Свидетельница Гора - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Джон Норман (Глава 10) #11

Глава 10

Я вскрикнула от неожиданности, пораженная внезапным ударом железного прута по прутьям решетки и рычанием животного. Я даже не смотрела в ту сторону. Меня захватили врасплох. Я не ожидала этих звуков. Отскочив к дальней стене камеры, я прижалась к ней всем телом. Возможно, со стороны могло показаться, что я пытаюсь продавить себя сквозь скалу. Оглянувшись назад, я бросила дикий взгляд поверх плеча. На фоне неба ясно выделялись контуры двух фигур.

— Пожалуйста, нет! — закричала я на своем родном языке, но в следующий момент в муке осознала, что такая ошибка могла бы стоить мне порки.

Я видела там животное, невысокое, но массивное, длинное и тяжелое, того самого шестилапого монстра, с треугольной, похожей на змеиную, головой. Оно стояло там, сразу за решеткой. Рядом со зверем возвышалась фигура тучного, крупного мужчины, одетого в полутунику, опоясанную широким кожаным ремнем. Руки толстяка прикрывали кожаные краги. В левой руке он сжимал поводок, удерживая животное рядом с собой. Металлический прут, которым он ударил по прутьям, теперь висел сбоку на перевязи, переброшенной через плечо. Таким орудием можно было бы даже остановить мужчину. На его поясе висело кольцо с ключами и плеть. Я слышала, как тяжело сопело и порыкивало животное. Забренчали ключи, мужчина снял кольцо с ними со своего ремня и отошел в правую сторону, если смотреть из камеры, и скрылся из виду. Теперь я его не видела, но слышала. Судя по звуку, он открыл некую панель, а потом послышался скрежет и щелчок вставленного и повернутого в замке ключа. Похоже, что там, невидимый из камеры, находился запирающий механизм, как можно предположить размещенный в прикрытой дверцей нише. До некоторой степени я уже была знакома с этими звуками и действиями, поскольку камеру уже открывали несколько раз по утрам. Правда, в те разы я, предупрежденная звоном сигнального рельса, беспомощно распластанная лежала на полу, ногами к входу. Однако этот мужчина пока не потребовал от меня таковых действий. Прекратив бесплотные попытки вдавить себя в скалу, я присела у задней стены, развернулась и, посмотрев наружу, увидела, что мужчина снова появился в проеме. Ключи уже висели на его поясе. Он бросил взгляд сквозь решетку, и на мгновение наши глаза встретились. Но я сразу опустила голову, неспособная выдержать его взгляда. Я видела, как мужчина перехватил поводок правой рукой и, наклонившись и ухватившись левой за низ решетки, одним движением поднял ее. Ворота с металлическим скрежетом скользнули вверх и встали на стопор. У меня перехватило дыхание. Очевидно, это требовало значительных усилий. Но как легко он это сделал! Теперь я была уверена, что он, или кто-либо другой, такой же сильный, как он, сопровождал женщин ранее. Животное опустило голову и двинулось вперед. Это было быстрое, почти незаметное движение, немногим больше чем согнутое колено одной лапы, но его хватило, чтобы у меня вырвался мучительный стон. Оставалось надеяться, что зверь был достаточно дисциплинирован, или, если что, у мужчины хватит сил, чтобы удержать его. Однако никакой гарантии этого у меня не было. Животное выглядело мощным и тяжелым и, к тому же, имело опору и усилие шести когтистых лап. Я надеялась, чтобы поводок не порвется. А услышав угрожающее рычание, я бросила полный мольбы, беспомощный взгляд на мужчину, его хозяина, а возможно, и моего тоже. Я не осмеливалась посмотреть в глаза животного, опасаясь, что это может быть воспринято как вызов и спровоцировать нападение. Этому монстру ничего не стоило порвать меня в клочья, или перекусить пополам. Снова, на какое-то мгновение, словно в ужасе прося его держать зверя, мои глаза встретились с глазами того здоровяка, а затем я быстро опустила взгляд. Это был мужчина, весьма типичный для этого мира, как по размеру, так и по силе. Но также, и это было еще более типичным для этого мира, и это недвусмысленно читалось в его глазах, в нем не было, ни капли нерешительности и смущения, зато чувствовалась неделимая природа его характера, твердость, простота и ясность его воли. Он не принадлежал миру, в котором мужчины, благодаря своей вере в обман и ложь, подвергнувшись коварным и лицемерным программам обработки сознания, оказались обескровлены и ослаблены. Но в этом мире мужчины удержали свою власть. Они не сдали, ни своей мужественности, ни своего естественного доминирования. В его глазах я прочитала твердость характера и силу воли, которые ничем не уступали стали. Из его глаз на меня по-своему смотрела неприхотливая, спокойная, серьезная, простая, строгая, суровая и бескомпромиссная жестокость природы.

Перед таким мужчиной следовало стоять на коленях. Что я и сделала, выпрямив спину, но склонив голову. Колени я расставила так широко, как смогла.

Мне хотелось попросить его о разрешении говорить, но, одновременно, пугала сама мысль о том, чтобы это сделать. А еще я хотела попросить у него прощения за то, что вскрикнула на моем родном языке. В конце концов, это не был его язык, а теперь именно его язык должен быть для меня обязательным. Наш язык тот, на котором говорят наши владельцы.

Послышался низкий рокочущий звук. Это зарычало животное, и я заметила, что оно сделало шаг в мою сторону.

Я подняла взгляд и посмотрела на мужчину державшего поводок, а затем испуганно наклонилась вперед, прижавшись лбом и ладонями к каменному полу в общем выражении почтения. Мое тело неудержимо дрожало.

— Поднимись, — приказал он на своем языке.

Я снова посмотрела на него, и испуганная, присела перед ним полу на коленях, полу на четвереньках. Я выполнила его приказ немедленно. Он принадлежал к тому виду мужчин, впрочем, как и большинство в этом мире, которому женщина повинуется незамедлительно.

Два быстрых жеста последовали один за другим. Сначала мужчина указал на левое плечо, где, будь на мне туника особого рода, находился бы раздевающий узел, а затем широко развел пальцы и, держа руку ладонью вниз, указал на пол. Я моментально стянула с себя тунику через голову и, раздевшись перед ним и повернувшись к нему спиной, распласталась на животе, раскинув ноги и руки в стороны.

Некоторое время ничего не происходило, по-видимому, меня лежащую ничком на полу подвергли осмотру и оценке. Но затем я почувствовала то, что заставило меня испуганно заскулить. Животное начало, довольно грубо, тыкаться в меня своей мордой. Ощущение холодного, любознательного носа двигавшегося вдоль моего тела трудно было назвать приятным.

— Не шевелись, — потребовал мужчина.

Как будто я в тот момент могла бы пошевелиться!

— Я могу говорить? Позвольте мне говорить! — попросила я.

— Нет, — отрезал он.

Я заплакала, вынужденная молчать.

— На самом деле он сейчас не занимается тем, что берет твой запах, — пояснил мужчина. — Ему просто любопытно.

Я дрожала всем телом, исследуемая зверем. Постепенно он добрался до головы, и я почувствовала его зловонное дыхание.

— Позже, — продолжил мужчина, — после того, как тебя назовут, Ты будешь представлена нашим питомцам в слиновых загонах.

В тот момент я не поняла того, что он имел в виду, но позже мне это стало ясно, и даже слишком ясно. Конечно, имя было важно, поскольку оно служило, в сочетании с другими командами, для того чтобы направить ищейку на охоту.

Само собой, я понимала, что на данный момент у меня не было имени, а так же и то, что это значило. Его фраза рассеяла любые возможные сомнения относительно моего статуса. Мое клеймо, столь значимое, оставалось в полной силе.

Вдруг я почувствовала, как его рука легла на мое тело. В ответ я немного приподняла тело, в умиротворяющем жесте.

— Кейджера, — хихикнул он.

Это — одно из слов в языке владельцев для женщин, таких как я. Точнее, насколько я знала, это — безусловно, было наиболее распространенное слово в их языке для таких женщин, как я. Первые слова, которые мне пришлось выучить в этом мире, были: «Ла кейджера». Что означало: «Я — кейджера», или «Я — рабыня».

Мужчина подобрал тунику, которую я сняла, и сложил ее несколько раз, пока не получился небольшой квадрат.

Мне не было дано разрешение говорить, таким образом, я не могла даже попросить прощения за то, что вначале рефлекторно закричала в моем родном языке. С другой стороны, мне показалось, что был настроен пропустить мою оплошность мимо ушей. Во всяком случае, меня не пнули и не шлепнули.

Я полагала, что он должен был знать, что я родом не из этого мира. В конце концов, моя реакция, при данных обстоятельствах, я имею в виду его внезапное появление, громкий удар по прутьям, его животное и так далее, была бы достаточно невинной и вполне естественной.

Безусловно, и я нисколько не сомневалась в этом, со временем, даже такие рефлекторные выкрики, я буду произносить на языке моих владельцев, том языке, который позже станет и моим.

Мужчины этого мира ужасно строги к нам, но лишь немногие из них по-настоящему жестоки. Они находят удовольствие в разностороннем совершенстве нашей службы, как интимном, так и самом тривиальном, а также в нашей преданности и любви, но никак не в нашей моральной и физической боли. Эти мужчины держат своих животных в прекрасной дисциплине, как это им подобает, но при этом, в целом, хорошо с ними обращаются.

Я прямо кожей ощущала его глаза, исследующие меня.

— На колени, лицом ко мне, — скомандовал мужчина.

Как только я поднялась, он всунул плотно свернутую тунику глубоко в мой рот, а я, как это от меня и ожидалось, прикусила ткань зубами.

Мужчина встал и, окинув меня, стоящую перед ним на коленях, взглядом, прокомментировал:

— Хорошенькая.

Я посмотрел на него с благодарностью, при этом предположив, что не будь я таковой, то меня, скорее всего, не доставили бы сюда. Я давно пришла к выводу, что местные мужчины были склонны выбирать именно таких «хорошеньких». Им нравился этот вид. Интересно, что живя в моем собственном мире, я никогда не думала о себе, как о особо привлекательной девушке, по крайней мере, в целом. Особенно меня не радовало мое тело, которое я иначе как ошибкой природы не считала, хотя оно, если можно так выразиться, приближалось к статистически нормальной для человеческой женщины фигуре. Однако здесь, как выяснилось, нормальная женщина с хорошей женственной и соблазнительной фигурой, неважно по какой причине, ценилась значительно выше, чем ее мальчикоподобные плоскогрудые сестры. Конечно, я не имела ничего против подобного подхода. Более того, это тешило мое тщеславие. С другой стороны, такая моя желанность, и я вынуждена была это признать, могла подвергнуть меня серьезной опасности.

— Хотел бы я иметь тебя в своих кандалах, — сказал мне как-то один из охранников.

— И я тоже, — поддержал его другой.

— И я, — рассмеялся третий.

Признаться тогда меня это признание напугало. Оказывается, очень много мужчин, причем таких мужчин, как эти, жестоких и сильных, настоящих хищников, плотоядных животных, хотели видеть меня в своих кандалах!

— Ты из рабского мира? — меж тем спросил меня мужчина и, встретив мой озадаченный взгляд, пояснил: — Из места под названием «Земля»?

Я кивнула.

— А такие, как Ты там еще есть? — полюбопытствовал толстяк.

Мои глаза наполнились слезами, но я снова кивнула, вызвав его довольный смех. Мужчина щелкнул пальцами и жестами указал, что я должна встать и, держась правой стороны, покинуть камеру. Не заставив себя долго ждать, я вскочила на ноги и, прижавшись к правой стене, опасливо посматривая на шестилапое животное, направилась к выходу.

И вот, наконец, я вне камеры! От открывшейся красоты захватывало дух. Воздух бодрил. Ветер играл моими волосами. Я изо всех сил вцепилась зубами в свернутую тунику.

Шагнув вперед и посмотрев влево и вниз, я застонала, карниз обрывался отвесно, а под ним, футах приблизительно в сорока или пятидесяти был виден другой, такой же карниз, а под ним еще один, и еще. Бросив взгляд вверх, я увидела ту же отвесную стену, заканчивающуюся острой гранью верхнего карниза. Здесь, ниже и выше меня, могло быть не меньше дюжины таких карнизов. Также, впереди и позади меня виднелись другие проемы, большинство из которых было закрыто решетками. Насколько я поняла, это место действительно было своего рода тюрьмой. Почувствовав головокружение, я отступила от края карниза и прижалась к скале правым боком. Но когда я, наконец, посмотрела вперед, у меня перехватило дыхание. Там, в сотнях ярдах впереди, в том направлении, куда вел карниз, высилось огромное, величественное строение, которое, казалось, вырастало из самих гор. Его башни терялись среди облаков. Судя по тому, что его окружала стена, это была своего рода крепость или цитадель. Снова переведя взгляд влево, я присмотрелась к долине раскинувшейся внизу, и теперь видимой полностью. С высоты можно было разглядеть возделанные поля. Но когда я оглянулась назад, я вздрогнула. Там стоял мой тюремщик, и держал на коротком поводке свое внушающее ужас животное. Позади них можно было рассмотреть, что карниз тянется дольше и теряется, уходя за поворот горы. В скале справа от меня я увидела закрытую на замок дверцу, за которой, судя по всему, скрывался механизм удерживавший решетку. Сама дверца, не говоря уже о механизме, спрятанном за ней, была недоступна изнутри камеры. Впрочем, даже если бы заключенным удалось вырваться из-за решеток, их ждали только отвесные склоны горы с обеих сторон и сорок — пятьдесят футов до следующего карниза. Кстати, карниз тоже был вырублен в этой огромной скале. Я чувствовала его шероховатую твердую поверхность, холодившую мои босые ноги.

Я снова оглянулась назад, посмотрев на надзирателя и его животное. Странно, подумалось мне, хотя я оказалась вне камеры, на мою шею не накинули ни кожу, ни цепь. Животное было на поводке, а я нет.

Кстати, в загонах, мне преподавали, как изящно ходить, опускаться на колени и позировать, будучи взятой на поводок. Иногда нас выводят на улицу таким способом. Кроме того на поводок можно взять за запястья или лодыжки. В этом случае девушке-правше обычно присоединяют поводок к правой руке или ноге, а для левши соответственно, наоборот.

Смысл взятия на поводок, конечно, редко заключается в том, чтобы удерживать или контролировать женщину, поскольку все мы существа довольно рациональные, и знаем, что должны повиноваться. Здесь дело скорее в желании владельца прояснить, чья она собственность и показать ее. Также, возможно, стоит упомянуть, что взятие на поводок оказывает на женщину глубоко эротический эффект, сильно возбуждая ее своей значимостью и символизмом доминирования над ней. В этом отношении поводок во многом близок к ошейнику. Ну и конечно он подчеркивает бесспорный факт, и это то, что следует открыто признать, лишения женщины свободы. Он держит ее. Она — его пленница. Она на его поводке.

Но я не была взята на поводок. Конечно, подумала я тогда, наверное, в этом не было особой необходимости, имея дело с такой, как я. Это могло бы понадобиться для свободной женщины, или новообращенной девушки, или наивной и неосведомленной, но не для такой, как я, уже имеющей некоторое понимание мира, в котором оказалась и того, чем здесь была.

Однако скоро мне предстояло изучить, насколько неправа я была! Скоро мне предстояло узнать, сколь многому может научить меня такой простой аксессуар, как поводок!

Мужчина смотрел на меня. Я сразу выправила тело. Мы же не свободные женщины! Мы не можем позволить себе быть неряшливыми или неопрятными. Мы должны всегда выглядеть превосходно, и если стоять или идти, то с великолепной осанкой. Я откинула волосы за спину и немного пригладила их. У нас тоже есть свое тщеславие. Его понимающая усмешка показала мне, что он рассматривал меня как рабыню. Я видела, что он ожидает от меня только абсолютное повиновение и отлично знает, что получит его.

Нет, не было никакой необходимости в том, чтобы брать меня на поводок. Я понимала, в каком мире оказался, и чем я здесь была. Насколько наивной я была тогда! И сколь многому мне еще предстояло научиться!

Передо мной тянулся карниз, где-то в конце которого возвышалась крепость или цитадель. Клочья облаков были разбросаны вокруг холодных шпилей и башенок этого строения.

Надзиратель резким движением опустил решетку камеры. Клацнул замок, автоматически заперев ее в нижнем положении. Мужчина жестом показал мне, что следует идти вперед. Стоило ему это сделать, как его шестилапый спутник издал угрожающее рычание и натянул поводок, ринувшись в мою сторону. Спотыкаясь и не переставая опасливо оглядываться, я поспешила по узкому карнизу в указанном направлении.

Туника по-прежнему оставалась зажатой между моих зубов. Попутно я бросала заинтересованные взгляды в камеры, мимо которых мы проходили. Большинство пустовало. Однако попадались и занятые. В некоторых сидели угрюмые мужчины, одетые в обрывки того, что когда-то, возможно, было униформой. Их запястья и лодыжки были закованы в кандалы. В других находились мужчины без кандалов. Видела даже двух человек, что сидя по-турецки, играли в какую-то игру, используя вместо фигур обрывки ткани. Другие стояли около прутьев, но руки наружу не высовывали.

— Привет, маленькая таста, — шутливо поприветствовал меня один из узников, и я поспешила поскорее пройти мимо него.

Таста — своего рода маленький, сладкий леденец, обычно продаваемый на ярмарках и других увеселительных мероприятиях. Чаще всего он крепится на палочке. Мужчины зачастую используют это название в качестве вульгарного эпитета для таких женщин, как я. Вторым распространенным выражением является «вуло». Вуло — маленькая, слабая, похожая на голубя птица, обычно белого окраса, являющаяся наиболее распространенным в этом мире видом домашней птицы, разводимой ради нежного мясо и яиц. Общеизвестна полная их неспособность спастись от ястребов и других видов хищных птиц, которые легко могут разорвать вуло в клочья.

Проходя мимо другой камеры, в которой содержались мужчины я услышала ехидный вопрос:

— Эй, Ты случайно не к нам ее ведешь?

Снова я прибавила шаг, чтобы поскорее миновать шутников. Сразу пришло в голову, что меня вполне могут, учитывая то, кем я была, бросить к ним в камеру, для удовлетворения их потребностей, или просто развлечения ради.

Однако далеко не в каждой занятой камере содержались мужчины. В некоторых находились женщины, такие же, как и я. Они, часто забившись в самые дальние углы камер, смотрели на меня, и я не могла не заметить, какой страх плескался в их глазах. Это страх пугал меня, ведь они могли бы знать о характере этого места куда больше моего. Кое-кто из этих женщин и девушек были одеты в такие же туники, как и та, что сейчас была у меня во рту, неизменно короткие и открытые, относящиеся к тем предметам одежды, которые мужчины считали подходящими для таких женщин, как я. На других были надето то, что казалось просто тряпками, немногим более чем обноски, которые, возможно, отказались бы использовать даже на кухне для мытья полов. Были и те, на ком тряпки фактически являлись та-тирой, скандальным рабским нарядом, по сути той же тряпкой, но искусно расположенной на теле так, чтобы максимально подчеркнуть прелести женщины. Я была уверена, что эти женщины были такими же, как я. На это недвусмысленно указывали ошейники, окружавшие их шеи. В основном это были ошейники обычного вида, плотно охватывающие горло, узкие полосы стали. Но, по крайней мере, две девушки носили более свободные ошейники круглого сечения. Это были так называемые турианские ошейники. Разумеется, их тоже невозможно было стянуть.

Однако встречались камеры, в которых сидели женщины без ошейников. Но, во-первых, эти были раздеты, а во-вторых, они были закованы в сирик.

Сирик — стандартный аксессуар для лишения женщины подвижности, обладающий довольно широким спектром возможностей. Обычная конструкция его такова: ошейник с которого свисает довольно длинная вертикальная цепь, к которой крепятся две меньших горизонтальных цепи, посередине верхняя с браслетами для запястий, и к последнему звену, нижняя с ножными кандалами. Женщины очень красиво смотрятся в этом. В загонах меня тоже научили привлекательно носить эти цепи.

Поскольку на женщинах не было ошейников, тот, что был элементом сирика — не счет, я предположила, что они могли бы быть свободными.

— Не смотри на нас, шлюха! — заверещала одна из тех, что сидели в камере, подтвердив мою догадку.

Я поскорее отвела взгляд.

Интересно, как она чувствовала себя, запертая в рабскую сталь. Несомненно, она не могла не понимать, что удерживалась здесь в ожидании своей обработки. Рабовладельцы зачастую так поступают для своего удобства. Иногда пленницу держат вот так, в заключении в течение многих дней, давая ей время на то, чтобы глубже и полнее осознать то, что вскоре должно случиться с ней. Не думаю, что она останется такой же властной, после того как на ее бедре появится, что, как я подозревала, может произойти очень скоро, такая же отметина, как моя, идентичная по содержанию, если не по форме.

В другой камере я увидела четырех девушек в белых шелковых туниках. Эти носили ошейники, что позволяло заключить, что они были такими же, как я, но пока с небольшим отличием. Комбинация ошейника и белого шелка указывала на то, что они могли бы быть рабынями-девственницами. «Девка белого шелка», так здесь называют таких рабынь. А про ту, что уже не девственница, иногда говорят: «девка красного шелка». Само собой, это не следует буквально относить к цвету их одежды. Рабыни белого шелка, как нетрудно догадаться — явление очень редкое. Но, очевидно, существует определенный сегмент рынка и для таких. Самые дорогие из таких рабынь, насколько я знаю, это те, которые росли с самого рождения в уединении, фактически удерживаясь в полном невежестве относительно существования мужчин. Потом, когда они входят в подходящий возраст, их продают, естественно не уведомляя сам товар, невидимым покупателям. Позже таких девушек усыпляют и забирают из привычной для них среды, чтобы пробудить уже в новой обстановке, по выбору покупателя. Именно там им предстоит узнать, что они — женщины, и что в мире есть мужчины, и эти мужчины их владельцы.

Внезапно я почувствовал горячее дыхание зверя на моих икрах, а затем горячая пасть сомкнулась на моей щиколотке. Совсем легонько, только дав ощутить остроту своих зубов. Я тревожно заскулила и поспешила добавить шаг. Но идти становилось все труднее. Карниз пошел вверх, и становился все круче. Я уже начала задыхаться. Я опасалась, что тот темп, который меня заставляли держать, может привести к повреждению подошв моих ног.

В тот момент, когда я торопливо семенила мимо одной из клеток, парень, сидевший там, засмеялся. На мгновение во мне вспыхнуло раздражение. Конечно, в таком поспешном движении было мало достоинства!

Они что, думают, что я способна долго выдержать такой быстрый темп? Я обернулась и поверх плеча бросала взгляд назад на надзирателя. Но тот только махнул рукой, намекая на то, что я должна спешить. Казалось, он с трудом удерживал в руке поводок животного, которое рвалось вперед.

Конечно, я поспешила. Мои ступни были исколоты, ноги начали болеть от напряжения. Стон отчаяния вырвался из моей груди. Воздуха попадавшего через ноздри явно не хватало. Я изо всех сил пыталась протянуть еще хоть немного воздуха сквозь тряпку, затыкавшую мой рот. Слезы застили мои глаза.

Я не понимала, как мне, учитывая постоянно растущий уклон и нехватку дыхания, поддерживать взятый темп.

Еще один из заключенных засмеялся надо мной! Эх, показала бы я им!

Тогда я решила осторожно замедлиться. Просто это надо сделать постепенно, почти неощутимо, тонко, чтобы они не смогли бы заметить это! Таким образом, у меня должно получиться, по-своему, одурачить их.

В конце концов, я не была наказана за то, что рефлекторно крикнула на родном языке. Мне дали тунику и одеяло. В миске для еды постоянно появлялись дольки фруктов. В камере имелась солома для моего комфорта и чистоты! Даже горшком обеспечили! Так не может ли случиться так, что эти мужчины слабы, или, если не слабы, то, по крайней мере, терпимы, и относятся к таким, как я с пониманием и добротой?

Тогда, конечно, будет несложно одурачить их.

Нужно только подходить к этому делу с умом и осторожностью.

Сзади послышался тихий звук, заставивший меня обернуться и на ходу посмотреть через плечо. Мое сердце чуть не остановилось! Он снял плеть со своего пояса и распустил ее ремни. Несмотря на всю трудность, усталость и боль, плача от страха, я увеличила скорость даже выше той, которую держала прежде. Я боялась почувствовать плеть. Я уже поняла, что такой мужчина, как тот, что шел позади меня, мужчина этого мира, ни на мгновение не смутится использовать свою плеть на такой женщине, как я.

Я заливалась слезами, но торопливо перебирала ногами по карнизу, помня о животном наступающем мне на пятки и надзирателе с плетью в руке.

— Поспеши, маленькая кейджера, — послышался насмешливый голос из одной из камер, поддержанный смехом нескольких других мужчин.

Я плакала! От боли, от усталости, от обиды.

Я торопливо семенила мимо решеток, понукаемая идти еще быстрее, чувствуя на своих ногах горячее дыхание животного, нетерпеливо царапавшего когтями каменную поверхность карниза. Оно еще то и дело норовило куснуть меня за пятки.

Я стонала. Я рыдала. Как я могла идти еще быстрее? Внезапно, позади меня, словно выстрел, хлопнула плеть.

Оказывается, можно идти быстрее!

Я услышала чей-то смех из камеры. Несколько мужчин столпились по ту сторону решетки. Я поймала на себе их заинтересованные взгляды. Какими большими они казались по сравнению со мной!

— Дай ее нам! — крикнул один из них.

Да, они были намного больше меня. И как пугала меня мысль, что я могу быть брошена к ним в камеру.

Плеть выстрелила снова, напугав меня до дрожи в коленках. Я споткнулась, но устояв на ногах, вернула равновесие и поспешила дальше. В страхе чуть не закричав, я почти выронила тунику изо рта. Торопливо запихав комок ткани назад, я понадеялась, что это не будет сильно заметно. Я не хотела быть избитой. В этом мире такие женщины, как я, находятся в полной власти мужчин!

Внезапно, слева от меня, из-за кромки карниза донесся пронзительный крик, сопровождаемый хлопающими звуками. Поток воздуха бросил меня вправо, припечатав к стене утеса. Огромная тень на миг закрыла небо. Я видела, как мех на животном лег вправо, словно прижатый ураганным ветром. Даже надзиратель замер, казалось, приготовившись к тому, что и его швырнет к скале. Я, съежившись у каменной стены, обеими руками держала тунику во рту, глуша рвущийся наружу вопль.

Затем гигантская птица резко повернулась через крыло, и, скользнув сначала вниз и в сторону, несколькими ударами мощных крыльев забросила себя вверх, казалось, к самым вершинам, выше терявшихся в облаках шпилей цитадели. Прежде чем исчезнуть вдали, всадник оглянулся и поднял руку, приветствуя моего тюремщика. На лице надзирателя мелькнула усмешка, и он, подняв свою плеть, вернул приветствие. Как выяснилось, такие мужчины могли пошутить, только шутки их были им под стать.

Надзиратель выразительно посмотрел на меня, давая понять, что пора продолжать движение. Я подскочила и поспешила дальше вверх по карнизу.

Похоже, ко мне шутка не имела никакого отношения. Я случайно оказалась впутанной в отношения двух мужчин.

Одно было хорошо, после проделки того шутника мне было позволено идти медленнее. Подозреваю, мой тюремщик в тот момент просто планировал некую месть своему знакомому. Он даже довольно хихикнул, возможно, в ходе своих размышлений, найдя подходящее решение. Казалось, на какое-то время он почти забыл обо мне. Как бы то ни было, я была благодарна за такую отсрочку.

К сожалению, все хорошее быстро кончается, и вскоре я услышала его раздраженное ворчание, словно он напоминал самому себе о своей задаче, которая, насколько я понимала, имела отношение к доставке кейджеры. Снова за моей спиной выстрелила плеть, заставляя меня подниматься быстрее. Похоже, звук плети, подстегнул и его шестилапого спутника, опять начавшего прихватывать зубами мои пятки. Мне казалось, что я не смогу даже попытаться развить большую скорость! Хотелось кричать, протестовать, умолять о хотя бы небольшой снисходительности, но мне не давал этого сделать кляп.

Возможно, это и было назначением кляпа, подумала я, своеобразным проявлением доброты, лишавшим меня способности протестовать или умолять, а значит и не дававшим повода ударить плетью не по воздуху, а по мне, за то, что я посмела это сделать.

Что за нравы были у мужчин в этом месте? Была ли у меня хоть какая-нибудь надежда на снисхождение? Могли ли они быть настолько владельцами?

Конечно, любая невольница понимает, что удалить кляп без разрешения нельзя. Это будет слишком серьезным нарушением.

— Кейджера! — громко крикнул один из мужчин в камере, мимо которой мы как раз проходили, по-видимому, чтобы сообщить о моем приближении тем, кто сидел в камерах дальше по карнизу.

— Кейджера! — услышала его повторный восклицание уже позади себя, а затем этот крик, донесся спереди, снова и снова, переданный по цепочке и повторенный много раз.

Теперь все мужчины в камерах, мимо которых я проходила, стояли у решеток, провожая меня глазами. Однако, к моему облегчению, даже прижимаясь к прутьям, никто их них не высунул руки наружу и не попытался схватить меня. Подозреваю, что они опасались, что их могло оторвать животное, сопровождавшее надзирателя. Помнится, в загонах мы кейджеры, стоя на коленях или корточках, иногда просовывали руки между прутьев решеток наших конур, пытаясь дотронуться до охранника, и тем самым привлечь к себе его внимание. Признаться, для меня стало весьма тревожным и пугающим опытом, оказаться в обратной ситуации, когда уже я шла вдоль решеток и существовала вероятность того, что можно оказаться в пределах досягаемости внушающих страх и по-настоящему опасных обитателей камер. Не очень-то приятно было чувствовать себя чем-то вроде куска мяса, висящего перед оголодавшими мужчинами, до которого они лишь чуть-чуть не могут дотянуться!

— Дай ее нам! — крикнул один из пленников, но плеть хлопнула снова, и я прибавила шагу.

Наконец, камеры остались позади! Я продолжала подниматься вверх по карнизу, и теперь было совершенно ясно, что он ведет к цитадели.

Справа стена утеса, слева обрыв, а позади — зверь, приводивший меня в ужас, и властный мужчина с плетью в руке, которая то и дела подобно выстрелу разрывала воздух за моей спиной. Меня пасли как домашнее животное!

Подошвы моих ног горели. Я с трудом втягивала в себя воздух. Каждое движение отдавалось острой болью. Снова и снова я чувствовала зубы, хватающие меня за пятки.

Я даже не была из этого мира! Как они смеют так обращаться со мной? Какое они имеют право так поступать со мной! Меня похитили из моего мира! Я не просила, чтобы меня приносили сюда!

Но затем, я вспомнила, что теперь была кейджерой, и что со мной можно было сделать все что угодно.

Все-таки я упала. Отчаянно, собрав последние силы, я вскарабкалась на ноги.

— Быстрее, кейджера, — грозно рявкнул мужчина за моей спиной, сдерживая зарычавшего зверя.

И я снова вынуждена была торопливо переставлять ноги. Меня душили рыдания. Здесь не было никакого достоинства. Меня пасли, как животное! Меня, как свинью, гнали вверх по склону, и я даже не знала, куда и зачем!

Наконец, с трудом переводя дыхание и пытаясь удержать кляп во рту, я упала на колени перед каменной стеной, в которую уперся карниз. Дальше была только скала, поднимавшаяся вверх, возможно футов на сто, и переходящая в стены цитадели. Идти дальше я не могла. Просто некуда было идти, если только не назад по карнизу. Я бросила отчаянный взгляд назад, на надзирателя и его животное, смотревшее на меня с нескрываемой злобой. Неужели оно не понимает, что дальше дороги нет? Мужчина меж тем вытащил из своего кошелька, висевшего на поясе, свисток, и выдул из него ряд пронзительных звуков. Ответ на его сигнал прилетел сверху. Это очень напоминало обмен паролем и отзывом. Позже я узнала, что эти звуки, или их комбинации, означали буквы алфавита. Таким образом, сигналы, как пароль, так и отзыв, были не просто набором беспорядочных звуков, а словами или фразами. Эти фразы менялись ежедневно, а иногда и чаще.

Животному, слух которого, несомненно, был острее человеческого, эти звуки удовольствия явно не доставили. Зверь зло рыкнул и закрутился на месте.

Сверху послышался скребущий звук, и я увидела, как высоко вверху из стены выдвинулась деревянная платформа, в которой посередине имелось прямоугольное отверстие. Из этого отверстия появилась веревка, на конце которой было что-то закреплено. Покачиваясь на ветру, она начала быстро спускаться вниз, возможно, разматываемая с барабана лебедки. Вскоре веревка была уже в пределах досягаемости надзирателя. На конце было что-то наподобие стремени, а чуть выше — холщовый мешок. Мужчина махнул рукой, указывая, что я должна приблизиться к нему. Опасливо, не ожидая ничего хорошего, я подошла к нему. Надзиратель раскрыл мешок и, скатав края, разложил его на поверхности карниза. Дно, как оказалось, не было сплошным, а имело два отверстия. Следующим жестом он недвусмысленно дал мне понять, что я должна поставить ноги в эти отверстия. Стоило мне войти в мешок, как мужчина потянул материю вверх, пока она плотно не прижалась ко мне снизу. Затем он раскатал края, натянув мешок на меня, при этом мои руки оказались внутри. Когда надзиратель затянул рамень, закрепив его пряжкой, то я, хотя мои ноги торчали из отверстий, оказалась полностью беспомощной. Мой испуганный взгляд метался то на тюремщика, то на его шестилапого спутника, то вверх на платформу, видневшуюся далеко в вышине. Я пыталась дать понять, что хотела говорить. Но мужчина только поправил свернутую тунику в моем рту, засунув ее глубже. Намек на то, что говорить мне не позволено, был ясен без слов. Все что я могла, это только жалобно посмотреть на него поверх кляпа. Но он не обращал на мои умоляющие взгляды никакого внимания. Отступив от меня, надзиратель, занялся своим животным. Он отстегнул поводок от ошейника и прикрепил его к своему поясу. Затем мужчина вернулся ко мне, и дважды потянул за веревку, которая сразу, изрядно напугав меня, начала подниматься. Я дико замотала головой и захныкала. Конечно, я не смела выпустить кляп изо рта. Теперь мои руки были внутри мешка, так что никакого способа вернуть его на место, или даже поймать у меня не было. Я боялась даже думать о том, что могут сделать со мной за то, что я позволю ему упасть, или хотя бы попытаюсь вытолкнуть. К тому же, это была единственная моя одежда в этом месте, что делало ее для меня непередаваемо драгоценной, уже не говоря о том, что мне не хотелось быть наказанной. Кроме того, не стоит забывать, что те с кем я имела дело, не были земными мужчинами. Если бы я потеряла одежду, то трудно было сказать, когда мне предоставят другую, да и предоставят ли вообще.

Внезапно я почувствовала, что мои пальцы ног оторвались от камня. Рефлекторно дернув ногами, я попытался потянуться ими вниз, в надежде коснуться твердой поверхности, но все было тщетно. Нагруженная моим весом веревка теперь стала тугой. Я чувствовала, что поднимаюсь. Я увидела, что надзиратель, уже находившийся ниже меня, поставил левую ногу в стремя, и левой же рукой ухватился за веревку над своей головой, а затем начал подниматься в воздух. Мешок крепился к кольцу, вплетенному в веревку, посредством собственного карабина, так что даже если девушка во время подъема начала бы извиваться и дергаться, мешок останется надежно закрепленным на веревке. По крайней мере, я надеялась, что эти кольца выдержат. А еще мне хотелось надеяться, что веревка окажется достаточно прочной для нашего общего веса.

Посмотрев вниз, я увидела как животное, оставшееся внизу, еще некоторое время провожало нас взглядом, а затем развернулось и потрусило назад по карнизу, возможно, возвращаясь к своему логову, а может, чтобы патрулировать окрестности. Мешок немного покачивался на веревке. Возможно, если бы не масса мужчины, стабилизировавшая веревку, то раскачивание могло быть куда больше и пугающей. Со стремени, кстати, можно даже пользоваться мечом. И его не случайно присоединили к веревке ниже мешка, во-первых, это облегчало защиту груза, а во-вторых, чтобы стабилизировать мешок, а если потребуется, то и поддержать или успокоить. Впрочем, я и сама старалась успокоиться, и даже не шевелить ногами, не желая проверять на своем опыте прочность колец, которые держали мешок на месте. Фут за футом, немного покачиваясь, веревка шла вверх. Вскоре карниз остался многими ярдами ниже меня.

Я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Хотя я и не слышала ни треска рвущейся холстины, хруста прядей веревки или ремней, но чувство страха меня не покидало. Посмотрев вверх, вдоль веревки, я не заметила никаких признаков обрыва или расплетания прядей. Все говорило о том, что и кольца, и веревка, и ремни надежны и должны выдержать наш вес. Это придало мне уверенности, а вместе с уверенностью пришло любопытство. Я не была так высоко прежде, по крайней мере, без капюшона и в сознании. А посмотреть здесь было на что. Передо мной раскинулась величественная панорама. Вершины гор складывались в хребты, позади которых виднелись другие горы, дальше и выше тех, что были вблизи. Некоторые вершины были покрыты белыми, сверкающими на солнце снежными шапками. Я обхватила себя руками, и покрепче прикусила тунику зубами. Горный воздух бодрил, но все же был довольно холодным. А горы были прекрасны.

Через некоторое время я уже смогла расслышать скрип крутящегося барабана лебедки. Посмотрев вниз, насколько смогла, конечно, я заметила, что надзиратель, скорее всего, тоже любуется горами. Признаться, это поразило меня до глубины души, ведь я считала его грубым бесчувственным мужланом. Возможно, в некотором смысле мы оба чувствовали свою незначительность перед этими горами, и оба видели их удивительность и красоту.

Бросив взгляд вверх, я отметила, что до платформы осталось всего несколько футов, Правда, в квадратном отверстии, сквозь которое мне предстояло попасть наверх, я увидела не лебедку, как ожидала, а шкив, подвешенный к треноге, через который была переброшена веревка. Выше платформы стены цитадели уходили дальше, подпирая облака. Возможно, мы чувствовали себя маленькими и незначительными перед горами в их широком безмолвном великолепии, но здешние мужчины сделали себя частью этого. Они, подобно орлам, в этом первозданном великолепии построили здесь для себя логово, настоящее орлиное гнездо.

Наконец, меня втянули сквозь прямоугольное отверстие. Правда подъем на этом не остановился, и меня подняли еще футов на десять, остановив почти у самого шкива. На некоторое время меня оставили висеть там. Надзиратель перешел на платформу, едва только стремя поднялось на один уровень с ее поверхностью. Первым делом произошел обмен приветствиями между тюремщиком и мужчинами, стоявшими на платформе и одетыми в алые туники. Не было никаких сомнений, что эта одежда была чем-то вроде местной униформы или мундира. Я рискнула предположить, что это были стражники или солдаты. Лишь когда надзиратель закончил с рукопожатиями и приветствиями, послышался скрип лебедки и веревка поползла вниз. Когда мои ноги оказались достаточно близко к поверхности, тюремщик дотянулся до меня и, подхватив мешок, затащил на платформу. Устоять на ногах получилось с трудом, и не с первого раза. Веревку опустили еще на ярд или около того, обеспечив достаточную слабину. Затем мужчина отстегнул карабин мешка от кольца веревки. Едва меня полностью освободили от веревки, я поспешила опуститься на колени, как мне и подобало, поскольку я находилась в присутствии мужчин. Кроме того, мне казалось, что так я буду устойчивее и подальше от открытого в пропасть отверстия.

С платформы открывался прекрасный вид на горы. Надзиратель, кстати, также как и я, на некоторое время задержал свой взгляд на окружающем нас великолепии. Однако, остальные из тех, кто стоял на платформе, не уделяли им особого внимания. Несомненно, для них это был просто привычный вид. Я бросила взгляд на своего сопровождающего, а затем быстро опустила голову. И он, и я, оба мы любовались красотой гор, когда нас поднимали на веревке. Возможно, в тот короткий момент, когда мы висели между землей и небом, между мирами, в своего рода эстетической пустоте, искусственном вакууме, между нами на миг установилось некое равенство. Но вот мы прибыли на платформу, на ее твердые брусья и доски. Он твердо стоял на ногах, а я на коленях. Опять нас разделили вселенского масштаба различия. Я была кейджерой, а он был свободным мужчиной.

— Это что, одна их тех, кто была куплена? — осведомился один из солдат.

Судя по его интонации, можно было заключить, что эти мужчины редко покупали своих женщин.

— Да, — кивнул тюремщик.

— И для какой же цели? — поинтересовался солдат.

Я сразу нетерпеливо навострила ушки.

— Понятия не имею, — пожал плечам мой сопровождающий.

Интересно, задумалась я, могло ли статься, что он действительно этого не знал?

Другой солдат, присев около меня, намотав мои волосы на кулак, довольно резко запрокинул мою голову, давая возможность всем оценить черты моего лица. С нами можно обращаться подобным способом, точно так же, как в моем прежнем мире, можно было бы обращаться, скажем, с лошадью. Не стоит обвинять их в этом. Как не стоит уделять этому особого внимания. В этом мире, как я уже упоминала, мы, женщины, такие как я, фактически считаемся животными.

— Неплохо, — прокомментировал тот, который удерживал меня за волосы.

— Точно, — согласился с ним второй.

— Когда их покупаешь, — усмехнулся третий, — по крайней мере, видно то, что Ты получаешь.

— Полностью с тобой согласен, — поддержал его первый.

Кое-кто из мужчин засмеялся. Это было, насколько я понимаю, своего рода скабрезная шутка, но ведь здесь не было, ни одной свободной женщины, которых она могла бы оскорбить или шокировать. Мое присутствие не в счет. Я была кейджерой.

Понятно, что женщин обычно раздевают для детального исследования прежде чем купить. Мужчины предпочитают видеть то, что они получают, целиком и полностью. На Горе говорят: «Только дурак купит одетую женщину». Пожалуй, трудно спорить с этим утверждением.

Кстати, я сама уже через это прошла. Прежде чем меня приобрели, я прошла через пристальное исследование, при котором уделялось внимание каждой детали. Дело дошло даже до моего выступления перед потенциальными покупателями, бывшего почти хореографической постановкой, предназначенной для того, чтобы мои особенности, выражение лица, отношение, движения, очарование и прочие качества могли бы быть оценены по достоинству.

Есть теория, которая подразумевает, что слишком обнажающие одежды, в которых обычно держат кейджер в этом примитивном воинственном варварском мире, мире, в котором рабство закреплено законом, а красавицы расцениваются как одна из форм добычи, делают именно их, рабынь, желанными объектами захвата, пленения и воровства, что по-своему служит чем-то вроде защиты для свободных женщин в их тяжелых одеждах сокрытия и вуалях. Впрочем, несомненно и то, что существует несколько причин того, что кейджер одевают в такие приметные и откровенные одежды. Одна, чаще всего упоминаемая причина, состоит в том, что это дает видимое различие в столь глубоко расслоенном обществе между нашим нижайшим положением, отмеченным нашими тряпками или короткими туниками, и благородством свободных женщин, выраженным в сложности, богатстве и витиеватости их аксессуаров. Становится маловероятным, что нас могут перепутать с нашими свободными сестрами. Однако, я небезосновательно подозреваю, что самые существенные причины, имеют отношение к удовольствию мужчин, которым нравится одевать нас, если вообще одевать, в те наряды, которые обладают максимальными информативными, символическими и возбуждающими эффектами, действующими не только на них, но, и даже прежде всего на самих рабынь. Довольно трудно быть одетой определенным образом, и не постичь при этом со всей ясностью и обоснованностью, что Ты красива и желанна, и являешься собственностью. Это понимание, в свою очередь, увеличивают живость сексуальной реакции. В результате, одежда рабыни, в конечном итоге, воздействует не только на тех, кто видит ее, но и на ту, кто носит ее, на саму рабыню непосредственно. Что касается причины упомянутой первой, той, что касалась защиты свободных женщин, то я думаю, что в этом определенное рациональное зерно есть. Например, в ситуации связанной с вероятным преследованием или охотой на захватчика, когда отступление с места захвата должно быть произведено максимально быстро, одежды сокрытия, как их часто называют, могут несколько задержать охотника. Кто же захочет рискнуть своей жизнью за женщину только, чтобы позже вернувшись в лагерь, раздеть и обнаружить, что куда лучший экземпляр, можно было бы за несколько медяков купить у какого-нибудь захудалого странствующего торговца? Кому хочется выставить себя дураком? Нет, разумеется, ему может и повезти, и его аркан затянется на настоящем призе. Но даже в этом случае, разве это не будет просто удачным стечением обстоятельств, и не будет ли он сам, в некотором смысле, просто удачливым дураком? Само собой, профессиональные работорговцы в этом мире традиционно много внимания уделяют этим вопросам, выделяя немалые средства на сбор информации и шпионаж. Ходят слухи, что они иногда работают в тесной кооперации со свободными женщинами, которые владеют общественными ваннами, термами и тому подобными заведениями, посещаемыми свободными женщинами. Конечно, при захвате городов, или в тщательно спланированных набегах, на отдельные виллы или башни, совершенных отрядами из нескольких мужчин, много времени может уйти на сортировку пленниц на полевых девок, рабынь для кухни и прачечной, девок чайника-и-циновки, рабынь башни, рабынь для удовольствий и так далее. В захваченном городе женщину можно раздеть или просто приказать ей раздеться самой. Вот тогда можно спокойно решить, накинуть ли ее на шею свою веревку или, в некоторых случаях, связать ее, а затем вставить в прокол в носу кольцо, к которому может быть пристегнут поводок. Иногда у одного воина может быть несколько пленных женщин, торопливо семенящих следом за ним, на поводках, зажатых в его кулаке. Когда город взят дисциплинированной силой, то женщин зачастую просто связывают до полной беспомощности и оставляют некую метку, оставив в таком месте, где их легко может подобрать трофейная команда и вернуть оригинальному захватчику. Метки могут быть самыми разными. Иногда это могут быть имя или символ, написанный прямо на теле пленницы. Иногда к ней могут прикрепить некий символ, скажем, бирку, висящую на проволоке, пропущенной через прокол в мочке уха женщины.

Стоит отметить, что женщины моего мира, по большей части не прячут лицо под вуалью. Таким образом, мужчины с Гора, прибывающие на Землю, несомненно, с разными целями, одной из которых, как выяснилось, является приобретение женщин для этого мира, женщин, которым предстоит стать, такими как я, не сталкиваются с большими трудностями в оценке и выборе товара. Не сомневаюсь, что им даже доставляет удовольствие, сделать это совершенно открыто. Насколько все это удобно для них! Ведь товар, если можно так выразиться, представлен лицом.

Какая культура, часто спрашивала я себя, позволяет своим женщинам так откровенно выставлять себя напоказ, так нагло, так публично и удобно для осмотра мужчинами? И что это за женщины? Неужели у них, так надменно демонстрирующих себя, не возникает никаких подозрений относительно того, как они предстают перед мужчинами? Они что, хотят оскорбить мужчин? Или хотят поиздеваться и подразнить мужчин? А может в своей неудовлетворенности они хотят бросить мужчинам вызов? Или же на самом деле они, на неком тайном уровне, хотят, чтобы мужчины взяли их в свои руки и принудили делать то, что они, мужчины, хотят? Так не мечтают ли они на неком подсознательном уровне о железе и цепях?

Не без огорчения я теперь вспоминала, как нравилось мне в моем прежнем мире, дразнить парней. Однако теперь я уже принадлежала мужчинам.

Солдат выпустил мои волосы, и я поскорее опустила голова. Платформа, на которой я стояла на коленях, представляла собой квадрат со стороной около двадцати футов, а отверстие в центре — прямоугольник приблизительно четыре на пять футов. Она выдвигалась из стены цитадели. Возможно, эта платформа была достаточно большой, чтобы на нее могла сесть одна из тех огромных птиц, что я во множестве видела за последние дни. Насколько я смогла рассмотреть, тренога, сооружение из трех мощных брусьев и шкива, облегчавшего движение веревки, была разборной и могла быть легко, как установлена, так и демонтирована. Позади платформы, возвышались двойные ворота, створки которых в данный момент были открыты внутрь. Конструкция ворот была такова, то платформа, если тренога не была установлена, могла выдвигаться и убираться, независимо от положения створок ворот. В каждой из двух створок имела дверные проемы меньшего размера, через которые мог бы пройти только один человек. Похоже все эти меры позволяли несколько вариантов использования ворот. Самые очевидные, это когда ворота закрыты и платформа убрана, ворота закрыты — платформа выдвинута и ворота открытые, а платформа либо выдвинута, либо убрана. Не хотелось бы мне оказаться на этой платформе, в тот момент, когда ворота будут закрыты, а платформа начнет задвигаться. Внезапно, стоило мне только об этом подумать, платформа действительно начала пятиться в цитадель. Я заскулила, конечно, не смея подняться с колен. Посмотрев вверх, я увидела, как стена, тяжелая и угрожающая, сначала надвинулась на меня, а потом исчезла, сменившись каменным потолком, из продолговатой щели которого, торчали устрашающего вида шипы, большой решетки. Мне даже страшно было себе представить, что было бы с тем, кто оказался бы под теми шипами, когда решетка будет сброшена. Как только край платформы поравнялся с внутренним порогом ворот, раздался грохот, и движение прекратилось. Теперь мы находились внутри воротного коридора. Кстати, в этом положении установленная на платформе тренога не мешала закрыть ворота, так что разбирать ее особой нужды не было. Затем я увидела, как с грохотом и лязгом тяжелая решетка пошла вниз и остановилась, только когда шипы вошли в свои гнезда в каменном пороге. Оглянувшись, я рассмотрела и лебедку, стоявшую позади, внутри воротного коридора. Наконец, грохнули, закрывшись, створки ворот.

Стоя на коленях на платформе, а наблюдала, как задвигается пара массивных толстых засовов, медленно скользивших вдоль внутренних поверхностей ворот. Должно быть, они весили не одну сотню фунтов. Но вот они остановились, заняв свое место внутри устрашающих размеров железных скоб.

Теперь ворота были закрыты, и надежно заперты. Тяжелые ворота, высокие. Когда их закрывали, я успела рассмотреть, что толщиной они были не меньше фута. Внешние их поверхности были облицованы медными листами, судя по всему, чтобы защитить дерево от огня.

Как беспомощно чувствовала я себя, стоя на коленях на платформе, упакованная в мешок, с плотно прижатыми к торсу ремнем плечами рук. Еще один ремень, затянутый на моей шее, закреплял горловину мешка.

Тяжелые доски, которые покрывали платформу, были грубы. Мои колени и пальцы ног горели от множества впившихся в них заноз. Впрочем, подошвы ног горели ничуть не меньше, после прогулки по шершавой поверхности карниза. Тут и там на платформе виднелось множество глубоких полукруглых каверн, то ли следы ударов неким оружием, то ли когтей тех гигантских птиц.

Я не знала, где я оказалась! Я не просила, чтобы меня сюда приносили! Что я здесь делала? Это даже не был мой мир! Мне было страшно. Каким далеким теперь казался мне мой собственный мир и мое прошлое.

— Я сообщу им, что Ты здесь, — бросил один из солдат, покидая платформу.

А мы остались, похоже, чего-то или кого-то ожидая, и понимание этого ничуть не ослабляло моих дурных предчувствий.

Что я здесь делала? Почему мне не досталась такая же судьба как другим девушкам, рутинно обработанным и быстро проданным с аукциона некому лицу, предложившему самую высокую цену, чтобы заковать их в наручники и увести свою босоногую собственность, испуганную, но надеющуюся, к своему новому месту жительства? Как так вышло, что моя судьба столь отличается от их?

Мы ждали на выдвинутой платформе. Не знаю, сколько мы прождали, но мне казалось, что время тянется невыразимо медленно.

Мои руки находились внутри мешка, где уже стало довольно жарко, но кожа моих обнаженных ног ощущала прохладный горный воздух. Легкий сквозняк, словно играя моими волосами, перекинул их на лицо. Я немного тряхнула головой, постаравшись откинуть волосы от глаз. Руками-то я воспользоваться не могла.

— Спокойно, маленькая вуло, — бросил один из мужчин, при этом он сам зачесал мои волосы за спину, убрав их с моего лица своей большой рукой.

Я посмотрела на него с благодарностью, и сразу опустила голову. Господа часто бывают добры к нам, поскольку мы настолько беспомощны, и в конце концов, принадлежим им. Но при этом, они всегда — господа.

Я была благодарна за его незначительное проявление доброты. Прикосновение, улыбка, леденец, печенье, так много значат для нас. Мы — кейджеры.

В моем прежнем мире мне не хватало идентичности. Возможно, не только мне, но всем нам. На Земле роли и маски помогали обойтись без идентичности, убежать от реальности. Конечно, нам всем говорили, что мы были реальными, но стоило нам поинтересоваться относительно того, что было той реальностью, как мы получали уклончивые ответы. Полагаю, что мы, и сами знали это, ведь когда мы пытались коснуться той воображаемой реальности, наши руки проходили сквозь нее, как сквозь пустоту. Оказывается, ее там не существовало. И если мы были ее частью, то тогда не существовало и нас. Но мы-то знали, что были настоящими, чем-то иным, чем-то вне масок и ролей. Не все горят желанием исчезнуть под маской или даже прятаться за ней. Казалось, что мы все чего-то ждали. Предполагалось, что мы, молодые ждали. А реальность была за углом. Существование и правду следовало отложить еще на один день, каждый день на следующий день. Таким образом, мы ждали, и отвлекали себя слащавой ложью. Но где был конец всего этого? Так может, были реальны те, кто старше нас? А не могло ли случиться так, что старшие тоже ждали? Не смущались ли и он признать это? И были ли наши родители реальны? Раскрыли ли они за свои более долгие жизни те тайны, которые они отказывались нам показать? Наверное, это ужасно, заглянуть за маску и ничего там не увидеть. Маски тоже могут быть жадными. Сколько криков было заглушено масками? А сколько тех, кто уже не кричит, не сознавая того, что уже сам стал маской, и что теперь не является ничем кроме маски?

Мы ждали возвращения ушедшего солдата.

Почему получилось так, что я оказалась здесь? Не было ли то, что я оказалась здесь безумием? Но ведь я здесь. И здесь у меня есть реальность. Здесь у меня есть идентичность. Здесь нет никаких проблем с идентичностью. Мне больше не нужно ждать в неком продуваемом всеми ветрами месте, на неком одиноком мосту или углу оживленной улицы, надеясь встретить себя. Это рандеву уже состоялось. Здесь, наконец-то, я была чем-то реальным. Здесь у меня была идентичность, и это была идентичность столь же реальная как у собаки или свиньи. Я была кейджерой.

Услышав шаги, а подняла взгляд, но тут же его опустила.

— Веди ее, — приказал солдат, остановившийся дюжине футов от нас, обращаясь к моему тюремщику.

Я даже ахнуть не успела, как очутилась на ногах. Надзиратель, стоявший позади меня, ухватившись за карабин, прикрепленный к мешку, легко вздернул меня на ноги. Меня сразу повело в сторону. Я испугалась, что сейчас упаду. Мои руки были прижаты к телу, и у меня не было никаких шансов как-то остановить или смягчить падение. Но тунику я изо рта не выпустила. К этому моменту она уже была насквозь мокрой и в ней должны были остаться отпечатки моих зубов.

Мой сопровождающий пристегнул карабин легкого поводка к маленькому кольцу, имевшемуся на ремне мешка, под моим подбородком. Это событие заставило мои мысли нестись вскачь, порождая самые мрачные предчувствия. Он не брали меня на поводок, там, снаружи, на карнизе. Была ли нужда в этом сейчас? Конечно, нет!

Что же это за место? Что меня здесь ждет? Этот поводок, конечно, был пристегнут не для показа, только не здесь и не сейчас. Я отлично поняла, что его цель — управление девушкой, контроль девушки! Или возможно инструктаж девушки! Я уже знала, сколь многое может понять женщина, оказавшись на поводке. Но почему я должна была быть взята на поводок? Внезапно мне стало очень страшно. Внезапно осознала, что попала еще в большую зависимость от них.

Меня взяли на поводок!

Неужели они думают, что я новообращенная девушка? Хотя, возможно, здесь, в этом месте, я действительно была новичком! Здесь я была неосведомленной рабыней, пока не осознающей свою новую среду обитания и характер здешних мужчин. А может они опасаются, что я могу попытаться убежать или по какой-то причине броситься наутек? Возможно, ожидается какая-то ситуация, в которой я, охваченная паникой, могла бы, не в силах контролировать себя, попытаться сбежать? Впрочем, теперь, даже если бы я захотела и посмела это сделать, то у меня ничего не получится. Я была на поводке.

Или то, что я оказалась на поводке, должно было научить меня чему-то? Разве я еще недостаточно изучила, что значит быть рабыней? Очевидно, они проследят, чтобы я поскорее это поняла.

А может меня не взяли на поводок на карнизе, потому что там могла быть не так страшно, не так пугающе, и не так опасно, как здесь? Куда же меня привезли? Что здесь собираются со мной сделать?

Солдат повернулся и зашагал прочь. Надсмотрщик последовал за ним, и мне ничего не оставалось, кроме как поспешить за тянущим меня поводком.

Если бы мужчина решил, что я должна идти впереди, то, скорее всего, он использовал бы для крепления поводка карабин на задней стороне мешка.

Для поводков мужчины этого мира зачастую используют довольно длинную веревку, шнур или цепочку, а для удобства держат их в руке смотанные петлями. Длинный поводок может служить для связывания невольницы. Кстати, в большинстве своем женщины, если им предстоит идти на поводке, предпочитают следовать за господином, а не идти перед ним. Дело с том, что, шагая впереди, рабыня рискует, если она, скажем, делает это недостаточно красиво, почувствовать свободный конец поводка, использованный в качестве плети. Это — второе преимущество длинного поводка, благодаря которому, владелец, если пожелает, может наказать свою нерадивую собственность. В общем, я, как и большинство, предпочитала следовать за мужчиной.

Опять приходилось спешить. Солдат и надсмотрщик, сжимавший в руке поводок, двигались быстро. Обычно ожидается, что мы будем следовать на соответствующем расстоянии, но далеко не всегда бывает легко выдерживать такой интервал, по самым разным причинам, таким как толпа на улице или скорость держателя поводка. Пару раза меня дергали вперед так, что я чуть не упала. Поводок часто натягивался втугую. Меня вели по узким проходам. Иногда они были перекрыты решетками с запрещающими знаками и, чтобы пройти требовался пароль. Дважды по пути нам попались женщины, такие же, как и я, но в ошейниках, немедленно опускавшиеся на колени в позу почтения, когда мужчины проходили мимо них. Обе были в коротких туниках, с разрезами по бокам до самой талии. Вообще за все время нашего движения по этим проходам или улицам мы встретили не так уж много людей, и среди них одного ребенка. Кстати, в другое время я должна была бы встать на колени и перед ними, поскольку они были свободными людьми. Судя по их безразличным взглядам, бросаемым на меня, мм приходилось видеть много женщин, ведомых так же как я. Поводок снова туго натянулся, дернув меня вперед так, что я чуть не потеряла равновесие. Пришлось поспешить.

Не думала, что держать оборону в таких проходах было бы трудно.

Вскоре мы добрались до большой, массивной двери, почти ворот, которую перед нами открыли только после обмена паролями через небольшое окошко, открывшееся внутрь. За дверью находилась комната с высоким сводчатым потолком, очевидно помещение охраны. Внутри дежурили несколько мужчин в алых туниках, у стен стояли столы и скамьи, а с потолка свисали цепи. Выглядело так, что здесь нам необходимо было получить некие бумаги. Один из мужчин, подойдя ко мне, прикрепил тот карабин, что имелся на мешке сзади, к кольцу на одной из висевших цепей. Сопровождавший меня тюремщик, смотал поводок вокруг моей шее, довольно туго, подоткнув под витки свободный конец, чтобы не разматывались, и направился к одному из столов, сопровождаемый солдатом. Как только они оставили меня, двое мужчин посредством цепи, к которой я была теперь прикреплена, начали фут за футом поднимать меня вверх, пока я не оказалась ярдах в пятнадцати над полом, и где-то в трети пути от потолка. На этом подъем закончился и они закрепили цепь. Вот так, вися и покачиваясь, мне предстояло ожидать, пока мой сопровождающий закончит все формальности у одного из столов. Сверху я видела, как он извлек некие бумаги из своего кошеля и передал их офицеру. Я заключила, что, скорее всего, это были мои бумаги.

Надо признать, что я чувствовала себя ужасно беспомощной, подвешенная таким образом, между полом и потолком. Никакой опоры, и никакой возможности убежать. К тому же, находясь на такой высоте, даже если бы у меня не был заткнут рот, было бы не реально с кем-либо общаться. Приходилось ждать в полном одиночестве. Ждать к удовольствию других.

Надзиратель и солдат, пришедший с ним, все еще стояли перед одним из столов.

Вначале я задергалась, но заметив, что один из солдат смотрит вверх, испугалась и замерла. У меня уже было некоторое представление, еще со времени моего нахождения в загонах, относительно того, как эти сильные мужчины относятся к борьбе, или даже ее попытке, с моей стороны, как впрочем, и со стороны любой кейджеры. Я постаралась успокоиться и не шевелиться, конечно, насколько это было возможно.

Наверху было жарко. Я еще сильнее прикусила кляп, отчаянно боясь выронить его. Витки поводка, обмотанные вокруг моей шеи, доставляли неудобство.

Услышав скрип двери, я посмотрела вниз и увидела, как в помещение, стараясь держаться незаметно, как это и подобало таким, как она, вошла женщина с кувшином, одетая в короткую тунику. Она бросила взгляд вверх, но сразу опустила глаза, явно потеряв ко мне интерес. Похоже, что в этом месте ей приходилось видеть множество женщин, возможно даже свободных женщин, подвешенных таким образом, с помощью мешка и цепи. Готовые цепи позволяли предположить, что здесь это было обычным зрелищем. Как нетрудно догадаться, такое устройство было весьма эффективно. С другой стороны я предположила бы, что оно разработано, прежде всего, для свободных женщинам, пленниц или новообращенных кейджер, которые еще не до конца поняли значение их ошейников. Признаться, я не думала, что данное устройство было необходимо для такой, как я. Конечно, я не так много времени провела в рабстве, и меня еще можно считать новой кейджерой, но, то обучение, что я прошла в загонах, было весьма эффективно. Пусть я и недолго пробыла в этом мире, но что такое дисциплина я уже знала отлично.

Кейджера, вошедшая с кувшином, была в ошейнике, конечно. Я смогла рассмотреть его даже с такой высоты. Плоский, узкий, порядку полудюйма шириной, плотно прилегающий, в общем, самый обычный ошейник. Женщина была блондинкой. Я отметила это с некоторым презрением и, чего уж там, немного с ревностью. Возможно, это было что-то вроде комплекса доставшегося мне в наследство от моего прежнего мира. Дело в том, что в этом мире, мужчины, как оказалось, предпочитают скорее брюнеток. Считается, хотя я и не знаю насколько это правда, что они намного легче и быстрее возбуждаются, и оттого оказываются беспомощнее и любвеобильнее на мехах. Однако, что и говорить, светлые волосы, по-настоящему светлые волосы, довольны редки в этом мире, за исключением некоторых регионом, впрочем, как и в моем прежнем мире. Результатом этой редкости, как нетрудно догадаться, становится некоторое увеличение их ценности на рынке, за исключением северных областей, где такой цвет волос весьма распространен. Волосы кейджер, выставленных на продажу, кстати, никогда не окрашивают, или, если так получилось, что они уже окрашены, то это ясно дается понять покупателям. Просто если гореанин полагает, что его обманули, то он, насколько я понимаю, может доставить немало неприятностей. Что же касается страсти, то я полагаю, что блондинки, по крайней мере, если ими должным образом управлять и держать под соответствующей дисциплиной, также отзывчивы и любвеобильны. Они просто обязаны быть таковыми. Фригидность не разрешена кейджерам. Мы же не свободные женщины. Если это кого-то интересует, то я могла бы упомянуть, что в загонах насмотрелась на блондинок, ползавших на животах и, со слезами на глазах, умолявших охранников о прикосновении, ничуть не хуже брюнеток или рыжих. Думаю, что на самом деле все зависит не от цвета волос, а от каждой отдельно взятой женщины. Мимоходом можно упомянуть, что на многих невольничьих рынках, самыми дорогими женщинами являются те, чьи волосы имеют темно-рыжий оттенок. Этот цвет чрезвычайно ценят у кейджер. Так что продавец, не привязанный к какому-либо конкретному месту, если захочет обмануть покупателей и поднять цену невольницы, скорее, окрасит ее волосы в темно-рыжий цвет, а не в белый.

Судя по тому, что я видела со своего положения, офицер, сидевший за тем столом, за которым решались проблемы с моими бумагами, пребывал в некоторой растерянности, которую мой сопровождающий никак не мог рассеять.

К своему раздражению, я отметила, что тот мужчина, который до того проявлял интерес ко мне, теперь не сводил глаз с блондинки. Но я-то была привлекательнее, чем она! Женщина перелила немного жидкости из кувшина в один из сосудов на столе. И я была уверена, что эта плутовка отлично знала о том, что он ее рассматривает! Внезапно он шагнул и встал совсем вплотную к ней. Женщина подняла голову и, посмотрев в его глаза, развернулась и поспешно направилась к боковому проему, занавешенному расшитой бисером портьерой. Солдат не мешкая, последовал за ней.

Я непроизвольно заерзала в мешке. Этот мужчина был красавчиком. Не то что уродливый, отталкивающий и грубый гигант-надзиратель. Было бы приятно оказаться в его руках! Возможно, мне стоило бы немного побольше подвигаться перед ним, словно неосторожно.

У меня даже вырвался негромкий стон. Нет, не такой, каким дают понять, что я пытаюсь привлечь к себе внимание. На самом деле, я, конечно, не пыталась привлекать к себе внимания! Я только что издала тихий звук, который на самом деле ничего не означал.

А когда я краем глаза заметила, что один из мужчин внизу посмотрел вверх, я немного подвигала ногами, то сведя их вместе, то слегка разведя, шевеля пальцами ног, и немного сгибая колени. У меня соблазнительные ноги, в этом я была уверена. Я не думала эта демонстрация, даже притом, что совершенно случайная, останется незамеченной такими мужчинами. А я всегда могла бы притвориться, что они меня неправильно поняли. Разумеется, такая защита кейджеры вряд ли окажется для нее эффективной. Действительно, станут ли такие мужчины выяснять, правильно они меня поняли или нет?

— Как ее зовут? — полюбопытствовал мужчина, стоявший подо мной, и у меня даже душа в пятки ушла.

— Никак ее не зовут, — недовольно буркнул надзиратель.

Признаться, рада я была необыкновенно. Он проявил ко мне интерес. А имя действительно важно. Ведь по нему можно будет отследить девушку. Кроме того, оно полезно, если требуется вызвать ее, послать кому-нибудь и так далее. Однако, на данный момент, как я только что узнала, у меня не было имени. И возможно, это даже хорошо, подумалось мне. Эти мужчины, или, по крайней мере, некоторые из них, являлись владельцами чудовищных животных. А значит, и я в этом нисколько не сомневалась, они будут превосходными и суровыми владельцами и для других видов животных, например, соблазнительных маленьких животных, таких как я. Как удачно это для меня! Ведь будь у меня имя, ему было бы несложно потребовать меня к себе. Получается, что у меня меньше поводов для страха, что меня вызовут на меха таких зверей! Но как же мне хотелось иметь имя, хотя я и понимала, что это будет всего лишь рабская кличка, которая к тому же предоставит меня удобству и удовольствию рабовладельцев. Как еще я могла бы быть вызвана? А еще его можно было бы написать на черепке, брошенном в урну для жеребьевки. А ведь я уже много дней провела без мужской ласки! Кто-то должен смилостивиться над бедной кейджерой!

Я предположила, что у меня будет земное имя, раз уж я была землянкой. Эти имена расцениваются здесь не иначе как рабские клички. Иногда их даже дают гореанским девушкам в качестве наказания. Конечно же, я даже не думала возражать. Я только надеялась, что это будет симпатичное имя. И конечно, такое, которое сразу скажет гореанскому владельцу: «рабыня».

Между тем, все дела за столом, очевидно, были улажены, и мы получили разрешение продолжать движение. Наконец-то, меня поставили на пол. Наконец-то я снова почувствовала под ногами твердую поверхность! И я снова очутилась среди мужчин. Какой маленькой я казалась себе рядом с ними. Внезапно меня охватил страх. Я больше не была защищена высотой. Впрочем, защита и безопасность этого высокого убежища были весьма призрачны, поскольку полностью оставались на усмотрение других. Мужчины могли предоставить мне их, а могли и забрать, немедленно, стоит им только захотеть.

Поводок был размотан с моего горла и снова крепко зажат в руке моего сопровождающего. Только после этого меня отстегнули от цепи.

Мой тюремщик и солдат, его сопровождавший, и принялись чем-то совещаться, но я особо не вслушивалась. Дело в том, что я заметила, как один из солдат, красавец мужчина, тот самый который смотрел на меня и спросил мое имя, не сводит с меня оценивающих глаз. Я отвела взгляд и вскинула голову. Пусть знает!

Какое мне до него дело! Но он только хлопнул себя по бедру, по-видимому, найдя это забавным. Он что, думает, что я еще не изучила свой ошейник?

Внезапно я испугалась. А что если он однажды заставит меня дорого заплатить за это выражение лица и за этот жест?

Однако в этот момент мой тюремщик, продолжил путь, следуя за солдатом.

Поводок натянулся, и мне ничего не оставалось кроме как поспешить за ними. А сзади раздался веселый мужской смех. Честно говоря, в тот момент я больше всего боялась, что они могли запомнить меня.

Мы прошли через двери. Правда, это снова больше напоминало тяжелые ворота, чем обычные двери.

Я следовала за мужчиной на поводке, по длинному, слабо освещенному проходу, который в нескольких местах был перегорожен, в данный момент незапертыми воротами, некоторые из которых представляли железные решетки, а другие были действительно воротами из дерева, укрепленного металлом. Последние были снабжены узкими прорезями на высоте примерно восемь — десять футов от пола. Позднее я узнала, что это были бойницы, используемые для стрельбы из арбалета. С внутренней стороны створок ворот имелись платформы, на которых должны были стоять стрелки. В то время я не заметила, но были еще и другие бойницы. Они располагались в стенах наверху, и из них можно было обстреливать пространство перед воротами, если противники добьются сомнительного успеха и доберутся да них. Подозреваю, что в том проходе, а возможно, и вообще во всех этих укреплениях в целом, не было такого места, которое не могло бы быть поражено стрелами и болтами как минимум с двух направлений. Кроме того, через такие отверстия можно было поливать врагов различными агрессивными жидкостями, вроде смолы, кислоты или кипящего масла.

Миновав очередные ворота, мы внезапно оказались в темноте. В абсолютной темноте. Несколько минут мы пробирались через многочисленные больше похожие лабиринты проходы. Иногда нам приходилось останавливаться перед теми или иными воротами, в которые нас впускали только после обмена паролями и отзывами. Думаю, что там были и боковые ответвления, поскольку иногда я ощущала движение воздуха. Если не знать схемы этого лабиринта, то, как мне кажется, можно многие дни потерянно и беспомощно бродить здесь. Один раз я чуть не закричала от ужаса, но кляп, в который я вцепилась еще отчаяннее, задавил мой вопль, пропустив наружу только тихое мычание. Я почувствовала, как моего бедра коснулся густой сальный мех большого любопытного животного, вероятно такого же, с которым я познакомилась незадолго до того на карнизе. Я понятия не имею, сколько их было в том проходе, но много. И хотя я не могла ничего видеть, но запах их я ощущала часто. Животные вели себя тихо. Лишь однажды я услышала стук когтей одного из них по камню. Ни разу не сверкнул отблеск света в их глаз, потому что в тех проходах не было ни искры света, который можно было бы отразить. Тем не менее, солдат и надзиратель продолжали уверенно двигаться вперед. Не знаю, помнили ли они эти проходы наизусть, или шли на ощупь, ориентируясь по знакам на стенах или на мостовой. Лично меня направлял поводок. Если бы я не шла вслед за натяжением, то меня нужно было вести неким другим способом. Обычно, на небольшое расстояние рабыню ведут, взяв за волосы, согнув в талии и держа ее голову у бедра. Само собой, мы предпочитаем поводок.

Возможно, подумала я, причина, по которой меня взяли на поводок, как раз в том и состояла, что они не хотели, чтобы я потерялась в этой темноте или не поранилась, столкнувшись со стеной, или не бросилась в панике бежать, поняв, что коридор кишит животными, задачей которых, несомненно, было не пропустить любого, кому вход сюда был запрещен. Такие соображения показались мне вполне вероятными и разумными.

Эти мои догадки, несомненно, были верны, но, как я узнала позже, лишь отчасти. У поводка имелись и дополнительные цели, которые стали мне ясны позже.

Несколько раз я запиналась, теряла равновесие, и приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы восстановить его, не грохнувшись на камни. Это не так-то легко было сделать, учитывая, что я не могла использовать руки, плотно прижатые к телу внутри мешка. Оказавшись в таком приспособлении, не только чувствуешь себя совершенно беспомощно, но и становишься очень чувствительной к беспомощности. Чувствуешь себя очень уязвимой. Остается только покорно следовать за поводком. Дважды мне все-таки не удалось устоять на ногах, и я упала, больно ударившись в темноте о камни мостовой. Но поводок тянул меня за собой, и у меня не оставалось иного выбора, кроме как неловко вставать снова спешить за мужчинами.

Мои ноги устали. Подошвы стоп саднило еще со времени ходьбы по карнизу. Странная это получилась, долгая, утомительная и таинственная прогулка. Но рано или поздно, должны же мы были, наконец, добраться до ее конца! В темноте я часто ощущала, что мы поднимались, но трудно было сказать, как высоко мы могли забраться.

Наконец, пройдя через очередную дверь, мы оказались в освещенном проходе, и хотя освещен он был тускло, только двумя факелами, по одному в каждом конце, но даже этот свет резал мне глаза и заставлял отчаянно щуриться. Впрочем, не только мне, поскольку мужчины остановились, выждав некоторое время, чтобы дать глазам приспособиться.

Но когда мои глаза, наконец, привыкли к свету, я отпрянула назад, до предела выбрав слабину поводка. Дело в том, что мы стояли всего в нескольких футах от глубокой впадины, простиравшейся на всю ширину коридора, и приблизительно на пять — семь ярдов в длину, заканчиваясь лишь на несколько футов не доходя до следующей двери, на том конце прохода. Перейти на ту сторону впадины можно было только по узкой выдвигающейся металлической балке, толщиной не меньше двух дюймов, лежавшей параллельно стенам коридора.

Я отрицательно замотала головой. Дико, жалобно, умоляюще. Даже если бы я не была упакована в мешок, мне ни за что не пройти по этой ужасающе узкой балке, зная, что под ногами пропасть. В лучшем случае, при условии, что мои руки были бы свободны, и под угрозой плети, я, возможно, осмелилась бы попытаться медленно переползти по ней на животе, отчаянно цепляясь за нее всем, чем только можно, и трясясь от ужаса. Меня начало потряхивать. У меня уже не было уверенности, что смогу долго оставаться на ногах, настолько они ослабли, и настолько объята страхом я была.

Распахнутыми от ужаса глазами, я уставилась на солдата и надзирателя, и жалобно заскулила. Вдруг мои ноги подкосились, и я осела на мостовую. Стоять я больше была не в силах. Нечего было даже думать о том, чтобы попытаться встать. Все на что меня хватило, это вскарабкаться на колени и прижаться головой к камням. Я ни слова не могла вымолвить, поскольку рефлекторно вцепилась зубами в кляп. Но мои действия, несомненно, были более чем красноречивыми. Я даже стоять не могла!

Подозреваю, что мой сопровождающий ожидал от меня чего-то подобного. В конце концов, я была не первой кейджерой, которую он привел в это место. В любом случае он не выразил мне как-либо свое недовольство, не приказал мне подняться на ноги и не стегнул меня концом поводка. Возможно, он ничего другого от меня и не ожидал. А разве гореанская девушка повела бы себя как-то по-другому? Я так не думаю.

Впрочем, реакция все-таки последовала. Хриплый смех мужчины, который многое прояснил. Так это, получается, была шутка? Ну конечно! До меня внезапно дошло, что он и не ожидал, что я смогу перебраться на ту сторону преграды. Возможно, конечно, некоторые женщины могли бы справиться с этим, и даже в такой упаковке, но я точно не была одной из них.

Солдат, на моих глазах, стремительно перебежал по балке на ту сторону. Надо признать, что я была поражена тем, с какой легкостью он это сделал. Но тут мое удивление снова сменилось страданием, поскольку надзиратель шагнул ко мне, наклонился и, подхватив меня, совершенно беспомощную, перебросил через плечо. Мне оставалось только еще сильнее сжать зубами кляп, чтобы не закричать от страха и не уронить его вниз, в глубину провала. Мужчина нес меня головой назад, как и положено носить таких женщин, как я. Мы беспомощны в этом положении, не видя, куда нас несут. Когда он ступил на балку, у меня перехватило дыхание. Дышать я смогла начать, только когда мы достигли другого края. К моему облегчению, мы там оказались очень быстро. Тюремщик преодолевал этот узкий мостик, так же стремительно, как это сделал до него солдат. Едва очутившись над ямой, я разглядела блики мерцающего света факелов, отразившегося от торчащих на дне, приблизительно в сорока футах ниже, многочисленных клинков. Возможно, эта балка была достаточно широкой и крепкой для тех, кто приучен к этому, но она казалась мне ужасно узкой, особенно если учесть глубину под ней, уже не говоря об острых клинках. Конечно, я знала, что мужчины в цирке ходили и по еще более узким и менее устойчивым поверхностям. Но ведь пол под теми поверхностями не был утыкан ножами. Одного вида этих клинков мне хватило, чтобы зажмуриться, и не открывать глаз, пока мы не достигли противоположного конца коридора. Мост со звоном дрожал и вибрировал, под ногами надзирателя.

— Жди здесь, — приказал солдат.

Тюремщик поставил меня на колени около стены и поднял цепь, лежавшую рядом, присоединенную к кольцу в стене. Карабин на мешке защелкнулся на звене цепи, и я оказалась прикована к стене.

Солдат ушел, а мы остались ждать.

— Ну что, понравился тебе наш маленький мостик? — поинтересовался надзиратель.

Я отрицательно покачала головой.

— Поверь, в этом месте есть и куда худшие вещи, — предупредил меня он и, поймав мой испуганный взгляд, уточнил: — Ты ведь собираешься быть хорошей маленькой кейджерой, не так ли?

Конечно, я принялась кивать головой.

— Интересно все-таки, почему тебя купили, — задумчиво проговорил мужчина, глядя на меня сверху вниз.

Я растерянно посмотрела на него. Этого я и сама не знала.

— Нет, Ты, конечно, смазливая, — признал надзиратель.

Я быстро опустила голову. Следует быть осторожной, когда слышишь такое признание от такого мужчины. В конце концов, пряжки мешка были в пределах его досягаемости, а никак не моей.

— Мы сейчас находимся около одной из высоких террас, — сообщил он.

То-то мне показалось, что я почувствовала свежий воздух, сквозивший из-под двери.

— Ты ведь не так долго была кейджерой, не так ли? — осведомился мужчина и, дождавшись моего отрицательного жеста головой, спросил: — Надеюсь, Ты знакома с сигналами кляпа?

Я промычала один раз. Если женщине заткнули рот, то одно мычание или поскуливание означает «Да», а два «Нет».

— Уже лучше, — усмехнулся надзиратель.

Оставалось надеяться, что он не ударит меня за мою недогадливость.

— Ты хочешь их использовать, не правда ли? — поинтересовался он.

я проскулила один раз. Конечно! Конечно!

— Хорошо, — кивнул он. — Ты долго пробыла кейджерой?

Я проскулила дважды.

— Значит, тебе еще многому предстоит учиться, — заметил мужчина.

Однократное мычание с моей стороны, было признанием его правоты.

— Внутри, — сказал он мне, — Ты окажешься в присутствии офицера. Понимаешь?

Я промычала один раз, хотя в действительности до конца не понимала смысла того, что он говорил. Единственное, что, как мне показалось, я поняла, что где-то внутри, возможно, по другую сторону этой двери, находится человек, занимающий некую значимую должность в этом месте, и перед которым мне вскоре предстояло появляться. Как нетрудно догадаться, для меня это было весьма пугающей информацией.

— Ты хочешь жить, не так ли? — полюбопытствовал мой тюремщик.

На этот раз в моем однократном мычании не прозвучало ни капли неуверенности. Оно было искренним и пылким. Слезы брызнули из моих глаз.

— Ну вот и хорошо, — усмехнулся он.

Ожидание затягивалось.

— Значит, Ты не знаешь, зачем тебя купили? — уточнил он.

Я проскулила дважды, и умоляющими глазами посмотрела на него.

— Вот и я не знаю, — развел руками толстяк. — Возможно, просто потому, что Ты привлекательная.

Я испуганно опустила взгляд.

— Да, Ты привлекательная, можешь не сомневаться, — заверил меня он.

Я тихонько проскулила, скорее от страха, чем в ответ на его слова.

Я едва могла двигаться в мешке, посредством которого я была прикреплена к стене. Мужчина смотрел на меня с высоты своего роста. Я была полностью в его власти. Но он не расстегнул мешок. Интересно, не могла ли я быть в некотором роде особенной. В загонах, конечно, никто не считал меня чем-то особенным, кроме, разве что того, что обо мне говорили, что я представляю «особый интерес» для сильных мужчин, или, как они грубо шутили, называя меня «соблазнительницей», «тастой» или «сладостью».

Я с жутью посматривала на дверь. Меня мучил вопрос, что же находилось там, за ней.

Вдруг из-за двери, предположительно, с нескольких ярдов позади ней, донесся удар гонга. Я затравленно посмотрела на надзирателя.

— Спокойно, — бросил он мне, — нас позовут через несколько енов.

Потом мужчина отстегнул карабин поводка от кольца на ремне под моим подбородком, но не убрал, как я было подумала. Он приподнял мой подбородок, опоясал мою шею и защелкнул карабин прямо на ремне. Таким образом, поводок превратился во что-то вроде кожаного ошейника, плотно прилегавшего к моей шее. Наверное, между петлей и моим горлом оставалось не больше половины дюйма. Тюремщик резко расширил петлю, так, что карабин ударился по кольцу, вплетенному в поводок и служившему своеобразным ограничителем. Теперь у меня появилось что-то около дюйма слабины в пределах петли. Само собой, у меня не было шанса стянуть с себя такую привязь.

— А теперь, внимание, — сказал мужчина, и несильно дернул за поводок.

Я уставилась на него в ужасе. Расширяться петля могла до ограничителя, оставляя около дюйма свободного пространства между моим горлом и кожей, зато при затягивании никакого иного ограничения кроме моей собственной шеи предусмотрено не было. В том виде, в каком в данный момент использовался поводок, он представлял собой ошейник-удавку. Это совершенно отличалось от прежней конструкции, когда карабин был пристегнут к ремню мешка.

— Ну и как, нравится тебе ошейник-удавка? — язвительно поинтересовался надзиратель и, дождавшись моего двойного стона, пояснил: — Их обычно используют для опасных рабов-мужчин, иногда для новообращенных девушек, бывает для высокомерных свободных женщин, чтобы они поскорее растеряли свое высокомерие, а иногда для неосведомленных или глупых девок. Порой подобным устройством пользуются женщины, для того, чтобы контролировать других женщин, поскольку их сил бывает недостаточно.

Я растерянно посмотрела на него. Признаться, такой ошейник пугал меня.

— Как по-твоему, это необходимо для такой как Ты? — поинтересовался он моим мнением.

Конечно, я промычала дважды.

— Нет, — кивнул толстяк. — Вот и я так думаю. Но мне показалось, что для тебя будет полезно, почувствовать это и понять, что здесь к тебе такое может быть применено.

Я вздрогнула. Вообще-то, мне уже приходилось встречаться с ошейниками-удавками, поскольку они иногда использовались во время моей дрессировки в загонах. Честно говоря, они приводили меня в ужас. Вкратце я еще вернусь к этому вопросу в следующий раз.

— Хорошо, — улыбнулся мужчина, — вижу, что Ты умная кейджера, и что с пониманием у тебя все в порядке. Только не стоит этого так бояться, или, по крайней мере, не надо бояться больше, чем это необходимо. А теперь я немного изменю это.

Надзиратель пристегнул карабин к кольцу.

— Вот так, — сказал он, снова дергая за поводок.

На этот раз петля не сжалась на моем горле. Теперь она было приспособлена так, чтобы быть нормальным ошейником. Я даже посмотрела на него с благодарностью. Конечно, я по-прежнему не могла стянуть это с себя.

— Так лучше, не правда ли? — осведомился тюремщик.

Я с облегчением похныкала один раз.

— Похоже, Ты теперь уже не боишься поводка, не так ли? — спросил он.

Двойное мычание.

— Напрасно, — протянул мужчина, и я озадаченно уставилась на него, не понимая, что может быть страшного в обычном поводке.

Но надзиратель не обратил внимания на мои взгляды, занявшись другим делом. Вначале, он отстегнул карабин мешка от цепи.

Я больше не была прикреплена к стене. Затем я почувствовала, что он расстегнул пряжку на мешке. Я заскулила, прося его поговорить со мной.

— Подозреваю, что тебя беспокоит гонг, — предположил толстяк.

Одиночным мычанием я подтвердила его догадку.

— Это был только первый сигнал, — отмахнулся он, так ничего толком и не объяснив.

Едва мешок, освобожденный от креплений, свалился с моего торса, мужчина сразу поставил меня на четвереньки. Мое тело, привыкшее к теплу, внезапно покрылось гусиной кожей от озноба. А всего-то несколько мгновений назад я, изнывавшая от жары внутри мешка и от давления ремня на мои руки прижатые вплотную к телу, мечтала поскорее избавиться от этой «одежды». Теперь мое блестящее от пота тело, страдало от холода, стоявшего в коридоре. Тюремщик, потянул за поводок, заставил меня проползти немного вперед, ровно настолько, чтобы мои ноги освободились от мешка. Сам мешок надзиратель подобрал, аккуратно свернул и отложил в сторону. Закончив с мешком, он поднял поводок и смотал его петлями, выбрав слабину.

Мы снова замерли в ожидании. Только теперь я была полностью голой и стояла справа от него на четвереньках. Туника все также оставалась у меня между зубов.

Заметив, с какой опаской я посматриваю на закрытую дверь, толстяк усмехнулся и сказал:

— Помни, что Ты хотела жить.

Я проскулила один раз, в знак согласия. Он смерил меня взглядом. Так мужчины, такие как он, часто смотрят на таких женщин, как я.

— Маленькая смазливая самка слина, — улыбнулся надзиратель.

Хотя я уже успела познакомиться со слином, с тем самым зверем, который патрулировал карниз, но в тот момент, я еще не знала, что это был именно слин, да и слова этого до сих пор не слышала.

Кстати, на Горе обитает множество разновидностей слинов, приспособленных к разнообразной среде обитания. Самым крупным из них, насколько мне известно, является лесной слин. Также есть песчаные, снежные, и даже несколько видов водных, а точнее морских слинов. Они очень разнятся по окрасу, повадкам и размеру. Но есть несколько пород, которые отличаются довольно маленькими размерами, пушистой шерстью и изяществом. Таких животных иногда держат в качестве домашних любимцев, наподобие земных кошек.

Впрочем, даже не зная, кто такой слин, нетрудно было догадаться, что под выражением «Маленькая смазливая самка слина» следует понимать некое домашнее животное. Я стояла на четвереньках, в каком виде, очевидно, мне предстояло пройти через дверь, ведомой на поводке. Разве можно было еще яснее дать мне понять, что я была животным?

Тогда я еще не знала о том, что некоторые рабовладельцы имеют обыкновение, обычно налагая это в качестве наказания, запрещать своим невольницам вертикальное положение и использования человеческой речи. Они должны передвигаться на четвереньках или на животах, общаться только знаками, поскуливанием и стонами, и так далее, оставаться голыми, за исключением ошейников, не пользоваться руки во время еды, в общем, вести себя как четвероногое животное. Само собой используют их тем же способом. Для подобного рода наказаний у гореан есть разные названия, самое распространенное: «наказание самки тарска». Тарски — это похожие на свиней животные. Самцы клыкастые и могут вырастать до весьма солидных размеров. Дикие тарски — животные территориальные и славятся злобным характером. Немало охотников потеряли свои жизни, охотясь на них. Самки размером меньше и клыков у них нет. Доминирующий самец держит их в своей стае, или, если можно так выразиться, в гареме.

— Ты понимаешь что такое поводок? — поинтересовался мужчина.

Я промычала один раз.

— Интересно, — хмыкнул он, а затем, внезапно, без предупреждения, резко дернул поводок вверх.

Кожаный шнур врезался в шею под моим подбородком и вздернул меня на колени. Я только и успела бросить на него дикий взгляд, пока толстяк на мгновение жестко задержал меня на месте. Затем мужчина, с легкостью и непринужденностью, рывками поводка, начал бросать меня из стороны в сторону. Я то оказывалась ничком на каменном полу, то врезалась в стены, то замирала перед самым краем провала. Наконец, он бросил меня спиной на твердый камень и поставил свою, обутую в сандалию ногу мне на живот. Я в ужасе смотрела на возвышавшегося надо мной мужчину. Не успела я прийти в себя, как последовал новый рывок поводка, на этот раз сопровождаемый несильным пинком его ног, перекативший меня сначала на один бок, потом на другой, а в конце бросивший на живот. О, какими твердыми были камни! Я дрожала всем телом, ничком лежа перед ним. Я была в полной его власти. Как оказывается легко мной можно управлять при помощи поводка, даже притом, что мои руки свободны! Меня пробил холодный пот. Не знаю, как мне удалось не выпустить изо рта, зажатую там тунику. На моей спине стояла его нога, удерживая меня в подчинении, прижимая животом к камню. Вдруг поводок снова натянулся, заставив меня выгнуть спину назад и запрокинуть голову. Кожа снова вдавилась в шею под моим подбородком. Опытный господин, управляя женщиной с помощью поводка, всегда избегает оказывать давление на горло. Это может быть чрезвычайно опасно! Давление ошейника любого вида, всегда должно быть направлено на шею высоко под подбородком, либо сзади, либо на боковую поверхность шеи. Мне оставалось только радоваться тому, что надзиратель отрегулировал поводок так, чтобы он больше не был ошейником-удавкой, иначе, я, скорее всего, уже была бы мертва. Конечно, большинство ошейников, как и тот, что в данный момент был на мне, с учетом внесенного изменения, удавками не являются. Такие ошейники, как нетрудно догадаться, могут быть чрезвычайно опасными. В действительности, большинство рабовладельцев избегают использовать их. Они предпочитают выдрессировать своих девушек до такого совершенства, что у них не возникает необходимости в таком устройстве, и конечно, сами девушки идут на многое в усердии и совершенстве своего служения, чтобы избежать применения к ним такого устройства. Но вообще-то имеется масса других устройств таких же, или даже более эффективных используемых при обучении девушки, например такие простые вещи как наручники и стрекало. Впрочем, даже если используется ошейник-удавка, рабыня знает, что в целом у нее нет особых причин для страха, при условии, что она не проявляет ни малейшей капли упорства или непослушания. В противном случае, ей, конечно, есть чего бояться и без петли на шее.

Затем надзиратель свободным концом поводка, сначала связал мне руки за спиной, а потом скрестил мои лодыжки и, до боли подтянув их вверх, привязал к запястьям. Я попыталась дернуться, но оказалась совершенно беспомощной. Все что мне оставалось, это покорно лежать перед ним на животе, выгнувшись дугой, потому что мои запястья были связаны с лодыжками.

Насколько же я была напугана, управляема и контролируема!

— Теперь Ты понимаешь, что значит поводок немного лучше, не так ли? — спросил надзиратель.

Я жалобно проскулила один раз. Теперь-то я знала, что никогда прежде не понимала, что значит поводок и какова его власть надо мной. И это притом, что мужчина отрегулировал его всего лишь как обычный поводок. Я даже представить себе боялась, что было бы со мной, если бы он оставил его в манере ошейника-удавки!

Вот так, я получила дополнительные знания. Подозреваю, что он решил, что я в них нуждалась. Конечно, толстяк был прав, ведь эти знания делали меня лучшей кейджерой, чем я была до того.

Другим устройством, которое может использоваться для обучения, показа, контроля и так далее, является рабская сбруя, к которой также может быть присоединен поводок, но при этом он не касается горла. Кроме того, такая сбруя, хорошо подогнанная по фигуре рабыни, может выглядеть на ней чрезвычайно привлекательно. Обычно на такой сбруе имеется два кольца, одно спереди и одно сзади, для присоединения поводка.

Наконец, тюремщик развязывал мне руки и ноги и жестом показал, что я должна снова встать на четвереньки, и как только я это сделала, мужчина выбрал слабину поводка, и повернул меня головой к двери.

Мне предстояло войти в эту дверь на четвереньках и ведомой на поводке. Я была рабыней, по сути, животным, соответственно меня и собирались представить тому, кто находился по ту сторону двери, как животное. Разве что поводок теперь был обычным. Для меня не требовался ошейник-удавка.

— Скоро, маленькая таста, — усмехнулся надзиратель. — Уже скоро.

Мы ждали. Мои колени и ладони рук, болели от долгого стояния на шершавом камне. После короткого инструктажа об использовании поводка на моем теле появилось немало синяков и ссадин, которые теперь тоже давали о себе знать, отдаваясь тупой болью.

Мне в очередной раз продемонстрировали, кем я была, позволив еще яснее почувствовать это на своей коже. Теперь я стала большей кейджерой, чем была этим утром.

Думаю, это было своеобразным проявлением доброты со стороны надзирателя. Он просто хотел, чтобы я выжила.

Вдруг из-за двери, заставив меня вздрогнуть от неожиданности, донесся удар гонга. Дверь открылась.

— Вперед маленькая таста, — скомандовал мужчина, натягивая поводок, и я поползла к дверному проему.