Странствия с моим гуру

ПРЕЛЕСТИ ОДИНОЧЕСТВА

Я вопросительно посмотрел на Рысека. В знак признательности он кивнул. После продолжавшейся весь день поездки в машине по узкой и извилистой дороге, проложенной по опасным скалистым уступам, мы достигли перевала. Высота почти три тысячи метров. Перед нами открывался вид на Кашмир, у наших ног лежала райская долина Сринагар. Серебристые шпалеры похожих на тополи эвкалиптов, ореховые сады, рыжеватые снопы сжатой пшеницы. По зеленым пастбищам проносились тени облаков. Тучи проплывали внизу, у нас под ногами. Белые, пронизанные лучами солнца, они отражались в озерах, скрывали ледяные вершины Гималаев, замыкавшие горизонт. По склону, шевеля буйную траву, навстречу нам поднималось прохладное и душистое дыхание ветерка. Я вытянул руки: дуло в рукава, свежие струи омывали грудь.

Только теперь, после преодоления скалистых баррикад, путешествие начинало радовать нас. Должен сказать, хотя в это и трудно поверить, что в течение года весь Дели был для меня всего лишь вольерой у клетки посольства. Меня терзала не жара — я быстро привык к прозябанию внутри раскаленной печи, — а монотонность существования. Вечно одни и те же лица, рецидивы разговоров, содержание которых я уже знал наизусть. Я бился о знакомых, как зверь о прутья клетки. Два ресторана, четыре кинотеатра. До сих пор у меня в ушах стоял звон цикад и велосипедистов, упорно загребавших воздух худыми ногами. А это небо над Дели, поразительно пустынное! Оно выжжено зноем, на нем не видно даже сипов.

Теперь я чувствовал себя, как заключенный, выпущенный из камеры. Радовался, что мне удалось сбежать. Я наслаждался одиночеством.

Кришен, наш водитель, уже ежился от холода и натягивал на голову свитер, закрывая, по индийскому обычаю, горло и уши. Мы рассмеялись. Нам эта прохлада напоминала отчизну.

Сели в машину, и наш фиатик резво покатился по извилистой дороге вниз, в долину. Обедать мы решили в столице Кашмира.

— Куда заедем, саб? — спросил Кришен. — Здесь славятся домики на лодках, удобно, дешево, там можно достать все…

В этом «все» таилась сила невысказанных обещаний, но я уже знал ее цену.

— Ночуем в отеле, вечером осмотримся в городе, выберемся на озеро, тогда и решим, где будем жить эту неделю.

— Саб, в отеле дорого и грязно. На лодках чисто, много воды, там все вымыто, — расхваливал Кришен, — У меня здесь родственники еще с тех пор, как я водил грузовик.

Я по опыту знал, что у него были родственники в каждом уголке Индии. Он получал от нас деньги на отель и на питание, а таскался по каким-то дырам с девушками, которым покупал папиросы и бетель.

— Попытайся, Кришен, сезон уже закончился, теперь должно быть дешевле…

— Ох, саб, для меня специально снизят цену, меня здесь знают.

Все же на ближайшем перекрестке он остановил машину и стал расспрашивать о дороге, хотя прямо под носом у него висела огромная таблица с надписью «Отель Виктория». Нас моментально окружила толпа посредников. Они услужливо открывали дверцы машины, пытались вытащить нас. Один из них схватил чемодан и термос и побежал, крича на ходу:

— За мной, саб, «Отель Лотос»! Это близко, я провожу!

— Хватай его, а то вещи пропадут, — вытолкнул я Кришена из машины. Тот с трудом вернул неопытного проводника. Посредники цеплялись за шофера, шел явный аукцион, ему обещали проценты. Смутившись, Кришен стал объяснять мне, что отель, может быть, даже лучше, чем жилые лодки. Там действительно достаточно воды, но ее не используют, и готовят там только баранину…

Я сел за руль.

— Я поведу машину, а ты оставайся здесь, с посредниками.

Толпа неохотно расступалась. Шофер корчил такие гримасы, как будто не мог выдержать моего безумия, но по крайней мере еще не терял надежды. Наиболее стойкие посредники бежали вслед за нами, только самые толстые отстали на этой стометровке.

Мы подъехали к отелю. Я видел разочарованную толпу, жестикулировавшую перед воротами. Дальше путь им был закрыт. Посредники вступили в хитроумные переговоры с чокидаром, который кинжалом чистил себе ногти.

— Ну, мы спасены, — сказал Ричард, — хотя не знаю, надолго ли. Осада продолжается.

Наши преследователи крались вдоль живой изгороди и протягивали визитные карточки, рекламные листовки. Они потрясали книгами, испещренными надписями благодарных клиентов, звучавшими подобно эпитафиям на плитах гробниц: «Я был тем, чем стал ты. Ты будешь тем, чем стал я!» Разумеется, полным благодарности, пойманным на живца дураком.

— Не сегодня, дорогие, — дружески помахал я им, — завтра, завтра я отдамся в ваши руки…

Посредники стали плотной кучей, некоторые уже присели на корточки, приступая к систематической осаде. На каждый из наших чемоданов пришлось по два носильщика, а рук, протянутых за бакшишем, было в два раза больше.

Слуги носились по комнате, наливали в графины воду, расставляли для украшения букеты из листьев, чистили песком ванну, рассыпали под плюшевым диванчиком дезинсекталь, разгоняя пауков и москитов. Однако комната не теряла своего запущенного и мертвого вида. Сезон уже кончился. Впрочем, как было отмечено, гости не оправдали надежд. Навсегда ушла состоятельная каста старой английской администрации, которую общественное положение обязывало проводить лето в Кашмире, участвовать в традиционной охоте на медведей. Индийцев же из Дели жара терзала гораздо меньше, чем мысль о необходимости выбрасывать деньги ни за что, всего лишь за свежий воздух. Отель был безлюден.

Слуга спросил, можно ли привести к нам самого лучшего проводника, который организует нам конную вылазку на ледники, рыбную ловлю, посещение дворцов шаха, террасами спускающихся к озеру. Он подсунул мне визитную карточку в золоченой рамке: совершенно бескорыстно нам предлагал свои услуги господин Ахмед Ласоон. Когда я, умывшись, в ожидании Рысека повалился на кровать, из-за уголка откинутого одеяла высунулась еще одна листовка, предлагавшая более интимные развлечения, но подписанная тем же именем.

— Надо будет обязательно посетить знаменитые ткацкие мастерские кашмирской шерсти и фабрики ковров, — вытираясь говорил Рысек.

— Я уверен, что это тоже находится в ведении Ласоонов. Их отзывчивость начинает меня поражать.

— Ничего не поделаешь. Пусть войдет, дадим ему отпор. Поговорим, посмотрим — не ошибемся.

В комнату с достоинством вошел сопровождаемый слугой полный мужчина, одетый по-европейски. Только борода его, по обычаю парсов, была выкрашена в красный цвет. Одно веко у него свисало на глаз и было украшено коричневой бородавкой. Иногда, как бы не доверяя правому глазу, он приподнимал веко мизинцем и бросал в нашу сторону хитрый взгляд.

Предложение ясно: он хотел, чтобы мы были его гостями, и отдавал в наше распоряжение плавучий дом. Никакого риска! Он мог обеспечить нам достойный отдых, познакомить с красотами страны и прежде всего изолировать от натиска назойливых купцов, он дружелюбно нас предостерегал, что товар подделан и обирают бесчеловечно. А с ним мы избежим опасностей, он, один из самых богатых людей в Кашмире, может даже позволить себе делать подарки друзьям и не остановится перед тратами, только бы обрести нашу дружбу… Платой ему будет наше удовлетворение, улыбка на наших лицах. Еще сегодня на лодке будет устроен ужин, чтобы мы познакомились с кухней. Кухня может быть французская, английская, индийская, вегетарианская и персидская — по желанию. А потом решим. Ночью лодка выплывает на озеро. Утром — прогулка по дворцам, плавучие сады, посещение его фабрик. Там мы выбираем подарки, делаем мелкие покупки, — пересчитывал он, загибая толстые пальцы, сверкавшие золотыми перстнями с рубинами. Он брал нас под свою опеку, как в полон.

— Знаешь, этот добрый дядечка начинает меня забавлять, — произнес Рысек, — его обязательность увлекает, как половодье… Только бы оно не понесло нас, вымывая последние рупии.

Но внимательное ухо старого купца уловило последнее слово, он замахал руками.

— Нет! О деньгах не может быть и речи! Для меня прием господ является честью…

Наш ответ Ласоон должен был получить тотчас, чтобы успеть сделать соответствующие приготовления. Он напирал на нас толстым брюшком, щекотал ухо красной надушенной бородой.

Мы сдались.

Выходя, он приподнял веко и посмотрел на нас с таким видом, с каким кухарка оценивает предназначенную на убой дичь. Едва за ним закрылась дверь, как мы почувствовали беспокойство.

Вот и огромная столовая отеля. Сотни опустевших столиков, свора кельнеров в зеленых тюрбанах, стадо мальчиков, вырывающих тарелки прямо из-под рук. Сам шеф трогает гренки, чтобы проверить, достаточно ли они подрумянены. У нас волосы встали дыбом. Слыша команды, передаваемые из уст в уста, мы начинали разговаривать шепотом. Каждый проглоченный кусок сопровождался взглядами. Я ощущал эти взгляды, как пальцы на горле.

— У меня такое впечатление, как если бы, сидя за столом, мы кормили не себя, а их… Признаюсь, я не прочь перехватить что-нибудь по-настоящему.

— Надо изучать йогов, — проворчал я, — Мы только приняли корм, из которого они взглядами высосали его сущность, живительное содержание.

— Не глупи. Они священнодействуют, как в погребальной конторе.

— Вывод? Надо собирать пожитки. Перебираемся на лодку. Я истосковался по одиночеству.

— Мечтаю о том, чтобы очутиться вдали от людей, от их паршивых дел, поступков, унизительной хитрости.

Лодка оказалась целой баржей. На ней стоял павильон с салоном, устланным коврами, немного потертыми, но еще совсем-совсем… Клубные кресла, электрические светильники. Вдоль озера проходили провода, так что, выбрав укромное место, к ним можно было подключить кабель. Дальше располагалась столовая с баром. На стене оленьи рога и фотографии господина Ласоона со знаменитыми гостями. Две спальни, две ванные. На плоской крыше — терраса с шезлонгами и маркизами в красную полоску.

На ужин подали рыбу и дикого гуся. Кришен принес местное лакомство: водку из мандаринов. По вкусу она напоминала смесь лака для ногтей и денатурата, знаете, того, с этикеткой, украшенной скрещенными берцовыми костями. Как называют его потребители, «мир смеется».

— Наверно, здесь нам будет не хуже, чем в отеле, — ворчал я, пробуя, удобна ли кровать.

Меня удивили высокие спинки кроватей, задернутые кретоновыми занавесками. Я поднял занавеску и прыснул со смеху. В ногах и в голове в спинки кровати были вставлены огромные зеркала. В этой кровати нельзя было остаться одному: отражение удваивалось, и я видел себя карточным валетом. Теперь я понял намеки старого пирата относительно танцовщиц. Он с сожалением говорил, что действительно сезон уже кончился, но какое-то подобие того, что ожидало нас, если бы мы приехали на весь отпуск, можно было бы организовать… Рысека я застал уставившимся в зеркало на своей кровати.

— Влипли, — коротко резюмировал он.

— Интересно, что последует дальше?

Ночью мне снились беспокойные сны, но это можно было приписать последствиям обильного ужина.

Рано утром на помосте застучали босые ноги, и лодка поплыла по каналу в сторону озера. Я засыпал и просыпался. Шумела вода в шлюзах, потом мерно плескал шест и шлепали чьи-то ноги. Мы величаво плыли вдоль берега. Проходя мимо моего окна, сплавщик замедлял шаги и, приподнимаясь на цыпочки, заглядывал в спальню, будто ожидал, что в течение ночи я размножился. Под шум плещущей о борт воды я заснул.

Разбудили меня гортанные крики. В голосах звучал гнев, раздавались проклятия. О воду шлепали весла. Я сорвался с постели, мигом натянул штаны и выскочил на помост. Рысек уже стоял там и восхищенно смотрел на происходящее. По озеру навстречу друг другу двигались две плоскодонки, узкие и неустойчивые. На носу сидели на корточках гребцы и размахивали кулаками. Они орудовали веслами, как наездники пиками, обливая друг друга водой.

— Ведь это же поединок! У этих горцев есть темперамент! — бормотал я, видя, как они лупили друг друга, даже спины гудели.

Вокруг дерущихся собиралось все больше лодок, которые выплывали из-за полога плакучих ив. Наконец одному забияке ловким рывком удалось плеснуть водой в глаза противнику, вдобавок он наградил его ударом весла по шее и столкнул с лодки. Тот ухватился за борт. Просторная одежда из овчины, нечто вроде блузы с широкими рукавами, распласталась по поверхности воды и, постепенно намокая, тянула беднягу на дно.

Рыбаки разъезжались, продолжая обсуждать событие.

— Из-за чего они подрались? — спросил я нашего гребца.

— Он украл у него грядку плавучего огорода и привязал ее к своей делянке… В этих огородах наше богатство. Теперь, после сбора урожая, их стерегут меньше, ночью грядку можно увести.

Всю середину озера занимали искусственные острова и плавучие огороды. На решетке из дерева и узловатых корневищ водяных растений уложены пласты торфа. К ним подплывают на лодках и сажают рассаду. Пропалывают тоже с лодок, раздвигая плавучие грядки. Поливать не нужно, озеро само их питает.

Только теперь нас поразила прелесть этого места. В шапках первого снега сияли горы, и среди темной сочной зелени белели дворцы, а на воде стояли плавучие домики. От холодных порывов ветра вздымались цветные маркизы, тенты и оборки в розовую и голубую полоску. По небу и по озеру плыли изменчивые облака.

— Мне здесь начинает нравиться.

— Вечер еще не наступил, — предостерег меня Рысек.

Как только я побрился, мы сели завтракать. Нам подали ломтики гусятины от ужина. Повар объяснял, что гости появились неожиданно, магазины плохо обеспечены, да и сезон уже кончился. Не было даже традиционных кукурузных лепешек. Не успел я разложить на коленях салфетку, как послышался шум и показалось одутловатое лицо краснобородого.

Он снял туфли с задранными носами и в одних носках вошел в столовую, давая тем самым понять, что это не его, а наш дом.

Господин Ласоон расспросил нас, как мы спали, обратил внимание на красоту ландшафта и мимоходом вспомнил о поединке на лодках, как будто он инсценировал его специально для нашего развлечения. Потом стал говорить об известной на весь мир кашмирской шерсти. Ласоон привез с собой целую коллекцию образцов. Он щупал их, мял, грыз зубами, разбрасывал радугой.

— Пусть господин выберет, господин ничего не должен платить, — дружески советовал он. — Рекомендую вам этот ржавый цвет, получится прекрасный пиджак, а к нему пара брюк из серой фланели… Хотя лучше сделать две пары, когда одна отдается в глажку, можно носить другую… Я знаю, у господина много одежды, но если человек привыкнет, если полюбит… А одежду из кашмирских тканей просто нельзя не полюбить!

Оказалось, что в лодке были целые кипы товара. Их разворачивали два парня, стоя на коленях.

— Мы будем здесь недолго, нам не успеют сшить, — пытались мы избавиться от него.

— Портной здесь, со мною. Английская школа. Если он сделает плохо, пусть господин свернет одежду, растопчет и выбросит в озеро, я даром сошью другую. Тут нечего раздумывать, надо заказывать и брать. Ну, я режу купончик, — уговаривал он, захватывая шерсть остриями ножниц.

Я скромный человек. Я только люблю делать приятное другим. Если уж отрежу, то должен сшить. Может, господин заплатит небольшой аванс? Нет, не мне, у меня есть время. Это для ребят — они ведь так наработались — и для старого портного… Вы знаете, он однажды, чтобы услужить клиенту, так спешил, что проглотил иголку. Его кололо, а он все шил и шил, и гарнитур был готов к сроку…

— Это, наверно, дорого? Цена выше, чем в Дели?

— Дорого! Дорого! А где в Дели господин найдет магазин с таким видом? Где господину прибавят при покупке для удовольствия такой воздух? А шерсть? Пух и сталь! Эту одежду будут носить еще ваши внуки. Они будут богаты, у них хватит денег и на другое, но они будут убиваться из-за этого кашмирского гарнитурчика! Дорого? Посмотрите, господин, на эту шею, тут есть жила. По ней течет кровь прямо из сердца. Лучше уж сразу проткни ее и досыта напейся крови, нежели снижать цену!

Пока он излагал свои доводы, подплыла лодка, наполненная цветами. С нее продавали букеты и венки. На нас с понимающей усмешкой смотрели садовники: как-никак двое мужчин тоже люди, ведь должен же хоть один из них оказаться мужчиной и после такой ночи купить для другого цветы.

Потом приплыл челнок с деревянными изделиями: коробочками с секретными замками, резными столиками, палками, фигурками. Потом — лодка с фруктами. Даже в комнату проник аромат поздней осени. Наконец, лодка-киоск: папиросы, трубки, газеты. Нам предлагали прогулку с арфистами на лодке с шалашиком, молитвенные коврики, арбузы — «пять на рупию». Хотели вырезать нам портреты из слоновой кости, показать фокусников, дрессированных медведей, а вечером — танцовщиц.

Вспотев, я вытирал лоб и отгонял наступавшие со всех сторон лодки. Не смутившись, осаждавшие просили у нас хотя бы стакан воды или папиросу, чтобы не испортить им день, чтобы не оказалось, что они гребли даром. Я должен был хотя бы сказать им, который час.

На обед был подан гусь в пряном соусе. Кухня помещалась на особой лодке, чтобы запахи не загрязняли воздух. Да и не нужно, чтобы мы видели, из чего готовятся лакомства. На той лодке перед будкой сидел наш шофер и с достоинством подкреплялся. Потом он ополоснул пальцы в озере.

Я не мог и мечтать об одиночестве. Кругом я видел лодки, оставлявшие на воде длинные стрелы серебри- того сияния. Все направлялись в нашу сторону. Уйти отсюда нам было некуда.

Вечером — опять остатки гуся, теперь порезанные на кусочки.

— Слава богу, гусь — не слон, — вздыхал Рысек. — Откуда они берут эту гусятину? Наверно, остатки из отеля. Мне кажется, что здесь все принадлежит господину Ласоону.

Он не ошибся. Мы были магнитом, который притягивал посредников и торговцев. Такое наступление даже немного льстило нам: неужели мы производили впечатление богачей?

— Саб, — осторожно начал шофер, — цены Ласоона не были высокими, я сам спал и ел даром. Я только намекнул ему, что саб выбирает место отдыха на следующий год для всего посольства, для тридцати человек. Ради такого дела стоит и похлопотать.

— Ты, старый лжец, — погрозил я Кришену кулаком, — ведь у нас даже не наберется столько сотрудников.

— Не повредит. Мистер Ласоон тоже нам не верит, он торгуется ради удовольствия. Чего лучшего желать для работы? Все эти гребцы, мальчишки-посыльные — его внуки. Около него они учатся уважать каждую копейку. Что-нибудь продать, выпросить — целое развлечение. Теперь уже сезон прошел.

Над озером поднималась розовая от карминного заката дымка. На стекло лампы, тонко звеня и подогнув ножки, садились погреться последние москиты. Сезон уже кончился…

Наш фиат ехал по горной дороге среди лесов грецкого ореха. По толстым веткам шмыгали белки. Шкурка в черную полоску, серый хвост вздыблен плоским султаном. День, как это иногда бывает осенью и у нас, был прохладным и прозрачно голубым. На горизонте — Гималаи. Покрытые вечным снегом вершины внезапно загорались огнями.

— Этот Кашмир неплох, — говорил Рысек, со вкусом посасывая сигаретку. — Как подумаю, что через несколько дней мы опять спустимся в печку, вернемся в Дели, мне хочется горько плакать. Только теперь я понимаю, какой чудесный климат у нас, в Польше.

— Ну, ну, прекрати элегические рыдания и дыши про запас! Пользуйся, брат, воздухом, он прямо от йети.

— Когда поедем в Гульмарк, наверно, выберемся в горы. Махнем на ледник!

— Если Тибет называют «крышей мира», то Кашмир его чердак. Обожаю копаться в рухляди на чердаке. Совать нос не в свои дела. И все ради бескорыстного самоудовлетворения, ради простой возможности сказать себе, что сам это видел, прикоснулся, попробовал.

— Знать вовсе не значит понимать, — задумчиво сказал Рысек, подставляя худое лицо ласковым лучам. — У меня здесь даже солнце перестало вызывать отвращение…

Дорога вела по берегу облицованного канала, где мчался поток воды к турбинам электростанции. Ее энергия обеспечивала весь Сринагар.

Нас сопровождал приветливый инженер, он предложил нам сфотографировать станцию. Все это было построено после присоединения Кашмира — вклад Индии в свои отсталые окраины. Здесь было даже чем гордиться.

Но рядом с двадцатым веком тут же, на каменистом отроге горы, хижина, если можно так назвать глыбу без окон. Стены из камня, обмазанного глиной, крыша из старой соломы вся заросла травой, через двери валит дым от очага. Женщина в тряпках свекольного цвета, примостившись за порогом, ищет в голове ребенка.

Со склонов гор, заросших кедрами, до нас доносится ритмичный напев. Мы останавливаем машину. Через поток переброшено два гибких шеста, между ними полуметровая щель, а внизу бурлит зеленая ледяная вода. Когда становишься на один шест, другой пружинит, высоко подбрасывая приподнятую ногу. Уже сбежалась кучка детей. Они дружелюбно глазеют на нас в ожидании представления. Через «мост» перегоняют коз с длинной коричневой шерстью. Пастух берет под мышку козленка, поворачивается ко мне, жестом приглашая последовать его примеру. На ногах у него керпцы[21], икры обвязаны тряпкой и туго перевиты шнурком. Он шагает легко, как бы танцуя. Я пытаюсь последовать его примеру и сразу же останавливаюсь, потому что прутья невероятно качаются, а поток внизу бурлит и манит к себе.

Я передал аппарат одному малышу. Это единственная вещь, которой я не хотел бы рисковать в случае купания. Мальчик вовсю дымит толстой самокруткой из кукурузного листа.

Пение приближалось, нам уже видно было толпу. Дирижировал старик в войлочной шапке, остальные мужчины, ухватив веревки, тянули через осыпи и кусты длинную колоду, буксируя ее к шоссе. Открытые широкие груди, загоревшие до бронзы, сквозь дыры изодранных рукавов видны лоснящиеся от пота мускулы. Это ведь кашмирские горцы. Все один к одному, у колен болтаются ножи в кованых ножнах. Я уверен, что, несмотря на запрет, там, в лесу, у них спрятаны ружья, которые заряжаются через дуло оловянной пулей. Такая пуля оставляет дыру величиной с ладонь.

— Колоду заберет трактор. Зиму можно прожить, работая на лесопилке. А весной поедем на пастбища к границе, в Кулу. Сейчас месяц убывает, дерево не набирает сока — самое время для рубки леса.

«Luna decrescit…»[22] — припомнилось мне. На фоне прозрачного неба струится ароматный дым, я вижу пророческое лицо старого кочевника. Угощаю рабочих папиросами.

Я ищу своего шофера. Кришен нужен мне как переводчик. Что это с ним, черт возьми, делается? Он сидит, открыв дверцы машины, обхватив голову ладонями, и сплевывает прямо между расставленными ногами.

— Я не мог подойти, саб, земля убегает…

На прощание маленький мальчик с дружеским жестом всыпал мне через окно горсть орехов. Он отрицательно покачал головой, когда я попытался дать ему несколько монет.

Дорога бежала по долине. На наши лица легли прохладные тени. Стали появляться хижины с крутыми крышами. Издалека светятся красные призмы сушеного перца, желтеют связанные пучками початки кукурузы.

Навстречу нам катит огромный грузовик, везущий длинные бревна, стянутые цепью.

— Keep left[23], — вдруг вскрикнул Ричард, хватаясь за руль, и свернул машину к обочине дороги. Кришен смотрит удивленными и немного осоловелыми глазами.

— Ведь я свободно проеду между этими двумя машинами, — показал он, растопырив пальцы вилкой.

— Он, должно быть, болен, — положил я ладонь на лоб Кришена.

— Кришен, что с тобой?

— Ничего, саб, я могу вести дальше.

— Разве ты не видел, что то была одна машина?

— Саб шутит. Когда съезжаешь с горы, всегда кажется, что одна, а потом оказывается, что их две.

— Пересядь назад, — приказал Ричард, отбирая у него руль.

Кришен, обидевшись, неуверенными шагами лунатика вышел из машины и вслепую водил ладонью по дверце, отыскивая ручку.

— Что с ним случилось?

— Черт его знает. Может, малярия.

Кришен сидел съежившись. Я видел в зеркальце, как он вытирал ладонью слюну, стекавшую с уголков губ.

В этом селе мы должны были увидеть «фабрики» ковров. Нас уже там ждали. Инструктор в белой шапочке пирожком, какие носят члены конгресса, весьма охотно взялся нас сопровождать.

Боже мой, «фабрика»! В сараях на клочьях циновок, тесно прижавшись друг к другу, сидели чумазые мальчики. Солнечный свет проникал сюда через открытые двери и зажигал в широких щелях золотые стрелы. Станки стояли в один ряд, с потолка свисала сетка основы, и сотканный ковер наматывался на колоду. Старый ткач монотонным голосом выпевал цвета и цифры. А маленькие пальчики малышей хватали под диктовку нити цветной шерсти и автоматически затягивали узелки. Чем больше туго завязанных узлов приходится на квадратный дюйм, тем выше цена ковра. Традиционные узоры, записанные на пергаменте книг, выпеваемые из поколения в поколение, застывали на известных своими красками и хитроумными мотивами кашмирских коврах.

Мальчики украдкой посматривали на нас, но их уже торопил напев мастера. Они терли гноившиеся большие Черные глаза и, согнувшись, продевали челнок через нити, сгоняя с измазанных щечек назойливых мух. Ветер приносил с собой сладковатый запах кухонных отбросов и кудахтанье кур, а на крыше сарая, как заржавевшая дверная петля, скрипел павлин.

— Старое искусство гибнет, — жаловался инструктор, — здесь последняя резервация… Они еще заботятся о совершенстве, применяют натуральные красители… Пока ковер не превратится в законченное произведение искусства, его не выпустят из рук. Туристы покупают что угодно, вот и портят нам ткачей. Людям, привыкшим к машинным изделиям, уже достаточно того, что это ручная работа, что тут заключена масса труда. Сотни и сотни часов. Собственно говоря, любая цена была бы слишком низкой.

Я не мог не согласиться с ним. Кто в состоянии заплатить этим малышам за украденную юность, за их легкие, набитые шерстяной пылью, за искривленные спины и больные глаза?

— Вы напрасно расстроились. Теперь уже работают лишь самые молодые. На эту удочку попадаются только маленькие мальчики. Им плетение ковров еще напоминает игру. Потом их и палкой не загонишь на работу. Иногда они работают на уборке, когда можно показаться, развалившись на снопах… А основное их занятие — это беседы в мужском кругу, посредничество в делах, пиршества: баранина с чесноком и самогон… Вся работа лежит на плечах женщин.

Местная одежда мешает работе. Мужчины носят просторные халаты с широкими рукавами. Полы болтаются, цепляются за все… Остается только завернуться в халат, как в плащ, улечься на солнышке и, покуривая трубку, переваривать пряное жаркое… Обдумывать дела, хитроумные и сложные комбинации.

А мы были могучим, воинственным народом. Только после того, как нас покорили монголы, нам навязали эту полумонашескую, полуженскую одежду. И так уж осталось. Из рыцарского народа мы превратились в купеческий, а работу на полях оставили женщинам…

— Не думаю, чтобы это было такое уж плохое разделение труда. Ведь вы — лучшие купцы в мире…

— Нет, нет, — вежливо запротестовал инструктор. — Парсы еще лучше нас, те, краснобородые… Они самые богатые люди в Индии.

— О да, — понимающе кивнул я.

— У нас есть такой господин Ласоон. Так он может даже зимой отправиться в горы, к границе Тибета, почти к Афганистану. Долины тогда засыпает снег, горцы голодают. В такое время за мешок риса можно получить прекрасный ковер… Чего не сделаешь ради дела…

Высокие эвкалипты наполняли воздух нежным ароматом, легкий ветерок шевелил листья. По долине пронесся шум. Вы просто не представляете себе, какое это удовольствие — после насыщенной фиолетовой пылью тошнотворной жары Центральной Индии вдыхать наконец полной грудью живительный воздух.

— Если вы хотите что-нибудь узнать о Кашмире, то должны нанести визит нашему радже, потом премьеру. Запишитесь по крайней мере в книгу посетителей, а уж он найдет время, чтобы вас принять… Ну и не мешает побеседовать с представителем армии. Он расскажет вам о столкновениях на границе, о наших успехах и о последних вооруженных нападениях. Еще стоило бы потолковать с представителями оппозиции: ведь мы мусульмане…

— Разве это удобно? Я ведь дипломат.

— Пусть господин только скажет «да». Они сами найдут господина. Если господина действительно интересует Кашмир…

Мы подошли к машине. Кришен спал, поджав под себя ноги. Глаза его были полузакрыты. Когда я тронул его за плечо, он что-то забормотал и зажмурился, как будто его раздражал свет.

— Новая беда. Что с ним произошло?

Инструктор наклонился и вытащил из-под свернутого одеяла жестяную коробочку от папирос. Открыл ее, высыпал на ладонь несколько зеленых, как бы скатанных из засохших листьев шариков.

— Ничего с ним не случилось, просто он выкурил пару папирос с гашишем.

— Но где он его достал?

— Вам не продадут, мне тоже, потому что меня знают в лицо, я — чиновник. Но в любой табачной лавке где-нибудь обязательно запрятана коробочка с этим наркотиком. Способ употребления прост: надо вытащить из папиросы немного табака, вложить шарик и снова закрыть его табаком… После курения даже не клонит в сон, только наступает деформация образов, весьма забавно меняется восприятие мира. Если вы хотите уцелеть, то лучше заберите у него эту дрянь.

Я высыпал горсть противно пахнувших шариков в коробочку и сунул ее в карман.

— Кто у вас курит гашиш?

— Ради удовольствия курят и богатые люди. Но в основном бедняки, чтобы забыть о голоде и нужде… Несмотря на запрещение, позади хижин всюду можно найти груды индийской конопли. Это еще не очень вредный наркотик… Может быть, вы воспользуетесь случаем и сами его попробуете? — искушал меня инструктор.

— Сегодня, пожалуй, нет, — Рысек многозначительно посмотрел на меня, — Мы едем в Гульмарк… А завтра двинемся в горы…

Машину мы вели по очереди. После полудня Кришен очнулся и попросил, чтобы мы остановились около деревенского ларька. Он долго пил воду с тростниковым сиропом. Видимо, у него здорово пересохло в горле.

— Кришен, почему ты куришь гашиш во время работы?

— Саб, я только одну папиросу. Меня проняло, потому что на пустой желудок. Я сегодня не завтракал.

— Ведь ты же получил деньги?

— Саб, ты меня поймешь и извинишь: в последнюю ночь я познакомился с нехорошими людьми. Мы играли в карты. Сначала я выигрывал, а потом…

— Они тебя обобрали дочиста?

— Да, саб. Кашмирцы очень хитры, они всегда умеют обмануть нас, индийцев. А языки у них что твой шелк…

Вокруг нас разворачивались заснеженные горы. Дорога бежала по склонам долин, на дне которых шумели искрящиеся потоки.

Неожиданно мы увидели несколько домиков. Бунгало с буфетом, совсем как на небольшой пригородной станции. Яйца вкрутую, кружок засохшего сыра, накрытый сеткой, несколько бутылок лимонада. Это уже конец пути, дальше можно было ехать только верхом.

Перед крыльцом горцы водили под уздцы нескольких кляч. Ударом кулака под брюхо они заставляли их переходить на рысь или галоп, стараясь продемонстрировать все их достоинства. Мы оставили здесь машину и шофера, а сами шагом двинулись по тропинке через лес. Носильщики несли наши чемоданы, завернув их в платки. Концы платка были завязаны не на плече, а на лбу. Это не стесняло движений рук и не затрудняло дыхания.

На нашем пути стояла зубчатая стена елей, кедров и лиственниц. Тропинка кружила по лесу и петлями подымалась вверх. Звуки копыт отзывались двойным эхом. На крутых подъемах мы спешивались. Я распускал подпругу и давал взмыленному коню глотнуть воды, бьющей из маленьких родничков. Солнце стояло низко, холодный шум широко разливался по откосу, поднимаясь около нас к вершинам гор и слегка шевеля самые верхушки деревьев.

Мы ехали по перевалу несколько часов. Наконец лошади начали спускаться вниз, упираясь в землю копытами. С сучьев свисали седые бороды мхов. Иногда на нашем пути подымалась баррикада бурелома, и кляча осторожно переступала через стволы, лежащие поперек тропинки.

— Здесь есть медведи, много медведей, — наш проводник описал рукой широкую дугу, — И я знаю место, где бывают черные пантеры.

Лес все мрачнел. Кони храпели и временами испуганно срывались на рысь.

Мы вздохнули с облегчением, когда увидели травянистые склоны и деревянные дома Гульмарка.

— Вот куда мы попали, черт возьми! — радостно закричал Рысек. — Ведь это же Поронин!

Долина была почти безлюдна. Окна деревянных вилл наглухо забиты досками. На многих домах виднелись выведенные краской надписи: «to let» — сдается. Чья-то рука вписала между словами букву «i», и получился «toilet», то есть туалет. Даже и здесь наш век взрастил хулиганов!

Дом, куда мы вошли, был пуст, в нем пахло сырой древесиной и грибами. Старик сторож побежал за одеялами, предварительно удостоверившись, что мы заплати за каждое отдельно. Он также пообещал нам к ужину курицу в пряном соусе с рисом. В это время и комнату вошли носильщики с чемоданами. Оказывается, они уже прибыли и ждали нас у сторожки. Мы с радостью натянули свитеры.

Нам очень хотелось зажечь камин. Под дровами мы нашли множество шишек, я подносил их в корзине, а Рысек разжигал.

Старик не возвращался. В долину уже опустилась глухая ночь.

— Знаешь что, — произнес я, протягивая ладони над гривой пламени, — может быть, нам попробовать гашиш?

Ричард не заставил долго упрашивать себя и приготовил папиросы.

— Я на примере Кришена видел, как это может действовать на человека… Как бы нас не обобрали, когда мы оба заснем. Тянем жребий: один курит, а другой сторожит его.

Жребий пал на меня.

Рысек смотрел мне в лицо и поучал:

— Затягивайся глубже. Держи некоторое время дым в легких. Ну, как? Тебе нравится?

— Напоминает наш «Спорт», но как будто в табак насыпаны волосы.

Когда я кончил курить, он велел мне лечь на незастеленную кровать. Сам сел рядом и посмотрел на часы.

— Ну что?

— Ничего, — ответил я немного разочарованно.

— Для нашего сложения порция слишком мала, ты же не тощий индиец.

Однако через четверть часа меня стало разбирать. Я падал, комната куда-то уплывала, а камин с бушующим огнем уменьшался, рассыпался на яркие подвижные язычки пламени. Рысек пощупал мне пульс.

— Рассказывай все по-порядку…

— Меня раздражает свет.

— Говори с закрытыми глазами.

Образы возникали где-то внизу. Когда я шевелился, они колебались и начинали расплываться, гонимые ударами моего сердца. Я чувствовал его глухой стук.

— Много желтых огоньков, все ближе. Нет, это луг, заросший осотом… Весна, много света… Посреди луга что-то вздымается, что-то растет… Это тигр… Какой забавный, весь из осота… Его шея вытягивается, как меха фотоаппарата… Он раскрывает пасть, идет на меня… Внутри него темно… Нет, светится капля, это линза! Большое круглое окно…

— Продолжай…

— За ним еще окно, второе, третье… Когда я их толкаю, они поворачиваются на оси… Можно пройти дальше… Там нагая девушка. Но искусственная. Ее можно отворить, как анатомическую модель. Вместо сосков — выключатели. Обожди, я посмотрю, что будет, если я нажму выключатель… Она вся осветилась, из глаз струится свет…

Я долго не мог прийти в себя. Ричард поил меня чаем. Было около полуночи. Приполз старик с одеялами и принес половину курицы. Теперь он с громким стуком рубил ее на кухонном столе.

— Я уже стал волноваться за тебя. Ты произнес: «Она движется, она притворялась автоматом» — и начал улыбаться. Я окликал тебя несколько раз, но ты уже крепко спал. Я сосчитал твой пульс, он был немного учащенным. Пришлось позволить тебе поспать. Как ты теперь себя чувствуешь?

— Очень устал, — у меня кружилась голова, иногда я видел два камина, потихоньку наплывавшие друг на друга. — Если это испортит мне утреннюю прогулку, — я все прокляну…

— Ты прав, мы могли бы подождать до возвращения домой. Такие опыты лучше проводить в своей комнате.

Вошел старик с керосиновой лампой в руках и с гордостью сообщил:

— Если сабы позволят, ужин готов. Лучшего вам не приготовят и в отеле «Виктория».