Столичный доктор. Том VI

Глава 19

ПАРИЖЪ. По словамъ «Le Petit Journal» вчера в Булонскомъ лѣсу состоялась дуэль между французскимъ графомъ Монтебелло, бывшимъ дипломатомъ въ Россiи, и княземъ Баталовымъ, извѣстнейшимъ русскимъ хирургомъ. Вызовъ былъ сдѣланъ графомъ, затаившимъ обиду еще съ прошлаго года за событiя въ Москвѣ. Князь выбралъ пистолеты. Въ результатѣ графъ раненъ, а князь благородно оказалъ ему медицинскую помощь.

Агнесс, вдохновленная чужим эпистолярным творчеством, сама села за письма. Я до сих пор поражаюсь отношением дам к этому виду связи. Для них написать пространное послание на трех листах, да еще специально надушить, поставить сургучную печать – совершенно естественное занятие. Вот и жена моя села, разложив письменные принадлежности, и строчит как из пулемета. Вид у нее при этом довольный донельзя. Она даже кончик языка высунула от усердия.

– Кому пишешь? – спросил я. – Какое-то у тебя очень интересное выражение лица сейчас.

– Марте Беккер.

– Кто это? Не помню, чтобы такая приходила в гости.

– Не хватало еще видеть ее в моем доме, – при этом жена поставила жирнючую точку, с небольшими брызгами. – Последние лет пять эта негодяйка потратила на отравление моей жизни. Это правильно по-русски?

– Лучше бы сказать «хотела отравить мою жизнь». И в чем заключались ее козни?

– Ну-у-у-у, – Агнесс смешно сморщила свой симпатичный носик. – Постоянно говорила, что я даже замуж вряд ли выйду и ждет меня судьба старой девы.

– Что теперь?

– Вышла за чиновника, выполнявшего работу бухгалтера у епископа. Пару месяцев назад его поймали на растрате. И вот я пишу ей слова сочувствия и между делом рассказываю, как провожу время в Париже.

– А ты жестокая, – засмеялся я. – Напоминай мне иногда, чтобы мы не становились врагами.

– Ну тебя я просто убью. У нас много книг по хирургии, наверняка там где-нибудь написано, как сделать это быстро.

Я спросил разрешения прочитать послание, взял его. А слог-то у Агнесс весьма и весьма! В тексте обычного письма была завязка, кульминация, развязка… И даже смешные шутки. Я в удивлении посмотрел на супругу. Та оттирала пальцы от чернил.

– У тебя есть чувство слога!

– Мерси! – Агнесс встала, сделала шутливый книксен. – Пойду, прослежу, как слуги упаковывают вещи. Еще помнут шляпки…

– Подожди! – мне пришла в голову идея. – Если ты так быстро и хорошо пишешь, почему бы тебе не попробовать себя в литературе?

– О! Вышла замуж за русского – в комплекте идет великая русская литература. Как мило! А это правда, что ты знаком с Толстым?

– Нет, только с Чеховым переписывался. И я говорю без шуток! Что мешает попробовать?

Агнесс нахмурила лобик:

– В каком же жанре творить?

– Детектив! – решился я. – Представь, как возбудится публика, если появится «дамский» Конан Дойль.

– А Шерлока Холмса, – подхватила Агнесс, – мы сделаем Шарлоттой Холсмвуд!

Мы засмеялись, я сел за стол, взял листок бумаги.

– Шутки шутками, но женщины-детектива еще не было. Это будет свежо!

– Нужен сюжет, – пожала плечами супруга.

– И герои!

Вдруг у меня в памяти всплыл фильм Говорухина «Десять негритят». Абдулов, Зельдин… Я быстро нарисовал кружочки на бумаге, подписал их выдуманными именами и фамилиями. Смотришь, наследникам Агаты Кристи не придется выдумывать политкорректные названия для романа. И жена занята будет. Не все же ей пылесосить магазины! Под кружочками поставил род занятий – судья, доктор, генерал, полицейский в отставке… Начал вспоминать как судья убивал гостей. Цианистый калий в виски, стрихнин в лекарствах… Да тут целый медицинский детектив получается!

Агнесс встала позади меня, положила руки на плечи.

– Она сама повесилась?!

– Подожди минуту. Сейчас допишу.

Я не отвлекаясь, продолжал быстро писать – теперь ход дошел до черных дел героев в прошлом. Убийство ребенка учительницей, осуждение невиновного полицейским и прочее и прочее. Ага, что-то вырисовывается. Я поставил стрелки между кружочками, кто кого убил по ошибке, кто кого подозревал. Потом показал листок Агнесс:

– Герметичный детектив. На острове. Старый судья решает покарать плохих людей, чьи истории он знает из своей практики. Инсценирует первым свою смерть и начинает тайком расправляться по одному с каждым из гостей виллы. Сбежать с острова нельзя – шторм.

Агнесс наморщила лобик.

– А чем все заканчивается?

– Полицейский инспектор пишет отчет и не может понять, кто был убийца и что вообще случилось. Судья в финале кончает с собой выстрелом на вершине скалы. К пистолету привязан веревкой камень, после выстрела он падает в море. Убил он себя или его убили – не понятно.

Деталей финала у Кристи я не помнил, в памяти лишь осталось хитрый поворот с самоубийством судьи.

– Такое я, пожалуй, могу написать. Только мне непонятна мораль.

– Невозможность скрыться от прошлого. Каждый из героев скрывает тяжелую тайну – преступление, которое они совершили. Или к которому были причастны, но так и не понесли наказание. Ну, и возмездие не всегда бывает справедливым.

– Это ты про судью?

– Про него.

– Как тебе такое в голову пришло?!

– Читал в газете дело судьи, – соврал я. – Который решил поправить свои судебные ошибки сам.

– Хорошо, я попробую написать. Сюжет меня заинтересовал!

Ну вот и отлично. Нашел занятие супруге.

Желание Агнесс контролировать мужа ожидаемо быстро затухло. Даже на встречу с Ильей Ильичом Мечниковым не пошла. Когда Плеханов прислал записку с просьбой о следующем рандеву, она надумала отправиться на экскурсию в Лувр. Джоконду я видел в виде многочисленных репродукций, так что решил, что не очень много и потеряю. Да и место встречи – рядовое кафе. Марте Беккер о таком не напишешь. Пришлось даже уточнять у портье, где это.

Когда я вошёл в зал, Плеханов уже ждал меня. Встал из-за углового столика, поприветствовал. А главный марксист скромен в запросах: полупустая чашка кофе и самая дешевая булочка. Георгий Валентинович выглядел так, словно мог бы читать лекцию об аскетизме – ни тени жалобы, хотя простота его заказа говорила сама за себя.

– Как-то вы совсем уж неприглядный аперитив выбрали, – заметил я, усаживаясь напротив.

– Простая пища удовлетворяет простые потребности, – отозвался он с лёгкой улыбкой.

– Заказать что-нибудь?

– Нет, спасибо.

– Хорошо, закажу то же, что и вы.

– Бросьте, не стоит. Скажите лучше, что вы думаете об операции?

– По-прежнему ничего конкретного. Ситуация не изменилась за это время. Наверное, можно вернуться к разговору через пару месяцев. Напишите мне в Бреслау, и я дам вам знать, когда вы сможете приехать.

– И сколько это будет стоить?

– Один рубль. Вы меня крайне заинтересовали, не предприняв попыток завербовать в свою секту. Признаться, я уже внутренне стал готовиться в пространным цитатам из Маркса и призывам к борьбе за народное счастье.

И попробуй мне только заикнуться о спонсировании революции, никакой операции не дождешься. Наверное, эта незатейливая мысль довольно явно читалась у меня на лбу, и Георгий Валентинович справедливо решил, что собственное здоровье несколько важнее, чем абстрактные идеи.

– Какая секта, Евгений Александрович? – весьма правдоподобно удивился Плеханов. – Я бы сказал: дискуссионный клуб.

Мне его даже жаль стало. Вот так живи десятки лет в чужой стране, да еще и без особого достатка. Одна только гордость и упрямство остаются, чтобы не махнуть на себя рукой. Оружие это сложное, но я знал, как его обойти. Гораздо сложнее было бы помочь, не задевая его достоинства.

– Вы не хотите показаться мне обязанным, но позвольте спросить: как обстоят ваши дела?

Он отставил чашку, которую вертел на столике до этого, и в его лице мелькнула тень усталости.

– Честно? В последнее время не блестяще. На эту поездку я занимал у знакомых. С лекций я получаю в основном благодарственные письма, а не гонорары. И издание «Социал-демократа» тоже на мне.

Я кивнул, будто это было вполне ожидаемо. В голове уже выстраивался план, как обойти его упрямство.

– Георгий Валентинович, мне кажется, что вы себя недооцениваете. Позвольте предложить следующее: мне предстоит поездка в Базель. Планируются лекции в местном университете. Это удобно совпадает с вашими планами, не так ли?

Он посмотрел на меня с осторожным интересом.

– Возможно.

– Тогда почему бы вам не поехать с нами? Я с радостью покрою все ваши расходы. Это не просто помощь, а своего рода инвестиция. Заодно осмотрю вас – делать операцию или не делать…

Его взгляд стал острее, будто он пытался понять, есть ли в моём предложении скрытые намерения.

– Уж не хотите ли вы сделать меня зависимым от вашей щедрости?

– Совсем нет, – ответил я спокойно. – Вы – важный человек, Георгий Валентинович. Ваши идеи заслуживают быть услышанными. К тому же, дорога в Базель для нас ничего не меняет, а для вас – большое облегчение.

Он раздумывал долго, и я молчал, давая ему пространство. Наконец он слегка кивнул.

– Хорошо. Приму ваше предложение, но только с условием: я постараюсь вернуть вам долг.

Да ладно, можно было и не пытаться. Что это за революционер, который еще и про долги помнит?

А я? Зачем затеял этот аттракцион невиданной щедрости? Ну на билет подкинуть – это как милостыню дать. А операция? Спишем на тренировки. Пока сейчас покатаюсь – в планах Базель, Милан, Болонья, Рим, потом вернусь, разгребем текучку, вот как раз через пару месяцев и начнем тренировки.

– Пусть будет так. Хотя, надеюсь, вы потратите свои гонорары на что-то более полезное.

– Благодарю, князь, – сказал он, и в его голосе прозвучало нечто большее, чем просто вежливость. – Вы удивительный человек. Немногие способны дать, не ожидая ничего взамен.

Кто-то постучал в дверь номера, не очень громко, но довольно уверенно. Коридорный и портье тихо скребутся по-собачьи, как бы извиняясь за беспокойство заранее, но тут звучало иначе. Так как я стоял буквально в паре шагов, то вполне демократично открыл сам.

На пороге стоял посланник Родины. Официально так, в посольский мундир одет! Посетитель кивнул, и браво, по-гусарски, щелкнул, блин, каблуками. Я едва удержался от усмешки. Глашатай выглядел лет на сорок. Для ветерана маловато, для мальчика на побегушках – многовато.

– Князь Баталов? – спросил он.

Густой, ровный голос, почти без эмоций. Диктор Юрий Борисович Левитан нервно курит в сторонке. А внешне… Полноват слегка, усики под крючковатым носом жиденькие. Короче, имеется несоответствие внешности и голоса.

– Я. С кем имею честь?

– Советник посольства Российской империи во Франции Бородай. Ваше сиятельство, посол во Франции его высокопревосходительство барон Моренгейм, приглашает вас посетить посольство, – и подал визитку.

– Как скоро? – поинтересовался я, пряча раздражение.

Я никакого Моренгейма не знал и о его существовании не подозревал. Да и посольство… как-то я не считал себя связанным с этим учреждением. Ибо являюсь лицом частным и отмечаться в официальных конторах не обязан.

Посыльный вздохнул потихонечку, чувствуя, наверное, что сейчас начнется самая трудная часть разговора. Ему явно не хотелось произносить дальнейшее, но кто ж его спрашивал?

– Ваше сиятельство, если возможно, незамедлительно.

Сейчас, только разгон наберу. Нашли пионера, как же. Начальник вызывает, эка невидаль. Но не мой.

– Сегодня никак. Занят. Давайте… – я сделал вид, что задумался, вспоминая напряженный график. – Хорошо, завтра к полудню. Если господина посла это время не устроит, прошу телефонировать, портье передаст мне. Не смею задерживать.

Посыльный кивнул, поклонился коротко, и ушел. Ответ на грани хамства проглотил и не подавился.

Ни разу я с послами не встречался. Да что там, даже дипмиссии повещал в прошлой жизни исключительно в целях получения виз. Что этому барону от меня надо? Вряд ли он воспылал желанием поздравить лично с почетным академическим званием и порадоваться за достижения отечественной науки. В таких случаях ограничиваются коротеньким благодарственным письмецом, которое с начальственным организмом контактирует совсем недолго – пока тот ставит свою подпись. Значит, у нас проявление профессиональной солидарности. Посол посла…

Естественно, прибыл я с легкой задержкой. Минут двадцать, не больше. А всё жена, которая почему-то решила, что меня там сейчас закатают в ковер, и отправят на родину для расправы без суда и следствия. Еще ни одного детектива не написала, а профессиональная деформация есть. В итоге поехала со мной, успокоив тем, что подождет меня в коляске. Согласился – задерживаться в мои планы не входило.

А неплохо так посольские тут устроились. Шикарный особняк в центре, большой двор. Имперская мощь и величие. Не Андорра какая-нибудь.

– Князь Баталов, к его высокопревосходительству, – сказал я лакею, отдавая цилиндр и трость.

Провели в приемную, секретарь, молодой человек с совершенно не запоминающимся лицом, на котором читалось исключительно чувство собственного величия максимальных уровней, открыл дверь, и объявил:

– Ваше высокопревосходительство, его сиятельство князь Баталов!

Причем умудрился к начальнику обратиться подобострастно, а мой титул, который слегка повыше баронского, произнести, будто я в долг просить пришел пятнадцатый раз. Парня понять можно, Баталов скоро с горизонта исчезнет, а начальник останется.

Моренгейм встал, но из-за стола не вышел. Кивнул только, и поздоровался сухо и холодно:

– Рад видеть вас, князь. Прошу, присаживайтесь, – и показал на кресло напротив.

Посол был в летах. За семьдесят, точно. Жидкая растительность в верхних слоях щедро компенсировалась выдающимися бакенбардами. Взгляд цепкий, жесткий, чем-то напоминает министра Громыко, знаменитого «господина нет».

Креслице, кстати, так себе. И секретарь с напитками не спешит. Не очень-то жалует отчизна сограждан вдалеке от родных осинок.

– Я пригласил вас, князь, чтобы выразить неудовольствие по поводу вашего поединка с графом Монтебелло…

– Извините, что перебиваю. Давайте сразу выясним: это официальная позиция Его Императорского Величества, или ваша личное мнение?

– Вы даже не можете себе представить – пропустил мой вопрос мимо ушей «высокопревосходительство» – сколько сделал граф для развития добрососедских отношений между нашими странами!

Значит, второе. За дружбана решил вступиться. Ну, получи.

– Отчего же, как раз могу себе представить. Этот господин хотел уронить авторитет Государя, после трагических событий, случившихся во время коронационных торжеств, – я перекрестился, вынудив и посла сделать то же самое, – попытавшись заманить его на бал. И только мудрость Его Императорского величества не дала нанести урон репутации Императорского дома в самом начале царствования.

– Я наслышан об инциденте в Москве, – медленно произнес барон. Не ожидал? Сейчас любое слово против будет значить несогласие с дважды упомянутым лицом.

– Тогда вы, наверное, знаете, что я выполнил волю Государя, и отказался от поединка. Даже принес извинения господину Монтебелло.

– Я хотел предупредить вас от опрометчивых поступков… – посол явно растерялся, разговор ушел с заготовленного курса. – Французская пресса… есть сведения…

– Барон, мнение бульварных газеток меня волнует меньше всего. Я защищал свою честь. Она важнее листочка плохой бумаги с напечатанными на ней буквами. Вы согласны?

– Да, но…

– Тогда и обсуждать нечего. Намного хуже было бы, если французские газеты написали, что российский князь – трус. Вот это точно нанесло бы урон нашим взаимоотношениям.

Тут конечно, все «на тоненького», но Моренгейм купился, закивал.

– В такой трактовке…

– А другой быть и не может. Разрешите откланяться.

Спускаясь по лестнице, я вспомнил анекдот про Виссариона Белинского и извозчика. «Ишь, говна какая!» – повторил я вслед за неизвестным тружеником пассажирских перевозок, и засмеялся. Если те, кто нас не любит, ругают, значит, всё правильно делаем. И вообще, пора уже из этой Франции уезжать. Душно тут! Меня ждет свежий горный воздух Швейцарии!