Странствия с моим гуру

ИНДУССКИЙ ДЫНГУС[17]

Более опытные люди предупреждали меня заблаговременно, что в этот день лучше всего запереться дома и просидеть там до темноты. «Того, кто будет болтаться на улице, обольют красками, и он станет похож на попугая. Нельзя быть уверенным даже в собственных слугах, они ворвутся к тебе и, прежде чем ты успеешь выскочить из кровати, вымажут тебя краской».

Я отношусь к числу людей, которые, уж если забрались в Азию, то стараются жить в согласии со своим окружением, более того — в гармонии. В Китае я понял прелесть кантонской кухни и, конечно, ел палочками, как виртуоз. На Новый год накупил глиняных колокольчиков, из которых сыпались фонтаны огней, понатаскал охапки ракет и связки стреляющих «лягушек», шуму наделал больше, чем какой-нибудь коренной пекинец. Во Вьетнаме я бродил босиком по тропинкам в джунглях, ночевал в гротах, бросая спальный мешок на пласты помета летучих мышей, отрывал от собственных икр пиявок и, глазом не моргнув, проглатывал самогон из пальмового сиропа. Почему же в Индии мне не развлечься в день Праздника Весны?

Я был сыт по горло официальными приемами и смокингами. Хотелось почувствовать настоящий вкус этой удивительной страны. Все равно в Европе нас только из любезности причисляют к бедным родственникам, а в действительности считают азиатами. В таком отношении есть немного упадочного презрения и много, очень много вполне понятного страха перед потерей первенства. Чем же я рискую, смешавшись с веселой толпой? Но главное, если копнуть поглубже, так я действительно чувствую себя азиатом, а все эти римско-парижские напластования прекрасно можно уместить в предназначенной для заметок рубрике календаря «Орбиса»[18].

Уже за восемь дней до праздника разносчики с плоскими корзинами на головах начали продавать бумажные кулечки, наполненные красным порошком, а старый Сундарашива, который поставлял детям луки, пищалки и бумажных змеев, приготовил кучу хлопушек из бамбука, набитых жидкой красной грязью.

Моя дочь, выклянчив у матери еще одну рупию, производила таинственные закупки, пополняя боеприпасы и вооружение.

Повар Делу кротко предупредил меня, что, согласно обычаю, я должен буду первым пасть жертвой обрядов. Он же робко намекнул, что мэмсаб тоже следовало бы измазать и сбрызнуть красками, так как это приносит счастье на целый год.

Я подмигнул Каське, и она широко улыбнулась. Мы решили обеспечить себе счастье, пополнив свое снаряжение двумя клизмами для ведения огня на близком расстоянии и велосипедным насосом на случай, если придется стрелять дальше — вдогонку убегающим.

— Только прошу вас, — строго сказала жена, — чтобы все эти безумства устраивались вне дома. Я запираюсь, хочу сохранить здесь покой и порядок.

— Ну конечно, Марыся! Мы пойдем к шведам и к болгарам. И в Старый Дели тоже надо заглянуть. Вот где будет весело!

— И к Еве Дробот зайдем, — напомнила Каська.

— Обязательно, именно с них нам надо начать.

Дроботов мы очень любили. Он сохранил неожиданный у советника живой ум, человеческие привычки и, что важнее всего, чувство юмора.

Не раз мы подшучивали друг над другом: насылали друг другу назойливых разносчиков, приглашали на чужие приемы и пытались перепродавать друг другу поддельные фигурки индийских божков, раздобытые в погребках около Большой Мечети.

Мы с ним оба скептически присматривались к разным раджам, которые строили из себя салонных йогов, то есть жили воздухом, а немного и посредничеством, утоляя жажду, вызванную жарой и сухим законом, стаканчиками нашего виски.

Оба мы любили попробовать, понюхать то, что называется правдой жизни, короче говоря, сунуть нос не в свои дела, выбраться за пределы дипломатического круга.

Я и Каська решили позаботиться о счастье и для него.

Весь город готовился к весеннему празднику. Даже самые бедные, для которых трата каждого анна была предметом, достойным раздумья, фабриковали порошки и цветные эликсиры. Краски, применяемые обычно малярами, считались неподходящими. Суть заключалась в том, чтобы весьма основательно выпачкать насильно осчастливленного, окропить его так, чтобы он целую неделю не мог отмыться. Те, у кого была лишь одна рубаха, разъезжали потом в течение нескольких месяцев на велосипедах, распустив по ветру полы в застиранных фиолетовых подтеках или рыжих пятнах от кармина. Похожие на подмастерьев маляров, они шагали гордо, брызги красок ясно свидетельствовали, как много приятелей желало им счастья, щедро поливая в дни праздника.

За неделю до этого дня ни в одном почтовом отделении не нашлось бы чернил. Мальчишки опорожнили все чернильницы, а осадок на дне старательно выполоскали. Перед домами сидели малыши, терли в порошок кирпичи, прятали бутылки, отливавшие ядовитым фиолетовым цветом.

Утро было удивительно голубое. В мерцающем блеске солнца застыли листья бананов. Я брился, когда в ванную проскользнул Делу, а за ним уборщик и садовник. Я видел в зеркало, как они обменивались какими-то знаками. Потом с должным почтением натерли мне красным ароматным порошком лоб и набросили на шею гирлянду из терпко пахнущих цветов лакового дерева. Пожелали счастья и протянули руки за бакшишем.

Я подошел к шкафу, достал деньги, потом надул бумажный мешок с горстью цветного порошка и внезапно с грохотом разбил его на голове повара. Еще не осело облако красной пыли, как Кася стрельнула в них из насоса чернилами.

Этого они не ждали. Началась беготня по всему дому, мы стали поливать и мазать друг друга. Жена тоже не избежала внешне невинных прикосновений: у нее появились чудесные усы, которые она долго не могла отмыть. Повар с гордостью сообщил мне, что это масло с велосипедной цепи и клеевая краска.

Мы сели в фиат и вместе с дочкой устроили погром у шведов, потом у болгар, которых застали во время завтрака. Советник Дробот предусмотрительно заперся, но старый уборщик, предвкушая хорошую шутку, впустил меня через кухню.

Уж Янека-то я, желая ему всяческих удач, покропил от всего сердца. Душ он принял стоически, отыскивая взглядом бутылку чернил. Но ему пришлось довольствоваться авторучкой, которую он опорожнил мне за воротник. Однако я предусмотрительно надел сетчатую майку и старые шорты.

Когда мы с ним трогательно обнялись, мне удалось натереть ему чернилами темя, похлопать по плечам, оставив там рыжие пятна, и, запустив руки в шорты, как следует измазать ягодицы.

— Ну, ну, — захохотал Дробот, — я и не подозревал, что ты до такой степени писатель.

После этого мы отправились в Старый Дели. Толпа танцующим хороводом осаждала машину, нас окружали страшно измазанные индийцы, обливавшие друг друга красками. Временами через толчею пробирался грузовик. Орущие парни, пользуясь насосами для опрыскивания деревьев, метко стреляли с его платформы в толпу. Невероятные крики привлекали к окнам жителей домов, и в тот же миг струя пурпурной лентой устремлялась в глубину комнаты. Атакованные на балконах и на плоских крышах люди тоже не оставались в долгу. В блеске пылавшего солнца разыгрывались ожесточенные поединки на неустойчивых водяных клинках, по рубахам струились ручьи красок.

Нас остановили и вытащили из машины. Мы переходили из объятий в объятия, мне посыпали голову изготовленным на дыроколе конфетти, прижимали в знак братства к груди и искренне желали «много счастья в эту весну!», потом вымазали шею и лоб какой-то позолотой.

Еще несколько лет назад нельзя было себе представить, чтобы европейца обнимали то одни, то другие руки ошалевших от жары уборщиков, перекупщиков, бродяг. Переливающиеся облака разноцветной пыли припудривали головы танцующих.

Наконец, помятые, измученные, вымазанные дружескими руками, обсыпанные блестками, мы вырвались из этого хаоса. Я вел машину по боковым улицам, но и здесь из-за кустов внезапно вылетали струи, разбивавшиеся на ветровом стекле, так что я вынужден был то и дело пускать в ход тряпки.

Я видел, как перед особняком в парке шумная толпа скаутов мазала красками убегавшего премьера Неру. Смеясь, он напрасно звал на помощь. Эту сцену с упоением снимали операторы.

— Хорошо, что мамочка осталась дома, — рассудительно вздохнула Кася, — она бы не вынесла такой игры…

— Я думаю! — охотно признал я. — Конечно, такое не для нее.

Грязные и счастливые, мы вышли из машины. В доме за стеной лиан царила приятная прохлада и подозрительное спокойствие. Делу и уборщик смывали с каменного пола кровавые брызги и выжимали тряпки в ведро.

— Мэмсаб очень зла, — шепнул, поднимаясь с колен, Делу.

— Где она сейчас?

— Моется в ванной.

— Может, лучше подождем, папа? — посоветовала Кася. Я знал, что отсрочка встречи только прибавит грома к ожидающей нас буре. Разговор шел через закрытые двери и прерывался шумом душа.

— Ну, наконец-то вас принесло! Я знала, что ты тронутый, но не допускала мысли, что ты напустишь их на меня.

— Марыся, ведь мы специально убрались из дома…

— Не строй из себя невинность! Сначала сюда влезли шведы с той индианкой и выкрасили меня в зеленый цвет… Только я умылась, дом заполнили болгары. Я не успела им ничего объяснить, а они уже обсыпали меня какой-то гадостью, которую я до сих пор не могу отмыть!

Я ущипнул Каську, чтобы она не смеялась слишком громко. Девочка от боли вскрикнула.

— Не мучай ребенка, — я услышал плеск воды. Жена выходила из ванной закутанная в купальный халат. — Боже! На кого вы похожи! Марш во двор! Оставьте это тряпье перед домом и немедленно в ванну! В тебе, действительно, нет ни капли солидности! Даже из этой квартиры ты можешь сделать сумасшедший дом! Раздевайтесь сейчас же! Бедный ребенок плачет, — она склонилась над дочкой.

Наши доводы, что даже сам премьер Неру принимал участие в играх, ничему не помогли: ведь у него нет жены, ему можно.

Вычищенный, распаренный от горячего душа, в чистой рубашке, я уселся около телефона. Несколько раз звонил Дроботам, но слуга каждый раз серьезно отвечал: «Саб еще моется!»

Я удовлетворенно улыбался.

Но в конце концов мое терпение лопнуло. Как можно так долго мыться? Только к концу дня в трубке отозвался голос советника.

— Чем ты, черт побери, помазал мне зад? Ягодицы красные, как у мандрила! Я не смогу показаться в бассейне, туда ведь не пускают всякий сброд.

— Это обычная тушь для печатей. Я натер тебя старой подушечкой, которую стащил в посольстве. Приезжайте. Кончай омовение, выпьем, поболтаем…

— Хорошо, только без выкрутас. С мазней кончено.

— Ладно. Перемирие.

Он приехал под вечер. Лоснящийся от чистоты, розовенький и пахнущий «ярдлеем»[19].

— Я не буду мстить… Хватит! — сдаваясь, он уже у порога поднял руки. — Я хотел показать тебе эту шкатулку. Мне принес ее живущий по соседству антиквар. Смотри, какая забавная.

Мы уселись. От вентилятора веяло прохладой. Сидели и потягивали кока-колу с кусочками льда и лимона.

Шкатулка действительно была забавная. Она напоминала немецкие, встречающиеся иногда во Вроцлаве или в Зеленой Гуре. Несколько фигурок, вырезанных из слоновой кости, сплетенных как группа Лаокоона, только в иных позах, деликатно я бы сказал: в игриво-развлекательных.

— Вот ключик. Заведи. Все это движется.

Я послушался. Заскрежетали шестеренки. Я наклонился, чтобы лучше присмотреться к действию механизма.

Тогда изнутри, через невидимое отверстие мне прямо в лицо стрельнуло облако фиолетовой пыли, так что даже защипало в глазах. Я задыхался от кашля и чихал.

— Я сдержал слово, — защищался Дробот, — ты сам виноват. Освободил распылитель, прежде чем я успел тебя предостеречь…

Кто-то насыпал внутрь пыли от химического карандаша. Глаза мои теперь были похожи на два аметиста. Доброжелатели потом утешали меня, говоря, что это создает прекрасный эффект в сочетании с моими черными бровями. Потом я целую неделю плакал фиолетовыми слезами.

Советник был отомщен.

— Тебе-то хорошо, — ворчала жена, расчесывая Каею.

Обнаружив после купания на темени ребенка стойкие пятна, она жаловалась:

— Твой отец, наверное, никогда уже ума не наберется.

— Но ты должна согласиться, — защищала меня малышка, кривясь и постанывая, когда гребень дергал сбившиеся волосы, — что с отцом интересно жить! И мы будем счастливы. Вот увидишь! Нас так мазали, как никого.

За окном заливались пищалки и перемежались ритмы бубнов. На небе угасали красные мазки, как будто и там, наверху, завершался праздник.

Термометр показывал сорок два градуса. Не успели мы насладиться весной, а из пустыни в тучах пыли уже надвигалась летняя сушь.