Странствия с моим гуру

HOC HE В СВОИ ДЕЛА

— Ты не слышишь? Там кто-то стучит, — Рысек перевернулся на другой бок.

— Да, слышу…

— Ну так поднимись и открой дверь…

— Зачем? Постучит и перестанет. Надо только выдержать. Выигрывает тот, у кого крепче нервы.

Я лежал, закинув руки под голову. Сквозь кретоновые занавески пламенело послеполуденное солнце. Пахло пылью, трухлявым деревом и дезинсекталем, а из шкафа, который сам открывался с тихим скрипом, разило камфарой. Мне просто хотелось мысленно отправиться куда-нибудь далеко-далеко, на минуту освободясь от вторжения окружавшего нас мира.

— Видно, у тебя зад налит свинцом…

Стук не прекращался.

— Угу. Такое открытие ты обязан продать.

— Значит, не откроешь дверь? — Ричард скривил треугольное лисье лицо.

— Откуда я могу знать, кого там черти принесли? Потом придется приложить немало стараний, чтобы выпроводить гостя. Тут тебе и вежливые жесты и различные уловки… Проще не впускать. Понимаешь, у меня нет никакого желания улыбаться кому бы то ни было, я стал чудаком.

— Но что он подумает… Ключ в дверях, он же слышит наши голоса…

— Все зависит от его воображения и опыта. Если он не кретин, то сам должен понять, что пришел не вовремя.

За дверью шел разговор на языке урду, потом кто-то пробежал, громко топая босыми ногами. И снова застучали, вежливо, но настойчиво.

— Все-таки надо посмотреть, кто там, — решился Рысек и в носках направился к двери. Стоявший за дверью, должно быть, заглядывал в дырку от ключа и теперь ждал, так как стук прекратился.

— Ты еще можешь вернуться и вздремнуть, — искушал я приятеля.

Рысек отрицательно покачал головой и взялся за ключ.

За дверью стоял толстый public relation officer, или сотрудник отдела пропаганды при кашмирском правительстве. Поверх рубашки, выпущенной на узкие брюки, он надел что-то вроде черной жилетки, застегнутой подобно сутане ксендза на множество пуговичек. Создавалось впечатление, что он только что выбежал из укромного места и в спешке забыл заправить рубаху в брюки. На широкий лоб гость надвинул сложенную пирожком каракулевую шапку. Ее он, видимо, не снимал никогда: ни на работе, ни дома за столом. Думаю, что он и спал в ней, хотя за это уже ручаться не могу.

Широкий лоб и косые глаза придавали его лицу выражение упорства. Он немного напоминал вола, степенно волокущего тонгу с грубо обтесанными колесами.

— Надеюсь, я не прервал заслуженного отдыха господ?

— Наоборот, своим визитом вы доставили нам настоящую радость, — скривил я лицо в улыбке. — Отдыхайте. Может, папиросу?

— Не валяй дурака, — уныло буркнул Рысек, усаживаясь на кровать и свесив руки меж колен.

— Я организовал для господ два важных мероприятия. Сейчас мы идем на встречу с одним из руководителей партии «Народный конгресс Кашмира», который только что вернулся из поездки и может дать вам чрезвычайно интересную информацию… И… — он постепенно усиливал эффект, показывая мне завернутый в газету рулон, — вот здесь рапорт о покушениях с бомбами и Сринагаре. Их совершали сепаратисты и фанатики, связанные с пакистанским подпольем.

Мы оба зашевелились: в этом уже что-то было.

— Может, ему нужно дать виски? — шепнул по-польски Рысек.

— Спокойно. Дай ему местной водки, вполне достаточно. Сначала надо посмотреть, что за материал он принес, и подумать, что с ним можно сделать… Сообщение для РАР[24]? Рапорт для MSZ[25]? А может быть, могучий репортаж?

Рысек поспешно схватил отпечатанные на стеклографе листки.

— Здесь не такие уж давние события. Последнюю бомбу бросили всего три недели назад.

— Наконец что-то интересное, — потирал я руки, — нот если бы мы могли увидеть такое покушение собственными глазами. Пусть будет даже совсем небольшая бомба.

— Ты! Гадкий мечтатель, — погрозил мне пальцем Ричард. — Я знаю, ты с удовольствием бы использовал для сенсационного репортажа мой труп. И очень бы трогательно написал обо мне.

— А ты бы на моем месте заколебался? Поскупился бы на похвалы?

— Нет, конечно… Что правда, то правда, читатели любят, когда из типографской краски сочится кровь. Прежде всего они бросаются на заголовки: «Восемьдесят жертв железнодорожной катастрофы», «Сумасшедший убил пожарным топориком семью», «Пьяные шутники изнасиловали монаха, приняв его за женщину». Более солидным достаточно раздела некрологов, они разыскивают там имена ровесников, крутя головой, как сипы. Итак, позволь, я удовлетворю и твое кровожадное любопытство: «Следствие, проведенное Третьим отделом, установило, что границу Кашмира нелегально перешли специалисты-диверсанты, перед которыми поставлена задача сеять здесь беспокойство, совершать нападения на учреждения и на представителей правительства, поджигать промышленные объекты, создавая состояние тревоги. В течение двух месяцев совершено шестнадцать покушений»…

— О, это неплохо, — я с восхищением присвистнул.

— Как указывается в сводке, взорвано два моста, повреждено большое здание с магазинами, подожжен кинотеатр… «Несколько раз благодаря бдительности полиции покушение удалось предотвратить и обезвредить заложенную взрывчатку. Благодаря этому дело не дошло до больших потерь в людях. Анализ найденной взрывчатки показал, что она изготовлена в Пакистане. Во главе мусульманского Комитета освобождения Кашмира стоит генерал Акбар Хан, а главная квартира заговорщиков находится в Лахоре». Ну, что тебе еще надо?

— Итак, снова религиозная грызня?

— Не только, — вставил наш гость. — Я могу добавить к этому пару пикантных обстоятельств. В Джамму и в Сринагар приехали американские журналисты, а через несколько дней появились еще трое. Все они неожиданно стали интересоваться Кашмиром. И сразу же после их приезда начались диверсии. Так что у них был повод послать несколько депеш под сенсационными заголовками.

— А после их отъезда спокойствие восстановилось? — спросил Рысек.

— Вот именно. По нашему мнению, американские журналисты были предупреждены и знали, что сюда стоит приехать: те бомбы гремели на первых страницах их газет. Вы понимаете, что все это я сообщаю вам сугубо доверительно?

— Конечно, — согласился Рысек и потянулся к бутылке. — Мы ценим ваше расположение к нам.

— Найдено несколько мин, пачки взрывателей, фитили. Господа понимают, какое создается впечатление, когда в центре города во время самого оживленного движения взлетает в воздух мост? И именно в тот момент, когда по мосту проходит караван лошадей с ценным грузом… Для спасения пришлось вызвать войска, взорванный пролет восстанавливали саперы.

Видя, что офицер расселся надолго, мы быстро оделись и напомнили ему, что нам назначен прием и что уважаемый лидер не обязан нас ждать.

Чиновник обиделся, но признал нашу правоту.

Когда мы вышли на крыльцо, с газона поднялся какой-то мужчина и бросился нам навстречу, но, заметив чиновника, прошел мимо нас и остановился в тени около лестницы.

— Мы окружены, — шепнул я Рысеку.

— Если учесть твои пиротехнические интересы, то было бы странно, если бы к нам не приставили ангела-хранителя.

— Рысек! — я хлопнул себя по лбу. — Мы забыли о подарке. К властям положено приближаться с полными руками. Что мы ему дадим? Бутылку польской водки и наши сигареты?..

— Зачем наживать себе врага?

— Скажем, что на сигареты вредно действует местный климат. Я приложу еще альбомчик, тот, об отпуске. Там довольно много почти стриптизных снимков.

— Хорошо. Только поторопись.

В два прыжка я очутился на крыльце, отворил дверь комнаты. Когда я полез в чемодан, то вдруг почувствовал сзади прикосновение чьей-то руки. Я резко обернулся. Позади меня стоял тот человек, с газона.

— Я ждал вас, товарищ, но, пока вы были с тем шпиком, не мог подойти. Я хотел сообщить вам, что сегодня вечером с вами хотели бы встретиться несколько наших деятелей. Только вы должны выбраться из отеля на машине и без водителя. В девять мы ждем вас на рынке.

— Попробую, — неуверенно ответил я, заранее предвидя все опасности, связанные с контактами подобного рода.

— Встреча будет без свидетелей. Помните, наша партия находится в Кашмире на нелегальном положении. Мы должны вести себя осторожно.

Я пожал ему руку и побежал к Рысеку, который уже стоял возле машины.

— Ну, — шепнул я ему, — у меня бомба.

— Ты с ума сошел, — он подозрительно посмотрел на мои пакеты.

— Еще нет. С нами хотят встретиться местные коммунисты. Надо будет только сплавить public relation officer.

— Это будет нелегко. Он держится за нас, как клещ. Как бы из этого не получился скандал. Я уже вижу заголовки: «Польский дипломат — агент красного подполья». Может, лучше не ходить?

— Если хочешь, то оставайся. Я во всяком случае иду.

— И что ты так любишь совать нос не в свои дела?

— Вот-вот, как будто я услыхал голос моей жены.

— Или голос рассудка.

— Исключено. Не пойти— это даже бесчеловечно.

— О чем господа так спорят? — заинтересовался толстяк, уже сидевший рядом с водителем.

— Не опоздаем ли мы на аудиенцию к его превосходительству.

— О нет. Если мы не застанем его на работе, то я знаю, где его найти.

Солнце уже садилось, и от гор падала глубокая тень. Наступила приятная прохлада. Ветерок нес запах вянущих осенних листьев. Перед нами пылили стада осликов, нагруженных корзинами с лепешками сушеного коровьего навоза. Нам в лицо пахнуло пылью и вонью хлева. Множество копыт забарабанило по доскам деревянного моста.

Водитель свернул в боковую улочку, узкую и без тротуаров. Трудно было пробираться сквозь толпу. Мы вышли из машины. Лотки с фруктами напоминали польскую осень, все прилавки были уставлены корзинами груш и красных яблок, продавали сласти, липкие пирожки. Верещало разогретое масло. Несмотря на поздний час, повсюду ползали алчные осы. Огромные мухи, опившиеся соком и чувствовавшие близкую смерть, живыми черными лишаями густо усеивали стены.

Мы подошли к одноэтажному, сильно облезшему дому. Прямо на заплеванных ступенях расположились какие-то просители с мешками. Стены густо усеяны красными брызгами бетеля. Крестьяне лениво поднимались, освобождая нам проход.

— Ну и порядочки! — скептически крутил головой Рысек, осматриваясь в комнате.

На стене висела картина: выглядывавший из облаков Кришна подавал руку Ганди, а тот поддерживал Неру, шествовавшего среди крошечных подданных. Длинная скамья и какой-то плакат с самодельными рисунками.

— Ты, Рысек, не различаешь двух основных понятий: грязь и патину. Грязь, нарастающая пластами, проникающая в самую суть материи предмета, грязь, которая уже неотделима, становится патиной. А патина не может вызывать отвращение, только уважение.

— Не будь двуличным.

— Патина требует времени. Она указывает на постоянство привязанностей. Например, посмотри, вот нам подают кружки с кофе. Фарфор покрыт сажей, жирная копоть въелась в каждую трещину. Это уже даже прекрасно — нужно только уметь войти во вкус.

— Перестань. Я не буду пить этот кофе.

— А я буду. И съем пирожок с лотка. Раз уж его начали осы, можешь мне поверить, это должны быть неплохие пирожки. Осы ведь мудрые создания.

— Делай, что хочешь, только избавь меня от своих комментариев.

В коридоре началось движение, вбежал наш толстяк. Я не мог определить, на кого именно он смотрит, на нас или на священную картину на противоположной стене.

— Уже идут. Они сидели в чайной в углу. Только председатель предупреждает, что он будет говорить кратко, так как страшно занят. Но каждый из вас может задать ему один вопрос. Он очень влиятельный человек и очень богатый.

— Больше, чем тата Ласоон?

— У него такие Ласооны дюжинами сидят в карманах жилетки.

Председатель правительственной партии был высок, плечист, с густыми бровями и задорными усиками. Уже с порога он прокричал, что у него нет времени.

— Он говорит, что очень занят, — услужливо повторил косоглазый, как будто мы не расслышали громоподобного рыка председателя.

— Что он так кричит? Мы не глухие.

— Это великий руководитель, он привык к выступлениям на собраниях. Если он кричит, то люди не засыпают, боятся.

Я легко мог представить себе, как он сидит на корточках у костра и обдумывает план нападения на границе. За поясом у него два окованных серебром пистолета и стилет с драгоценными камнями.

— Я был даже за Гульмарком. Огромный конец. Там уже укладываются на зимнюю спячку. Ничего не делают. Разжирели, как медведи. Только контрабандно торгуют рисом, таскают его мешками в горы кочевникам. А я специально снизил цены в Сринагаре, чтобы вынудить кочевников спуститься с гор. Лучше всего агитировать через желудок. Их нужно заманить прежде, чем они узнают о налогах, которые им положено платить. Но кочевники хитрецы, они предпочитают заплатить больше, лишь бы как-то обойти наши власти. Я уверен, что туда добираются агенты из Пакистана. Это их работа.

Крестьяне в селах — сплошь бездельники. Они говорят, что им мешает платье — кафтаны с широкими рукавами. Ужасные лентяи. Только и ждут, чтобы бабы все им подсунули под нос. Я говорил им, чтобы они поснимали кафтаны и взялись за дело — за вырубку лесов, за строительство дорог. Но они твердят, что не могут их снять, потому что им без них слишком холодно. А носы такие, что издалека чуют баранью печень и сливовую наливку.

Мимоходом председатель потянулся к кружке, сделал глоток, обжегся и сразу же бросился в угол, чтобы выплюнуть кипящий кофе. Потом, зевнув, подал по кружке и нам.

— А я только хочу, чтобы там начали работать по-настоящему. Пусть люди богатеют. Сейчас не с чего даже брать налоги, — гремел басом наш собеседник.

— Он говорит, — пояснял офицер, — что кашмирская партия хочет, чтобы люди богатели, и поддерживает работающих.

— Я, простой человек, умею с ними разговаривать. В одном селе после моего приезда триста человек вступили в партию, — он сверкнул в нашу сторону огненными черными глазами и, проверив пальцем температуру кофе, громко отхлебнул из кружки.

— А какие аргументы вы использовали, чтобы убедить тех людей?

— Палку, — загудел он, — я их хорошо знаю. Им разум надо палкой вбивать. Я брал костыль и шел от хижины к хижине. Лупил по хребту, пока они не бросались на сходку. В следующий раз будет достаточно колотушки старосты. Они запомнят, что со мной шутки плохи. Кашмир составляет неотделимую часть Индии. И я уж постараюсь, чтобы такое мнение выражало все население.

— Вы не боитесь покушений? — спросил я.

— Нет.

Он произнес эти слова очень уверенно.

— Если меня убьют, ничего не изменится. У меня в партии состоят несколько братьев, они бы за меня отомстили. И в Дели, где решается много дел, мы тоже имеем влияние. Там хорошо знают, что если не будет нас, то придет шейх Абдулла и начнется свистопляска.

— Разве он сейчас в тюрьме? — спросили мы.

— Нет. Зачем делать из него страдальца? Он почетный гость, он только не может покинуть замок и парк, отданные в его распоряжение.

— Но это, наверное, ограничение свободы?

— В стороны, может быть, но не ввысь. Он очень одухотворенный человек, может размышлять, лучше познавать себя и Аллаха. Ему там хорошо. Если его выпустят, он сам себя погубит[26].

Чудовищно сладкий кофе тянулся, как сироп. В коридоре толпились крестьяне. Их интересовало, на кого это так кричит председатель, и они просовывали в дверь головы в бараньих шапках. При виде европейцев лица их недоуменно вытягивались. За окном, засиженным мухами, над кронами рыжих деревьев в отсветах заката загорались вершины покрытых первым снегом гор.

— Ну, довольно, — хозяин жестом руки выпроваживал нас. — Аудиенция окончена.

Он крепко пожал нам руки. В нем было что-то от крестьянина, он, пожалуй, мог бы даже понравиться.

Тотчас его окружила толпа и шумно начала спускаться по лестнице. Даже на улице мы слышали низкий бас председателя, властно гудевший как из бочки.

— Прекрасный человек, — восхищался офицер, — прирожденный руководитель. Его младший брат еще богаче. И какой хитрый! Какие дела вершит!.. Через его руки проходят все поставки, он обеспечивает концессии на лесоразработки, занимается транспортом, знает всех судей. А какой веселый, как умеет шутить!

— Теперь, Рысек, забирай его ужинать, а я удеру на встречу с местным подпольем.

Ричард посмотрел сначала на меня, потом на тупую, полную физиономию косоглазого.

— У меня нет ни малейшего желания проводить с ним вечер. Я решил идти с тобой.

— Браво! Журналист победил в тебе чиновника. Дорогой господин, мы должны обдумать заявление председателя, поэтому отправляемся на небольшую прогулку к озеру.

— А когда мы встретимся? — озабоченно спросил чиновник.

— Вечером, в отеле. Может быть, даже поужинаем.

— О, я знаю лучшие кашмирские блюда, — сразу оживился он, кося в обе страны света. — Итак, до вечера…

За мостом мы его высадили. По воде, на которой теперь лежали красные отсветы, сновало множество лодок с жильем, курился дым очагов, далеко разносились девичьи голоса.

Предстояло еще избавиться от водителя.

— Кришен, ты свободен. Только не играй в карты и не кури гашиш.

— Но у меня нет денег, саб.

— Рысек, дай ему десять рупий. Все равно это обойдется тебе дешевле, чем ужин с офицером.

— Справедливо. А теперь исчезаем.

Я захлопнул дверцу и взялся за руль.

— Где ты условился встретиться с тем заговорщиком?

— На рынке. Он знает нашу машину. Как только подъедем, появится. Теперь сделаем круг около отеля и двинемся на свидание.

Уже наступила ночь, и я включил фары. Над дорогой висели серые клубы дыма.

Как только мы въехали на рынок и я закрыл машину на ключ, меня потянул за штанину мальчонка в длинной рубашке. Малыш поманил нас пальцем.

— Тот ли это? А то еще приведет нас в какой-нибудь дом нелегальных развлечений.

— Посмотрим. Следи за ним и не потеряй из виду.

Мы свернули в тесную, зловонную улочку. Мальчик отворил одну из калиток. Неожиданно нас подхватили сильные руки, обняли, похлопали по плечу.

— Это товарищи из редакции газеты «Свободный Кашмир». Наконец вы пришли, это хорошо, — говорил высокий человек, которого я узнал в темноте.

Мы шли по проходу между грудами досок, пахнувших винным спиртом. Я чувствовал в ладони пальцы проводника, сухие и горячие. Мы поднялись на какое-то скрипучее крыльцо, прошли через комнату, где на полу на корточках сидела целая семья. В отсветах открытой печи я видел только блеск глаз на обращенных к нам лицах.

— Салам, — приветствовал их наш проводник. — Нам нужно еще выше, можете не беспокоиться.

По ступеням лестницы, где стоял сильный, удушливый запах готовившихся блюд, мы попали в маленькую комнатку. Окна были тщательно задернуты занавесками с замысловатыми узорами. Нас усадили за стол. Пятеро хозяев поочередно представлялись: поэт, два музыканта, ковровщик и странствующий проповедник.

Сразу же появился какой-то толстяк с отблеском огня на вспотевшем лбу. Закатывая рукава своей потрепанной рубашки, он спросил, что нам подать. Когда наши хозяева стали гортанными голосами пререкаться и высчитывать, он презрительно поджал губы и сделал пальцами международный жест, как бы считая деньги. Тогда они без колебаний указали на нас. Надо было что-то делать, и мы кивнули. Толстяк, махнув над столом тряпкой, исчез из комнаты.

— Странное общество, — обеспокоился Рысек. — Ты уверен, что это коммунисты?

— Я знаю столько же, сколько и ты. Не будешь же ты спрашивать их биографии. Поговорим, посмотрим.

— Где мы сейчас находимся?

— У нас в редакции.

— Да ведь это какой-то постоялый двор или трактир?

— Да. Но везде, где есть такой мешок, — высокий показал в угол, — с нашим старым ремингтоном, там размещается редакция. Мы должны часто менять место, чтобы нас не выследили.

— А где вы печатаете газету?

— Мы не печатаем. Дело обстоит сложнее. Мы переписываем дюжину экземпляров, и начинаются путешествия по селам. Наш проводник немного лечит травами, к нему охотно сходятся люди. Тогда он читает вслух, так как большинство слушателей неграмотно. Только объем его «торговли вразнос» невелик, ведь у него расширение вен. Но два его помощника за несколько вечеров выучивают текст наизусть и отправляются дальше, доходя даже до кочевников.

— А где вы берете тексты?

— Пишем сами. Самое важное — хроника местных событий. Мы клеймим взяточничество чиновников, говорим о справедливости, о народном гневе. Самое основное наш поэт описывает стихами, на его стихи пишем музыку. Тогда люди быстро осваиваются с текстом, и он начинает распространяться уже независимо от нас. Он, как песня, передается из уст в уста. И часто поющие сами дополняют его.

На столе появились миски с кусками скрученного мяса в соусе из кореньев и ядовито зеленая почти двухлитровая бутыль.

— Что это такое?

— Говядина. Мы не индусы и не растим коров для сипов.

— А в бутылке?

— Водка из персиков. Мы не верующие, можем и выпить, — на их лицах появились широкие улыбки.

Еду мы брали прямо пальцами и ели, склонившись над столом, капая соусом на пол. Водка напоминала наш самогон. Общество скоро разгорячилось. Поэт читал стихи. Остальные пытались передать мне их содержание. Жадно облизывая пальцы, они с набитыми ртами выкрикивали два слова: свобода и народ.

— Понимаешь, нас немного, но наши взгляды распространяются среди людей, не успеешь оглянуться, и мы будем голосом сотен тысяч. Мы открываем им глаза. Спроси, откуда взялось имущество председателя и его братьев? Они продают привилегии на обкрадывание народа. А спроси, что случилось с помощью пострадавшим от наводнения?.. К чему ни притронешься, все гниет. Золотым ключом отворишь любую дверь!

Рысек вспомнил о покушениях с бомбами. Все разразились громким смехом.

— У тебя при себе рапорты? — издевался поэт. — Посмотри их внимательно. Ведь там черным по белому написано, что ни один человек не был убит. Разве это тебя не удивило? Видишь, доллары — это сила. А на ту работу были доллары из Лахора. Полиция об этом знала. Я уверен, что они подсунули своих людей, а те перехватили наличные.

— Но за те деньги должны были быть устроены диверсии?

— И были! По крайней мере шум был. Взлетел пролет дырявого моста, соединяющего два базара, да погибла пара ослов.

— Здесь пишут «horses» — лошади.

— Переделали ослов в лошадей. Чтобы было похоже на военный транспорт.

— И «с ценным грузом», — упирался я.

— Уверяю тебя, то были корзины с сушеным навозом. Все остались довольны, диверсия удачная, никто не погиб, а журналистам было о чем написать. Ну и пошли тайные рапорты о бдительности нашей полиции, которая предотвратила… Доллары на диверсию были отпущены и попали в надлежащий карман.

Подали новые оловянные тарелки. Мы разламывали лепешки и макали их в жгучий соус.

Вдруг один из товарищей, рябой ткач, который выглядывал из щели между занавесками, начал делать нам знаки рукой и потом сказал:

— Погасите на минутку свет… Он там уже целый час ходит.

Мы протиснулись к окну. Напротив был виден угол базара и наша машина, около которой кружил потерявший наш след обеспокоенный relation officer.

— Если бы он знал, что здесь к тому же и мы, то страдал бы еще больше, — выкрикнул поэт.

Теперь мы поняли, что нас провели в комнатку ресторана черным ходом. Нужно было сделать большой крюк, чтобы проникнуть во двор этого двухэтажного постоялого двора.

— Пройдет еще час, прежде чем он нас учует, — объяснили нам, — узнать-то он все равно узнает… Лучше уж сами скажите ему, что приятели пригласили вас на настоящий кашмирский ужин. Тут уж вам никто не сможет предъявить претензии.

— А если нас спросят, что это за приятели?

— Разве вы должны помнить наши имена? Скажете, что это были артисты, поэты, музыканты. В здешних местах, чтобы заниматься искусством, надо быть состоятельным человеком. Например, наш раджа — поэт. Пишет он, разумеется, по-английски.

— Недавно он стал учить родной язык, — язвили наши собеседники. — А до этого он объяснялся со своими подданными через сборщиков налогов.

— Мы очень рады, что вы рискнули прийти к нам. Завтра мы снова начнем свое путешествие. Агитатор среди народа неуловим.

В эту минуту вошел трактирщик, вытер тряпкой руки и подал нам вполне приемлемый счет. Хозяева поднялись.

— Нужно удирать. Relation officer уже внизу расспрашивает людей на кухне. Теперь мы можем выйти через парадный ход. Путь свободен. Будем выходить по одному. Лучше не обращать на себя внимания.

Но при виде нас в задымленном зале нижнего этажа голоса утихли. В этот ресторан европейцы заглядывают не часто.

— Дай я поведу машину, — сказал Рысек.

— Что ты здесь делаешь? — изумленно воскликнул я, когда из темноты вынырнул Кришен.

— Саб, — шепнул он мне на ухо, — я увидел машину и стал ждать. Саб, одолжи мне еще десять рупий.

— Снова не повезло? Проиграл?

— Эти кашмирцы — обманщики. Посадили меня спиной к зеркалу. Саб, тут был relation officer, он страшно сердился на меня, грозил, что напишет в Дели, и у меня отберут права.

— Я же говорил тебе, не кури гашиш!

— Но его беспокоило не это. Он злился, что я не знаю, куда и с кем пошли сабы. Я прошу взаймы в последний раз, правда, только десять рупий.

— Не дам. Снова спустишь.

— Саб, на сей раз, клянусь тебе, это не на карты. Деньги мне нужны на подарок для relation officer. Я должен его задобрить. Не хочу, чтобы он написал обо мне в делийскую полицию.