ЗАКОН И КОЛДУНЬИ

Душный вечер. Над верхушками деревьев уже выкатилась огромная луна. В лучах рефлекторов, освещающих дорожки, переливались шелка индианок и белели летние смокинги дипломатов. Поддерживая разговор и гостеприимно предлагая закусить, я переходил от одной группы к другой. Шум все время нарастал. По голосам ораторов, по размашистым жестам и вспотевшим лбам я видел, что наш невинный «potato juice»[31], как здесь в шутку называли польскую водку, начинает действовать. Ее пили в смеси с томатным или грейпфрутовым соком.

Если бы я не встретил господина Нараина из министерства юстиции, то это был бы один из самых нудных приемов, после которых не остается ничего, кроме бухгалтерских записей — перечня израсходованных банок с польской ветчиной и бутылок водки — да гримасы улыбки на лице, которую нужно растирать ладонью, как спазму.

До пояса господин Нараин был одет по-европейски: темный шерстяной пиджак, рубашка, галстук. Но внизу он был искусно задрапирован в легкое дхоти. До середины голени правой ноги оно образовало нечто вроде длинной стянутой в шаге штанины широких панталон, другая нога была обнажена. Свободный конец дхоти господин Нараин придерживал пальцами, как краешек юбки, и грациозно обмахивался им в холодке, веющем от фонтана. На ногах у него были желтые полуботинки, для удобства расшнурованные.

Мы поздоровались, конечно без рукопожатия, но я заметил дружеский блеск его глаз, скрытых за стеклами огромных пляжных очков. Нараин окончил факультет права как английский стипендиат. Некоторое время был судьей. Но настоящим его увлечением были древние обряды, заговоры болезней, гипноз, ворожба. Не пренебрегал он и черной магией, или, как он сам полускептически называл это, изгнанием дьявола из человека.

— Вы хотите побыть один? А может быть, кого-нибудь ждете? Тогда я исчезаю, чтобы не мешать вам…

— Нет, останьтесь со мной. Я как раз думал о хозяине этого дома, ставшего резиденцией вашего посла… Головокружительная судьба… Раджа с огромным влиянием, в родственных связях с древнейшими родами, и все же вынужден был отсюда уйти.

— А я думал, что он сдал дворец нам в аренду добровольно. Просто попал в передряги и хочет заработать…

— Да, попал в передряги, — Нараин повернул ко мне лицо, замаскированное темными очками, в стеклах которых отражались развешанные гирляндами цветные лампочки, — Он не поладил с законом, и его присудили к добровольному изгнанию.

— Закон, закон, — рассмеялся я, — и все-таки для людей состоятельных он снисходительный и ласковый, а для простых смертных — беспощадный… Если уж кто совершил преступление, то должен сидеть, как обычный уличный вор.

— Закон один, различна только мера наказания. Простых людей мы сажаем за решетку, устраняем из общества. Он — раджа, ему нельзя жить в столице. Он тоже скрылся, должен был подчиниться чужой воле, решению парламента. Не знаю, можете ли вы понять, каким ударом было для него такое решение. Он, поколениями воспитанный в деспотизме, привыкший только властно спрашивать «сколько?», и вдруг он чего-то не может. Как будто ударился лбом о решетку. Ограничение пределов его власти вполне достаточное для него наказание… А чем люди упиваются больше, как не властью? Она не обязательно должна быть явной, блистать короной. Это могут быть и деньги. Ею может стать преимущество человека, которому известны секреты других. А иногда власть вырастает из внушаемого кем-то страха перед неизвестным, перед злом, болезнью, несчастьем… Власть требует нашего подчинения, покорности; мы должны ее признавать.

— К чему вы ведете?

— Наша молодая республика не может себе позволить насильственного подавления богачей.

— Когда вы ударяете одного из них, другие объединяются, спрашивая себя, не настала ли и их очередь?

— Да. Поэтому рука, вместо того чтобы задушить, только лежит на горле состоятельных людей. Но они чувствуют и это.

Шумели струи фонтана, в изменчивом блеске рефлекторов я видел проходившие пары. Искрились драгоценности, переливались шелка, прежде чем их поглощал сумрак под деревьями.

Вдруг над моей головой закричала сова, и дрожь пробежала по моей спине. Нараин взял меня под локоть, и мы направились по дорожке в глубину сада.

— Любая власть, которая имеет видимую форму, находится в рамках обычая или кодекса, легко поддается ограничению, изменению, ее можно даже ликвидировать. Хуже с незаметной зависимостью, тайной тиранией, когда ни властитель не хочет быть явным, ни подданные не признаются в подчинении.

— Что вы имеете в виду?

— Магию. То безумие, которое обезоруживает обе стороны: действующую и уступающую.

— И вы, человек с высшим образованием, можете всерьез трактовать магию? Ведь это же развлечение для скучающих обывателей, фокусы, нищенство. Заговор болезней и продажа любовных напитков может вредить разве только карману.

— Дело обстоит намного серьезнее, чем вы предполагаете. И цена этому — не одна человеческая жизнь, — Я почувствовал, как его тонкие пальцы сжимают мне локоть. — Вы никогда не сталкивались с колдовством?

— Да, конечно, — возмутился я, — Я видел такой обряд собственными глазами, но я могу все это объяснить себе физиологией. Достаточно небольшого знакомства с человеческой психикой…

— Вы можете себе объяснить, — язвительно повторил Нараин. — Ну-ка, расскажите, как это было?

— Однажды молодая девушка, моя соседка, потеряла сознание, она каталась по земле, бормотала что-то на чужом языке, изо рта у нее текла пена — нечто вроде эпилептического припадка. «В нее вселился дух», — доложил мне взволнованный повар. Она не узнавала самых близких, говорила о каких-то детях, к которым должна идти, решительным шагом пускалась в путь. Когда ее пытались удержать, она билась с такой силой, что с нею еле справлялись несколько мужчин. Это длилось много дней. К врачу, конечно, не обращались, так как, согласно диагнозу «знатоков», это была болезнь души, а не тела. Зато позвали саду — святого отшельника.

Я видел его. Он произвел на меня неприятное, даже отталкивающее впечатление. Был совсем не стар и не измучен… Рослый, мускулистый, с вьющимися, спадавшими на плечи волосами, лоснящимися от масла. На нем не было ничего, кроме маленького пояса, вернее, мешочка, завязанного шнурком на бедрах, и ожерелья из кубиков.

— И что же вас в нем поразило?

— Глаза. Я потом раздумывал: у него были недобрые глаза. Удивительно настойчивый взгляд, который не только касался, но, мне казалось, пронизывал насквозь, копался во мне.

— Гипнотизер, — засмеялся Нараин. — Мне знакомо такое чувство беспокойства… Он овладевал вашей волей…

— С наступлением сумерек стали собираться люди, усаживаясь на корточки перед хижиной. Девушка лежала, привязанная платками к деревянной раме кровати. Я несколько раз проходил мимо, привлеченный ударами бубна и бормотанием молитв. Медленный ритм бубна, доносившийся сквозь закрытые окна, беспокоил меня и не давал уснуть. Показалась луна. О, гораздо большая, чем нынче, — я показал на красноватый диск, изрезанный черными когтями пальм, — Несколько раз я выходил из дома. Толпа бормотала заклятия, а бубен подгонял. В тени дома я видел тело судорожно метавшейся под простыней девушки. Знаете, мне казалось, что в ней что-то бегает, как в мешке, и бьется о стенки тела. Желтые огоньки масляных коптилок бросали теплые отблески, они еле светили, пылая как бы сами для себя. Саду, повернувшись к людям спиной, сидел совершенно неподвижно и только слегка ударял в маленький бубен в виде узкого бочонка то всей ладонью, то одними пальцами. На меня никто не обращал внимания, даже когда моя тень проскользнула по стене, озаренной сиянием луны.

Я решил дождаться окончания церемонии. Однако устал и вернулся домой. Я пытался читать, но невольно прислушивался к ворчанию бубна. Ждал… Как и все они. И даже не заметил, когда заснул. Вы улыбаетесь? Считаете, что я, как и любой европеец, впечатлителен и верю в магию и в чудеса? Думаете, что, несмотря на высокую цивилизацию, мы потихоньку допускаем возможность вмешательства чего-то, не подвластного чувствам и скептическому познанию? Нет, дорогой господин Нараин, что меня влечет, так это исключительно моя любознательность. Я хочу знать, увидеть, прикоснуться.

— Разве не разумнее было бы сразу вычеркнуть такие истории? — издевался мой собеседник. — Сказать себе: ерунда, ничего этого нет, все суеверие и обман.

— Но если это было? Я должен был бы не верить своим глазам, — возмутился я, — Это существует, но я понимаю, что в этом нет ничего сверхъестественного… Итак, я проснулся, как был одетый, около стола… С минуту прислушивался, прежде чем понял, что постукивание бубна прекратилось. Царила тишина, от которой у меня колотилось сердце. «Там, должно быть, что-то произошло», — подумал я, подбегая к двери.

Ночь кончилась. Я чувствовал это по вкусу уже разбуженного воздуха, по крикам попугаев, хотя небо еще сверкало близкими звездами. Вдруг я увидел шествие. Люди шагали в полном молчании. Первым шел саду, за ним несли девушку, закутанную в простыню, дальше выступала толпа белых фигур. Небо начало стремительно подниматься, звезды убегали в его глубину, светало.

Девушку положили под бананом. Глаза ее были открыты, она дрожала. Саду схватил ее за волосы, скрутил их канатом и затянул узел. Ему подали большой гвоздь и камень. Он прибил волосы девушки к стволу банана. С каждым ударом падали капли росы, ударялись о широкие листья и, как искры, вспыхивали в воздухе.

Вдруг саду крикнул, выхватил из-под белого платка меч и, рыча, описал им над головой круг. Казалось, что он задел мечом небеса и оттуда брызнул свет. Девушка вся напряглась, а он со свистом рубанул и отсек ей косу. Широко разлилось белое сияние.

Толпа зашевелилась, колдуну отдавали поклоны, все громко кричали и смеялись. Снова почти в танцевальном ритме застучал бубен. Девушка лежала в обмороке. Ее подняли и унесли в дом. Толпа понемногу расходилась. На стволе банана, среди мясистых черешков листьев черной шишкой висел спутанный клубок волос и светился медный гвоздь.

Верите ли, после полудня девушка уже ходила по двору спокойная, уравновешенная. Болезнь как рукой сняло… А дерево засохло: демон, который забрался в тело девушки, устрашенный осадой молившейся толпы и возможностью потерять убежище, по волосам убежал в дерево. Удар меча отрезал ему путь к возвращению. Так по крайней мере объяснял мне повар. А дерево свесило погребальными хоругвями широкие листья и в течение суток засохло.

— А как вы это объясняете? — остановил меня На-раин, придержав за плечо кончиками пальцев.

— Как обычно. Мне знакомо такое явление по описаниям. Просто вид помешательства…

— Если это научные термины, — улыбнулся Нараин.

— Я еще не закончил. По-моему, девушка была истеричкой, она подсознательно хотела обратить на себя внимание окружающих, отсюда и такое раздвоение личности. Мы применяем электрошок, полощем мозг инсулином, а саду применил меч. Ритмами бубна, ночным обрядом он довел ее до высшей степени напряжения, она действительно стала бояться и блеск меча приветствовала как смерть. Думаю, что процедуры саду были более осторожными, чем наши, он применял психотерапию, тогда как мы безжалостно насилуем организм лекарствами.

— Вы объясняете все очень логично, — задумался Нараин, ведя меня обратно к огням и шуму. — Но есть истории более сложные и имеющие весьма мало общего с психическими заболеваниями… Я вам сейчас это докажу. Именно через мои руки прошли акты процесса над шестью женщинами, обвиненными в практиковании магии, которое завершилось убийством…

Вообразите себе небольшое чистенькое село на Малабарском побережье, склонившиеся кокосовые пальмы, белый песок пляжа, омываемый пенистыми волнами… Женщины несут на голове корзины с копрой, смеются, шутят… Мужчины плетут сети. Над горизонтом струится солнечное сияние. Просто идиллия. История, о которой я хочу вам рассказать, удивляет именно тем, что произошла она в очаровательном райском уголке.

Приведу ее вам в соответствии с протоколами следствия.

Рыбак Баджия Живия, мужчина во цвете лет, овдовел. По обычаю, он взял другую жену, которая была почти ровесницей его дочери. Мачеха, будучи лишь на два года старше падчерицы, стала ее подругой и поверяла ей свои секреты. Часто дом Баджии Живии навещала теща с сестрой, которых всегда принимали очень гостеприимно. Ходили слухи, что теще служат демоны, что она разбирается в лечении, наговорах и чарах. Люди говорили: «Лучше уйти с дороги, чем встретиться с нею. Лучше ей поклониться, чем дать заглянуть в глубину глаз, где живет душа».

Однажды рыбак отправился на рынок. Его видели, когда он шел по тропинке через пальмовую рощу. Нес рыбу, большую, как отмечали свидетели, завернутую в листья и перевязанную веревкой. У него был нож и бамбуковая палка. Такие обстоятельства важны, они позволяют установить, что в случае нападения он мог бы обороняться. Местечко, где бывают базары, раскинулось над берегом судоходной и очень быстрой реки.

Баджия Живия до местечка не добрался, на базаре его никто не видел. Одно поразительно: ни жена, ни дочь не были обеспокоены его исчезновением. На вопросы соседей они отвечали, что рыбак, наверное, нанялся на пароход и будет сплавлять копру.

Однако через несколько дней стали шептать, что рыбак убит. Полицейский произвел дознание, и прокурор выдал ордер на арест шести женщин, в том числе шестнадцатилетней дочери пропавшего, его жены и тещи. Женщины отказались давать показания, утверждая, что они ничего не знают.

Молодой рыбак, приятель Баджии Живии, под присягой показал: «Я видел, как перед полуночью он вышел из хижины. Сияла полная луна, было светло как днем. Я проснулся, потому что завыли собаки. Множество псов сбежалось перед хижиной моего соседа, как будто они учуяли смерть.

Он был не один: с ним шла его жена и теща, за ними еще четыре старые женщины, которых я тоже узнал. У Баджии Живии глаза были закрыты, и он вздыхал, как будто ему приснилось что-то плохое. Он семенил ногами, подняв лицо к луне».

«Свидетель считает, что он шел вопреки своей воле?» — спросил судья.

«Да. Я в этом уверен. Он стонал и на каждом шагу упирался, а иногда крутил головой, как будто чего-то не мог понять».

«Разве он был связан?»

«Нет. Но шел не по своей воле, он спал. У него на шее была гирлянда из нанизанных цветов — так его и вели».

«Как же можно вести человека за нитку с нанизанными цветами?»

«Они дали ему выпить настоя. Они одурманили его и сделали безвольным».

«И что было дальше?»

«Несмотря на вой собак, все село спало. Я очень боялся, но мне было интересно узнать, что они сделают с моим приятелем. Я выбрался из дому и стал красться за ними. К шествию присоединились собаки и огромные свиньи».

Я тотчас представил себе эту сцену: зеленоватый свет луны, теплый песок, изрезанный тенями пальм, хрюкающие боровы, черные, с раздутыми животами, покрытые редкой длинной щетиной.

«У реки они свернули в джунгли. Я перебегал от дерева к дереву и, прячась за стволами, смотрел, что будет дальше.

Женщины сорвали с себя платья, оседлали свиней и нагишом въехали на поляну. Боровы верещали, пытались их сбросить, но они крепко держались за уши.

На поляне старуха опустилась на колени и вызвала из земли огонь. Он взмыл высоко в небо, переливаясь разными цветами. Тогда Баджия Живия как бы проснулся, он стал кричать и метаться. Но они набросились на него со всех сторон, связали, положили около костра и начали над ним колдовать. Потом Харку, теща, подала его дочери нож. Девочка, подбадриваемая криками старых женщин, рассекла отцу грудь и через минуту вырвала у него из груди сердце. Я видел его, когда она подняла руку: оно было совсем черное.

Я страшно испугался, даже всадил зубы в кору дерева, чтобы не закричать. А они танцевали и вызывали духов, катались по траве, стонали от удовольствия.

Они играли с демонами. Тогда я убежал».

На столе судьи в качестве доказательства лежал найденный недалеко от поляны череп без нижней челюсти и наполовину обгрызенная голень.

Во время следствия одна из старых женщин повесилась, а две другие, жена и дочь, признали свою вину. Мотивы преступления? Нам понять их трудно… Чтобы подчинить себе темные силы, надо отречься от естественного мироустройства, опровергнуть его… Таким преступлением было бы отцеубийство.

Тогда демоны наделят ее своей силой, позволят вредить людям. Молодая стала бы опытной колдуньей, перед ней трепетало бы все село. К ней приходили бы тайком и просили наслать болезнь на врагов, саранчу и червей на их поля, сделать бесплодными недругов и заставить их жен сбрасывать гнилой плод. О, человеческая злоба подсказывает много видов мести… На пороге дома колдуньи оставляли бы подарки, приглашали бы ее на свадьбы и похороны. Она предсказывала бы будущее и, вручая яд, следила бы за исполнением своих предсказаний. Была бы первым человеком на селе, обладающим деспотичной, хотя и не явной властью. Ее шепот поражал бы сильнее грома. Просьбы становились бы приказом, от исполнения которого невозможно отказаться.

— И какой был приговор? — нетерпеливо спросил я, — Смерть?

— Нет. Они были оправданы.

— Как так? Ведь две из них сознались в преступлении.

— Ну и что? Признание еще не является доказательством вины. Показания могут быть вынужденными, могут служить интересам суда или обвиняемых. А так — вы только подумайте — она получает пять, ну пусть десять лет. Потом возвращается в ореоле славы настоящей колдуньи. Понимаете? Ей было выгодно признаться: наказывая ее, суд как бы подтверждал ее практику, выдавая диплом на чернокнижие.

— А череп? А недогрызенная голень?

— Это ничего не значит. Не удалось установить, что кости принадлежали погибшему. Это вполне могли быть недогоревшие останки после похорон, объеденные дикими зверями или даже деревенскими собаками и свиньями.

— Но, какого черта, ведь остается еще свидетель, приятель убитого?

— Да. Но если бы судья признал достоверность его показаний, то он должен был бы поверить и в езду на боровах, и в магически вызванный из расступившейся земли огонь, и в оргию с демонами — все это обрамление суеверного страха и ненависти. Оказалось, что в свое время сосед пытался соблазнить жену рыбака и получил отпор, поэтому и показания он мог дать просто из ненависти.

Суд признал рыбака пропавшим и дал указание о дальнейшем расследовании этой истории. Для вынесения приговора недоставало вещественных доказательств.

— Разве вы допускаете мысль, что они действительно совершили такое преступление?

— Да. Но нельзя осуждать на основе убежденности. Лучше освободить виновного. В противном случае это прямой путь к осуждению невинных.

— На юге совсем другие обычаи. Вы должны были сталкиваться со многими таинственными историями?

— О да, я собираю разные странные поверья, — улыбнулся Нараин. — Например: после захода солнца ни одна беременная женщина не выйдет за порог, потому что колдуньи могут ее лишить ребенка. Как они это делают? Одурманивают настоями, а потом крючком из гибкого бамбука вырывают плод. Тремя ударами ножа надрезают зеленый кокосовый орех, еще висящий на пальме, вкладывают в орех плод, потом затыкают вырезанным куском, который зарастает. В этом пальмовом лоне эмбрион растет и, изъятый, после того как орех сорван и расколот, становится маленьким зловредным карликом, которого ведьмы используют для услуг: для спаивания любовным напитком или для того, чтобы всыпать яд в рот спящему.

— Ведь это же сказки? — возмутился я.

— Да, это, к счастью, уже сказки. Но, однако, мне показывали женщин, у которых ведьмы украли плод. Ходили беременные, а как пришла пора родить, только воды сошли, а ребенка не было.

— Истерическая беременность.

— Может быть. Во всяком случае женщина, которая ожидает ребенка, не выходит ночью из дома и не принимает никаких напитков из рук незнакомых людей. Бытовой запрет. Вероятно, предостерегающий закон. За этим всегда что-нибудь кроется, какие-нибудь возможные зловещие действия.

— Мы унаследовали от предков непонятные страхи, остерегаемся неизвестных магических действий. Даже мы в цивилизованной Европе тоже стучим в некрашеное дерево, радуемся, если найдем подкову, верим в счастливые числа…

— Но в истории, которую я вам рассказал, было нечто большее: там пытались навязать власть, обезоружить село страхом. Это грозное искушение. Если те женщины не совершили приписываемого им преступления и все же признались, значит, они добровольно приняли на себя его бремя, только бы стать первыми лицами на селе, обрести зловещий авторитет.

— И подумать только! Все это происходило не столетия назад, а всего месяц, в 1958 году, в ста километрах от атомного реактора, который олицетворяет будущее, давая в руки человечества такие могучие силы, какие и не снились колдунам из сказок.

Нараин уходил, его обнаженная нога белела из-под легкого дхоти.

Прием окончился. Посол и советники стояли у порога и с деревянной улыбкой пожимали гостям руки. От ламп с треском отскакивали сверчки.

— Ну вот, и кончился вечер, — с облегчением вздохнул секретарь, — Тебе было очень скучно с этим Нараином?

— Почему? Я очень доволен беседой с ним.

— Он рассказал тебе что-нибудь интересное? Его не касается политика.

— К счастью. Мы говорили о колдуньях и о власти. Ну, спокойной ночи.

Я уходил в глубину сада, направляясь к открытым воротам. Перестал шуметь фонтан, гасли огни. В кронах деревьев распевали цикады. Я обернулся.

Секретарь стоял в лучах света лампы и подозрительно смотрел в мою сторону.

Загрузка...