Свидетельница Гора

Глава 18

Я ликовала. Мое сердце колотилось в груди, словно птица пойманная в клетку.

— Рейдеры возвращаются! — слышала я радостные крики со всех сторон. — Рейдеры возвращаются!

— Вставайте на колени здесь, под кольцом, — велела я. — Быстрее!

— Ты видишь его где-нибудь? — спросила меня свободная женщина, которая носила ошейник с надписью «Тута», вполне подходящей ей рабской кличкой.

— Нисколько не сомневаюсь, что он, как и в прошлый раз, ошивается где-то поблизости, — проворчала я. — Сейчас, то самое время, в которое мы здесь обычно появляемся. Ну все, мы погуляли, теперь пора к кольцу.

Бросив взгляд вверх, я разглядела вдали вереницу тарнов, приближавшихся к городу. Это было пугающее зрелище, но одновременно и необыкновенно красивое. Довольно трудно было их сосчитать, но мне показалось, что их было не меньше сотни. Они должны были зайти на посадку в район между утесом и складами. Многочисленная толпа горожан торопилась пересечь террасу, стремясь поскорее миновать мост, и достичь посадочной площадки. Для местных жителей возвращение воинов из набега являлось чем-то вроде общенационального праздника где-нибудь на Земле. А вот моя подопечная свободная женщина, поднимаясь на носочки и напряженно обшаривая толпу глазами, смотрела совсем в другую сторону.

— Команда должна быть повторена? — начиная раздражаться, спросила я.

— Ну пожалуйста, Дженис, — привычно заканючила она, не переставая крутить головой. — Ну еще немного!

— Кажется, нам пора возвращаться в подземелья, — сердито бросила я, пуская в ход свой последний козырь.

Девушка быстро опустилась на колени спиной к стене. Ее запястья как обычно были за ее спиной, закованные в рабские наручники. Правда сегодня на ней была простая коричневая рабская туника, короткая и надеваемая через голову, с глубоким декольте спереди и без рукавов. Благодаря такому покрою туники у свободного мужчины остается небольшое пространство для фантазии относительно скрытых под тканью восхитительных форм рабыни. Еще и подол был разрезан с обеих сторон. Это не только демонстрировало бедра невольницы, но и облегчало ей широко расставлять ноги, стоя на коленях.

Поскольку это она была под моим присмотром, то я решила, что будет только правильно, если сама я буду одета несколько скромнее своей подопечной, так что я подобрала себе тунику не с таким глубоким вырезом и более длинным подолом, но хозяин подземелий, в этот день и слышать ничего не пожелал о какой-то там скромности. Он схватил свою плеть и швырнул ее через комнату. Мне ничего не оставалось, как метнуться за ней на четвереньках и, принеся назад в зубах, поднять голову, передавая плеть прямо в его руку.

— Ты просишь быть одетой? — поинтересовался Тарск.

— Да, Господин, — ответила я, стоя перед ним на четвереньках.

— Кто просит быть одетой? — переспросил он.

— Дженис просит быть одетой, — сказала я.

— И как же одетой просит быть Дженис? — осведомился надзиратель, освобождая из зажима ремни плети.

— Дженис просит быть одетой так, как того пожелает Господин, — поспешила заверить его я, как кролик на удава уставившись на покачивающиеся передо мной ремни.

И тогда он бросил на пол точно такую же тунику, как я подобрала для Леди Констанции. Склонив голову к его ногам и поцеловав их, я с благодарностью сказала:

— Спасибо, Господин!

Мне ничего не оставалось, кроме как натянуть на себя полученный предмет одежды, так что, теперь и я, и свободная женщина были в одинаковых туниках, несмотря на то, что это я была той, чья рука держала поводок. Вероятно, идя рядом по улицам, мы смотрелись как «подобранная пара», по крайней мере, некоторые зеваки нас за таковую пару и принимали. Рабыни, кстати, даже в этом мире, где они были чем-то само собой разумеющимся, склонны привлекать к себе мужское внимание. Найдется очень немного мужчин, которые откажут себе в удовольствии поглазеть на хорошенькую кейджеру. Это, помимо всего прочего, еще одна причина того, что нам важно следить за своей осанкой, жестами, прической и так далее. Даже незнакомец может сделать нам замечание, а то и ударить нас, если сочтет, что мы недостаточно хорошо выглядим. В некотором смысле, как мне кажется, мы — часть городского ландшафта, один из аспектов его внешнего облика, часть его достопримечательностей, вроде цветущих деревьев на улицах или экзотических птиц в парках. Возможно, жителям Земли трудно будет понять такую постановку вопроса, и им придется приложить определенные усилия для этого.

Смогут ли они в конечном итоге, если не понять, то просто принять к сведению, что, согласно местным законам и понятиям, рабыня — это прекрасное животное? Нежное, уязвимое, изящное, полное потребностей, но животное, которое может думать, чувствовать, говорить, питаться и любить! Лишь осознав это, легко понять, как ее присутствие могло бы украсить городской пейзаж, виллу или скамью в парке.

Почему полный энергии, здоровый мужчина должен отказывать себе в том, чтобы полюбоваться на нас? Вот правда, почему зрелый мужчина должен возражать против того, чтобы владеть одной или несколькими из нас?

И предположите, что нас не так редко можно встретить в городе. Ну так думайте о нас, как о цветущих деревьях или декоративных птицах!

Разумеется, в некотором роде, мы не только придаем городу определенный колорит, но и украшаем его.

Кстати, одно из удовольствий мужчин, приходящих из окрестных деревень в том и состоит, чтобы посмотреть на городских рабынь, и для этой цели они будут прогуливаться по проспектам, и слоняться без дела по площадям, рынкам и базарам. Ведь совершенно очевидно, что мы, городские красотки, сильно отличаемся от тех рабынь, к которым они привыкли, крепким, ширококостным женщинам, чаще всего также крестьянского происхождения, того вида, который является самыми полезными в поле. И конечно немного найдется мужчин, которые посетив незнакомый город, по делу или просто так, не захотят сравнить девушек этого города с теми, что ходят по улицам его собственного. Иногда, когда в город прибывают важные посетители, например делегации для переговоров по делам торговли или военного союза, на улицах может оказаться множество рабынь идущих якобы по делам, посланных по бессмысленным поручениям в то или иное место, лишь затем, чтобы гости могли на них посмотреть. Они — часть облика города, и демонстрируются как свидетельство его богатства и изобилия, с целью произвести благоприятное впечатление. Точно так же, как город гордится пышностью, разнообразием и красотой свей архитектуры, своими просторными площадями и широкими проспектами, многочисленными парками и садами, точно так же, если не больше, он гордится многочисленностью и красотой своих рабынь. В действительности, иногда города даже соревнуются в таких вопросах, стремясь вызвать у конкурента восхищение, если не зависть. Есть мнение, и оно имеет право на существование, что именно такое хвастовство было причиной множества набегов совершенных воинами одного города на другой, с целью захвата рабынь. Правда, следует отметить, что нет никакой особой потребности в том, чтобы держать количество и красоту своих рабынь в тайне, ведь у каждого из множества разбросанных по этой планете городов, главным образом маленьких, но и крупные не являются исключением, обычно имеется то или иное количество союзников и врагов. Кроме того в этих городах не ощущается особого недостатка в женщинах, которые в этом мире, причем даже свободные, расцениваются как законный и завидный трофей. Например, любой тарнсмэн, особенно если он не занят на службе, не участвует в патрулировании или военной кампании, сочтет за развлечение слетать и украсть женщину из другого города, того который находится в состоянии войны или хотя бы в натянутых отношениях с его собственным. И эта женщина может быть как рабыней, так и свободной. Чаще всего, конечно, это будет рабыня. Во-первых, поскольку ее красота заметна издалека, делая ее желаемым объектом для сети или веревки, а во-вторых, что немаловажно, потому что свободных женщин заполучить труднее, в силу того, что их более тщательно защищают и охраняют. По возвращении в свой город, воин поступает со своей пленницей как пожелает, может избавиться нее сразу, но часто держит при себе какое-то время, пока, скажем, он не утомится ей, и затем может продать, или подарить. Раз уж я коснулась этой темы, то вкратце можно упомянуть о том, что выглядит одним из вариантов этого обычая.

Допустим, шпионы, находящиеся в неком городе пользуясь слухами и молвой, узнают какие из свободных женщин этого города, предположительно, являются самыми красивыми. Однако в таких делах как похищение, да еще, если в деле заинтересованы работорговцы, нельзя основываться на одних лишь слухах. Необходимо увидеть объект своими глазами, и оценить, стоят ли эти женщины, предположительно, красивые и свободные, и не исключено, что благородного происхождения и значительного положения в обществе, того, чтобы расценить их приз в своей игре. Но вот все решилось, они признаны — «завидными трофеями». Тарнсмэны тянут жребий, и победитель получает право захватить особую женщину. Если ему повезло, он заполучил, что называется: «удачу в свои цепи», он возвращается с ней и демонстрирует ее раздетой к «благородному собранию». А дальше уже его товарищи решают, достойна ли она быть рабыней в их городе. На самом ли деле ли она настолько желанна и достаточно красива, чтобы носить ошейник в их городе? Ведь нельзя же позволить, чтобы она портила имидж их родного города. Вообще, у меня сложилось мнение, что мужчины враждующих городов уверены, что женщины их противников принадлежат им, в некотором смысле уже рассматривая их как рабынь, вопрос стоит только в обеспечении их законными ошейниками. Короче, «благородное собрание», рассматривая, если можно так выразиться «дело трофея», может вынести этому «трофею» как благоприятный вердикт, так и неблагоприятный. Давайте предположим, что они приняли вердикт неблагоприятный. В этом случае женщину могут одеть в грубый предмет одежды, обычно просто мешок из-под сулов или са-тарны, с прорезанными отверстиями для головы и рук, и связав руки за спиной, отвергнутую, с презрением возвращают назад, выбросив где-нибудь поблизости от ее города. Иногда так могут поступить даже с самой потрясающей красавицей, что должно дать понять врагу, что-то вроде: «Даже самая красивая из Ваших женщин не достойна ошейника в таком городе как наш». На саму женщину, конечно, такое отношение зачастую имеет весьма интересный эффект. Довольно обычно, что впоследствии у такой женщины появится склонность в одиночку гулять по высоким мостам и глухим улицам, подобрав кромки своих одежд выше лодыжек, словно опасаясь их испачкать, и приведя свою вуаль в несколько расстроенное состояние, как будто она только что попала под порыв ветра. Про таких говорят, что она ищет свой ошейник, стремясь заверить себя в своей красоте, желанности, своей годности быть чьей-то собственностью, она хочет доказать себе самой, что у нее действительно есть хоть какая-то ценность, как она, в конце концов, до настоящего времени думала. А что если она ошибалась? А вдруг ее высокомерная уверенность была не больше, чем тщеславием маленькой тарскоматки? Кроме того, теперь, после ее опыта, ее похищения, ее подчинения мужскому доминированию, у нее уже появилось кое-какое подозрение относительно того, на что это может быть похоже, быть рабыней. Теперь она сама, на неком подсознательном уровне, жаждет принадлежать мужчине. Теперь она, хотя, возможно, она сама не в состоянии полностью осознать этого, хочет найти своего владельца, потребность беспомощно принадлежать, служить и любить которого гложет ее изнутри. Конечно, рабыни сильно отличаются друг от друга, существует множество градаций в пределах от фаворитки убара, часто остроумной, грамотной, талантливой, высокообразованной, блестящей женщины, но при этом остающейся простой невольницей у его ног, до самой простой девки чайника-и-циновки, от которой, понятно, точно так же ожидается, что она будет в беспомощном экстазе извиваться и дергаться на мехах или одеялах.

Попутно можно было бы упомянуть, что, сразу с момента порабощения женщина рассматривается полностью как рабыня, кем она собственно теперь и является. Например, предположим, что несколько женщин того или иного города, скажем: «A», теперь рабыни в данном городе, скажем: «Б». А теперь допустим, что случился набег на город «Б» воинов города «А», или даже война, и город «Б» пал, и эти женщины попали в руки солдат родного города. Так вот им нечего рассчитывать на освобождение. Они останутся в прежнем статусе, то есть — рабынями, теми, кто они есть с момента порабощения. В конце концов, разве они не сами позволили себя захватить? А раз так, вот пусть они и остаются в неволе! Это — то, что они есть, и чем им надлежит быть! И, кроме того, учитывая общее недовольство ими, и связанные с их похищением затруднения, их, с наибольшей вероятностью, будут считать самыми низкими из рабынь, соответственно и относиться к ним будут с большой суровостью и нетерпимостью. Какая ошибка была допущена когда-то, что им разрешали быть свободными! Обычно такие рабыни отчаянно стремятся быть проданными куда-нибудь подальше от их бывшего города, и с благодарностью служить в менее враждебном, менее жестоком, менее злобном обществе, где их будут рассматривать как простых рабынь, а не позор своего города. Аналогично, если человек захватил женщину и, вывезя ее из города, поработил, то он вполне безопасно может возвратиться в город с нею, теперь она его рабыня, вопросы о происхождении которой задавать неуместно.

Теперь можно вернуться к нашей захваченной свободной женщине представленной на суд «благородного собрания», и предположить, что имеет место более обычная ситуация, и она объявлена приемлемой, или хотя бы минимально таковой, что ясно дает ей понять, чтобы ей предстоит носить ошейник в городе ее похитителя. Тарнсмэн и его товарищи, те, кому не повезло вытянуть свою удачу на жеребьевке, и сыграть в охотничью игру, теперь пируют вместе со своими офицерами, возможно даже за одним столом с убаром или правителем города. Это — большая честь. Похищенная женщина, точнее уже рабыня, конечно, прислуживает на этом пиру. Ей, как новообращенной невольнице, как можно предположить, пока не позволена одежда. Единственное что на ней надето, это ее ошейник. В разгар банкета гости, прямо между столами, то и дело проверяют ее в деле, после чего до поры до времени возвращают к исполнению своих обязанностей на пиру, но можно вообразить себе ту разницу, которая появляется в ее действиях теперь, когда она начинает постигать то, что она должна делать и как на нее теперь смотрят. От нее также ожидается, что позже она будет танцевать. Она колеблется? Выстрел плети, и она уже танцует. Закончила танец? Возвращайся к обслуживанию гостей, точно так же, как если бы она была одной из танцовщиц, не больше и не меньше. И снова, в том как она прислуживает, появляются отличия, ведь теперь она была вынуждена танцевать, как нагая рабыня, впрочем, почему как, повинуясь плети, перед сильными властными мужчинами. Украдкой она касается своего ошейника. Она не может, снять его. У нее уже есть некоторое понимание того, что это означает.

А после праздника удачливый тарнсмэн уводит ее домой в кандалах. Она занимает свое место у его рабского кольца. Цепь заперта на ней. Она смотрит на него. Она — его. Она служит.

Некоторые свободные женщины сами ищут ошейника, придя к пониманию того, что только в нем они могут найти свое завершение и счастье, и, как бы это не показалось парадоксально и странно, наконец, найти свою самую настоящую свободу.

Иногда, оказавшись в чужом городе, свободная женщина может ускользнуть от своих телохранителей и направиться в окрестности какой-либо пага-таверны, место, даже поблизости от которого, свободную женщину редко, если вообще когда-либо можно встретить. Она ищет мужчину, возможно даже того, кого она приметила заранее, или даже следовала за ним, и чувствует непреодолимое желание встать перед ним на колени, и покоряясь этому желанию встает на колени у его приземистого стола, приспускает вуаль и распахивает свои одежды. А мужчина рассматривает ее. Признает ли он ее приемлемой, интересна ли она ему? Не против ли он обладать ею? На ее глаза наворачиваются слезы. Ее глаза умоляют. Она предлагает ему самый ценный подарок, который у нее есть, саму себя. Но примет ли он ее подарок? Он понимает руку, подзывая владельца таверны, и выкрикивает: «Ошейник!». Вот он принесен и закрыт на шее просительницы. Мужчина ведет ее к одному из альковов, порой это делают, взяв за волосы и согнув в поясе, чтобы у нее сразу появилось некоторое понимание того, как изменилась теперь ее жизнь. И вот уже, спустя всего несколько мгновений после закрытия ошейника, к ее радости в алькове таверны, начинается обучение.

Свободная женщина стояла на коленях, выпрямив спину и отчаянно вытягивая шею.

— С колен я почти ничего не могу увидеть, — пожаловалась Леди Констанция.

— Но Вы же сейчас, все равно, что рабыня, — напомнила я. — Никого не должно заботить, можете Вы что-нибудь увидеть или нет.

Надо заметить, что это был первый раз, когда моя подопечная свободная женщина, выйдя на прогулку, была столь скромно одета. Обычно мне удавалось потешить свое тщеславие, и вывести ее на поводке, рабски одетой, в чем-нибудь гораздо более откровенном, чем была одета я сама. Скажу честно, мне нравилось так с ней поступать, все же она была свободной женщиной, а я всего лишь рабыней. Как ни странно, но вместо того, чтобы беспокоиться и протестовать, она всегда только приветствовала это. Со стороны могло показаться, что чем более бесстыдную и менее скрывающую одежду, я ей подбирала, тем больше она ей нравилась. Я не могла ее понять. Впрочем, надо помнить, что говоря про нее «скромно одета» я, конечно, подразумеваю — относительно скромно. На Земле та одежда, в которой мы показались на улице, такая короткая, с таким глубоким декольте и высокими разрезами по бокам, без какого-либо нижнего белья, что было заметно сразу, скорее всего была бы расценена как постыдная, особенно в оживленных, общественных местах. Кстати, даже в некоторых гореанских городах, ее могли бы счесть таковой. Но только не здесь. Мужчины этого города, безотносительно того, что это был за город, даже если бы они расценили наши туники как «вызывающие», конечно, не имели бы ничего против такого «вызова». И вообще, для этого города, наши туники скорее показались бы слишком приличными. В действительности, многие мужчины этого города, как я успела заметить, любили выставлять своих рабынь напоказ с особенно экзотичной наглостью, зачастую просто в пояске на животе и рабской полосе. Понятно, что девушка не осмелится возражать, поскольку она — рабыня. Она знает, что Господин все равно поступит с ней так, как он того хочет. Более того, мне уже не раз случалось повстречать на улице совершенно нагих рабынь, семенивших за своими хозяевами на поводке. Однако это скорее исключение из правил, и обычно делается в качестве наказания. Но иногда, после захвата вражеского города, его женщинам, теперь уже порабощенным, отказывают в одежде на срок до шести месяцев, так что к концу этого времени, они безумно благодарны даже за самую короткую тунику, брошенную им. Предположительно, скромность для нас непозволительная роскошь, тем не менее, мы крайне чувствительны к таким вещам. Фактически, одним из самых эффективных, среди множества других, средств контроля над нами, которые наши рабовладельцы имеют в своем распоряжении, является наша одежда, ее характер, и, само собой, ее наличие или отсутствие. В некоторых городах, насколько я знаю, власти берут на себя такие функции. Например, в некоторых городах приняты правила относительно того, что рабские туники могут быть не длиннее установленной длины. Этот порядок, по-видимому, мотивирован не только желанием прочертить ясную границу между свободной женщиной и рабыней, но для того чтобы отвлечь внимание странствующих тарнсмэнов, работорговцев, похитителей девушек и просто насильников от великолепной свободной женщины, направляя его на бессмысленных рабынь, очарование которых выставлено на всеобщее обозрение.

Безотносительно этого, имеет место неоспоримый факт, что рабынь похищают куда чаще, чем свободных женщин.

Конечно, я отлично знаю об этом сейчас, а в то время до четкого понимания этого мне было еще далеко. Хотя, конечно, я была вкратце проинструктирована об исключении к этому правилу, тем не менее, в то время, я еще не понимала, что это было исключение.

Однако я полагаю, что это было именно то исключение, которое, как говорится, подтверждает правило. В любом случае, в отличие от правила, его выбивающийся за рамки нормальности характер привлекал больше внимания к самому правилу, которое оно нарушало. Или должен был сделать, для тех, кто понимал, о чем речь.

Но как раз я-то знала так мало об этом мире! Когда я действительно поняла это, то стала понимать куда более полно, чем на тот момент, характер мужчин этого города — их умения, свирепость и гордость, их чувство собственного достоинства. Вообще мужчины Гора, наши владельцы, склонны относиться к вопросам чести крайне серьезно.

Мне еще предстояло изучить это на собственном опыте, позже.

Абсолютное большинство рабынь, кстати, предпочтет принадлежать человеку чести. В конце концов, все мы хотим гордиться своим господином. Кроме того, рядом с таким мужчиной оказываешься в большей безопасности. Человек чести, конечно, и, возможно, частично из-за его чувства собственного достоинства, держит нас в бескомпромиссной и безукоризненной неволе. Но именно этого мы хотим, что поделать, ведь мы — рабыни.

Вообще предпочтительность рабынь, как цели набегов и рейдов, как мне кажется, имеет не столько отношение к постановлениям о длине туник, сколько к другим причинам, более практического толка, таким как относительная труднодоступность свободных женщин. Однако мне бы хотелось думать, что все дело, прежде всего, в том, что мы намного привлекательнее свободных женщин. Ведь если свободные женщины действительно красивы, тогда почему они до сих пор не в ошейниках?

Безусловно, большинство рабынь прежде были свободными женщинами. Мне следовало не забывать об этом. Живя на Земле я сама, будучи рабыней по своей природе, по закону оставалась свободной. Конечно, это мгновенно изменилось, стоило мне только оказаться на этой планете. Однако я действительно должна признать, что моя подопечная, свободная женщина, Леди Констанция из Беснита, была чрезвычайно красивой женщиной. Она стала бы роскошным украшением любой цепи. И она была свободна, конечно. Но я повторюсь, сети и веревки охотников, чаще всего затягиваются на полуобнаженных, дрожащих от страха телах кейджер, и мне хотелось бы думать, что причина этого проста, и состоит в том, что по статистике, мы намного более желанный и выгодный трофей. О, я готова предположить, что мужчина может получить некоторое удовольствие, разворачивая свободную женщину, как подарок, если такое сравнение имеет право на существование, предвкушая, ожидая, надеясь на приятный сюрприз! А что, если нет? Тогда, что? Возможно, он сможет выручить за нее несколько монет, продав в прачечную, или, как вариант, можно было бы продать ее женщине в качестве рабыни-служанки. Но даже они обычно предпочитают, чтобы им прислуживали симпатичные рабыни.

Кстати, раз уж мы затронули рабынь свободных женщин, то будет разумно сказать пара слов и об этом аспекте гореанского рабства.

В том, что свободная женщина при выборе для себя служанки предпочитает хорошенькую рабыню, прежде всего, дело вкуса, ведь красивая девушка украшает дом, точно так же, как это делает изящная мебель, изысканная отделка и так далее. Но я думаю, что немаловажную роль может играть то, что свободные женщины наслаждаются возможностью владеть и помыкать теми, кто красивее их самих. Учитывая вечную войну свободных женщин с рабынями, горе той из невольниц, которой выпадет жребий стать служанкой свободной женщины! На этой несчастной свободная женщина может срывать зло в любой момент, потворствуя своему тщеславию, высокомерию и мелочности. Она может совершенно безнаказанно изливать на рабыню всю свою враждебность, ненависть, расстройство, обрушивая это во всем изобилии и богатстве своей фантазии на представительницу ее же собственного пола, вся вина которой состоит лишь в том, что свободная женщина столь обижена и ревнует к ее привлекательности для мужчин и к тому огромному интересу, который те проявляют к ее рабыне. Рабыня-служанка свободной женщины может быть беспощадно порота плетью, только за то, что она бросила взгляд на мужчину. Кое-кто утверждает, что свободная женщина, приобретая соблазнительную для мужчин рабыню, тем самым принимает меры против собственного похищения. Если тарнсмэн, скажем, с арканом в руке, ворвется в ее покои, то он может предпочесть забрать яркую рабыню, а не ее дурнушку хозяйку. Можно не сомневаться, что если он предпочтет рабыню, то он может быть уверен, что она сама нетерпеливо помчится к его наручникам, наслаждаясь своей женственностью и радуясь его ошейнику, счастливая о того, что теперь у нее будет возможность служить своему естественному господину — мужчине. Но не исключено, если похититель заинтересуется, то он может взять обеих. Если он возьмет только одну, то он скорее всего привяжет ее животом вверх поперек своего седла, чтобы можно было небрежно и удобно ласкать свою добычу во время перелета, чтобы к тому времени, как он достигнет своего лагеря, она уже беспомощно извивалась от охватившего ее жара. Если же он заберет обеих, то он просто прикует их цепью к кольцам трофеев, по одной с каждой стороны седла, уравновешивая тем самым нагрузку на свою птицу. В этом случае он, уже по прибытии в лагерь, в спокойной обстановке, может связать свою добычу и на досуге заняться ее пробуждением. А вот тут уже начинаются неприятные для бывшей хозяйки сюрпризы. Ведь ее бывшая теперь рабыня, проведя в ошейнике более долгое время, наверняка будет назначена «первой девкой» над своей бывшей госпожой. Естественно как раз она ничего не имеет против ситуации, в которой стрекало вкладывается в ее руку.

А теперь представим, что тарнсмэн, этот грубый мужлан, животное в облике человека, оказался недоволен тем «подарком», который он себе «подарил», и который с таким предвкушением разворачивал, а теперь он развернутый и осмотренный, лежит перед ним, совершенно ему не нужный. В таком случае, пусть она будет прачкой, полевой рабыней или фабричной девкой, прикованной цепью к ткацкому станку.

Но ведь может быть и так, что красота женщины смогла бы расцвести в неволе. Что тогда? В конце концов, существует множество разновидностей женской красоты. Женщины вообще необыкновенно соблазнительно выглядят в ошейниках. Причина тому то, что они лишаются своих комплексов и внутренних запретов. Лично по моему мнению, нет никакого смысла даже начинать сравнивать рабыню со свободной женщиной. Мы лучше, бесконечно лучше! По крайней мере, свободная женщина, стоит ее оказаться в ошейнике и узнать то, что это для нее означает, улучшается мгновенно и значительно. А вскоре она станет в тысячу, а то и больше раз лучше, чем была прежде, когда была всего лишь одной из многих самодовольных, тщеславных, надменных, занудных особ. Ошейник, знаете ли, хорошо на нас влияет.

Итак, любая рабыня бесконечно лучше, чем свободная женщина. Но с другой стороны я должна оговориться, что «свободная женщина», как только она потеряла свою свободу, как только она стала рабыней и начала изучать свой ошейник, она уже не свободна, и теперь стала рабыней, теперь и она будет иметь свою ценность — на рынке, в кухне и на мехах. Это бесспорно. Впрочем, теперь она — рабыня.

В любом случае мы с Леди Констанцией были одеты одинаково. Да, я считала, она была красавицей. И как органично смотрелся ошейник на ее шее!

Как она смотрела на его отражение в зеркале этим утром, как тщательно поправляла его, с каким восхищением, с каким тщеславием и одобрением!

Да она влюбилась в него, смазливая маленькая шлюха! Кстати, мы были почти одного роста. Ну может она была на четверть дюйма повыше меня. У меня не было никаких сомнений, что многие мужчины, увидев нас вдвоем, принимали нас за подобранную пару кейджер. У нас даже цвет волос и глаз были весьма схожи.

Кстати, теперь я уже сомневалась, что кто-либо, даже работорговец, сможет заподозрить в моей подопечной свободную женщину. Разве что он захочет убедиться в наличие клейма, которого на ней, разумеется, не было. Зато в ней было кое-что другое, больше характерное для рабынь, пыл, энергия, интерес, любопытство, пробужденная женская природа, готовность жить и переживать.

Конечно, можно было не сомневаться в нашем очаровании.

Правда, я начала немного опасаться, поскольку мне казалось, что хозяин подземелий понял то, что я сделала со свободной женщиной, воспользовавшись ей, чтобы, по крайней мере, с моей собственной точки зрения, в ее лице осуществить мою маленькую месть их высокомериям, свободным женщинам. Возможно именно по этой причине, как мне показалось, он решил, что сегодня мы будем одеты одинаково.

Я стянула края разрезов по бокам моей короткой туники настолько близко, насколько было можно, но, как только я отпустила их, они, конечно, разошлись снова, выставив на всеобщее обозрение мои бедра до самой талии.

Не то чтобы я возражала против этого, как самого по себе, все же я уже прекрасно знала о своем очаровании, и, будучи рабыней, по определению была не лишена некоторого тщеславия, более того, при случае я даже сама не против была выставить свои прелести напоказ, бесстыдно и радостно, просто в данный момент меня несколько раздражало то, что разница, имевшаяся между нами, ею и мной, больше не была подчеркнута. Впрочем, именно на ее руках были кандалы, и именно в моей руке был ее поводок. Пожалуй, можно было считать, что этого должно быть более чем достаточно.

— Ты видишь его? — спросила Леди Констанция с тревогой в голосе.

— Нет, — отмахнулась я, даже не глядя по сторонам.

Мне надо было поскорее добраться до места посадки. Вон уже тарны, один за другим снижаться начали!

— Может, я сегодня слишком одета? — с тревогой спросила она.

— Нет, — буркнула я.

— Как Ты думаешь, эта туника красива? — полюбопытствовала девушка.

— Да, — кивнула я.

— Ты думаешь, что ему понравлюсь в этом? — не отставала она от меня.

— Даже не сомневайся, — ответила я.

Следует признать, что моя подопечная выглядела изысканно привлекательно. Туника, как и любой предмет одежды, предназначенный для рабынь, служит для того, чтобы подчеркнуть очарование женщины. К тому же, эта туника, что и говорить, оставляла немного простора для полета воображения.

— Я надеюсь, что так, — разволновалась Леди Констанция.

— В рабском ошейнике, — усмехнулась я, — любая женщина может считать, что она все равно, что голая.

— О-ох, — вздохнула девушка.

Ошейник является своеобразным символом уязвимости рабыни. Он ясно дает понять беспомощность его носительницы, ее доступность. В этом смысле, глядя на женщину в рабском ошейнике, мужчина видит ее уже голой, или, если хотите, потенциально голый.

— Я ничего не вижу стоя на коленях! — пожаловалась Леди Констанция, глядя на меня снизу вверх.

— Это не ваше дело, смотреть, — буркнула я, — ваше дело быть рассмотренной, если кто-либо найдет вас интересной.

— О-ох! — опять вздохнула она.

Дернув за поводок, я подтянула ее голову почти вплотную к рабскому кольцу.

— Пожалуйста, Дженис! — обиженно протянула девушка. — Не так близко!

— Почему нет? — осведомилась я.

— Я хочу быть в состоянии опустить голову, — пояснила она. — Я хочу быть в состоянии достать губами до самых камней террасы!

Я окинула ее недоверчивым взглядом. Признаться, меня брали сомнения, что это именно с камнями террасы она хотела целоваться.

— Ну пожалуйста, Дженис, — пустила Леди Констанция в ход свой главный козырь.

— Итак, Вы уже достигли этой фазы, — проворчала я.

— Да! — подтвердила она, искренне и вызывающе.

Пожав плечами, я дала поводку слабину, которую она попросила.

— Спасибо, Дженис! — обрадовалась моя подопечная. — Спасибо!

— Я скоро вернусь, — сказала я.

— Ты видишь его? — снова спросила девушка.

— Нет, — ответила я, на этот раз внимательно осмотревшись. — И не вставайте!

По традиции, рабыни, будучи прикованными к рабскому кольцу на ноги не встают. Обычно они стоят на коленях, сидят или лежат.

— Да, Госпожа! — проговорила Леди Констанция.

Признаться, меня даже немного удивило, как естественно, как быстро, как легко, это выражение вылетело из нее! Разумеется, это была часть ее маскарада, если это теперь можно так назвать.

По мосту все еще спешили люди, хотя теперь это были единицы. Основная толпа уже переместилась в район посадки, собираясь главным образом около складов.

Я наклонилась и тщательно проверила наручники и привязь Леди Констанции.

— Ты была так добра ко мне, Дженис! — воскликнула она. — Мне, правда, жаль, что тебя выпороли из-за меня!

Ну да, произошло в мой первый день пребывания подземельях, когда она еще оставалась обитательницей рабской клетки висевшей над бассейном, в котором плавали огромные водяные грызуны, являвшиеся одним из подвидов уртов.

— Не стоит напоминать мне об этом, — проворчала я. — Я ведь сейчас могу снять с вас одежду и тоже выпороть вас.

— Дженис! — отпрянула Леди Констанция.

— Тогда Вы смогли бы лично убедиться, на что это похоже, — добавила я.

— Пожалуйста, Дженис, не надо меня бить, — уже всерьез испугалась она.

Кстати, боялась она не зря, я действительно могла это сделать, поскольку она была моей подопечной. С другой стороны у меня не было никаких намерений так с ней поступать. Надо признать за последние дни я прониклась симпатией к Леди Констанции. Я пришла к выводу, что она была неплохим человеком, с поправкой, конечно, на то, что она была свободной женщиной.

— Возможно, я все же сделаю это, — сказала я, насмешливо.

— Не надо! — протянула она обиженно.

— Почему нет? — полюбопытствовала я.

— Я хочу, чтобы первый раз меня наказала рука мужчины, — призналась девушка. — А после этого можешь делать со мной, все что захочешь.

— Я скоро вернусь! — пообещала я ей.

Уже зайдя на мост, я на мгновение обернулась, и увидела, что она стояла на коленях на предписанном месте у рабского кольца, но уже было понятно, что скучно ей не будет. Через террасу двигалась одетая во все алое мужская фигура. Тот самый юноша, которого она так ждала! Видимо, она увидела его почти одновременно со мной, потому что она тут же подобралась, выпрямилась, встала на коленях максимально красиво, и скромно опустила голову. Возможно, она планировала поднять голову позже, когда его тень упадет на нее, чтобы разыграть удивление и радость. Несколько дней назад, после настоятельных просьб, я передала ее пожелание хозяину подземелий, и тот разрешил дать ей рабское вино. В конце концов, кто мог предсказать, что могло произойти на улицах или рынках? В любом, и не только в гореанском, городе найдется множество тихих улочек и узких глухих переулков, темных дверных проемов, куда можно было бы затащить девушку, приказав ей помалкивать.

— И вот эту дрянь мы должны пить периодически, — сообщила я ей, не без удовлетворения наблюдая за тем, какое выражением появилось на ее лице, когда она поднесла кубок, заполненный мутным варевом, и принюхалась. — Наверное, не слишком похоже на те восхитительные напитки, что пьют свободные женщины в таких целях, не так ли?

— Нет, — прошептала Леди Констанция.

— Правда мне говорили, — добавила я, — что нейтрализатор на вкус тоже восхитителен. Вот только, когда нам его дают, мы сразу понимаем, что от нас хотят получить потомство.

Как нетрудно догадаться, спаривание рабынь держится под тщательным контролем и, если оно имеет место, то происходит под наблюдением. Раб и рабыня, подобранные для получения от них потомства, вообще остаются друг другу неизвестными, ведь во время всего процесса они остаются в рабских капюшонах, а говорить им запрещено. Таким образом, рабовладельцы надеются избежать определенных осложнений.

Леди Констанция нерешительно и с отвращением смотрела в кубок с мутной жидкостью.

— Вы не обязаны пить это, — напомнила я ей.

— Нет, — прошептала она, поднимая сосуд к губам.

Наконец, она запрокинула голову и залпом влила снадобье в себя.

— О-о-о! — выдохнула девушка, скривив лицо и задрожав всем телом.

— Это — рабское вино, свободная женщина — усмехнулась я.

Надо признать, смотреть на свободную женщину выпившую эту гадость мне не было неприятно. Я подумала, что теперь она еще немного лучше, чем до этого, поняла, что это значит, быть рабыней.

— Как вы можете пить это? — спросила она, не переставая отплевываться.

— Вы думаете, что у нас есть выбор? — осведомилась я.

Леди Констанция с отвращением на лице отставила кубок. Ее все еще потряхивало.

— А оно точно подействует на свободную женщину? — поинтересовалась она.

— Ну если она — женщина, — пожала я плечами. — Откуда Вы думаете, берутся рабыня?

— Я готова, Дженис, — сообщила моя подопечная, — теперь Ты можешь заковать меня в наручники, взять на поводок и вести наверх.

Наконец, фигура в алой тунике приблизилась к Леди Констанции. Я видела, как робко поднялась ее голова. Сейчас, стоя перед ним на коленях, она была очень похожа на рабыню у ног господина. Впрочем, напомнила я себе, за последнее время, Леди Констанция изменилась настолько, что походила бы на рабыню у ног любого мужчины. Теперь, после приема рабского вина, я уже не боялась оставлять ее у кольца. С другой стороны, я не сомневалась, что в действительности, в таком месте ей ничего не грозило. Дело даже не столько в том, что она была прикована к стене цепью, сколько в том, что она находилась в довольно людном месте. Кроме того, этот воин уже несколько раз оставался с ней, и за все время не позволил себе ничего лишнего, несмотря на то, что, как я подозревала, моя подопечная его явно провоцировала на это. Впрочем, с его стороны было бы не слишком разумно сделать что-то подобное, поскольку он был не из этого города. Даже принуждение рабыни, и тем более использование не предложенной рабыни иностранцем, вполне могли расценить как наглость, а то и оскорбление. Кроме того, даже среди жителей одного города, такого рода действия зачастую могут расцениваться как невежливость, за исключением ситуаций, когда это рассматривается как часть законного наказания свободным мужчиной провинившейся рабыни, скажем, той, поведение которой было расценено как недостаточно почтительное. В арсенале этих мужчин найдется множество способов напомнить нам, что мы — рабыни, и один из них — наше использование. Правда, я думала, что помимо указанной могла быть еще одна, причем более веская причина сдержанности этого одетого в алое юноши в отношениях с соблазнительной красоткой «Тутой». На мой взгляд, он относился к тому виду мужчин, которые предпочитают завоевывать рабыню, которые хотят завладеть ей полностью, сначала сделать своей, а уже потом использовать в свое удовольствие. Кстати я до сих пор так и не выведала, по какому делу этот воин прибыл в городе, однако не сомневалась, что оно было близко к завершению. В любом случае, не советовала бы я ему затягивать с пребыванием здесь. Подозрительность к незнакомцам, к чужестранцам в крови мужчин этого мира. Кстати, ни Леди Констанция, ни я сама даже не знали ни имени этого незнакомца, ни даже его города. Она, как предполагаемая рабыня, а я, как рабыня фактическая, не посмели задавать ему подобных вопросов. Как-то не хотелось получить пинок или оплеуху. Любопытство, как говорится, не подобает кейджере.

Я быстро отвернулась и поспешила пересечь мост и поскорее добраться до места посадки.