Странствия с моим гуру

ДОМА

Собственно говоря, это самое приятное время дня. Я только что вернулся с выставки, организованной одним из дружественных посольств. Несколько фотографий, делящих мир, как в Судный день, на хороших и плохих. Немного керамики, безукоризненной по форме, потому что она действительно народная. Красота линий, подсмотренных у природы, сочетается в ней с целесообразностью предметов повседневного обихода, с их назначением. Наконец, вышивки, кружева, сделанные руками уходящего поколения, скрюченными пальцами старых бабушек. Ни там, на родине, где покупают скатерти из тисненого пластика, ни здесь, в Индии, где не ценится ни время, ни кропотливый труд, такое рукоделие не находит признания. И только лозунги — такие знакомые и набившие оскомину — не отражают сути происходящих перемен.

Еще в машине я стянул галстук, расстегнул рубашку. Обивка на сиденье была накалена. Струя воздуха, горячая как из топки, проникала в открытое окно и осушала пот.

Я мечтал о домашней тишине, о наглухо закрытой комнате, о душе и о стакане кока-колы с большим куском льда. Набросить на мокрое голое тело простыню, повалиться на тахту и выдохнуть хоть немного жара, накопленного мною за день.

Но из бака, установленного на плоской крыше, течет горячая вода, она не приносит облегчения. Под потолком вентилятор длинными лопастями рассекает воздух, когда ослабевает напряжение в сети, аэр-кондишен работает неровно. Я встряхиваю запотевший от холода стакан так, что лед позвякивает о стекло.

Знаю, через минуту я буду ругать себя, ведь после холодного напитка воздух покажется мне еще горячее, а то, что я жадно вылакал, выступит через кожу каплями пота. Пот будет струиться по загривку, щекотать спину, щипать глаза, скатившись с бровей, и даст о себе знать соленым привкусом в уголках рта.

Но сейчас самая приятная минута, короткие тропические сумерки. Голоса сикхов, играющих на выжженной траве в бадминтон, стали тише. Умолкли крики продавцов мороженого, «очень холодного, с доставкой на дом», и только привратник — чокидар — торгуется с продавцами ковров, подъехавшими на бричке с полотняным верхом. Сквозь сетку в окне я вижу мальчиков с длинными, как у девочек, волосами, вижу мячик в венце из перьев, посланный ракеткой в небо, и стайки зеленых попугаев, возвращающихся к дынным деревьям на ночлег.

Мне хорошо. Остываю. Сердце перестало колотиться. Я — частица мира, ждущая ночи. Стихает шум, множество всяких дел позади, на душе у меня светлеет. Теперь я могу предаться размышлениям, уносясь далеко от этого дома, от стены, увешанной гневными непальскими масками, от города, который сейчас погружается в грезы. Я уношусь в небо, незабываемое небо над Дели, с великолепной сменой серебряных тонов и багрянца, безоблачное, чистое и необъятное. Еще не слышно пронзительного звона цикад. Вокруг восхитительно тихо.

Вдруг показалась смуглая рука, державшая мокрую тряпку, и круговыми движениями стала протирать каменный пол. Из-за кресла по-лягушачьи выполз наш уборщик. Я не знаю, сидел ли он там, притаившись, все время или пробрался только сейчас, воспользовавшись минутой моей задумчивости. Хлопая сандалиями, он подполз к тахте. Долго смотрел на меня, демонстрируя свою заботу о порядке, а потом с мольбою сложил ладони и произнес гортанным голосом:

— Саб, я не разбойник! Я не дакойта!

Он беспомощно крутил бритой головой. С темени ему на ухо спадала скрученная прядь волос, за которую Шива должен вытянуть его после смерти из пучины.

Уборщик не знал английского, а я не знал урду — его родного языка. Поэтому мне нужен был переводчик. В разговорах, если это не были простые распоряжения, которые он понимал по жестам, нашим посредником был повар Делу.

— Саб, саб, — твердил уборщик, показывая в сторону кухни, — Делу плохой человек, очень плохой.

Услыхав в коридоре энергичные шаги моей жены, он съежился и, машинально протирая пол, на корточках потащился в угол.

Жена ворвалась вместе с волной горячего воздуха, высокая, с грозной морщинкой меж бровей.

— Прошу тебя, не ложись сейчас… Ты должен навести порядок. Sweeper бросился сегодня на повара, свалил его с велосипеда и ударил по голове… Повар просит, чтобы мы его прогнали, и даже привел с рынка нового уборщика…

— Ширвени смирный недотепа, должно быть, повар здорово допек его, если он так оживился.

— Тогда я прошу тебя, уволь обоих, и пусть хоть когда-нибудь в доме наступит покой.

— А разве этого нельзя сделать завтра?

— Нет. Ты уходишь на работу — и ничто тебя не касается. А я целыми днями должна терпеть их ссоры. Уже неделя, как они ругаются, а работа стоит. Ну, вставай же…

Понимая, что отсрочки мне не выторговать, я велел уборщику привести повара, а сам с отчаянной энергией стал натягивать брюки. И сразу же сделался мокрым.

— Скажи, что между ними произошло?

— Откуда я могу знать? Для того ты и мужчина, чтобы в этом разобраться.

Я тяжело вздохнул. Конечно, бывают в жизни минуты, когда надо быть мужчиной.

Они уже стояли у стены. Высокий худой повар в рубашке, выпущенной на белые закатанные штаны, бритый уборщик, глядящий исподлобья, и шустрый паренек, слуга австралийцев, которого я позвал в качестве переводчика.

— Саб, — прочувствованно начал Делу, и его глаза наполнились слезами, — этот бандит напал на меня, избил и сломал мне два ребра…

Он приподнял рубаху, выпятил живот, измазанный фиолетовым дезинфекционным раствором, и показал грудь, заклеенную крест-накрест широкой лентой пластыря.

— Но ведь ты сам нашел его и даже утверждал, что он твой родственник?

— Я ошибся, саб. Это дакойта. Саб, ты нам отец и мать, будь справедлив и выгони его.

— За что же он избил тебя?

— Он сломал мне два ребра. Если я пожалуюсь в полицию, то его посадят в тюрьму. Он не хочет отдать мне деньги…

— Откуда ты знаешь, что у тебя сломаны ребра?

— Так сказал санитар, который делал мне перевязку. Он даже дал мне справку для суда на английском…

— Покажи-ка…

— Она пока осталась у него. Он хочет за нее пять рупий, а зачем я буду ему платить? Если саб отругает уборщика, то он и без полиции отдаст мне деньги…

— Сколько он тебе должен?

— Много, сто двадцать пять рупий.

Шустрый мальчик все время шепотом переводил наш разговор уборщику, который то и дело срывался с места, готовый разразиться потоком слов, но мальчик удерживал его, хватая за рукав.

Моя жена в это время вязала, давая тем самым понять, что вся эта история ее совершенно не касается.

— Ну, Ширвени, почему ты не отдаешь деньги Делу?

— Саб, я уже дал ему сорок пять рупий… А ему все мало. У меня семья в селе, им тоже надо на хлеб.

— Если ты брал взаймы, то должен отдать.

— Я брал взаймы? Это он у меня брал. Я знаю, место тут хорошее, работы немного, но я должен посылать деньги семье. А он все у меня забирает. Говорит: «Еда есть, так что же ты огорчаешься?»

— Делу, ты брал деньги у уборщика?

— Саб, здесь очень хорошее место. Ему хватит того, что он зарабатывает помимо жалования. Ведь он каждую неделю приходит к мэмсаб за новой пачкой порошка, за мылом и метлами, а чистит одним песком… Каждый раз он показывает одну и ту же нераспакованную пачку, как будто купил ее…

— Делу, я спрашиваю, ты брал у него деньги?

— Саб, у нас такой обычай. Получил работу — заплати за то, что тебя ввели в дом. Если он не будет мне платить каждый месяц по десяти рупий, то он не заслуживает того, чтобы работать здесь.

— Я спрашиваю, ты взял у него сорок пять рупий?

— Если он не заплатит мне сполна то, что обещал, я пойду в полицию. Они с него получат. За два ребра мне положено по меньшей мере тридцать рупий. Мне больно дышать. За боль надо платить, или пусть идет в тюрьму.

— Ты взял деньги у Ширвени? — закричал я.

— Взял, саб, — выдавил он из себя. — Но он согласился на это. Он даже готов был работать только за еду. Он уже долго был без работы… Мы договорились, что он будет отдавать мне половину денег, а потом я скостил ему одну треть — у меня ведь доброе сердце. Но теперь он и этого не хочет платить.

— Саб, — вступил в разговор смышленый переводчик, — Делу жадный, Ширвени уже достаточно заплатил ему… Ширвени понял, что саб как отец родной, поэтому он хотел, чтобы Делу вернул ему деньги.

— Саб, у меня пятеро детей, — уборщик поднял растопыренную ладонь, — он плохой человек. Он договаривается с торговцами, и они берут с мэмсаб дороже. Он в одной лавке покупает залежалый товар и за это получает проценты. Он выносит с кухни продукты, на руле его велосипеда каждый день висит полная сумка…

Я многозначительно посмотрел на жену. Они наперебой обвиняли друг друга, причем их грехи были пропорциональны их возможностям. Безусловно, повар обирал уборщика. Впрочем, я понимал, что обираю их обоих, так как плачу им по местным ставкам. Но если бы я удвоил им жалованье, они сочли бы меня безумным.

— Саб, прогони Делу. Я приведу тебе повара, который действительно хорошо готовит. Он христианин и даже мой родственник, — продолжал уборщик.

— Саб, прогони этого бандита. Он сломал мне дна ребра. Если я пойду со справкой в полицию… Он должен заплатить тридцать рупий за мое увечье…

— А если я послушаю вас обоих и обоих выгоню?

— Саб, это было бы неблагородно, тогда он не сможет заплатить мне за мои ребра, — застонал Делу.

— Сколько ты за них хочешь?

— Тридцать рупий.

— Сколько ты уплатил ему, Ширвени?

— Сорок пять.

— Итак, Делу должен тебе пятнадцать рупий…

— Он их не отдаст, — встревожился уборщик.

— Боюсь, что ты прав. Так что для ровного счета ты мог бы сломать ему еще одно ребро.

— Саб шутит, — недовольно поморщился повар, — А я пойду в полицию, и за тяжкое повреждение моего тела они должны посадить его в тюрьму… Тогда вся его семья будет голодать.

— Подумай, Делу, ты должен будешь в комиссариате выложить деньги, которые выманил у него, потому что он тоже обвинит тебя. Ты знаешь, что тебе нужно нанять адвоката. Расположение полиции тоже стоит денег. Хорошо, если все это обойдется одним угощением. Да еще нужно заплатить за врачебную справку. Посчитай-ка, сколько тебе останется? К тому же Ширвени не будет у меня работать, если его арестуют, и я не буду ему платить. Поэтому если ты даже и выиграешь дело, то ничего от этого не выгадаешь.

— Саб говорит мудро, саб говорит, как отец, — подтвердил сообразительный мальчик и быстро перевел все уборщику.

— Слушай, Делу, после того, что я узнал, я могу уволить вас обоих. Сейчас же, сию минуту. Но я хочу, чтобы в доме был покой. Я готов оставить вас обоих. Вы должны помириться, а ты вернешь Ширвени пятнадцать рупий.

Делу сморщил лоб и с минуту размышлял. Потом спросил:

— А кто заплатит мне за перевязку?

— Он. Сколько это стоило?

— Две рупии.

— Тогда вернешь тринадцать.

— Но сейчас у меня ничего нет. Когда саб будет платить мне первого числа, пусть вычтет…

— А теперь убирайтесь, и чтобы я не слышал шума на кухне. А если мэмсаб пожалуется мне еще раз, то вылетите оба.

— Саб, а я не мог бы получить лекарство, только не пилюли, а полбутылки виски? — пытался выторговать еще что-нибудь Делу.

— Нет. Могу дать тебе таблетки «аспро».

— Саб, у меня вот тут болит, — охнул он.

— Хорошо, поезжай домой и ложись. Сегодня ты свободен.

Все трое сложили ладони перед грудью и пробормотали прощальное приветствие.

Я вытер лоб. Посмотрел на жену.

— Ты довольна?

— Соломоново решение, лишь бы избежать радикального удара. Почему ты их не уволил? Слуг здесь найти нетрудно.

— Они как дети. Пока у них нет ничего, они лезут из кожи вон, чтобы раздобыть работу, но, получив ее, считают это само собой разумеющимся и начинают пренебрегать своими обязанностями. Они забывают, что ходили без работы, голодали. Дорогая моя, этих мы хотя бы уже знаем. Другие на их месте тоже ловчили бы и приворовывали. Не забывай о разнице между их заработками и моими. В конце концов мы и так за все заплатим. Ведь Делу, как только придет в себя, возместит на нас свои потери.

— Боже мой, — вздохнула жена, — а там, в Польше, завидуют, что у нас столько прислуги. Поверь мне, я бываю счастлива, когда закрывается дверь за последним из них и мы, хоть ненадолго, остаемся одни. Ты даже не можешь представить себе, как меня мучит эта кастовая специализация. Уборщик не может стряхнуть крошки со стола, повар, чистя овощи, разбрасывает шелуху по всему полу, потому что для подметания есть sweeper… А я торчу с ними целый день и присматриваю за порядком, да и гигиену нужно соблюдать.

Она говорила все это таким категорическим тоном, что я сразу вспомнил все свои грехи: беспорядок на письменном столе, ненаписанные письма, уроненное в ванну полотенце, брюки, брошенные небрежно на спинку стула.

Я тяжело вздохнул. Посмотрел в окно. Небо было усыпано звездами. Прекраснейшее мгновение ускользнуло от меня. Наступала ночь, и невыносимо стрекотали сверчки.