Странствия с моим гуру

НОЖНИЦЫ БОГИНИ КАЛИ

Послышались удары пальцев по стеклу входных дверей, потом долгий, настойчивый звонок. Это чокидар у ворот сообщал о прибытии гостя, которого он уважал.

Густая стена лиан, обвивавших бамбуковую решетку, отделяла меня от сияния ночи. Я не зажигал света, так как он привлек бы полчища насекомых. И без того полог из листьев был полон движения и шорохов. В нем сновали ящерицы, падавшие за воротник каждому, кто проходил мимо.

Когда за стеклянными дверями показался белый тюрбан и до меня донесся запах пряных духов, я догадался, что пожаловал мистер Сингх, «комиссар», как мы его шутливо называли.

— Вы не ждали столь позднего визита? — он поднес ладонь ко лбу, салютуя по-военному. — Но эта жара… Я был неподалеку по службе и принес вам «жемчужинку»…

«Комиссар» быстро вошел в мою комнату и с облегчением развалился в кресле, толстый и мокрый от пота. Одет он был по-штатски, рубашка выпущена на белые подштанники. Толстые колени широко расставлены — взмок от ходьбы, как он объяснял мне когда-то. Сняв сандалии с петель, надетых на большой палец, мистер Сингх охлаждал ноги на каменном полу.

Я угостил его папиросой. Он закурил ее, потом осмотрел подозрительно. Убедившись, что это наш благородный «Вавель», мистер Сингх соизволил затянуться, ожидая стаканчика виски.

Я познакомился с ним полгода назад на каком-то вечере. Узнав, что я писатель, он на следующий же день явился ко мне и разговорился вовсю, не упуская возможности «оросить иссохший организм».

Потом это случалось все чаще и чаще — ведь он жил в dry country[6], где из-за сухого закона бутылка обычного виски стоила одиннадцать долларов. Разморенный жарой, офицер полиции заходил к нам и рассказывал интересные случаи из своей практики. А я поил его виски.

Когда ему не хватало рассказов, я вынужден был целый вечер выдерживать его на одной кока-коле или на апельсиновом соке. Но он не обижался.

— Операция аппендицита — это почти косметическая процедура, — начал «комиссар», смакуя янтарный напиток, отдающий самогоном, — особенно когда пациент молод…

— И не толст, — со знанием дела добавил я.

— Да, и не толст, — меланхолично подтвердил мистер Сингх, — Шов зарастает через несколько дней, остается только симпатичный шрам, который, если пациентом была женщина, может даже затронуть сердце, стать еще одним местом для поцелуев, доступным, конечно, только для избранных.

В больницу «Святого семейства» привезли красивую молодую девушку. Звали ее Кинни Гупта. У нее были характерные боли и рвота, диагноз поставили сразу же — apendicitis. Провожала ее вся родня, человек одиннадцать. Они подбадривали больную, просили доктора об особой заботе. Ее тут же отправили на операционный стол. Оперировал способный молодой хирург доктор Мохит Сри Деви. Он вырезал отросток с вполне созревшей гнойной опухолью и осторожно, как драгоценность, перенес его в химический стакан с формалином, чтобы показать родственникам девушки.

Кинни быстро пришла в себя. Молитвенно сложив ладони, она смиренно благодарила врача. Родственники же пациентки увенчали его на лестнице гирляндами цветов.

Рана быстро заживала. Кинни чувствовала себя хорошо. Ее навещали подруги. Вокруг кровати выздоравливающей шуршала шелками стайка ясноглазых девушек, увешанных блестящими безделушками. Они сплетничали, присматривались к перевязкам. Казалось, что они тоже хотели почувствовать боль, когда сестра промывала рану. Хирургическая сестра Канаклата Сен, правая рука хирурга, которая во время операции накладывала маску и поглаживала щеку пациентки перед усыплением, любила слушать разговоры о драгоценностях и о любви: и то и другое у нас тесно связано.

На шестой день подъехал старый паккард, и Кинни отвезли домой. Вечером у нее начался жар. Она стала жаловаться на острые боли в животе. Несмотря на пенициллин, через два дня Кинни умерла. Что ж? На первый взгляд в этой истории нет ничего особенного… Послеоперационные осложнения или просто какая-нибудь инфекция… Кто знает?

Покойницу, как надлежит девушке, завернули в белое полотно, аккуратно, как конфетку, обернули в розовый целлофан и унесли на бамбуковых носилках, чтобы сжечь. Сложили ровный холмик из дров, плакальщицы вылили растопленное масло, и останки запылали.

Смерть нас не страшит… Это всего лишь перемена оболочки. Впереди у нас еще много жизней. И никто не имел бы претензий к врачу, доверяя приговору Кали, если бы в пепле, когда его стали собирать, чтобы бросить в волны Джамны, не нашли маленькие хирургические щипчики, которые применяют для зажима артерий.

Все стояли, столпившись над горячим пеплом, а в лучах солнца все насмешливее поблескивал фиолетовый от огня никель.

Тогда начали во всеуслышание говорить, что хирург забыл их в зашитой ране. Обвинение звучало правдоподобно. Сначала шов зарубцевался, но когда выздоравливающая начала двигаться, твердый предмет разбередил брюшину, а может быть, даже прорвал кишку, вызвав заражение. Стали жалеть, что сразу после смерти не сделали вскрытия. Зажим, извлеченный из живота Кинни, был бы неопровержимым доказательством небрежности, заслуживающей наказания.

Началось следствие. Хирургическая сестра — ведь она в тот день присутствовала при операции — без колебаний узнала зажим. Канаклата Сен оплакивала покойную, с которой успела подружиться. Хирург доктор Деви был обвинен в неумышленном преступлении, приведшем к смертельному исходу. Вход в операционный зал был для него закрыт раз и навсегда, конец карьере.

Его семья вела переговоры с семьей умершей, пытаясь полюбовно установить сумму вознаграждения и не допускать до процесса. Но скандал был слишком громким. Прокурор предъявил обвинение.

Сингх торжествующе посмотрел на меня, подставляя стакан. Я налил ему немного виски и, несмотря на то что он предостерегающе поднял палец, щедро разбавил содовой.

— Знаю, знаю, — заворчал я, — ваш железный организм не переносит воды, ржавеет от нее… Но эту историю я уже вырезал себе из «Хиндустан таймс».

Он презрительно выпятил толстые губы и погладил черную бороду, обильно умащенную и туго накрученную на тесемку.

— Откуда же я мог знать, что вы так внимательно следите за судебной хроникой? Но лишь теперь начинается история, которую вы напрасно стали бы искать в газетах. Немного виски, а то я даже не разобрал, что пью. А ведь это «Old Smuggler»[7] прислушивался он к бульканью напитка. — Как хорошо разговаривает эта бутылка…

Итак, началось следствие. Доктор присягал, что он невиновен. Но показания сестры Канаклаты Сен ухудшали его положение, их было вполне достаточно, чтобы его осудить.

Во время допроса доктор Сри Деви вполголоса произнес: «Я знаю, меня губит то, что семья хотела женить меня на богатой». На эти слова стоило обратить внимание. Я стал расспрашивать о больничной сестре Канаклате Сен. Отзывались о ней хорошо, только поговаривали, что она влюблена в нашего хирурга. Их видели вместе, увлеченных разговором. Без сомнения, речь шла не только о вырезании аппендиксов. Во время его дежурств она приходила в больницу и ночью, хотя, кажется, была не ее очередь. Правда, ни в чем определенном ее нельзя было упрекнуть, но создавалась атмосфера недомолвок, сплетен, скорее доброжелательных, так как ее любили за уравновешенность и отзывчивость.

Мать доктора не могла согласиться с обвинением. «Мой сын невиновен», — твердила она всем.

Однажды она пошла во флигель, где жила сестра Канаклата Сен, и закричала как одержимая: «Если ты солгала, то не видать тебе больше света белого. Если же сказала правду, то тебе ничего не будет…» Потом села у дверей ее комнаты и начала голодовку. Она торчала там, сгорбленная, с наброшенным на лицо подолом сари. Выходя из комнаты, девушка должна была переступать через ее протянутые ноги, вырисовывавшиеся под тонким шелком, словно сухие палки. Старуха не хотела принять даже мисочку с водой, чтобы смочить пересохшие губы. Она только бормотала: «Ты ослепнешь, если солгала…»

Я воспитывался в английской школе и не верю в магию. Я наблюдал за Канаклатой Сен. Казалось, что она тоже не поддается невидимой сети. Все же, приходя в больницу, сестра пускала себе в глаза дезинфицирующие капли. У нас пыльно, ветер разносит помет буйволов, растертый колесами тонг, легко можно заработать воспаление. Работала Канаклата Сен нормально, может быть, немного нервно, что меня не удивляло. Но уже на второй день веки у нее опухли. Потек гной. Сестра осталась дома. Она вслушивалась в монотонный шепот старухи: «Чтоб ты ослепла, если солгала».

Это длилось долгие часы.

«Перестань! Умоляю тебя, перестань!» — начала вдруг истерически кричать Канаклата Сен. Она поползла на коленях к дверям, которые едва виднелись светлым пятном. Она слепла.

— Ну и что? — спросил я нетерпеливо.

Он посмотрел, как будто не понимал даже самых простых вопросов, и пододвинул ко мне пустой стакан. Я щедро наполнил его.

— Ничего. Она отказалась от своих показаний. Заявила, что ошиблась, когда опознавала зажим. Но мы проверили комплект, извлеченный из стерилизатора: зажима в нем не хватало. Просто она пыталась спасти доктора.

«Я не хочу, чтобы его осудили», — стискивала пальцы Канаклата Сен. Когда же я насел на нее, она созналась во всем, не проронив ни слезинки. Доктор Деви обещал на ней жениться. Она его любила. Но у нас все это не имеет никакого значения, если чувство не подкреплено соответствующим приданым. Для сестры Сен этот брак был бы большой удачей, так как у нее не было ни денег, ни драгоценностей. Поэтому до поры до времени им приходилось воздерживаться от огласки.

Но тут семья врача решила женить его на другой девушке, за которой давали солидное приданое. Для «дела» нужны были деньги. Любовному воркованию пришел конец. Доктор должен был подчиниться решению семейного совета. Но ему недоставало смелости рассказать обо всем возлюбленной. Канаклата Сен узнала о приготовлениях к свадьбе из случайного разговора с пациентками. И решила отомстить.

Нет, она не была виновницей смерти девушки. Сестра Сен даже полюбила Кинни, навещала ее дома. Когда же та неожиданно умерла и стали поговаривать, не послеоперационные ли осложнения явились причиной смерти девушки, Канаклате пришел в голову дьявольский план.

Смешавшись с толпой родных и друзей умершей, она присутствовала при приготовлении тела к сожжению. Прощаясь с покойной и гладя ее, сестра сунула ей под сари взятый из операционной зажим.

На кремацию она не пошла. В общем горе о ней забыли — ведь столько народу прошло тогда через дом. Дальше, наверное, понятно? Труп прикрыли дровами, и лишь потом из пепла осуждающе блеснула никелированная сталь.

— Теперь ее будут судить?

— Нет. Доктор не желает ей зла. Он только увольняет ее из больницы. А зрение ей вернул… Доктор женится на той другой, на богатой. Если верить в судьбу, то на сей раз ее веление выразили уста сватавших его старых женщин.

— И что же будет с сестрой?

— Она любит доктора, — задумался Сингх, — Сестра Канаклата Сен красивая женщина. Если хотите, я вас представлю ей. О ней стоит позаботиться. Да вы не отказывайтесь раньше времени… Разве можно предугадать? Любовь слепа.

Он посмотрел на часы и одним глотком осушил стакан.

— Собственно говоря, у меня есть еще одна история, но в моем возрасте удовольствия следует распределять разумно… Я зайду как-нибудь вечерком, когда у меня опять пересохнет в горле.

Я проводил его до дверей. Включил свет. Ожидая налета насекомых, по потолку к лампе подползали белые, как недопеченое тесто, ящерицы. Ночь была теплой. Стены дышали жаром.

Я слышал, как чокидар, громко топая, прощался с офицером и постукивал жердью, на которую опирался во время ночных бдений. Потом он поправил кинжал за поясом и, убедившись, что никто больше не подходит, уселся со спицами под лампой и принялся вязать свитер.

Я вернулся в комнату, чтобы записать услышанное. Там все еще стоял пряный аромат духов офицера полиции, а глубокие складки на полотняном чехле кресла хранили форму его толстых ляжек.