с особняком, так что он нам и выдал всю подноготную в укромном закутке. Аутопсия назначена, но место и время проведения известны только ограниченному кругу лиц, в число которых Виктор Павлович не входит.

Руки мы не опустили. Если нельзя через парадную дверь, то всегда есть черный ход. Петербург – город большой, вроде бы. Но вскрывать цесаревича в морге больницы для бедных не будут. Дали задание Семашко, и уже спустя сорок минут через завсклад, через директор магазин, через товаровед удалось выяснить, что, увы и ах – завтра в десять утра в Александровском дворце Царского села. Была бы это Военно-медицинская академия, или хотя бы госпиталь Святого Николая Чудотворца, мы бы в первых рядах стояли, над плечом патанатома. А туда… И ведь не пригласили никого из нас!

Ладно, с утра опять по сегодняшнему маршруту. А пока по домам.

Не успел зайти и снять галоши, ожидаемо подвергся атаке Агнесс. Где был, что случилось, чем кончится, вот это всё.

– Ты меня забыла поцеловать, это раз, – оборвал я допрос.

– Извини, очень переживала.

– Да не о чем беспокоиться. Я тебе уже давно сказал, что самое главное – наша семья. И здесь у нас все хорошо, я надеюсь. А службу и прочее оставь моим заботам. Даже если завтра отставят со всех постов, ничего не изменится. Кормить меня в этом доме будут?

Утром выехали с запасом времени. Пока добирались до вокзала, выяснили, что никто по этому делу ни мне, ни Николаю Васильевичу не телефонировал. Зато слушок уже пополз. О себе напоминали нормальные люди: Романовский, Пашутин из Военно-медицинской академии, Бехтерев даже мне звонил. Понятное дело, у начальника знакомства пообширнее. Он получил поддержку от Павлова и Менделеева. Короче, люди, которых мнение самодержца интересует мало, нашлись. Стало ли мне от этого легче? Еще как! Но прошение об отставке отзывать не стал. Не барышня. Да и терять мне особо нечего.

Семашко, кстати, хотел вслед за мной пуститься в свободное плавание. Был обруган и опущен на землю.

– Вы, Николай, так легко отступитесь от своего проекта устройства медицинской помощи? Где, как не в министерстве, у вас будет шанс воплотить это в жизнь? С Пашутиным в академии всё договорено, сдадите экстерном, сразу же защитите диссертацию. На классный чин тоже бумаги готовы. А сидя в цюрихской кофейне и сотрясая воздух в компании эмигрантов, реальные дела не сделать.

Да, я кривил душой и откровенно обманывал помощника. Но мне ведь хочется, чтобы он сейчас работал, а не через двадцать лет.

В вагоне достал записную книжку и снова посмотрел на вчерашние заметки. Надо все вспомненное фиксировать, не сегодня, так завтра устаканится и кусочки пазла лягут на место. Запах табака… Капля никотина… Изониазид… Может, изоникотиновая кислота? Если никотиновая есть, то и такая должна быть. Сделал пометку спросить. Азид, это что? Хоть учебник по органической химии покупай. Но если не помню я, то точно знает Антонов. И еще пометочка.

У Александровского дворца мы были в девять часов и пятнадцать минут. Может, пара минут в плюс, но не дольше. И оказалось, что опоздали. Вскрытие закончилось десять минут назад. Да что же за люди такие? Неужели нельзя всё нормально сделать? Без скотства?

Ладно, пойдем искать патанатома. Уж протокол нам предоставить должны. Но прозектор скрылся в неизвестном направлении. И тут я увидел Склифосовского в гневе. Думаю, попадись ему сейчас под руку император, и тот бы получил порцию люлей. Забегали, зашуршали, повели поить чаем. И пообещали предоставить результаты сразу по написанию черновика.

Но как только я увидел, что там сотворили, то крушить всё вокруг захотелось уже мне. Глаза у меня на лоб полезли сами собой.

– И как это понимать? – только и смог спросить я, показывая на протокол.