Свидетельница Гора

Глава 13

Мое пробуждение трудно было назвать приятным, учитывая то, что в сознание меня привели пинком ноги.

— Подъем, — услышала я рычащий голос, — впечатлительная шлюха.

— Я не сплю, Господин! — всхлипнула я, и тут же закричала, потому что на мой бок снова обрушился удар ноги.

Я лежала животом на шнурах сети посреди полутемного прохода. Мои руки и ноги по-прежнему были связаны.

— На колени, — прорычал мужчина.

— Господин! — взмолилась я.

Однако я не заметила, чтобы у хозяина подземелий появилось желание отменить свой приказ, либо оказать помощь. Пришлось прикладывать все силы, и пытаться подняться самостоятельно. Дважды я валилась на бок, издавая стоны боли. Каждый раз, оказываясь на боку, я со страхом ожидала очередного удара. Рабовладельцы редко проявляют терпение к нам.

— Господин! — снова взмолилась я, но мужчина не издал ни звука.

Намек был более чем ясен, и я снова принялась извиваться, пытаясь выполнить его приказ. Наконец, с трудом переводя дыхание, со ссадинами на трясущихся от страха коленях и локтях, я сделала это!

Теперь перед ним на коленях стояла голая, испуганная, связанная по рукам и ногам рабыня. И этой рабыней была я.

Я опустила голову, не осмеливаясь снова взглянуть на этого чудовищного человека с его отвратительным лицом. Рабыня, стоявшая поблизости с факелом в руке, предупредила, что мне не стоит рассматривать его, если только он не потребует этого от меня сам.

Хозяин подземелий встал прямо передо мной, и в поле моего зрения оказались его сандалии. Я наклонилась вперед, согнувшись в талии, и прижалась губами к его сандалиям. Таким способом я, девушка, попавшая в этот экзотический мир и ставшая здесь рабыней, стремилась умиротворить того, кто в этом месте являлся моим господином.

— Женщины твоего мира тоже пытаются вот так умиротворять своих мужчин? — полюбопытствовал мужчина.

— Некоторые из них, несомненно, Господин, — ответила я, не поднимая головы.

— Но это редкость, не так ли? — уточнил хозяин подземелий.

— Я не знаю, Господин, — ответила я.

— Зато это не редко приходится делать в этом мире, — усмехнулся он.

— Да, Господин, — не могла не признать я.

— И теперь Ты принадлежишь этому миру, — сказал мужчина.

— Да, Господин, — согласилась с ним я.

— У тебя хорошо получается целовать и облизывать, — похвалил он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я.

Честно говоря, я сказала я это вполне искренне, поскольку ничего не имела против того, чтобы подобным образом отдавать почтение мужчинам, скажу больше, я любила это делать. Не знаю почему, но мне казалось, что это очень правильным и подобающим для меня. Таким смиренным действием я словно признавала и отдавала честь не только мужеству данного человека и данного господина, но, в некотором смысле, всем кто относил себя к мужскому полу, их энергии, власти, доминированию, причем делала это со всей любовью, радостью и нежностью моей женственности. В этом простом акте было что-то глубоко символичное. А еще я находила это очень трогательным. Конечно, такое действие может быть выполнено во многих очень разных ситуациях, при различных обстоятельствах и условиях. Иногда рабыня делает это от робости или даже в ужасе. Иногда это сопровождает мольбу о пощаде, возможно даже о жизни. И в данный момент я адресовала такое внимание этому мужчине, которого и человеком-то с трудом можно было назвать, который больше напоминал какого-то монстра. И, тем не менее, мне казалось что именно этим способом я должна была выразить свое почтение, даже ему, даже такому как он, фактически чудовищу, продемонстрировав таким образом, что я рабыня и желаю ему угодить. В конце концов, я была объектом его доминирования, точно так же, как если бы он был тем, кто купил меня на невольничьем рынке.

Хозяин подземелий наклонился и, подняв меня, снова усадил, прижав меня спиной к парапету, отделявшему проход от колодца.

— Сможешь развязать ее ноги? — спросил он у рабыни.

— Я так не думаю, — шепотом ответила та.

Действительно, все ее попытки справиться с узлами оказались бесполезными. Это просто было ей не по силам.

Зато мужчине, наклонившемуся надо мной, потребовалось всего лишь мгновение на то, чтобы распустить узлы. Его огромные руки сделали это без малейших усилий.

Когда, сняв с меня веревку, он поставил меня на ноги, стоять я смогла с трудом.

— Мы покажем ей бассейн, — прохрипел этот монстр.

Я всячески избегала смотреть на него, держа глаза в сторону.

— Да, Господин, — кивнула рабыня с факелом.

Мы все втроем встали около ограждения. Причем я все еще покачивалась, не в силах устойчиво держаться на ногах. Теперь я разглядела в стене окружавшей колодец темные провалы другие проходов.

— Избейте ее! — снова потребовала свободная женщина из своей клетки.

Хозяин подземелий смерил ее презрительным взглядом, а сопровождавшая его рабыня просто подняла факел повыше.

— Она сказала мне, что была свободной женщиной! — заявила моя бывшая собеседница.

— Ты говорила ей это? — спросил меня монстр.

— Нет! — испуганно замотала головой. — Этого я ей не говорила!

— Думаешь, что Ты — свободная женщина? — уточнил он.

— Нет, Господин! — поспешила заверить его я.

— Кто Ты? — строго спросил мужчина.

— Рабыня, Господин! — почти выкрикнула я.

— Что-нибудь еще? — добавил он.

— Нет, Господин, — ответила я, — только рабыня и ничего больше!

— Но Ты позволила ей думать, о тебе как о свободной женщине, не так ли? — осведомился урод.

— Да, Господин, — со стоном выдавила я из себя.

— Вот видите! — обрадовано воскликнула свободная женщина.

— Ты должна была немедленно сообщить ей, что Ты только рабыня, — заметил хозяин подземелий.

— Да, Господин, — вынуждена была признать я.

— А еще она утверждала, что она из Крестьян! — сообщила женщина из клетки.

— Нет! — запротестовала я. — Никогда я этого не говорила!

— Однако Ты позволила ей верить в это, — скорее утвердительно, чем вопросительно заметил хозяин подземелий.

— Да, Господин, — прошептала я.

— Тебе не стоило этого делать, — развел он руками.

— Я плохо знакома с вашим миром, Господин! — попыталась оправдаться я.

— Ты должна была изучать наши правила быстрее, — пожал плечами монстр.

— Да, Господин, — признала я.

— Следовательно, Ты должна быть наказана, — заключил хозяин подземелий.

— Да, Господин, — испуганно сглотнула я.

— Она что, даже не из Крестьян? — изумленно поинтересовалась женщина.

— Нет, — прохрипел мужчина. — Она всегда была «внекастовой».

— То есть, она не была, даже когда-то, в какой-нибудь из самых низких каст? — озадаченно переспросила моя бывшая собеседница.

— Она всегда была «внекастовой», — подтвердил хозяин подземелий, и добавил: — Полностью.

Я чувствовала, что свободная женщина была поражена этим открытием.

— Как животное? — уточнила она, как только смогла говорить.

— Да, — буркнул мужчина.

Мне сразу вспомнились женщины моего прежнего мира. Конечно, подавляющее большинство из нас не могли бы похвастаться принадлежностью к какой-либо касте. Каким естественным в этом случае казалось то, что на нас должны были надеть ошейники! Впрочем, даже если бы у нас были касты, то вряд ли наши касты уважались бы этими мужчинами. Они просто отняли бы их у нас, сделав своими рабынями. Помнится, в моей учебной группе было две девушки из Индии, обе очень красивые. Уверена, что и их здесь никто не стал бы рассматривать как-то по-другому, по сравнению с любой другой из нас, будь она из Германии, Японии, Соединенных Штатов или некого другого места. Мужчины просто лишили бы касты, после чего они так же, как и все мы стали бы только рабынями, быстро научившись лизать и целовать плеть также изящно и старательно, как и любая из нас. И, кстати, большинство рабынь на этой планете, конечно, я имею в виду тех, что родились в этом мире, когда-то имели касту, но будучи порабощены этой касты лишились. И вообще, лично я думаю, нет никаких каст и кастовых различий, а есть только мужчины и женщины.

— Она что, варварка? — осведомилась женщина в клетке.

— Да, — снизошел до ответа хозяин подземелий.

Подозреваю, что он вообще стал говорить с ней только потому, что она была свободной.

— Я знала это! — обрадовалась она. — Я догадалась об этом по ее ужасному акценту.

— Она хорошо говорит, — проворчал мужчина.

Акцент у меня, несомненно, был, и я этого не отрицала. Но с другой стороны, следовало признать и то, что я неплохо говорила на общем языке, особенно учитывая, что пробыла я в этом мире весьма недолго. Можно было бы упомянуть, что, несмотря на то, что основной язык на Горе один, но, насколько я заметила, у него существует множество разнообразных акцентов. Например, произношение мужчин в загонах резко отличалось от того, как говорили вполне те, с которыми я столкнулась на поверхности башни. Кроме того, даже среди жителей одного региона существуют классовые и кастовые различия, накладывающие свой отпечаток на речь людей. Кстати, я слышала, что мое произношение классифицируют не иначе как «рабский акцент», и таких акцентов, насколько я знаю, тоже несколько. Однако откуда свободной женщине знать о таких деталях? Возможно, если бы она увидела меня в рабской тунике, стоящей перед ней на коленях, то она могла бы прийти к такому выводу. Не думаю, что когда-нибудь смогу полностью избавить свою речь от «рабского акцента». В конце концов, я же не изучала этот язык с детства, как учится говорить ребенок. Кроме того, в гореанском хватало слов и комбинаций слов, которые я, следует признать, при всем моем желании не смогла бы произносить как носитель языка. Ну и конечно, в моменты сильного волнения, возбуждения или испуга я путалась, и мое произношение выдавало меня с головой. Также, мне сказали, что во сне я бывало, говорила на родном языке. Помимо акцента, существовало и немало других нюансов, как физических, так и психологических, по котором можно было определить мое происхождение. Среди них шрамы от прививок и две маленьких пломбы в зубах. Последние свидетельства, конечно, могли быть обнаружены, только когда потенциальный покупатель проверял состояние моих зубов. Добавим сюда то, что я была совершенно не осведомлена о тысяче вещей, общеизвестных уроженцам этого мира. У меня просто не было возможности изучить многое из этого, в частности, а не понимала потайного смысла многих выражений и сигналов. И изучить это теперь у меня не было ни малейшего шанса, поскольку преподавать их рабыням — запрещено. Впрочем, куда важнее акцента или знаний об особенностях окружающей действительности, было то, что я знала, кто я есть. Даже самые информированные и искушенные женщины этого мира, знаете ли, пройдя через порабощение, немедленно и, несомненно, к своему ужасу, становятся, не больше чем собственностью, животными, тем, что должно служить, тем, с кем может быть сделано все, что понравится владельцу.

— Эй, — позвала свободная женщина.

— Что? — буркнул хозяин подземелий.

— Что за ерунду Вы несете? — спросила моя бывшая собеседница. — О каком таком «другом мире» вы разговаривали?

— Это не ерунда, — проворчал мужчина. — Она на самом деле родом из другого мира.

— Я что-то слышала об этом, — пробормотала свободная женщина. — Только не знаю, насколько это правда?

— Правда, — рыкнул хозяин подземелий и, погрузив руку в мои волосы, подтащил меня вперед, буквально впихнув в свет факела, и прижав бедрами стенке ограждавшей колодец.

Не могу сказать, что мне понравилось стоять так у этого невысокого барьера. Малейший толчок или неосторожное движение, и я перевалилась бы через ограждение и полетела в темную воду. Впрочем, мужская рука, вцепившаяся в мои волосы, надежно удерживала меня, при этом заставляя чувствовать себя еще беспомощнее, тем более что мои собственные руки все еще были крепко связаны за спиной.

— Вот подтверждение, — сообщил мужчина и, потянув за волосы, еще сильнее прижал на меня к барьеру, а затем, запрокинув мою голову, чтобы лучше был виден мой ошейник, прохрипел: — Варварская рабская девка.

— Избить ее! — потребовала свободная женщина, воздевая руки. — Избить ее! Как же оскорбила она меня, позволив считать ее свободной и думать, что у нее есть каста! Насколько унижена я была, разговаривая с той, кто был всего лишь кейджерой!

Хозяин подземелий еще дальше оттянул мою голову назад, выдавив из меня стон боли.

Он подержал меня в таком положении в свете факела, словно демонстрируя голую, связанную и варварку-рабыню в стальном ошейнике перед другой женщиной.

— Наглая рабыня! — надрывалась свободная женщина. — Бесстыжая рабская девка!

Она с такой злостью трясла решетку, что клетка начала раскачиваться на цепи.

— Подумать только! — кричала пленница. — Я разговаривала с варваркой-рабыней!

До сего момента, я даже представить себе не могла, что в женщине может быть столько злобы, гнева и ярости.

Но ведь я, правда, не знала, что я мне делать в той ситуации! Я очень испугалась, оказавшись связанной в темноте. Впрочем, кого это волнует? Я просто обязана была знать то, что мне следовало делать! Но она сама почти до дрожи в коленях напугала меня своими предположениями относительно ожидавшей меня судьбы. И, тем не менее, разве я не знала различий между таким как я и такими как она? Неужели я не понимала, что мне в лучшем случае могли бы предоставить привилегию, почтительно склонив голову, не встречая ее глаз и даже не смея заговорить с нею, прислуживать ей за столом? Причем, если бы там присутствовали мужчины, а она оказалась бы гостеприимной хозяйкой, то делала бы я это в короткой тунике, чтобы доставить им удовольствие. А если бы ее понятия об этикете оказались более строгими, то она, скорее всего, потребовала бы, чтобы обслуживая ее, я оделась в длинное скромное белое платье без рукавов, а мои волосы были бы собраны в хвост, чтобы ничто во мне, за исключением разве что, ошейника не отвлекало мужчин. Само собой, она не захотела бы оставить меня без ошейника, хотя и не могла не знать какой эффект он оказывает на мужчин, недвусмысленно указывая на то, что та, кто носит его, является кейджерой, и по большому счету, принадлежит им. Большинство предметов одежды рабынь, кстати, рукавов не имеет. У меня нет никаких точных объяснений этого, но как мне кажется, это просто еще один способ подчеркнуть различия между рабыней и свободной женщиной. Могу также предположить, что это имеет отношение к обнажению плоти, что для рабыни, фактически считающейся домашним животным, расценивается не только как приемлемое, но и как подобающее. Возможно, это также один из способов постоянно напоминать рабыне о том, что она — рабыня. Контраст с одеждами сокрытия очевиден. Кстати, хотя я ни разу не носила одежды сокрытия, но уверена, что они должны быть ужасно неудобными, особенно летом. Вообще-то, летом, в жару свободные женщины, оставшись в одиночестве в своих апартаментах, зачастую носят платья подобные комбинациям или ночным рубашкам. Бывает, что устроившие набег работорговцы захватывают их врасплох именно в таком состоянии, в очаровательных интимных нарядах. При этом внешность женщин, одетых так по-домашнему, может оказаться настолько привлекательной, что им иногда разрешают оставаться в этом даже в клетках охотничьего лагеря. В таких предметах одежды их могли бы также выставить на сцену аукциона, в самом начале торгов, конечно. Возможно, было бы разумно упомянуть, что гореанские мужчины находят привлекательной и сексуально волнующей всю женщину, каждую ее часть, а не только, скажем, ноги, грудь, ягодицы и так далее. Они могут дико возбудиться, увидев обнаженное горло, запястье или щиколотку, ну и, конечно, руки или что-либо другое. Также, каким бы это не показалось удивительным для мужчин Земли, по крайней мере, для некоторых из них, гореан интересует то, что происходит, если можно так выразиться, внутри нее. Я имею в виду внутренний мир женщины, ее мысли, чувства, эмоции и желания. Эти женщины — собственность, а мужчины, как известно, всегда проявляют большой интерес к тому, что им принадлежит. Почему бы нет? Ведь рабыни принадлежат им, они их имущество. Думаю, что никто не станет оспаривать того факта, что средний гореанский рабовладелец знает о своей рабыне или рабынях гораздо больше, чем среднестатистический муж знает о своей жене. Фактически он знает ее от и до, если можно так выразиться. Многие ли из супругов, например, смогут похвастать, что разговаривали со своей стоящей на коленях обнаженной женой в течение двух или даже трех часов к ряду? Конечно, так мужчина очень много сможет узнать о своей женщине, причем очень быстро. Рабыня целиком обнажена перед своим владельцем, и не только в том, что касается ее прекрасного тела. Она ничего не может поделать с этим, и полностью выставляет напоказ свою душу, поскольку она не может не говорить. Она обязана раскрывать себя перед своим господином с каждым разом все больше и больше, независимо от своего желания. И ничего нельзя с этим поделать, ведь такая беседа, конечно, может быть направлена вопросами и командами, а в случае необходимости и ударами хлыста или стрекала. Женщина, которой так управляют, над которой так жестко доминируют, не может держать двери своего сердца закрытыми. Она должна распахнуть их, рано или поздно, желает она того или нет. Она не может не осознать, что она беспомощна. Она должна обнажить всю себя перед своим господином, и на меньшее он просто не согласится. Таким образом, рабовладелец изучает ее, а она, стоящая перед ним, на коленях, понимает, что изучается. Кроме того, подобная практика оказывает свой эффект на рабыню. Посредствам этого женщина, несмотря на то, кем она могла бы быть первоначально и чего хотеть, попадает во все большую зависимость от своего хозяина, становясь все больше его. После всего-то нескольких дней такой подневольной и долгой близости, невольница начинает находить владельца неотразимым, она уже сама нуждается в том, чтобы отдать ему себя полностью. Однако господин может еще долгое время отказывать рабыне в физическом контакте, прежде чем настанет тот день, когда он хлопнет плетью и разрешает ей ползти к его ногам, поскольку она сама отчаянно жаждет сделать это, и умоляет позволить служить ему. Она носит его ошейник, так почему бы господину не разрешать ей доставить ему удовольствие? Рабыня просит владельца доминировать над ней, бросить ее к его ногам, делать с ней все, что ему понравится, использовать ее для своего удовольствия.

— Она еще плохо знакома с нашим миром, — несколько сердито проворчал хозяин подземелий.

— Она должна узнать его лучше! — выкрикнула свободная женщина.

— Верно, — признал мужчина.

— Она глупая! — заявила пленница. — Она тупая!

— Она более чем умна, — не согласился с ней монстр, — учитывая, конечно, кто она есть — рабыня.

Разумеется, он ждал меня здесь, и несомненно был ознакомлен с содержанием моих бумаг. Ну, что ж, приятно было узнать, что они думали, что я достаточно умна, хотя бы как рабыня. Нет, правда, приятно! Такое качество, насколько я узнала, значительный повышает цену девушки. Мужчины этого мира предпочитают умных женщин. Они утверждают, что из таких получаются лучшие рабыни. Но как они заставляют нас служить и повиноваться! Но не надо забывать и о том, что от умной рабыни и ожидают большего, и требования предъявляют пропорционально ее интеллекту. Ему словно бросают вызов и эксплуатируют его. Так, вначале она может быть его стенающей жертвой, ведь обращаются с ней с нетерпеливой суровостью и ожидают от нее столь много, но вскоре, по мере того, как женщина, подобно цветку вырастает, распускается и расцветает в неволе, она делает своего владельца радостным получателем ее любви и страсти. Будучи умной, она извлекает для себя гораздо больше из бескомпромиссной законченности ее состояния и получает удовольствие от доминирования над ней. В конце концов, от нее и ожидается, что она будет служить с чувственностью, деликатностью, усердием и тонкостью, лежащими вне кругозора простых женщин. Как ни парадоксально это звучит, но именно наш ум делает нас еще большей собственностью рабовладельцев. Впрочем, от любого хозяина вполне можно было бы ожидать, что он захочет получить больше и даже вправе потребовать этого, от умного животного, чем от того которое окажется не столь сообразительным. Умной рабыней легче управлять, зачастую достаточно всего лишь взгляда или жеста, потому что мы схватываем на лету то, что от нас требуется. Точно так же и наши тела имеют тенденцию быть более чувствительными, что помещает нас в еще большую власть наших владельцев и тех наказаний и удовольствий, которые они захотят на нас наложить. А если женщина попытается скрыть свой интеллект, чтобы от нее не ожидали столь многого, ее ждет плеть. Наша задача в том и состоит, что мы должны быть прекраснее и лучше тех женщин, что оказались не столь умны. Но следует ожидать и того, что за наши ошибки или недостатки спрашивать с нас будут куда строже, поскольку ожидают от нас большего знания и понимания. Также не лишне будет отметить, что умные женщины обычно умеют лучше выглядеть, чем их менее умные сестры, а это особенность, которая не может быть оставлена без внимания владельцев, и соответственно, делает их еще более вероятными кандидатками для веревок и цепей работорговцев. Зачастую умные женщины оказываются и гораздо более беспомощными и отзывчивыми в руках господина. Думаю, это связано с тем, что они находятся в большем контакте со своим внутренним «Я» и своими скрываемыми потребностями. Кроме того, они меньше склонны становиться жертвами негативистских программ образования. Если женщина достаточно умна, то она зачастую знает, что она теряет и чего она хочет, тогда как ее менее умная сестра чаще оказывается немногим больше чем невольной жертвой предписаний, традиций и патологий нигилистской культуры, в пределах которых она, сама того не ведая, живет словно заключенная в тюрьму.

— Я — свободная женщина. Хотя и беспомощна в данный момент, — льстиво сказала пленница, — а Вы — свободный мужчина. Меня оскорбили и унизили. Я полностью завишу от вас в том, что касается защиты моей чести.

— Рабыня-варварка будет наказана соответственно, — пообещал он.

— Превосходно! — обрадовалась женщина в клетке.

Хозяин подземелий, несмотря на всю ту власть, которой он здесь, несомненно, обладал, и над рабынями, и над заключенными, как мне показалось, был склонен относиться к этой свободной женщине с уважением. Возможно, это было результатом влияния местной культы, или же он мог, как это не покажется странно при его гротескной внешности, чувствительным к некоторым тонким канонам аристократизма. Кстати, я заметила, что охранники в загонах тоже выказывали большое уважение к свободным женщинам. Безусловно, те свободные женщины были довольно важными персонами, и уж, конечно, не были пленницами. Правда, следует упомянуть и о том, что это уважение нисколько не помешало им чуть позже, когда женщины покинули дом, отпускать в их адрес сальные шуточки, касающиеся довольно прозрачных намеков относительно того, как они могли бы выглядеть, будучи голыми и прикованными к кольцу в полу. Ну и конечно, с каким бы уважением не относились в этом мире к свободным женщинам, к рабыням это не относится. Ни одному мужчине этого мира, в том числе и хозяину подземелий, не пришло бы в голову расценивать меня кроме как ту, кем я была, то есть рабыню. Насколько же отличались мы от свободных женщин! Но при этом не надо забывать, насколько искусственны, хрупки и культурно сомнительны, были различия между свободной женщиной и рабыней. Интересно, понимают ли свободные женщины, что это различие обусловлено не природой, как например доминирование и подчинение, а простым желанием мужчин? Неужели им невдомек, что высокий статус свободной женщины просто разрешен им, и, по большому счету зависит от прихоти мужчин? Уж очень тонкая линия, пролегла между свободной женщиной и рабыней, столь же тонкая как рабский шелк. Уж очень небольшое расстояние разделяет их и нас, возможно, короче трех звеньев, соединяющих браслеты рабских наручников.

— А что слышно о моем выкупе? — осведомилась свободная женщина. — Он уже доставлен?

— Нет, — ответил хозяин подземелий.

— Сколько же мне еще ждать? — возмутилась она и, схватившись за прутья снова встряхнула решетку.

— Откуда мне знать, — буркнул мужчина.

— Ну, так идите и спросите! — потребовала пленница.

Хозяин подземелий насупился, но ничего не ей не ответил. Не думал, что он был доволен. Монстр выпустил мои волосы, и я немедленно опустилась на колени около его ноги и опустила голову.

— Спросите! — повторила свободная женщина и, не дождавшись ответа, снова встряхнула решетку и закричала: — Ускорьте этот вопрос!

Мужчина не счел нужным отвечать и на этот ее выпад, и тогда она сменила тактику.

— Пожалуйста, мой прекрасный товарищ, — заканючила пленница.

— Подними-ка факел, выше, — приказал хозяин подземелий красивой темноволосой рабыне стоявшей подле него, проговорив это медленно, словно нехотя.

Никто из них не обращал на меня внимания, словно на время позабыв о моем существовании, так что я осмелилась поднять голову и осмотреться. Однако если бы в этот момент надзиратель опустил взгляд на меня, то я, конечно, немедленно бы отвернулась и уставилась в пол перед собой. Я нисколько не жаждала встречаться с ним взглядом, он ведь мог решить, что я проявляю высокомерие. А кроме того, я совсем не горела желанием снова созерцать его лицо.

Где-то в высоте, отражая свет факела, мерцали капли покрывавшие потолок колодца.

Внезапно хозяин подземелий, это волочащее ноги существо, очевидно, чем-то заинтересовавшись и захотев рассмотреть поближе, издал непонятный горловой звук. У рабыни, державшей факел, перехватило дыхание. Похоже, она тоже что-то заметила. Свободная женщина в клетке отпрянула от решетки.

Мужчина указал на основание клетки. Кстати, к этой клетке, как и к сети, в которой висела я, шли несколько веревок, с помощью которых, насколько я понимаю, посредствам некого механизма, вроде лебедки, ее можно было бы подтянуть к проходу.

— Что не так? — спросила свободная женщина.

Судя по ее словам и тону, можно было заключить, что у нее и самой могла быть некое понимание того, что именно могло бы быть не так.

— Отвяжи ткань от щеколды, — потребовал надзиратель.

— Нет! Пожалуйста, не надо! — простонала она, однако неповиновение выказать не решилась.

Очевидно, попасть или выбраться из этой клетки можно было только через днище, которое открывалось и закрывалось на шарнире подобно люку. Вероятно, женщина привязала что-то, может быть полосу ткани, оторванную от подола ее платья, чтобы таким способом предотвратить открытие пола. Шнур, посредством которого можно было дистанционно открыть щеколду, тянулся к крюку, вмурованному в стену прохода. Женщина, стоявшая в клетке и нервно комкавшая в руках полосу ткани, совершенно ясно представляла себе, что если потянуть за этот шнур, то люк под ее ногами распахнется. А ведь клетка висела над водой.

— Пожалуйста, нет! — взвизгнула она, увидев, что надзиратель протянул руку к шнуру, управлявшему замком.

— Как, — хриплым голосом спросил хозяин подземелий, — должен заключенный, даже это свободная женщина обращаться к своему тюремщику?

— Сэр! — тут же выкрикнула пленница.

— Кажется, Ты до самого последнего момента, изволила опускать эту учтивость, — заметил он.

— Сэр, сэр, сэр! — заплакала женщина.

— Тебе бы следовало понимать, — сказал ей надзиратель, — что в этом месте Ты все равно, что принадлежишь мне.

— Да, сэр! — всхлипнула пленница.

— Держись за прутья, — приказал ей он.

Зарыдав, женщина отчаянно вцепилась в прутья решетки. Судя по ее реакции, я пришла к выводу, что ей уже приходилось испытывать что-то подобное прежде.

Хозяин подземелий резко дернул шнур, послышался щелчок замка, и дно клетки распахнулось и повисло на петле. Пленница завизжала от ужаса. Стопы ее ног задергались ниже клетки, но затем женщине, цеплявшейся за прутья руками и ногами, удалось вскарабкаться повыше.

Лоскут ткани, плавно извиваясь в воздухе, полетел вниз. И практически мгновенно я услышала звук стремительного движения, плеск воды, суматоху, треск разрываемой ткани и злобные визги. Из-за ограждения я не могла видеть того, что там происходило, однако от отчаянного, полного ужаса вопля свободной женщины, я чуть снова не упала в обморок.

Надзиратель же подошел к колесу, торчащему из стены, и, неторопливо поворачивая его, постепенно, фут за футом, опустил клетку к воде.

— Сэр, сэр! — вскрикивала свободная женщина, по мере того как поверхность воды становилась все ближе.

— Покажи рабыне бассейн, — бросил хозяин подземелий.

— Встань к ограждению, рабыня, — скомандовала мне брюнетка с факелом.

Я поднялась на ноги, но была настолько напугана, что едва могла стоять. Как же мне не хотелось приближаться к этой стенке! Я до дрожи в коленях боялась перевалиться через нее. А что, если я потеряю равновесие? Ведь мои руки связаны за спиной! Как я смогу удержаться?

— Ближе! — приказала мне рабыня.

Подойдя вплотную к парапету и посмотрев вниз, я сразу отпрянула назад, задохнувшись от ужаса. Рвущийся наружу рефлекторный крик застрял в горле. Но я еще что, а свободная женщина в клетке была близка к истерике.

— Смотри! — потребовала рабыня.

Выбора у меня не было, пришлось снова подойти к ограждению и посмотреть вниз. Вода бурлила. В свете факела металось несколько темных лоснящихся фигур. Я никогда не видел ничего подобного прежде. По виду они напоминали грызунов, но для грызунов были слишком большими. В то же время они совершенно не походили на тех шестилапых существ, что я видела на карнизе и на платформе башни.

— Урты, — прокомментировала рабыня с факелом.

Некоторые из этих тварей, прижав уши к голове и блестя влажным мехом, выпрыгивали из воды, пытаясь добраться до клетки, которая, наконец, прекратила опускаться. Свободная женщина, висевшая внутри, поджала ноги и выла дурным голосом.

На моих глазах на воде появился бурун, быстро приближавшийся к клетке, а затем поверхность словно взорвалась. В воздух, целиком вылетев из воды, взвилось одно из этих животных. Шея вытянута, челюсти распахнуты, передние лапы прижаты вдоль тела, задние — вытянуты назад. Стремительная хищная фигура, взлетев почти на ярд над темной поверхностью бассейна лишь чуть-чуть не дотянувшись до клетки, на миг, казалось, зависла в воздухе, а затем, с недовольным рычанием, рухнула обратно в воду, выбросив вверх фонтан брызг и подняв волну, разбежавшуюся в разные стороны, отразившуюся от стен и превратившуюся в мелкую рябь. Брызги долетели до клетки, намочив ноги свободной женщины. Да что там до нее, если даже я почувствовала, как несколько капель попали на мою кожу. За первым еще несколько животных, одно за другим попытались допрыгнуть до заветной цели. Уходя под воду и оплыв на несколько ярдов, они снова и снова, набрав разгон, вылетали из воды, чтобы, в конечном итоге, в ярости и злобе падать обратно в бассейн. Темноволосая рабыня подняла факел выше и отвела руку назад, чтобы огонь не погас под напором летевших в нашу сторону брызг. Одна из тварей, по-видимому, оказавшаяся самой сильной, смогла выпрыгнуть выше других и зацепиться зубами за нижний обруч решетки. Несколько мгновений тело урта раскачивалось, свисая с клетки. Затем животное принялось перебирать передними лапами, в попытке найти точку опоры, и забраться в клетку, но когти лишь бесполезно царапали металл повисшего днища, раскачивая его на петле. Свободная женщина заходилась в крике. Урт огрызнулся на пленницу, но тем самым, разжав челюсти, лишился опоры, и с рычанием и визгом, грохнулся в воду. А ведь его челюстям не хватило каких-то дюймов, чтобы достать ног заключенной. Видя относительный успех своего товарища, еще одно животное повторило попытку и выпрыгнуло из воды. Этот не смог зацепиться, но его челюсти клацнули фактически уже в пределах открытой клетки. Не все животные прыгали, некоторые терпеливо лежали на в воде, напряженно неподвижные, полупогруженные, широким кругом охватившие висящую клетку. В свете факела можно было разглядеть их нетерпеливо шевелящиеся ноздри, блестящие глаза и уши, прижатые к бокам покрытых лоснящимся мехом голов, и все эти головы были ориентированы в сторону клетки.

Свободная женщина не могла подняться выше. Она отчаянно цеплялась руками за прутья, рыдая и истерично вскрикивая, как маленькая, мокрая, дрожащая испуганная птица. Следующее, выпрыгнувшее из воды животное, поймало кромку ее рваных одежд. Раздался треск рвущейся ткани, и урт с клочком материи в зубах, сопровождаемый паническим воплем пленницы, рухнул обратно в темный бассейн. На мгновение мелькнула обнаженная голень женщины. Про себя я отметила, что ноги у нее заслуживали пристального внимания мужчин. Думаю, что они могли бы счесть ее вполне приемлемой в качестве рабыни.

Наконец, хозяин этих подземелий начал медленно вращать колесо в другую сторону, постепенно поднимая клетку, пока та не оказалась на одном уровне с парапетом. Свободная женщина весела внутри, по-прежнему поджимая ноги. Мужчина оставил колесо в покое и, взявшись за шнур, потянул за него, поставив пол клетки на место. Впрочем, достаточно было еще одного рывка, чтобы открыть его снова.

— Отпусти решетку, — приказал он свободной женщине. — Встань на ноги в центре клетки, руки прижми к бокам.

Пленница дрожала всем телом, но повиновалась. Шнур, шедший от рук мужчины к щеколде, был натянут в тугую. Малейший рывок и подпружиненная щеколда выскочит из гнезда, открыв дно клетки и сбросив ее беспомощную заключенную в холодную темную воду, прямо в зубы нетерпеливо ожидающих животных.

— Ты никогда больше, — прохрипел мужчина, — не попытаешься заблокировать замок.

— Да, сэр, — прошептала она.

— Клетка должна быть готова к открытию, — продолжил надзиратель, — в любое время, даже когда Ты спишь. Ты меня поняла?

— Да, сэр, — еле слышно выдавила из себя женщина.

Насколько беспомощна она была! Насколько уязвимой становится любая женщина, оказавшись в таком заключении!

— Заруби себе на носу также и то, — предупредил он, — что изначально эта клетка предназначена для голой, закованной в цепи, выбритой налысо рабыни.

Рискну предположить, что нагота заключенной в такую клетку рабыни, помимо обычных целей, например, избежать пачканья одежды, постоянно напоминать ей, кто она есть и так далее, служит также и для того, чтобы избежать соблазна воспользоваться одеждой для блокировки замка. Подозреваю, что и выбритая голова, кроме целей обычного наказания, должна служить для предотвращения попытки использования волос для того, чтобы привязать щеколду. Стоит отметить, что голову рабыням выбривают не только ради наказания. Иногда это делается в целях гигиены, как например, при перевозке на невольничьих судах, или для личной безопасности, как на фабриках. Впрочем, девушку могут обрить и просто для того, чтобы получить ее волосы, которые потом можно продать, например, посредникам, которые имеют дело с изготовителями катапульт и прочих осадных машин. Веревки, сплетенные из нашей «шерсти», как это иногда упоминается в торговых сделках, очевидно, ценятся значительно выше пеньковых, когда речь идет об использовании их в качестве такелажа катапульт. Рабыням, кстати, обычно, позволяют отращивать длинные волосы, поскольку это, во-первых, очень красиво, а во-вторых, с ними много чего можно сделать, как с точки зрения косметической, если можно так выразиться, так и с практической, подразумевая использование на мехах. Рабыню можно даже связать ее же собственными волосами. Ну и конечно, заковывание заключенной в такую клетку рабыни, особенно если бы ее руки скованы сзади, а щиколотки вплотную друг к дружке, должно было сделать для нее невозможным какое-либо вмешательство в открытие дна и предотвращение своего падения, когда дно уже открыто. Само собой, это помимо таких тривиальных соображений, как демонстрация того, что эта женщина — рабыня и увеличения ее привлекательности.

— Меня что, посадили в рабскую клетку? — изумилась свободная женщина.

— Да, — кивнул хозяин подземелий.

— Но я — свободная женщина, — воскликнула она. — Я протестую!

— Твой протест принят к сведению и отклонен, — пожал плечами мужчина.

— Могу я оторвать руки от боков? — осведомилась пленница.

— Нет, — отрезал надзиратель, и ей ничего другого не осталось кроме как стоять в центре клетки, держа руки по бокам и со страхом смотреть на туго натянутый шнур. — До сих пор мы относились к тебе довольно снисходительно. Но, я смотрю, Ты решила злоупотребить нашей мягкостью. Так вот, если Ты еще раз посмеешь вмешаться в функционирование клетки, то окажешься в ней в том же самом виде, в каком туда сажают рабынь. Ты будешь закованной в цепи, голой и обритой наголо. Ты меня поняла?

— Да, сэр, — всхлипнула она.

— Теперь можешь пользоваться своими руками, — разрешил надзиратель.

Моментально, со вздохом облегчения, женщина подняла руки и вцепилась в прутья. Похоже, что ее приводила в трепет даже мысль о том, что она вынуждена стоять на полу клетки, который по большому счету, был не столько полом, сколько люком.

— На тебе нет перчаток, — заметил мужчина. — Твои руки обнажены.

— Да, сэр, — признала пленница.

— Так же, как и твои ноги, — добавил он.

— Да, сэр.

— И, надеюсь, Ты понимаешь, что твое лицо может быть точно также обнажено и показано любому желающему.

— Да, сэр, — простонала она.

— Так же, как и твои одежды могут быть отобраны у тебя, выставив твое тело на всеобщее обозрение, — прохрипел надзиратель.

— Да, сэр, — всхлипнула женщина.

— То есть Ты понимаешь все это? — уточнил он.

— Да, сэр, — задрожала пленница.

— В таком случае, веди себя хорошо, — посоветовал ей хозяин подземелий.

— Да, — шепотом ответила она.

— Да, что? — строго переспросил мужчина.

— Да, сэр, — моментально исправилась моя бывшая собеседница.

Надзиратель вернулся к колесу, торчавшему из стены и несколькими поворотами, поднял клетку гораздо выше того места, где она висела вначале. У женщины вырвался мучительный стон. По мере того как клетка поднималась различные веревки, в том числе и шнур, открывающий щеколду, разматывались со своих мест крепления. Причем, когда клетка замерла, на крюках осталось еще достаточно витков. Теперь клетка покачивалась на цепи, лишь немного не доставая до высокого сводчатого потолка. Свет факел едва достигал такой высоты. Если надзирателю вздумалось открыть замок сейчас, то женщина, возможно, пролетела бы ярдов двадцать прежде, чем удариться о поверхность воды.

— Сэр! — долетел до нас с высоты умоляющий голос пленницы, искаженный эхом отражавшимся от каменных стен колодца. — Сэр! Пожалуйста, сэр!

Хозяин подземелий задрал голову и посмотрел вверх на покачивавшуюся там клетку. Сопровождавшая его рабыня подняла факел повыше.

Предполагая, что демонстрация или, не знаю уж, что это было на самом деле, касательно свободной женщины, а, возможно, и меня самой, закончилась, я сочла за благо опуститься на колени. Признаться, мне просто было трудно стоять на ногах. Меня настолько потрясло увиденное, что мои колени дрожали и подгибались. Кроме того, в присутствии свободных людей, это было наиболее подходящее и общепринятое положение для рабынь. Когда свободный человек входит в комнату, то мы обычно становимся на колени, если только в этот момент не служим кому-либо еще. Даже если рабыня лежит голой на мехах, то она обычно встает на колени перед господином, возможно только для того, чтобы быть опрокинутой обратно на них.

— Как идут переговоры относительно моего выкупа? — спросила женщина.

— Я даже не знаю, идут ли такие переговоры вообще, — ответил ей он.

— Что? — пораженно воскликнула пленница.

— У меня нет никакой информации, имеющей отношение к этому вопросу, — пояснил мужчина.

— Но обо мне не могли забыть! — закричала моя бывшая собеседница.

— А мне почем знать, — пожал плечами надзиратель.

— Но ведь, переговоры продолжаются! — прокричала сверху женщина.

— Возможно, — хмыкнул он.

— В этом самом городе! — добавила пленница.

— Нет, — усмехнулся надзиратель. — Такие переговоры, если бы они имели место, проводились бы в другом месте, возможно даже в тысячах пасангов отсюда.

Насколько я поняла, подразумевалось очень большое расстояние.

— Получается, что никто не знает, что я здесь? — спросила она.

— Нет, — подтвердил мужчина. — О том, где тебя искать, никто не знает.

— Сколько же мне придется здесь просидеть? — осведомилась свободная женщина.

— Понятия не имею, — пожал он плечами. — Может, несколько лет, а может всю жизнь.

Я услышала, как женщина, висевшая под потолком в клетке, тревожно вскрикнула, встряхнула решетку, а потом в бессилии заплакала. Но тут рабыня осветила меня факелом, и я сразу склонила голову.

— Встать, — скомандовал хозяин подземелий.

Я с трудом поднялась на ноги, настолько быстро, насколько смогла. Если женщина не хочет проблем, то для нее будет разумно повиноваться мужчинам этого мира немедленно и так превосходно, как это только возможно.

Надзиратель подобрал веревку, которой были связаны мои лодыжки и, продев ее сквозь мои связанные за спиной запястья, приказал:

— Прогнись в талии.

Как только я наклонилась, он пропустил оба конца сложенного вдвое шнура между моих ног, а затем один конец продел под ошейником и связал его с другим. Теперь я не могла разогнуться, вынужденная сохранять позу подчинения. Это — весьма распространенный способ связывания, зачастую используемый и тогда, когда девушка стоит на коленях, очень полезный, если надо преподать ей, что такое почтение. При подобном способе связывания, но при котором рабыня еще и обездвиживается, используется короткая привязь, идущая от ее связанных щиколоток к ее ошейнику спереди. В этом случае любое давление, которое может возникнуть, если рабыня попытается распрямиться, придется на заднюю часть шеи. Как известно, гортань легко можно повредить, а потому следует всячески избегать приложения усилий на нее. Впрочем, подобные предосторожности касаются любых других видов домашних животных, а не только рабынь. Во время моего обучения в загонах, на меня иногда надевали ошейник-удавку. Можете мне поверить, что повиновалась я немедленно, послушная любому даже самому малейшему давлению. С другой стороны такие аксессуары, насколько я понимаю, редко, если вообще когда-либо, применяется к рабыням, особенно к тем рабыням, которые стараются быть красивыми, нежными и чувственными. Их используют, насколько я понимаю, для агрессивных животных, таких как те шестилапые животные, с которыми мне довелось познакомиться, или возможно для могучих воинов, попавших в плен, или сильных упорных рабов из карьеров или шахт, короче, тех для управления кем может потребоваться подобное жестокое устройство. А мы в них не нуждаемся! Мы знаем, кто господин. Уверяю вас, для того, чтобы мы покорно шли за хозяином, достаточно поводка и ошейника, ну, поначалу, может быть, еще плети или стрекала. Честно говоря, я полагаю, что этого можно достичь даже быстрее и эффективнее, если мы, идя на поводке, не будем бояться за наши жизни, а сконцентрируемся на том, что делаем. Если рабыня обеспокоена такими вещами, ей нечего бояться. Поверьте, плеть или хлыст, дают мужчинам более чем достаточный контроль над нами.

— Ой! — вскрикнула я.

Мужчина схватил веревку, соединявшую мои руки с ошейником, и резко дернул меня в сторону прохода. По инерции сделав несколько шагов и, чуть не споткнувшись, я остановилась в темном коридоре. Надзиратель и рабыня пока еще оставались позади меня у ограждения колодца. Об этом я могла судить по свету факела. Само собой, из такого положения, в которое меня согнули, подвешенную под потолком клетку я видеть не могла.

— Я могу говорить, Господин? — спросила рабыня с факелом.

— Да, — буркнул мужчина.

— Вы думаете, что выкуп за нее заплатят? — поинтересовалась она.

— Будем надеяться, что да, — хмыкнул хозяин подземелий, — по крайней мере, для нее так будет лучше, поскольку она вызвала мое недовольство.

— Да, Господин, — вздохнула женщина и, освещая дорогу факелом, последовала за надзирателем, который, подволакивая ноги, вошел в проход

Рабыня могла похвастать длинными волосами. Ей не дали даже ленточки, чтобы как-то подвязать их или украсить, так что они темным водопадом стекали на ее плечи и закрывали большую часть спины. Признаться, я завидовала ее волосам, и нисколько не сомневалась, что, выведи ее на торги, и она уйдет по самой высокой цене. Мне даже стало интересно, неужели количество красавиц в этом городе пиратов и воинов, настолько зашкаливало, что даже такой экземпляр, как она, способная в другом месте стать драгоценным камнем чьей-нибудь коллекции или кульминацией аукциона, трудилась здесь, во мраке городских подземелий, словно была самой низкой из рабынь, подвластной мрачному лабиринту, контролируемому монстром. Однако она по определению не могла быть самой низкой из рабынь, поскольку на это место претендовала я сама, хотя бы потому, что мои уши были проколоты, что в этом мире, как оказалось, являлось вопросом большой значимости. Также, у меня не было повода для особой к ней жалости, страха или отвращения, как и нужды оплакивать уникальность ее судьбы, из-за того монстра, к которому она адресовала обращение «Господин», поскольку это ничем не отличалось бы от моего собственного ему служения и почтения.

Меня, согнутую в три погибели, начало трясти от страха. Что это было за место? Как получилось, что мои руки связаны за спиной, на моей шее ошейник, а я стою, согнувшись в поясе в положении подчинения, и даже не могу поднять головы! Как это может быть? Как далеко-далеко позади остался мой мир! Но зато, вместе с ним остались в прошлом смущение, холодность, пустые претензии, мелочность, бессмысленность и нереалистичность моей прежней жизни! В этом совершенно реальном месте, на этой далекой планете, я оказалась, впервые в моей жизни, очень реальной. Более того, теперь я стала чем-то слишком реальным. И у меня больше не было ни малейшего сомнения относительно реальности моего существования или моего значения. Нет, это все осталось далеко в прошлом. Теперь я была чем-то совершенно реальным и совершенно незначительным, настолько незначительным, насколько это только возможно. У меня теперь была своя идентичность, настолько непритязательная, насколько это только можно представить. Это было так же ясно, истинно, несгибаемо и бесспорно, как ошейник на моем горле.

Монстр, или кем он там мог бы быть, вошел в проход. Рабыня последовала за ним, держась позади. Надзиратель задержался перед дверцей закрывавшей нишу в каменной стене, отпер ее и, открыв, и продемонстрировал мне несколько рычагов, одни из которых опустил вниз. Полосы прутьев выскочили из стен и, упав вниз, вошли в гнезда в парапете, наискосок перечеркнув пространство вокруг бассейна. Теперь вся область бассейна была окружена внезапно появившейся решеткой. Мужчина потянул второй рычаг, и следом за этим с грохотом опустились стальные прутья, отсекая от бассейна коридор в котором мы находились. С того места, где я была и из того положения в котором стояла, я, конечно, не могла видеть, но судя по долетевшим до меня звукам, можно было заключить, что и другие проходы, скорее всего, были запечатаны таким же образом. Судя по тому, что рычагов было несколько, мне показалось вполне вероятным, что отсюда можно было бы перекрывать проходы по одному на выбор, а не только как сейчас, все одновременно. Вероятно, в этой нише находилась основная панель управления, отвечавшая за контроль всех смежных проходов. Не трудно догадаться, что если все в данный момент коридоры были перекрыты решетками, а наклонные прутья перекрыли доступ к парапету, то круговой проход вокруг водоема оказался полностью изолированным. В свете факела я могла видеть небольшой участок прохода по ту сторону решетки. Тем временем послышался скрежет еще одного опущенного рычага. Конечно, в тот момент я не могла знать его назначения, но уже через пару мгновений это стало для меня очевидным. Судя по тому, что я услышала фырканье, клацанье и царапанье когтей по камню, а затем, к своему ужасу, увидела с другой стороны решетки блеск отразившегося во влажных глазах одного из крупных, похожих на грызунов существ, света факела, этот рычаг привел в действие некий механизм, открывавший доступ из бассейна в проход. Во мраке, едва рассеиваемом мерцающим пламенем, позади этого животного угадывались темные туши других его собратьев. Потом, я увидела несколько отвратительных морд, прижатых к прутьям разделявшей нас решетки. Я догадалась, что при желании этих тварей, можно было бы запустить в любой из коридоров, достаточно было только открыть и закрыть те или иные ворота. Позже, мне объяснили, что отсюда же обеспечивался доступ к местам их постоянного обитания. Наверняка, это была одна из многих различных областей в «подземельях», впрочем, смею вас заверить, ни лучшая и ни худшая, по сравнению со всеми остальными. В целом, «подземелья» представляют собой почти целый город, расположенный ниже основного города. Уверена, что там хватило бы места для размещения многих полков, и у меня нет никаких сомнений, относительно того, что они могли бы стойко, проход за проходом, оборонять это место. Впоследствии я хорошо изучила отдельные части этих подземелий, однако доступ в большинство их областей был для меня строжайше запрещен. В конце концов я была не более чем рабыней.

— Иди впереди нас, — велел мне хозяин подземелий.

— Да, Господин, — поспешила откликнуться я.

— Здесь поверни влево, — через некоторое время направил меня он, а потом команды посыпались одна за другой: — Тут направо. Теперь налево…

Вскоре я была полностью сбита с толку и дезориентирована. Единственное, что мне, нагой, связанной, вынужденно опустившей голову вниз рабыне оставалось, это торопливо семенить по темным коридорам, следуя сыпавшимся на меня сзади приказам.

— Харта! — периодически подгонял меня мужчина. — Пошевеливайся!

И я спешила, как только могла и даже больше, чем могла.

В целом, я могла видеть немногим более каменного пола под моими ногами, и искаженные тени передо мной, мою собственную и его, скользящие наполовину по полу, наполовину по стене правее меня.

— Здесь налево, — послышался приказ сзади. — Теперь прямо!

— Да, Господин! — вскрикивала я каждый раз, слыша хрипящий, булькающий голос.

То тут, то там в стенах прохода, по которому меня вели, я замечала другие ходы. Некоторые из них были закрыты решетками, за которыми мне удавалось разглядеть лишь темноту коридора, уходившего куда-то вбок, но по большей части это были просто железные двери, запертые засовами и замками. Возможно, за ними также скрывались подобные проходы. Иногда камень под моими ногами сменялся стальными решетками мостков. Но, я понятия не имела, что и какой глубины могло находиться под большинством таких настилов или мостков. Однако далеко внизу под одним из переходов мне послышался звук движущейся воды, а проходя по другому, мне показалось, что я услышала что-то похожее на отдаленный рев. Я не могла знать причин этого звука, возможно, это был шум ветра или воды странным образом усиленный и искаженный в туннелях, или, не исключено, что до меня донеслись крики некого животного или даже нескольких.

— Замри! — резко бросил монстр, шагавший позади меня.

Я остановилась немедленно, и не удержалась непроизвольного испуганного крика! Из одной из сторон прохода, стремительно, с ударившим по ушам грохотом и скрежетом, вылетел ряд заостренных металлических кольев. Причем ближайшие из них промелькнули и замерли в каких-то дюймах от моего тела. Почувствовав внезапную слабость в ногах и не в силах стоять, я стекла на колени.

— На ноги, — словно сквозь вату донеслось до меня.

Я с трудом, поднялась с пола на дрожащие ноги и уставилась на острия кольев, поблескивавших на в свете факела.

— В подземельях, — заговорил мужчина, — таких устройств множество. О некоторых тебя известят. Относительно расположения других Ты будешь оставаться в неведении, причем даже о тех, которые находятся в тех проходах, с которыми тебе предстоит ознакомиться. Кто может знать, взведены они или нет? Так что, это прежде всего в твоих интересах ограничить свои передвижения предписанными маршрутами строго в предписанное время. Ты все поняла?

— Да, Господин, — пролепетала я.

— Хорошо, что Ты подчинилась незамедлительно, — добавил он.

— Да, Господин, — не могла не согласиться я. — Спасибо, Господин.

Конечно, нас первым делом приучили повиноваться мгновенно. Истинная ценность такого обучения лучше всего познается в такой ситуации, в которой я только что оказалась. Впрочем, пусть это и не так очевидно на первый взгляд, его ценность проявляется еще и во избежание того, что может грозить еще большими опасностями, например, такими как недовольство вызванное у рабовладельца. Увы, мы не те, кто мог бы быть здесь первыми, по крайней мере, не женщины подобные мне. Мужчины — вот кто является настоящими хозяевами этого мира.

Судя по движению тени, надсмотрщик отошел в сторону, к стене. Я не могла видеть того, что он сделал, но заостренные колья спрятались в стены.

— Вперед, — приказал он, — иди впереди нас.

— Да, Господин, — откликнулась я.

— Харта! — понукнул мужчина хриплым голосом. — Харта!

— Да, Господин! — всхлипнула я.

Иногда, мы проходили над пропастями, пересекавшими тоннели, по узким металлическим мостам. На мое счастье эти мосты не были такими узкими как тот «мост», бывший немногим более чем плоский рельсом, что вел на верхнюю платформу башни или бастиона. Все же эти мосты, хотя и пугали меня, но были не столь ужасающими. Их ширина колебалась в промежутке между двенадцатью и восемнадцатью дюймами, заставляя меня тщательно выверять каждый свой шаг. У меня даже мысли не возникало, чтобы задержаться, страх перед монстром, шагавшим позади меня, не располагал к этому. Его я боялась куда больше, чем узкие мосты.

Кстати, эти мосты удерживались на месте посредством металлических стержней, вставленных в проушины. При необходимости любой из стержней мог быть удален с той или иной стороны, и мост повисал вниз, или можно было, выбив обе оси, вытащить его на уступ или даже сбросить его вниз в проем. Я понятия не имела, насколько глубоки были эти пропасти. Впрочем, учитывая узость моста, один единственный защитник мог обороняться на нем против нескольких противников, поскольку те могли нападать на него только поодиночке.

Монстр позади меня и сопровождавшая его красотка-рабыня с факелом, легко пересекали их. А вот я, уроженка Земли, чувствовала себя крайне неуверенно на таких переходах, таких привычных и безопасных для местных жителей. А еще мне никак не удавалось выкинуть из головы, внезапно появившиеся из стены грохочущие колья. Я не сомневалась, что подобные устройства были в изобилие разбросаны по этим тоннелям. Кроме того, прежде мне приходилось читать о различных ловушках, вроде вылетающих клинков или открывающихся подземельях, также весьма распространенных в подобных местах. Естественно, в тот момент я была в ужасе от того, что должна была двигаться вперед. Мне приходилось постоянно напоминать себе, что я была не свободным человеком, а всего лишь домашним животным и, следовательно, надежда на то, чтобы остаться в живых у меня имелась только при условии полного послушания, абсолютной покорности и безупречного служения. Кстати, здесь я не касаюсь тех ловушек, что предназначены специально для ловли рабов, поскольку они являются предметом для отдельного разговора. Упомяну лишь, что некоторые из них представляют собой относительно мягкие устройства, цель которых состоит только в том, чтобы просто стеснить свободную женщину, лишив подвижности до тех пор, пока не появятся охотники и не заберут ее. Другие, с проволочными петлями, пружинами и стальными челюстями, специально сконструированными для перехвата убежавших рабов мужчин, могут быть весьма жестокими. Существуют меньшие по размеру и облегченные версии таких ловушек, предназначенные для беглых рабынь. Попав в некоторые из этих устройств, оказавшись в окружении колючей проволоки и клинков, нельзя даже пошевелиться, не порезав себя в лоскуты. Однажды, во время обучения, меня аккуратно поместили внутрь одной такой ловушки, а затем оставили там сидеть больше часа. Это, наряду с тысячей прочих соображений, как материальных, так и социальных, помогло внушить мне полную безнадежность даже думать о попытке побега.

— Замри, — внезапно приказал мне хозяин подземелий, едва мы пересекли один из таких мостов.

Остановилась я немедленно и, затаив дыхание, испуганно осмотрелась вокруг себя. Но мужчина просто вытащил стержни из их мест и втянул мост на нашу сторону пропасти и закрепил его там так, чтобы нельзя было задвинуть на место, предварительно не отперев.

В нескольких ярдах впереди, я увидела то, что выглядело как проход в большую полость, скорее всего, вырубленное в скальном массиве помещение. Судя по идущему оттуда свету, там горели лампы. На пороге комнаты мы остановились. Действительно, свет внутри исходил от двух ламп, установленных в держателях на стенах. Хорошенькая темноволосая рабыня тут же погасила свой факел, воткнув его в чан с песком, стоявший около входа. Комната выглядела довольно примитивно. Стены, у одной из которых стояли несколько шкафов, представляли собой простой, грубо обработанный камень, такой же, как в проходах. Примерно в центре возвышался грубообтесаный плоский камень, служивший столом окруженный не менее грубыми скамьями. На столе стоял большой кувшин, лежала разделочная доска и несколько небольших глиняных мисок. В стороне, у другой стены я рассмотрела кучу мешков и какие-то коробки, над которыми были развешены веревки, несколько цепей и кандалов. Так же рядом с ними висели стрекало и плеть. В глаза мне сразу бросилось множество колец тут и там вмурованных в стены и пол, еще два свисали с потолка. Вдоль одной из стен, прикованные к ней цепями, расположились пять женщин, до нашего появления лежавших либо сидевших, но стоило нам войти, тут же вставших на колени и согнувшихся в позицию почтения. Кстати, я заметила, что у каждой имелось одеяло, и это не могло меня не порадовать. Слева от входа помещение наклонно расширялось и там, в стене, имелось несколько маленьких зарешеченных дверей, закрывавших конуры, вырубленные в скале. За решетками, тоже в цепях, я рассмотрела трех женщин — брюнетку и двух блондинок, также стоявших на коленях головой вниз, выражая почтение. Уверена, что во всех этих трех занятых клетках или конурах, я обнаружила одеяла, что тоже было замечательно. Дальше налево вдоль стены хранились небольшие крепкие рабские клети, наваленные одна на другую. В данный момент все были пусты. Насколько я поняла, здесь было что-то вроде места их хранения.

— На колени, — скомандовал хозяин подземелий, и я моментально подчинилась, но, поскольку стоять на коленях прямо не могла, то вынуждена была согнуться, при этом крепкое кольцо, вмурованное пол, оказалось в каких-то дюймах от моего лица.

— А вы можете поднять свои головы, — небрежно бросил мужчина остальным присутствовавшим здесь рабыням, которые, насколько я поняла, являлись его подопечными.

Видеть я не могла, но буквально кожей почувствовала, как взгляды женщин, едва получивших разрешение стоять на коленях вертикально, сразу же скрестились на мне, рассматривая и оценивая мою, все еще склонившуюся перед кольцом фигуру.

— Это — новая девка, — незамысловато представил меня хозяин этих подземелий, своим рокочущим, словно вода или лава, прорывающаяся сквозь теснину, голосом, отчего речь его была почти нечленораздельной.

— Нам можно говорить, Господин? — спросила одна из женщин у стены, как и остальные прикованная к ней сразу двумя цепями, одной за шею, другой за левую лодыжку.

— Да, — кивнул он.

— Как ее назвали? — поинтересовалась кейджера.

— Как тебя зовут? — переадресовал ее вопрос мне хозяин подземелий.

— Я не знаю! — ответила я, дрожащим от испуга голосом.

— Но ведь это написано на твоем ошейнике, не так ли? — уточнил мужчина.

Оказывается, этот монстр даже не удосужился прочитать мой ошейник, притом что, пока я беспомощно лежала перед ним связанная, тщательно исследовал проколы в моих ушах, очевидно, очень заинтересовавшие его. Помимо ушей он своими крупными сильными грубыми руками, которые, наверное, лучше было бы назвать лапами, настолько тяжелыми и волосатыми они были, с необыкновенной полнотой и тщательностью исследовал и оценил мои формы, «рабские формы», как их часто тут называют. А вот идея прочитать ошейник ему даже не пришла в голову. Вероятно, предположила я, мое имя для него было совершенно не важно, или даже ему было неинтересно, имелось ли у меня имя вообще. В конце концов, кого заботит, какую кличку могли бы дать собаке или лошади? Хотя, не исключено, что он просто не умел читать!

— Да, — согласилась я. — Думаю, что да!

— И каково оно? — уточнил мужчина.

— Я не знаю! — призналась я.

— Тебе не сообщили?

— Нет, — сказала я.

— Тебе показали ошейник?

— Да, — ответила я.

— Значит, Ты не умеешь читать, — заключил надзиратель.

— Не умею, — признала я.

— Она — неграмотная! — усмехнулась одна из рабынь.

— Это просто оскорбительно для нас, то, что она будет находиться с нами! — возмущенно заявила другая.

— Поберегись, — рыкнул на нее хозяин подземелий.

— Простите меня, Господин, — мгновенно отозвалась та.

— А из какой она была касты? — поинтересовалась третья женщина.

— Не из какой, — снизошел до ответа хозяин этих мест. — Она всегда была бескастовой.

— Ой! — дружно воскликнули женщины, в явном замешательстве.

— Она настолько низкая? — недоверчиво переспросила первая из рабынь.

— Да, — подтвердил мужчина.

— Каким же был ее Домашний Камень? — задала вопрос вторая женщина.

— Она родом из мира, где нет Домашних Камней, — ответил хозяин подземелий.

Я почувствовала, что данная информация была встречена с недоверием. Но ведь то, что я родилась в мире, не имевшем Домашних Камней, не было моей виной, независимо от того, чем они могли бы быть!

— Так она не из нашего мира? — уточнила одна из женщин, стоявших на коленях в конурах, та, что была темноволосой.

В этих камерах, впрочем, как и в большинстве им подобных помещений подобного назначения, даже женщина не может выпрямиться во весь рост. Искоса посмотрев в ее сторону, я увидела, тени прутьев, перечеркнувшие ее лицо и тело. Брюнетка стояла вплотную к решетке, держась руками за прутья, и я пришла к выводу, что это не было запрещено.

— Верно, — подтвердил возвышавшийся надо мной мужчина.

— Господин разыгрывает своих девушек, — с укоризной в голосе предположила одна из тех прикованных к стене женщин.

— Нет, — буркнул тот.

— Знала я одну такую рабыню, — проворчала рабыня, также стоявшая у стены. — Ее продали на том же самом аукционе, что и меня, причем она ушла за большие деньги.

— С ними такое часто, — не без горечи заметила ее соседка.

— Некоторым мужчинам такие нравятся, — добавила еще одна, до сих пор молчавшая. — Они даже специально ищут их на рынках.

— Ну да, в некоторых городах они популярны, — поддержала третья.

— Это всего лишь вопрос спроса и предложения, — поспешила успокоить их первая. — Просто, такие как она — большая редкость.

— Да, их не часто встретишь, — согласилась вторая. — Но их с каждым годом становится все больше.

— Должно быть их привозят все больше и больше, — добавила четвертая.

— Это точно, — вздохнула первая.

— Кому может понадобиться варварка? — пробурчала одна из тех, что находились в конурах.

— Похоже, на таких как она существует определенный спрос, — ответила на ее замечание вторая.

— Насколько я понимаю, мужчины необыкновенно строги с ними, — заметила первая.

— Да, я тоже об этом слышала, — добавила третья, заставив меня задрожать, и вдруг поинтересовалась: — А что это там у нее под волосами?

Хозяин подземелий аккуратно собрал мои волосы в кулак и поднял их над моей головой. Как только волосы натянулись в тугую, я почувствовала словно сотни крохотных иголок воткнулись в кожу по бокам моей головы, впрочем, особой боли это мне не причиняло.

— Да! — закричала одна из женщин. — Вы только посмотрите на это! Видите!

— У нее что, уши проколоты? — уточнила другая.

— Да, — ответил надсмотрщик.

— Мало того, что она варварка, так она еще и проколотоухая девка! — воскликнула другая.

— Точно! — поддержала ее третья.

— Но Вы же не будете держать такую шлюху вместе с нами! — попыталась возмутиться еще одна рабыня.

— Нет! — выкрикнула третья.

— Нет! — вторила ей невольница из конуры.

— Я вот думаю, не пригласить ли мне сюда кожевника, — буркнул хозяин подземелий.

— Господин? — озадаченно проговорила одна из женщин.

— Затем чтобы проколоть уши вам всем, и подвесить в них такие же украшения, — пояснил он.

— Нет, Господин! — почти хором воскликнули сразу несколько рабынь.

— Простите нас, Господин! — закричали другие.

Все женщины испуганно сжались и отпрянули назад, те, что стояли у стены, прижались к самым кольцам, к которым они были прикованы цепями, те, что были заперты в конурах, вглубь помещений, подальше от решеток. И только я осталась на прежнем месте, у кольца в полу, у которого меня поставили.

Во мне крепла уверенность, хотя, конечно, не исключено, что я могла ошибаться, что в их реакции на угрозу хозяина подземелий присутствовали не только возмущение и ужас. Думаю, что я ощутила в их реакции, было вовлечено кое-что еще. Я была уверена, что чувства этих женщин были смешаны и весьма противоречивы. Безусловно, я нисколько не сомневалась, что с одной стороны они боялись, и боялись панически, самой мысли о прокалывании их ушей, но, одновременно с этим, с другой стороны, на неком, более глубоком уровне, я чувствовала, что они были до глубины души очарованы и взволнованы самой возможностью этого. Думаю, что их это беспокоило, волновало и необыкновенно возбуждало. Я поняла это, посмотрев исподлобья, по тому, как некоторые, стоя на коленях, прижавшись спиной к стене, отчаянно задрожали, а пальцы других непроизвольно взлетели к мочкам их ушей, словно они уже сейчас могли бы ощутить подвешенные там украшения. В общем, мне казалось, что чувства этих женщин по отношению прокалывания их ушей оказались глубоко неоднозначными. Не была ли их дрожь результатом понимания ими того, насколько привлекательными они могли бы стать для мужчин, носи они подобные украшения, насколько могло бы это увеличить их желанность для рабовладельцев? В конце концов, разве все они не были рабынями? Разве они сами не хотели быть возбуждающими желание красотками? И в то же время, они ведь не могли не понимать тех опасностей и ужасов, которые последовали бы после того, как они станут столь отчаянно желанными, преследуемыми и восхитительными. Так не были ли они заранее, в глубине своей душе, готовы быть такими, настолько востребованными? И как только они осмеливались быть таким приметными, теми, кто подобно пене на поверхности воды оказывается на виду, кого первыми выхватывают из толпы пленниц, оценивают, заковывают в цепи и первыми бросают на меха? Разве не они были теми, над кем плеть щелкала громче всего? Разве не они, постоянно находясь в полуобморочном состоянии от ужаса и понимания того, какими глазами могли бы смотреть на них мужчины, при этом осмеливались быть теми, кого грубо выталкивали на сцену торгов, чтобы услышать мужчин, выкрикивающих от вспыхнувшей страсти и соперничающих за то, чтобы владеть ими?

— Приготовь новой девке немного каши, — прохрипел хозяин подземелий.

— Да, Господин, — откликнулась брюнетка, сопровождавшая нас с факелом.

Монстр присел рядом со мной и, отвязав веревку, что соединяла мои запястья с ошейником, вытянул ее наружу, протащив между моих ног. У меня вырвался непроизвольный стон, когда мужская рука коснулась внутренней поверхности моего левого бедра. Я почувствовала, как меня охватывает возбуждение. Насколько же не контролируемы потребности у рабынь! Я замерла, не поднимая головы, лишь задрожала всем телом. Мне трудно описать словами то, какой ужас внушал мне этот человек. Меж тем, он просунул вытащенную из-под меня веревку через кольцо, вмурованное в полу прямо передо мной, затем пропустил ее под моим ошейником, потом еще раз сквозь кольцом и завязал тугим узлом. Теперь я была прикреплена за ошейник к кольцу двойной петлей. Единственное, что я могла, это поднять голову, да и то очень немного. Расстояние между моим ошейником и рабским кольцом составляло не больше фута. Как только узел был затянут, я почувствовала, что мужчина развязал узел, стягивавший мои запястья. Затем он переместил их вперед, скрестил и туго связал перед моим телом. Мое сердце провалилось и забилось где-то в районе пяток. Сбоку послышалось шуршание, это рабыня брюнетка, стоявшая несколько в стороне, всыпала какую-то смесь в миску, собираясь приготовить еду для меня.

— Господин? — отважилась я подать голос.

Меня охватил ужас от осознания того, что теперь осталось только перебросить мои волосы вперед, через плечи, обнажив спину. Именно это и произошло уже через мгновение, вырвав из меня стон отчаянья.

Я услышала журчанье воды. Темноволосая рабыня подошла к столу и налила немного воды в миску.

— Может быть, Ты предпочла бы отложить наказание на завтра? — поинтересовался у меня надсмотрщик.

— Нет, Господин, — выдохнула я.

Теперь мне хотелось поскорее закончить с этим.

Монстр отошел от меня куда-то назад от меня, не трудно догадаться, что к стене. Когда он всего через пару мгновений вернулся ко мне, я с трепетом увидела на полу передо мной тень от плети, свисавшей из его руки. Я не отрывала глаз от этой тени, ожидая того момента, когда отбрасывавшая ее плеть начнет подниматься. Я собиралась закрыть глаза только в тот момент, когда она станет падать вниз. Честно говоря, меня обрадовало то, что я могла видеть эту тень. Зачастую нам не позволяют знать тот момент, когда на нас обрушится удар плети. Поверьте, в этом случае наказание становится гораздо более страшным! Особенно, если мы не знаем назначенное количество ударов! Так что, можно считать милосердием ситуацию, когда нас заранее ставят в известность относительно число ударов, и наносят их с предсказуемой периодичностью. Иногда от нас даже требуют считать эти удары, конечно, до тех пор, пока мы в состоянии это делать. Порой, мы также должны, если в состоянии, комментировать причину каждого удар, естественно, когда такие причины для них есть. Понятно, что в подобных эпизодах взаимоотношений рабыни и господина существует множество различных путей поддержать беседу. Вот, например: «Почему тебя избили?» — вопрошает хозяин, «Чтобы я не забывала о том, что я — рабыня» — отвечает его собственность. Случается и так, что мы сами должны попросить о своем наказании. Как же это ужасно, ползти к мужчине с плетью в зубах.

К своему удивлению, я увидела плеть, легшую на каменный пол рядом со мной. Я чуть не свалилась в обморок. Неужели меня не будут бить? Конечно же, та свободная женщина никогда не узнает об этом! Но тут в памяти всплыло, как этот монстр уверял ее, что я буду наказана, и мое сердце снова упало. Мужчины этого мира не имеют склонности бросать свои слова на ветер. У меня не может быть никакой надежды на пощаду. Я буду наказана.

Но тогда, в чем причина этой задержки?

Вдруг, я почувствовала на себе его руки, сначала повалившие меня на бок, а затем, опрокинувшие на спину. Моя голова легла прямо подле кольца, к которому я была привязана за ошейник. Мужчина склонился надо мной. Нет, он не должен, мысленно воскликнула я. Пожалуйста, нет! Я уперлась в него своими связанными руками, совсем легонько. Конечно, я не смогла бы оттолкнуть его от себя, даже если бы у меня хватило смелости на то, чтобы попытаться сделать это. Скорее мой жест был не более чем слабым, бесполезным, фактически инстинктивным протестом. Мне оставалось только надеяться, что я не буду избита за это. Я мгновенно отдернула пальцы назад, и отвернула голову в стороны, не в силах смотреть в нависшее надо мной лицо или морду. Я была полностью в его власти. Он мог сделать со мной все, чего бы ему ни захотелось. Мне сообщили, что я принадлежала государству, и в этом месте, как я уже поняла, именно он представлял это государство. Здесь он был для меня все равно, что хозяин, со всеми привилегиями, правами и полномочиями, и перед ним я была ничем, беспомощна и бесправна, со всеми вытекающими из этого в этом мире последствиями. Практически, здесь, в этом странном месте, я была его собственностью, то есть, фактически, я ему принадлежала.

Он положил свою лапу мне на голову, приподнял немного и повернул лицом к себе, но я так и не разомкнула своих крепко зажмуренных век. Прямо надо мной послышался странный звук, то ли хриплое сопение, то ли глухое ворчание, словно рядом со мной находилось какое-то крупное животное. Я даже могла почувствовать его тяжелое дыхание на своей коже. Почему это не начиналось? Насколько беспощадным будет то, что меня ожидало? Хоть бы он проявил ко мне жалость! Я была всего лишь рабыней!

Вдруг он издал негромкий звук, что-то отдаленно напоминавшее хмыкание от удовлетворенного любопытства. Я ничего не понимала. Послышалось бульканье, темноволосая рабыня принялась размешивать воду в миске с кашей.

Монстр вернул меня на колени, ткнув головой в пол рядом с кольцом, и перебросил вперед прядь волос, прилипшую к спине.

Снова мои волосы оказались разбросаны по полу передо мной.

— Ее каша готова, — сообщила брюнетка.

Мне было не понятно, для чего мужчина только что переворачивал меня на спину. Похоже, его мучило любопытство. Но на предмет чего?

— Будет лучше, — послышался его рокочущий голос, — отложить еду на последок.

— Да, Господин, — не могла не признать я его правоты, понимая, что в противном случае, могла оказаться не в состоянии удержать еду в себе, даже такую простую и пресную, какую обычно дают рабыням.

С ужасом я увидела, как на полу передо мной скользнула хищная тень. Плеть снова была в его руке.

— Эта рабыня, — обратился он к другим женщинам, находившимся в комнате, — провинилась. Она, оказавшись в темноте, не прояснила своего статуса, своего рабства, перед свободной женщиной. Она позволила свободной женщине непринужденно общаться с ней, не зная того, кем она является. Она повела себя так, что женщина не только думала, что перед ней свободная, но даже и предположить, что она принадлежит к некой касте.

Искоса взглянув в сторону стены, я заметила, что невольницы в замешательстве переглядываются. В этот момент до меня внезапно дошло, для чего я была уложена на спину. Мужчина прочитал мой ошейник. Значит, этот монстр умеет читать. Теперь он знает мое имя, то, которое мне дали, написанное на моем ошейнике, и которое, возможно, носили многие другие до меня! В памяти всплыло, что кое-кто из охранников в загонах предпочитали не начинать официальной порки женщины до тех пор, пока они не узнали ее клички, конечно, в том случае, что эту кличку ей уже дали. Понятно, что это не касалось нескольких предостерегающих ударов, отпускаемых мимоходом, время от времени. Дело в том, что в этом мире наказание зачастую рассматривается как нечто довольно личное, как что-то исходящее от конкретного рабовладельца к конкретной рабыне. Это своего рода путь к тому, чтобы сделать этот процесс для женщины более значимым. Кроме того, знание имени, если таковое имеется, облегчает, особенно в ситуации загонов, где невольниц великое множество, отслеживать проступки и сообщать о них другим, дабы сделать последующие наказания значительно более суровыми, если выяснится, что рабыня оказалась не в состоянии извлечь урок из своих прежних взысканий. Я по-прежнему не знала своего имени, зато его знал он.

— Почему она так поступила? — решилась спросить одна из женщин, сидевшая у стены.

— Почему Ты это сделала? — переадресовал мне ее вопрос хозяин подземелий.

— Я испугалась! — ответила я. — Я растерялась, я не знала, что мне делать в такой ситуации! Я должна была лучше знать это! Я обязана была знать лучше!

— Но Ты не решила, что была такой же, как она? — уточнил надсмотрщик.

— Нет! — поспешила заверить его я.

— То есть, Ты ясно понимаешь, что Ты — только рабыня, животное и ничего больше?

— Да, Господин! — подтвердила я.

— Она — новая рабыня, — сказал хозяин подземелий, обращаясь к женщинам, находившимся в помещении.

— Пусть она получше изучит свой ошейник! — заявила одна из них.

Я вздрогнула, почувствовав, как ремни плети коснулись моей спины.

Действительно, я была всего лишь новой рабыней, и, несомненно, мне еще многому предстояло научиться. Но я не думала, что была настолько незнакома с ошейником. Уверена, во мне имелось, впрочем, как и в любой женщине, инстинктивное понимание ошейника и его смысла. Более того, где-то в глубине души я ощущала, что понимала это даже до того, как он оказался на моей шее. В конце концов, разве я не рассматривала возможность этого бессчетное количество раз в своих мыслях? Разве я не носила его в тысячах своих снов? Безусловно, у него множество смыслов, значимых и сложных, тонких и глубоких, которые только со временем, постепенно, могли проясниться для меня, к пониманию которых я смогу прийти, понять и полюбить.

— Господин, — встряла рабыня, которая носила факел, — может быть, раз уж она — новая рабыня и пока не достаточно знакома с правилами, стоит на сей раз пропустить наказание.

В то же мгновение в комнате повисла напряженная тишина.

— Простите меня, Господин! — воскликнула женщина, опускаясь на колени и, раскинув по камням свои красивые волосы, склоняя голову до пола.

— В следующий раз Ты ведь будешь знать лучше, как поступить, не так ли? — спросил хозяин подземелий, обращаясь ко мне.

— Да, Господин! — заверила я его.

— Сколько ударов Ты должна получить? — поинтересовался он.

Если в ответ на подобный вопрос кейджера называет слишком малое количество ударов, она почти наверняка получит много больше того, что было запланировано изначально. Если же она предложит мужчине больше, чем он предполагал, возможно в надежде получить меньше, то, скорее всего, получит именно столько, сколько попросила. Обычно владелец уже держит в уме некоторое количество ударов, кажущееся ему подходящим. Рабыня никогда не получит меньше чем запланировано, но она запросто, особенно если попытается умничать и влиять на этот вопрос, может получить гораздо больше.

— Столько, сколько Господин пожелает, — ответила я той фразой, которую я изучила еще в загонах.

Я — рабыня, а рабыня не может играть в игры с рабовладельцем. Все зависит от него. Все зависит от его желания. Я — рабыня.

Я в страхе зажмурилась, увидев тень падающей плети.

Десять плетей. На меня обрушилось десять ударов плети.

Я пролежала у кольца еще несколько минут, вытянувшись на животе. Не только мои щеки были мокрыми от слез, но даже камень около кольца. Мне было больно. Мое тело содрогалось от рыданий. Все же, надо признать, что он не был жесток со мной. Боль от ударов была острой, но сами удары были аккуратными и чистыми. Они были милосердно распределены по моему телу, кроме того, они наносились с равномерными интервалами и в предсказуемое место. Особенно страшно, когда, в качестве части наказания, кейджера не знает, куда и когда упадет следующий удар. По своему это было милосердием с его стороны, как следует меня наказать, но не использовать при этом всю свою мужскую силу. Только последний, десятый удар, причем о том что это последний, мужчина поставил меня в известность перед тем, как его нанести, действительно позволил мне ощутить крохотную частицу той реальной силы, с которой, если бы он так решил, мог бы меня бить. Я дико вскрикнула, настолько непереносима была боль от этого удара, но сразу же захлебнулась своим криком, будучи не в состоянии даже кричать. Широко раскрыв глаза, не в силах поверить в произошедшее, я привстала на четвереньки, но уже мгновение спустя снова растянулась на животе.

— Пощадите, Господин! — прорыдала я. — Пощадите, Господин, пожалуйста пощадите!

Однако порка уже закончилась. Десятый удар был последним. Тем не менее, я, не переставая взахлеб рыдать, причитала:

— Пожалуйста, не бейте меня больше, Господин! Пожалуйста, Господин, не надо больше меня бить!

В этот момент для меня стало совершенно ясно то, что, он мог сделать со мной даже столь малой толикой своей силы. Можете мне поверить, я была отлично наказана уже первыми девятью ударами, но последний, десятый удар сказал мне куда больше первых девяти. Фактически, он сказал: «Берегись, пусть это будет для тебя самым тонким намеком на то, что может быть сделано с тобой». И вот теперь, уже несколько минут я лежала у кольца, глотая слезы и приходя в себя. Теперь я хорошо усвоила этот урок. Я была всего лишь наказанной рабыней. Но урок, мною из этого извлеченный конечно распространялся, как это несомненно и предполагалось, далеко за границы ситуации данного случая. Он касался куда большего, чем такая мелочь как допущенная мной ошибка, когда я, будучи растерянной и испуганной и, оказавшись в темноте наедине со свободной женщиной, не дала ей ясно понять своего статуса. Он сообщал мне, что я не просто являюсь объектом для наказания, но и непременно буду наказана тогда, когда это будет необходимо. Этот урок еще больше укрепил во мне понимание условия моего существования, то есть полной неволи, и очевидных сопутствующих обстоятельств этого, тех что имеют отношение к тому, чтобы быть в подчинении рабовладельцев, полностью и во всем. И наконец, мне преподали нечто большее о плети. Теперь я понимала, и куда лучше, чем прежде, что она могла сделать со мной. И это заставляло меня бояться ее еще больше, до дрожи в коленях, до ужаса, до паники. Теперь я боялась даже смотреть в ее сторону.

— Поднимись на колени, варварка, — довольно мягко велела мне брюнетка.

С трудом, упираясь связанными передо мной рукам, я поднялась на колени, при этом оставаясь согнутой в три погибели, ибо моя шея по-прежнему оставалась привязанной к кольцу.

— Питайся, варварка, — приказала рабыня, поставив передо мной неглубокую миску с кашей.

Мне оставалось совсем немного опустить голову и, само собой, не пользуясь руками, покорно съесть предложенное угощение. Впрочем, ела я даже с жадностью, нетерпеливо и с благодарностью. Но в какой-то момент времени, я замерла, оторвавшись от слизывания каши с краев миски и своих губ, и задрожала. Я вдруг осознала, что существует множество других способов наказания, намного более пугающих и не менее эффективных, которым я могу быть подвергнута, стоит только у мужчин появиться желанию на это. Издав горестный стон, я вернулась к поглощению пищи. Мои слезы капали прямо в миску с кашей. Мое наказание, насколько я поняла, информативное и важное для меня, с точки зрения надсмотрщика, несомненно, было относительно легким, почти небрежным. Мой проступок, как оказалось, к моему счастью, не был расценен как что-то особо ужасное, особенно для новообращенной рабыни. В конце концов, мне даже не отказали в еде.

— Ой! — внезапно пораженно ойкнула я и, напрягшись, спросила: — Господин?

Пальцы моих связанных рук напряглись, искривились и задрожали.

— Господин? — повторила я.

— Ты можешь продолжать питаться, если хочешь, — бросил он.

— Ох! — выдохнула я, понимая, что, конечно, есть я не смогу!

Веревка, связывавшая мой ошейник с кольцом в полу, туго натянулась. Мужчина собрал мои волосы и, убрав их от ушей, пробормотал:

— Проколотоухая девка.

— О-ох! — простонала я, ощущая на себе его подобный железу захват. — Господин!

Какими абсурдными в этот момент мне показались мои прежние страхи, когда перед самой поркой он уложил меня на спину! Какое вообще право я имела ожидать для себя такое достоинство! Насколько абсурдной была эта мысль для рабыни! Вероятно ли то, что нас могли бы бросать на спину ради нашего достоинства? Конечно, нет! Рабыням не позволено достоинство. Это оставлено для свободных женщин. Скорее уж дело в том, что уложив рабыню на спину, если того пожелает владелец, он может прочесть самые тонкие нюансы выражений ее лица, ее беспомощность, ее страх, ее радость, ее наслаждение, ее уязвимость, ее надежды и просьбы! Мужчина просто не может не восхищаться оказавшимися под его торжествующим пристальным взглядом беспомощно открытыми чертами, не любоваться на бесчисленные тонкие выражения, мелькающие на ее покрасневшем лице, не обращать внимания на трепет тела, на ее восторг и страх. Владельцам не чуждо получать удовольствие от тщательного исследования любой из нас в нашем страдании, нашем экстазе и беспомощности, и они наслаждаются стонами и криками, обнаженными перекошенными лицами своих рабынь, заключенных в тюрьму их рук.

Монстр издал низкий, рычащий, почти звериный звук. Должна ли я сопротивляться ему изо всех своих сил? Будет ли это иметь какое-либо значение в конечном итоге? А что если я буду просто избита за демонстрацию малейшего сопротивления, которое он запросто может не счесть забавным во всей его тщетности.

Я всхлипнула. Смог ли он прочитать во мне признаки моей растущей беспомощности?

Я такая рафинированная, утонченная, нежная! Как такое могло происходить со мной? Но затем я вспоминала, что я — рабыней. Из меня вырвался тонкий, беспомощный вскрик, звук слабости, но одновременно еще и своеобразной мольбы.

Пожалуйста, только не останавливайтесь, Господин! Впрочем, он и не собирался останавливаться, а мне оставалось радоваться тому, что в его сердце, как и в сердцах остальных таких мужчин, не было места такому понятию как милосердие.

— Посмотрите на рабыню! — воскликнула одна из женщин у стены.

А мое покорение тем временем шло своим чередом.

— Господин! — всхлипнула я, чувствую себя оскорбленной, опозоренной и униженной.

А уже через несколько мгновений я начала терять контроль!

— Ох! — простонала я. — О-о-ох!

Его победа надо мной была близка.

Пришло осознание того, что еще немного и я буду ничем, всего лишь кончающей рабыней.

— Господи-и-ин! — заверещала я.

— Аргх, — послышался из-за моей низкий горловой звук, словно сзади стоял лев, рвущий своими челюстями окровавленную плоть добычи.

И в этот момент я полностью отдалась ему. Это было мое глубочайшее подчинение, моя полная капитуляция. Я ничего не могла с собой поделать. Я была рабыней, простой рабыней, покоренной в очередной раз.

Еще некоторое время я пролежала около кольца. Мужчина подошел к одной из крохотных рабских клеток, лежавшей по левую руку от меня и оттянул ее немного вперед и вправо, освободив тем самым подход к незанятым конурам. Затем он отошел к столу и принялся просматривать какие-то бумаги, не исключено, что мои.

Тем временем темноволосая рабыня приблизилась ко мне и присела рядом. Оказывается она принесла влажное полотенце, которым и стерла кашу с моего лица, а также и с волос. Боюсь, что когда я извивалась и задыхалась, я опускала голову слишком низко, а поскольку около меня стояла миска, то и мои волосы оказались измазаны кашей.

— У тебя хороший живот, — заметила женщина. — Горячий живот. Просто превосходный живот для рабыни.

— Спасибо, Госпожа, — шепотом поблагодарила я.

Конечно, я и сама знала, что меня легко было возбудить, что мое тело было необычайно отзывчивым, и что порой достаточно было нескольких мгновений, чтобы сделать меня совершенно беспомощной. Разумеется, такие рефлексы и все что с ними связано, ожидается от рабыни. Ее вообще могут избить, если она окажется несоответствующей этим критериям. Кейджер даже специально дрессируют, дабы развить в них эти рефлексы. Что поделать, мы же не свободные женщины. Кроме того, если кому-то это интересно, как я уже упоминала ранее, сексуальная отзывчивость в рабыне открыто расценивается, как желательное свойство, наряду с умом и красотой. Если все эти три свойства имеются у одной невольницы, то ее цена возрастает, и значительно. Так что, сексуальная живость и не поддающаяся контролю отзывчивость для рабыни не считается поводом для затруднения или чем-то позорным или постыдным. А вот что касается сексуальной инертности и фригидности, то здесь они вовсе не расцениваются ни как сопутствующая особенность, ни, тем более, как достоинство. Мы же не свободные женщины. Точно так же, и это достаточно естественно, наша сексуальная отзывчивость не является тем, что следует скрывать, кроме, разве что от свободных женщин. В действительности, нам стоит поскорее привыкнуть к тому, что придется слушать, как эту особенность будут открыть обсуждать, особенно в тех ситуациях, когда рассматривается наша продажа. Естественно, раз уж это одно из наших свойств, находясь на аукционной площадке, следует быть готовой к тому, чтобы услышать, как об этом во всеуслышание объявляют потенциальным покупателям. Как уже было сказано, рабыня продается целиком, вся, каждая ее часть, каждая особенность. И мужчины хотят и покупают рабыню целиком, всю ее, каждую ее часть и особенность.

Я лежала у кольца. Он не позволил мне сохранить ни частицы достоинства. Впрочем, как рабыня, я и не была наделена правом на какое-то там достоинство. Мне просто никто не оставил права выбора. Он захотел и взял у меня все. Разумеется, я должна была отдать ему все просто по щелчку его пальцев. Я была рабыней, и этим все сказано.

Смотрела ли брюнетка на меня меня с упреком? Не знаю. Я не встречалась с ней взглядом. И она не стала задерживаться рядом со мной. Закончив свое дело, женщина встала и отошла в сторону, откуда до меня донесся легкий перезвон звеньев цепи.

Конечно, наверное, я должна была бы упрекать себя, но у меня не было ни малейшего желания так поступать. И дело было даже не в том, что я была рабыней, и значит, в таких вопросах мне оставалось только повиноваться, причем делать это со всем возможным совершенством, а скорее в том, что меня охватило чувство глубокой удовлетворенности, спокойствия и неги.

В следующее мгновение я услышала металлические щелчки и почувствовала, как на моих лодыжках сомкнулись стальные браслеты кандалов.

— Узлы, Господин, — позвала брюнетка.

Хозяин ямы встал из-за стола, подошел и склонился надо мной. Как только веревки, стягивавшие мои запястьях исчезли, на них тут же защелкнулись металлические наручники, соединенные цепью с ножными кандалами.

Следом была отвязана и веревка, соединявшая мой ошейник с кольцом в полу, и на моей шее появилось еще одно стальное кольцо, поверх основного ошейника кейджеры.

К этому ошейнику была прикована та же самая цепь, которая соединяла между собой ручные и ножные кандалы. Мои лодыжки, запястья и шея теперь были на общей цепи. Меня заковали в сирик.

Как только хозяин подземелий проверил замки, я, повинуясь его сигналу, встала на колени. Затем он отошел к столу и вернулся к своим делам. Я же перенесла свое внимание на брюнетку.

Как я могла настолько отдаться этому животному?! Однако в глазах рабыни я не заметила ни тени упрека. И как же я была благодарна ей за это!

Она должна понимать, насколько я беспомощна в этом! Дело ведь даже не в том, что я рабыня юридически, а в том, что я, и это бесспорно, была рабыней по своей сути. В моем теле, уме и потребностях я была полной, прирожденной рабыней.

По-видимому, это было именно то, чем я была. И я ничего не могу с этим поделать, или как-то противостоять этому! Так что будьте ко мне снисходительны.

Однако в глазах этой рабыни не было даже ни малейшего намека на укор. Мне оставалось только быть благодарной ей за это, в конце концов, зависть, злоба, мелочность, ревность и конкуренция — явления весьма распространенные в среде рабынь. Разве мы все не являемся конкурентками, в некотором смысле, в плане борьбы за расположение рабовладельцев?

— Мне можно говорить, Госпожа? — шепотом спросила я.

— Конечно, — кивнула брюнетка.

— Скажите, Вы знаете мое имя? — все также шепотом задала я мучавший меня вопрос.

— Да, — ответила она, и пояснила: — Оно указано на твоем ошейнике.

Вероятно, женщина увидела его только что, хотя, я не исключала, что она могла разглядеть это и раньше, возможно проявив любопытство, когда хозяин подземелий, перед тем как избить меня, прежде не озаботившийся данным вопросом, обследовал мой ошейник. Выходит и она имела читать. В отличие от меня, неграмотной. Каким же низким был мой статус!

— Это ведь государственный ошейник, не так ли? — уточнила я.

— Да, — подтвердила она.

— Только не говорите мне мое имя, — испуганно прошептала я.

— Значит, тебе еще никто не сообщил это? — спросила рабыня.

— Нет, — мотнула я головой.

— Тогда можешь не беспокоиться, — заверила меня она. — У меня нет ни малейшего желания быть брошенной на корм слинам.

Тут надо заметить, что имя девушки, если таковое ей позволено, дается ей мужчинами, соответственно, именно мужчины могут его озвучить, именно от них она должна услышать его впервые. Если в данном вопросе, вдруг будет проявлена некая невнимательность или оплошность, рабыне просто дадут новое имя, которое она уже услышит от рабовладельцев. Девушка, такая как эта брюнетка, знающая мое имя, должна бояться оказаться первой, сообщившей его мне. Впоследствии, конечно, это имеет никакого значения, ведь имя уже общеизвестно и привычно, как кличка любого другого животного.

— В клетку ее, — бросил хозяин подземелий.

— На четвереньки, — скомандовала мне брюнетка.

Звякнув цепями, я поднялась на четвереньки. Темноволосая рабыня подошла к тесной клетке, открыла дверцу и, указав на вход, приказала:

— Заходи в клетку.

Подползя к клетке, я вошла внутрь. Как только мои ноги пересекли порог, дверца захлопнулась, превращая меня в беспомощную заключенную.

Оказавшись запертой внутри, я поднялась на колени, повернулась лицом к входу и тут же склонила голову, увидев, что мужчина подошел к клетке, чтобы проверить надежность замков. Удостоверившись, он вернулся к столу, а я осмелилась поднять голову и осмотреться. Я стояла на коленях перед решеткой. Пол и потолок клетки были из железных листов, а четыре стороны были набраны из кованых прутьев, крепких, около дюйма в диаметре, и часто установленных, с шагом приблизительно в три дюйма.

Прижавшись лицом к решетке, и вздрогнув, услышав металлический звон, это звенья цепи, соединявшей мои браслеты, коснулись прутьев, когда я схватилась за них руками, я посмотрела на брюнетку. В такой клетке нельзя было стоять вертикально, точно так же, как и невозможно было бы вытянуться полностью. Внутри можно было только стоять на коленях, сидеть или лежать, но свернувшись калачиком.

— Госпожа, — позвала я.

— Что, — откликнулась кейджера.

— Почему я здесь?

— По той же самой причине, что все остальные, — пожала она плечами. — Таково желание мужчин.

— Но что я должна здесь делать? — не отставала я.

— То, что тебе скажут, — ответила женщина.

— А здесь есть другие? — спросила я.

— Другие? — не поняла она.

— Мужчины, — пояснила я.

— Да, — кивнула брюнетка и, поймав мой жалобный взгляд, пояснила: — Охранники.

— Буду ли я доступна им? — поинтересовалась я.

— Это на усмотрение хозяина подземелий, — пожала она плечами.

Я на мгновение закрыла глаза.

— Но они живут не здесь. На самом деле охранники только появляются здесь время от времени. Нисколько не сомневаюсь, что они будут рады узнать о том, что к нашей компании добавилась еще одна красотка.

— Значит, я здесь именно для этого? — уточнила я. — Для охранников?

— Возможность твоего использования ими — лишь эпизод. Фактически, этот район подземелий — представляет собой тюрьму, да еще такую, в которой содержатся по большей части самые низкие и самые опасные заключенные, — сообщила мне женщина, заставив задрожать. — Здесь не так опасно, как может показаться, если, конечно, Ты будешь предельно осмотрительной.

Я с трудом проглотила комок, вставший поперек горла.

— Конечно, того, что будет твоими обязанностями, я наверняка не знаю, — продолжила она, — но я бы рискнула предположить, что тебе, как всем остальным, поручат несколько коридоров, в которых Ты будешь исполнять определенные работы.

— Работы? — переспросила я.

— Разносить еду заключенным, пополнять цистерны, опорожнять ведра отходов, приносить свежую солому, чистить клетки и тому подобные задачи. Ты же не ожидаешь, что это будут делать охранники.

— Нет, — признала я.

— Во многих городах, — сказала брюнетка, — такие работы исполняются свободными женщинами низких каст, но здесь это поручают рабыням. Знаешь почему?

— Нет, — мотнула я головой.

— Это своего рода символическое выражение того презрения, с которым относятся к этим заключенным, — объяснила она.

— Понимаю, — кивнула я, хотя, честно говоря, сомневалась, что подобный символ мог бы быть интерпретирован заключенными точно так же, как этого ожидали судебные власти или свободные женщины города, причем совершенно не важно о каком именно городе могла бы идти речь.

Я скорее предположила бы, что заключенному мужчине куда больше удовольствия доставит видеть мелькающие почти полностью открытые части тела рабыни, чем долго присматриваться к свободной женщине. Безусловно, совсем другое дело, если речь идет о свободной женщине-пленнице или преступнице, приговоренной к заключению в тюрьму на какой-то срок, дабы служить там, и которой, возможно, запретили ношение вуали и даже обязали носить одежду, открывающую ее лодыжки или даже икры взорам заключенных мужчин. Вот это бы им понравилось. Мне тут же вспомнились довольные вопли и свист заключенных там наверху, мимо которых меня провели по пути к крепости. Какими они показались мне энергичными и полными жизни! В какой-то момент, в чем-то к своему ужасу, я даже почувствовала себя почти как ощупанной и распробованной. А ведь я им даже не служила. В общем, мне показалось довольно парадоксальным что, то, что свободным мужчинам вне пределов тюрем доставляло удовольствие, я имею в виду быть обслуженным рабынями, внутри тюрьмы могло бы их как-то оскорбить.

— Кроме того, Ты можешь время от времени быть использована для того, чтобы помучить и подразнить их, — добавила рабыня, — чтобы они могли, в страдании и расстройстве, глубже прочувствовать свою беспомощность.

— Я понимаю, — прошептала я.

— Время, которое им отведено в подземельях, — сказала она, — предназначено не для наслаждения.

— Понятно, — кивнула я.

— Это — своего рода пытка, — усмехнулась женщина.

— Ясно, — отозвалась я.

— Но, в любом случае, не забывай о том, что Ты не должна вызывать неудовольствия у хозяина подземелий, — напомнила мне брюнетка.

— Да, Госпожа, — согласилась я.

— Поскольку тебя можно отдать не только охранникам, — усмехнулась она и, сделав паузу, добавила: — но и заключенным.

— Да, Госпожа, — простонала я.

— Эти могут просто разорвать тебя на кусочки, — пригрозила брюнетка.

— Да, Госпожа, — всхлипнула я.

— Но я полагаю, что с тобой не возникнет проблем, — заметила она.

— Спасибо, Госпожа, — выдохнула я.

— Как твоя спина? — поинтересовалась кейджера.

— Болит, — поморщилась я, и окликнула ее, уже начавшую отворачиваться: — Госпожа!

— Что? — спросила она.

— Та свободная женщина сказала, что мой акцент ужасен. Все действительно так плохо?

— Насколько же Ты тщеславна! — улыбнулась женщина.

— Пожалуйста, — взмолилась я.

— Скажи что-нибудь, — приказала она.

— Я — варварка, — сказала я. — Я родом с планеты, которую у нас называют «Земля». Меня и нескольких других доставили в этот мир, чтобы сделать рабынями. Я не знаю названия на того города, в котором я оказалась вначале, ни того, в котором нахожусь теперь. Я даже не знаю своего имени. В действительности, все, что я знаю, это то, что я — рабыня.

— Ты говоришь очень даже не плохо, — заверила меня она.

— И мой акцент не столь ужасен? — не отставала я.

— Нет, — заверила она. — Это можно, по крайней мере, в данной ситуации, считать «рабским акцентом».

— Да, Госпожа, — не стала спорить я.

— Впрочем, — усмехнулась брюнетка, — и Ты должна это понимать, не имеет никакого значения, есть ли у тебя акцент и какого он вида. Какое значение имеет то, кто Ты, если Ты — рабыня. Видишь ли, в большинстве своем рабыни, например, как я сама, не имеют какого бы то ни было ярко выраженного акцента, или, по крайней мере, в обычном смысле этого слова. Но, можешь мне поверить, все мы — рабыни, причем полностью, такие же, как и Ты, и останемся таковыми навсегда. И для тебя ничего не изменится, даже если тебе удастся, и если владельцы позволят, избавиться от своего акцента.

— Я это понимаю, — поспешила заверить ее я. — Госпожа.

— Да? — отозвалась она.

— Скажите, а хозяин подземелья действительно — человек? — шепотом спросила я.

— Конечно, — ответила рабыня. — Он таким уродился и ничего не может поделать с этим.

Я опустила взгляд и уставилась в пол.

— Он не любит появляться на поверхности, — пояснила женщина, — несмотря на его ум и огромную силу, там его дразнят и высмеивают даже дети. Для него лучше находиться здесь.

— Мне становится плохо всякий раз, когда я смотрю на него, — чуть слышным шепотом призналась я.

— Ну так и не смотри, — посоветовала мне брюнетка.

— А разве вам от его вида не становится плохо так же, как и мне? — поинтересовалась я.

— Нет, — покачала она головой.

— А почему они называют его «Тарск»? — спросила я.

— Странно, а мне казалось, что это очевидно, — хмыкнула моя собеседница.

— А что такое «тарск»? — не отставала я.

— Ты что, никогда их не видела? — удивилась она.

— Нет, — мотнула я головой.

— Это — животное определенного вида, — сказала женщина. — Вообще-то, я не считаю, что он на самом деле похож на тарска. В действительности мне кажется, что они называют его так, не потому что он похож на тарска, а потому что, он, в некоторой степени, по причине своего уродства, напоминает им о тарсках.

— Он отвратителен, — прошептала я.

— Лично я в этом не уверена, — не согласилась со мной брюнетка.

— Нет, он отвратителен, отвратителен! — настаивала я.

— К этому быстро привыкаешь, — пожала плечами рабыня.

— Никогда! — заявила я, и тут же поинтересовалась: — А к какому типу мужчин он принадлежит?

— На самом деле, он человек довольно мягкий, — ответила женщина, — за исключением тех случаев, когда он возбужден. Он, безусловно, он очень строг, как владелец.

— Наверное, Вы должны ненавидеть его, — предположила я.

— Нет, конечно, — отмахнулась она.

— Но Вы же боитесь его, — сказала я.

— Разумеется, — кивнула брюнетка.

— Мне кажется, что у вас к нему отношение особого рода, — предположила я, основываясь на том, что именно она сопровождала его с факелом, помогала ему, кормила меня и так далее.

— Он укладывает меня спать в ногах своей постели, — заявила рабыня.

В ответ я непроизвольно вздрогнула.

— Ты же не собираешься составить мне конкуренцию за его расположение? — улыбнулась она.

— Нет, нет, нет! — поспешила заверить ее я, не переставая дрожать.

— Но при этом Ты неплохо отдалась ему, — напомнила мне женщина.

— Я ничего не могла поделать с собой, — вздохнула я. — Ведь я рабыня. Любой мужчина может заставить меня сделать это!

— Неужели любой мужчина? — насмешливо переспросила брюнетка.

— Да!

— Даже тот, к которому Ты питаешь отвращение или терпеть не можешь? — уточнила она.

— Да!

— Даже тот, кого Ты не любишь, презираешь или ненавидишь?

— Да! — всхлипнула я.

— И отдашься ему полностью, даже против своего желания, без остатка, безгранично, будучи неспособна сопротивляться и как-то контролировать себя?

— Да! — прорыдала я. — Я не могу себя контролировать! Я беспомощна в их руках! Вы же сами должны понимать это!

— О, да, — усмехнулась она. — Я превосходно понимаю это.

Слеза побежала по пруту решетки, к которому была прижата моя правая щека.

— Ты прекрасна в своей жизненности, — сказала кейджера.

— А разве Вы — нет? Разве Вы не рабыня? — спросила я, посмотрев на нее сквозь слезы, застилавшие мои глаза.

— Мужчины должны считать тебя очень красивой и очень ценной собственностью, — заметила она. — Нисколько не сомневаюсь, что на рынке Ты ушла бы по самой высокой цене.

— А разве Вы нет, рабыня! — проговорила я, глотая слезы.

— Да, — согласилась она. — Я тоже. И я тоже рабыня.

Я немного склонила голову, почувствовав кожей лба два железных прута, к которым прижалась головой. Мои руки, закованные в цепи, до боли стиснули прутья.

— Ты думаешь, что Ты — единственная, чей живот кричит в темноте, умоляя о прикосновении мужчины? — поинтересовалась темноволосая рабыня. — Единственная, кому хочется встать на колени? Единственная, кто желает служить и любить, причем делать это всем своим существом, не сдерживаясь и не требуя ничего взамен? Единственная, кто благодарно кричит и извивается от надменного и нахального прикосновения того, кому она принадлежит?

Я снова подняла на ней свои заплаканные глаза.

— Мы не были бы теми, кем являемся, — сказала она, поймав мой взгляд.

— Да, — согласилась я. — И мы не можем быть ничем иным, кроме того, чем мы являемся.

— Мы — рабыни, — прошептала она.

— Да, — шепотом подтвердила я.

— А теперь у тебя есть время, чтобы отдохнуть, — сказала мне рабыня.

— Я боюсь! — призналась я ей.

— У женщины есть много причин для страха, если она — рабыня, — пожала она плечами.

— Да, Госпожа, — не могла я не признать правоты женщины, которая уже

отвернулась и ушла в другой угол комнаты, оставив меня, закованную в сирик, в одиночестве стоять на коленях клетке, цепляясь за прутья решетки.

«Тарск», хозяин подземелья, или, если использовать его более точный титул, надзиратель темницы, по-прежнему оставался у стола. Мужчина сидел, поджав свои короткие ноги под лавку и склонившись всем своим непропорционально огромным, словно раздутыми, похожим на скалу торсом, над столешницей. Бумаги, которые, возможно, были моими документами, он уже отложил в сторону и теперь просматривал свиток, повернув его к свету маленькой лампы. В подземелье трудно было определить время суток, но, несомненно, было уже достаточно поздно.

Я села на пол клетки, поджав к груди колени. Размеры кандалов и ошейника сирика практически точно подошли к моим запястьям, щиколоткам и шее. Скорее всего, мои размеры сообщили сюда заранее. Я осмотрелась. Благодаря конструкции клетки я была выставлена на всеобщее обозрение. Нет, безусловно, меня было бы видно еще лучше, если бы не решетка с толстыми и часто установленными прутьями. Существует великое множество вариантов рабских клеток, различающихся по количеству пленниц, на которое они рассчитаны, по форме, размеру и используемым материалам. Та, в которой оказалась я, была обыкновенной, можно сказать стандартной клеткой для одной персоны, представлявшей собой разумный компромисс открытости и безопасности. Безопасности не с точки зрения удержания заключенной внутри женщины, с этим могла бы справиться и куда более легкая конструкция, а с точки зрения того, чтобы не быть разломанной или утащенной ворами. Если рассмотреть все конструкции клеток, то на одном конце спектра окажутся клетки, разработанные, прежде всего, для демонстрации женщин, внутри которых рабыня удерживается так же беспомощно, как котенок, но которые, как предполагается, они не смогут устоять перед мужчинами, имеющими соответствующие инструменты. Клетки этого вида обычно используются временно, в течение светового дня, во внутренних дворах или садах, когда поблизости находятся помощники работорговцев. Другой конец спектра займут тяжелые клетки, с толстыми, до двух дюймов диаметром прутьями, расположенными с шагом в один дюйм, так что пленницу едва можно различить. Клетки того вида, в одной из которых в настоящее время заперли меня, иногда называют «дразнящими», из-за того, что находящаяся внутри женщина видна достаточно, чтобы пробудить интерес, но, по причине толстых и достаточно частых прутьев, недостаточно, чтобы сделать удовлетворительное суждение и ее особенностях. Конечно, в случае возникновения интереса, работорговец всегда согласится выпустить обитательницу наружу для более тщательного изучения. Таким образом, очарование девушки, освобожденной из клетки и продемонстрированной во всей красе, гарантируют ей положительную оценку. Достаточно легко не проявить должного внимания, или даже пренебречь, или отвергнуть, то же самое очарование, когда красотка является — просто одной из многих других, скованных цепью, скажем, в павильоне торгов или на цементной полке открытого рынка. Но дайте покупателю теперь, когда его интерес возбужден, а его внимание сосредоточено, тщательно исследовать обитательницу клетки. Как теперь относиться к ее облику, волосам, нежному горлу, тонким запястьям, аккуратным лодыжкам, соблазнительным рукам и ногам, рабским формам ей фигуры? Таким образом, товар может стать превосходной покупкой, возможно, со временем способной превратиться в любимую рабыню, покупкой, которая, не обрати покупатель на нее внимание, могла бы остаться трагически незамеченной. Разумеется, мужчина мог бы купить ее не для себя, а чисто в целях вложения денег или просто в качестве подарка другу. Существует также и множество других удерживающих устройств, вроде рабских сундуков или ящиков, и рабских мешков. Они, конечно, разработаны не для того, чтобы показывать рабыню, а предназначены для других целей, в частности для наказания или транспортировки. Кстати клетки того вида, в которой удерживалась я, тоже вполне подходят для перевозки рабынь. Понятно, что никакой необходимости в том, чтобы сидеть в клетке, закованной в цепи, у меня не было. Можно предположить, что это было сделано только для того, чтобы помочь мне не забыть о том, что я была рабыней. А вот одеяла мне не дали. Хотя у других они были. Оставалось надеяться на то, что мне выдадут его позже. В конце концов, здесь я была на положении новой девки. Всего, помимо меня в комнате находилось девять женщин: брюнетка, которая сопровождала надзирателя, три рабыни в конурах, брюнетка и две блондинки, и пять невольниц, прикованных цепями за шеи и левые лодыжки к стене. Причем две из женщин, сидевших в конурах, брюнетка и одна из блондинок, также были прикованы цепями. Я рискнула надеяться, что со временем, смогу быть признанной не только достойной одеяла, но и конуры, все же таковых было пять, и две из них в данный момент пустовали. Однако, я не ожидала получить такую роскошь немедленно, в конце концов, пока я оставалась всего лишь новой девкой. И я не была уверен в том, что мне хотелось бы быть прикованной цепью к стене. Признаться, женщин, находившихся там, я боялся до дрожи в коленках. Все же, я была варваркой, да еще и с проколотыми ушами.

Я, свернувшись калачиком, легла на пол клетки. Сквозь решетку я видела, как рабыня, освещавшая дорогу факелом и заковавшую меня в сирик, погасила две настенных лампы, оставив тем самым горящей в комнате только одна крошечную лампу, ту, что стояла на столе, и при свете которой монстр читал свиток. Отблески света пламени этой лампы я могла видеть на прутьях конур и на звеньях тех цепей, что висели на стене. Впрочем, я недолго рассматривала цепи. Там же на стене, на крюке висела плеть, одного мимолетного взгляда на которую мне хватило для того, чтобы поскорее отвести глаза. Какой спокойной и тихой она казалась теперь. И все же один ее вид заставлял мое сердце колотиться от ужаса. Прошло не так много времени с того момента, как моя спина была объектом ее приложения.

Брюнетка вытащила меховое покрывало из сундука и расстелила его около стола. Из того же самого сундука она вынула моток цепи и осторожно, по-видимому чтобы не потревожить монстра, разложила ее от кольца к ногам постели. Затем женщина легла на меха у самого их края. Конечно, ведь у нее был такой высокий статуса по сравнению с нами! К слову, среди нас, меня и тех женщин, что сидели в конурах и были прикованы к стене, она была единственной, кому позволили одежду. Однако то, что она лежала в ногах мехов хозяина подземелий, вовсе не означало, что я завидовала этой ее привилегии! Все же он не был одним из тех властных и привлекательных зверей в человеческом обличии, вроде тех, кого я много раз здесь видела, и перед кем рабыня могла бы упасть в обморок от желания и слабости.

Мужчина немного прокрутил свиток, закатывая тот участок, который он уже прочитал и разворачивая новую порцию текста.

Рабыня в ногах его мехов, как мне показалось, уже задремала.

Я поднялась на четвереньки. Цепью от моего ошейника свисала вниз, по направлению к моим запястьям, а затем змеилась по полу к лодыжкам. Мне так много чего хотелось узнать в тот момент. Например, я не знала в подземельях какого города находилась. Мне не было известно название места этого мира, в котором я оказалась изначально. Я даже не знала своего собственного имени. Мне хотелось бы задать множество мучивших меня вопросов тому монстру, что сидел за столом. Но я не осмелилась на это, и снова легла на бок, приняв позу эмбриона.

Бросив взгляд вдоль стены, я столкнулась глазами с одной из сидевших там, уже закутавшихся в одеяла, женщин, губы которой презрительно скривились, формируя слова обращенные ко мне. Даже в тусклом свете крошечной лампы я смогла прочитать сказанное ею. «Проколотоухая девка!» — говорила она мне. Я быстро отвела взгляд в сторону. Я не сомневалась, что мне, скорее всего, придется бояться ее, впрочем, как и всех остальных. Мне следовало быть готовой к тому, что они могут не только ужасно обращаться со мной, что вполне ожидаемо, ведь с их точки зрения я варварка, новая девка и так далее, но вполне могут обмануть меня, тем самым подставив под наказание и порку.

Я немного поерзала, пытаясь лечь поудобнее. Цепь отозвалась на мое движение тихим лязганьем.

Краем глаза поймав движение, я посмотрела в сторону стола, и увидела, что монстр отложил свиток и сдвинул лампу немного в сторону, ближе к краю. При этом, гасить ее он не стал. Обернувшись и сев на скамью верхом, мужчина на какое-то время замер, пристально разглядывая брюнетку. Свет лампы, с того места, куда он ее поместил, падал на меха и мягко подсвечивал лежавшее там тело. Думаю, что к этому моменту она уже крепко спала. Мужчина соскользнул со скамьи и, его странная фигура, огромный торс на коротких искривленных ногах, сместилась к кольцу и лежащему рядом с ним концу цепи. Щелкнул карабин, и цепь намертво соединилась с кольцом. Брюнетка слегка дернулась, издала тихий стон и невнятно вскрикнула, но так и не проснулась. Затем, с ясным, металлическим и отчетливым щелчком кольцо сомкнулось на ее лодыжке, скрепляя рабыню с кольцом, вмурованным в пол. Не думаю, что эта процедура смогла выдернуть ее из объятий сна, но подозреваю, что в некотором роде, на неком уровне, она поняла то, что оказалась на цепи. Не может ли быть так, что даже свободная женщина, на неком подсознательном уровне узнает о том, что ее спящую приковали цепью к ее собственной кровати? Не всплывает ли это в ее сне? Не видит ли она себя во сне посаженной на цепь, проходя в ужас от такого кошмара? Уверена, что она будет со всей силой рациональности гнать из своего сознания саму возможность этого! Конечно, это был только сон! Но зато какой забавный! Но вот она просыпается и обнаруживает, что и вправду прикована цепью. Поскольку женщина спала, то цепь была сначала пристегнута к кольцу, и только потом закреплена на ее лодыжке. Если бы она бодрствовала, процедура, по-видимому, была бы проведена с точностью до наоборот. Когда женщина не спит, обычно в первую очередь узы присоединяются к ее телу, так, чтобы она знала о том, что они на ней, что она связана или скована, а уже затем, когда она осознает себя объектом желания мужчины, другой конец прикрепляется, к тому, что выберет владелец.

Закончив с цепью, монстр, как ни в чем ни бывало, вернулся к прерванному чтению, предварительно вернув лампу на прежнее место.

Но ведь брюнетка теперь была прикована цепью!

Звякнув сириком, я перекатилась на спину. Но в этом положении остро ощущалась цепь, пересекавшая мое тело от ошейника к запястьям и дальше через живот, по внутренней поверхности правого бедра, спускавшаяся к моим лодыжкам. С горестным стоном я снова повернулась на бок.

Мысленно я представила, как пытаюсь бороться с удерживающими цепями и решетками, с окружающей меня действительностью. Как так получилось, что я смогла принять то, что со мной сделали? Как я могла хотя бы начать понимать то, чем я стала, кем я теперь была? Как смогла я пережить такой поворот, произошедший в моей жизни?

Я лежала на маленьком, квадратном, листе железа, огороженном со всех сторон железными прутьями. Здесь была посаженной в клетку рабыней. Могла ли она быть мной? Могла ли я быть ею?

Здесь, за решеткой, в этой тесной тюремной камере находилась рабыня, голая и закованная в цепи. Конечно, она не могла быть мной!

На ней был рабский ошейник и выжженное клеймо. Конечно, я не могла быть ею!

Но это была я!

Я заскулила, охваченная страхом. Я вынуждена делать то, что мне скажут. Я обязана повиноваться. Я должна бояться плети.

И тогда, испуганно задрожав, я вспомнила то использование, которому подверг меня этот монстр. О, у него отлично получилось подчинить меня своей воле! Воспоминания о пережитых ощущениях заставили тревожно забиться мое сердце. Даже теперь я начала непроизвольно извиваться.

А еще они прокололи мои уши. Я почувствовала, что краснею, и боюсь это было заметно даже в темноте. По телу пробежала волна жара, и кожа покрылась бисеринками пота. Как я кончила под ним! Совсем как рабыня!

Он сделал меня своей! Я была завоевана и восторженна, разрушена и вновь возрождена, разорвана в мелкие клочки и собрана в единое целое, освобождена и порабощена, сломана и воссоздана. А в конце, изо всех сил пытаясь постичь произошедшее, я ошеломленно поняла, что стала еще большей рабыней, чем была когда-либо прежде. Самые безжалостные цепи, что держат нас в подчинении, они, знаете ли, сделаны вовсе не из железа. Эти узы выкованы не из самой прочной стали. Насколько же слабы эти вполне осязаемые атрибуты по сравнению с цепями желания, узами потребностей! Даже теперь, будучи вполне удовлетворенной тем, что произошло совсем недавно, я снова начала ощущать беспокойство, растущее в моем теле. Разумеется, в моем положении проявлять излишнюю назойливость может быть опасно. За это можно получить еще одну порцию плетей. Но, конечно, во мне еще только начинало расти понимание того, что мужчины могут сделать с женщиной, я находилась еще в самом начале пути. Но насколько естественным мне показалось, стоило только понять это, вставать на колени и отчаянно умолять о прикосновении.

Лежа в той клетке, я окончательно осознала себя рабыней, причем полностью. Это было тем, чем я должна быть, и чем я была.

Но какой удачей оказалось то, что меня должны были сделать тем, кем я была! Сколь немногим женщинам повезло оказаться поставленными на свое место, быть сделанными теми, кто они есть!

Меня назвали, но по-прежнему не знала своего имени.

Некоторое время спустя этот зверь, этот монстр, свернул свиток, завязав его шнурком.

Он немного пригасил лампу, но оставил ее на столе. Теперь комната была освещена совсем тускло. Тень мужчины на стене, вдруг показалась мне какой-то дикой, искаженной, пугающей. Лишь один раз надзиратель мазнул взглядом по моей клетке, но я сделала вид, что сплю. Думаю, остальные рабыни в тот момент уже уснули. Сквозь полуприкрытые веки я видела, как он присел подле брюнетки, взял ее за плечи и приподнял в сидячее положение. Негромко проскрежетала цепь. Женщина тихонько вскрикнула, но если и проснулась, то только наполовину. Руки рабыни поднялись вверх, это мужчина потянул ее тунику через голову, а затем жалкий лоскут ткани отлетел в сторону. Монстр схватил брюнетку за плечи и подтащил к центру мехового покрывала. Цепь, до того лежавшая петлями на полу, распрямилась. Но потом, к моему ужасу, ее руки обхватили тело монстра. Но, в конце концов, она была рабыней и должна была повиноваться! Послышалось довольное мужское ворчание и сдавленный женский крик. Не могу сказать, проснулась ли брюнетка к этому моменту окончательно или нет, но я с тревогой увидела, что она прижимается губами к его уродливому лицу. Ей приказали сделать это? Я не знала, по крайней мере, команды я не слышала. Однажды, еще во время обучения, мне приказали страстно и с любовью поцеловать сандалию, снятую с ноги мужчины. Безусловно, для меня было уместно делать это, и я даже была рада делать это, поскольку это была сандалия мужчины. Более того, уже на той стадии моего обучения, я сама была готова умолять позволить мне сделать это, и даже сделала бы это с благодарностью, если бы только та сандалия была его, того, чью плеть я поцеловала здесь первой, но, увы, это было не так. В полумраке, разрываемом мерцающим огоньком крошечной лампы, я могла рассмотреть два прильнувших друг к другу, извивающихся тела. Он крепко сжимал рабыню своими руками. У нее не было ни шанса на спасение, даже не будь она прикована цепью. Но, как бы это кому-то не показалось странно, женщина сама прижималась к его гротескно искореженному телу всей своей красотой, и даже делала это крайне нетерпеливо. Ее формы были превосходны, даже для фигуры рабыни. У меня не возникало никаких сомнений относительно ее ценности на рынке. Она была взята спящей, просто подмята им под себя. Он хотел ее. И нет нужды говорить какие-то еще слова, они будут излишни. Для рабовладельца мы являемся своего рода «удобством», полностью, как ему угодно, когда угодно и где ему захочется.

Я замерла в клетке лежа на боку. Мне очень не хотелось бы загреметь цепью пошевелившись и тем самым помешать им, находившимся всего в нескольких футах от меня. По крайней мере я отлично слышала каждый их хрип, стон или сдавленный вскрик, какими бы тихими они не были. Иногда к звукам добавлялось бренчанье звеньев цепи. Да, это она была той, кого он выбрал спать у своих ног, но, я была уверена, будь на то его прихоть, он мог бы взять и уложить на это место и использовать любую из женщин находящихся в этом помещении. Конечно, они были государственными рабынями, но здесь, в подземельях, они были все равно что его собственные кейджеры. Например, он мог вытащить одну из блондинок, сидевших в конурах, или воспользоваться услугами любой из женщин прикованных к стене, возможно даже той, которая дразнила меня. Любая из них была к его услугам, любая из них была в его власти. И даже я. Ему ничего не стоило открыть клетку и, выдернув меня наружу, использовать, как новую девку, варварку так, как он посчитал бы целесообразным, бросив на одеяло, а возможно и прямо на каменный пол.

Наконец, монстр выпустил женщину и оттолкнул ее от себя. Она сползла с мехов, нашла свою тунику и, натянув ее на себя через голову, снова заползала на край мехов и вытянулась в ногах мужчины. Я заметила, что брюнетка нерешительно протянула руку, словно собираясь коснуться его ноги, но остановив ее в какой-то паре дюймов, отдернула назад.

Я не сомневалась, что у нее было имя. Только я не знала его, как не знала имен всех остальных, здесь присутствовавших. Я даже не знала, как звали меня саму!

Я лежала очень тихо, закованная в цепи, запертая в клетке. Какая же она была тесная!

Я значила не больше любой из женщин здесь находившихся. Я была не больше, чем рабыней. На самом деле, я, в некотором смысле, значила даже меньше чем они, поскольку была варваркой, да еще и с проколотыми ушами.

Но я чувствовала себя странно взволнованной, мое тело непроизвольно двигалось и пошевеливалось.

Несмотря на то, что я был напугана тем, где я оказалась, в глубинах подземелий под крепостью или городом, во власти какого-то уродливого животного, я не ощущала в себе недовольства ни тем, что была перенесена на эту планету, ни тем, что меня сделали здесь рабыней, хотя и понимала каковы опасности этого положения. Даже увидев столь немногое, я успела влюбиться в этот мир, в его честность, в его правдивость и красоту. Конечно, клеймо и ошейник — это такая незначительная плата за разрешение оказаться здесь, ступать по его земле, дышать его воздухом. Здесь я научилась быть живой по настоящему, остро чувствовать и увлекаться со всей глубиной и широтой чувств. Я никогда не смогла бы поверить в возможность этого, оставаясь в моем прежнем мире. Кроме того, здесь, в этом месте, я впервые в своей жизни, пришла к пониманию самой глубинной своей сути, того, что было скрыто под налетом цивилизации, того, что являлось мне время от времени по ночам, заставляя вскрикивать во сне. Мне говорили, что я должна вести двойную жизнь. Меня убеждали, что я должна играть роль той, кем я не была. Но здесь я узнала, что должна жить правдой, должна быть верной самой себе, своей сущности. Здесь мне просто не оставили иного выбора, кроме как быть той, кто я есть.

И я была благодарна за это и довольна.

Впрочем, имели ли какое-либо значение мои размышления? Какое вообще значение имеет то, рада ли я, довольна или удовлетворена? Пожалуй, что никакого. Я — рабыня и должна служить. У меня нет выбора, от моего желания ничего не зависит, оно ничего не стоит. Зато насколько же это восхитительно для меня! Меня волнует, заводит, возбуждает, обостряет все мои эмоции, понимание того бескомпромиссного доминирования, которому я подвергаюсь. Я собственность и должна повиноваться, причем во всем и со всем возможным совершенством! И ничего иного меня не ждет. Но даже если бы я не желала этого сама, то и в этом случае меня не ждало ничего иного. На моей шее красовался гореанский ошейник. Даже если бы я кричала и визжала, боролась и плакала, рвалась из цепей в бесплотных попытках освободиться, бросалась на прутья клетки, то и это ничего бы не изменило, за исключением того, что меня выпороли бы плетью, призвав к тишине.

Так или иначе, хотела я того или нет, это произошло со мной. Я здесь, и на моей шее гореанский ошейник.

Темноволосая рабыня, прикованная цепью за ногу, замерла в ногах хозяина подземелий. Я решила, что она уснула. Я была уверена, что и все остальные женщины уже спали. А вот у монстра, похоже, такой уверенности не было. Он поднялся, склонился над столом, взял в руку крошечную лампу, пламя которой еле тлело, и неторопливо, одну за другой обошел все конуры, немного приподнимая лампу у каждой, проверяя своих подопечных. Со своего места я не видела двух из женщин, спавших в конурах. Должно быть, они лежали в дальних углах. Единственное, что я смогла там разглядеть это тени от решетки на стенах одной из конур. Зато мне была видна фигура третей женщины, закованной в цепи брюнетки. Тени от прутьев падали на ее тело, перечеркивали его частыми полосами, шевелившимися в такт покачиванию лампы. Затем монстр, волоча ноги, проковылял к стене. Маленькая лампа поднялась, осветив стену и пять женщин, прикованных к ней цепями и лежавших в различных позах. Три из них расположились на своих одеялах, сложенных вдвое. Тела двух других были частично прикрыты отворотом одеяла. Одна из них натянула одеяло на живот, другая укутала икры. Одна из женщин, лежавшая поверх одеяла, немного приподняла голову, щурясь и моргая, посмотрела на подошедшего мужчину, но затем снова вытянулась на полу. Следует заметить, что такие ночные проверки являются довольно обычным делом в рабских загонах. Я и сама, первое время моего нахождения в загонах первичного обучения, не раз просыпалась и видела свет фонаря на стене конуры, разлинованной тенями решетки. Впрочем, уже спустя некоторое время мы все привыкли к подобному вниманию. Такие как мы быстро узнают о том, что их наличие в конуре с большой степенью вероятности будет проверено в течение ночи. Кроме того, каждая из нас знает, что ей как рабыне, такая роскошь как скромность попросту не разрешена, даже во сне ее красота открыта, и может быть осмотрена сквозь решетку, исследована и оценена. Мы, если можно так выразиться, полностью открыты. Я слышала, что иногда покупатели тщательно исследуют нас именно спящих. Думаю, что те, кто покупал меня в загонах для доставки в это место, тоже могли, прежде чем принять решение, приходить и оценивать меня, пока я спала, возможно, даже не один раз. Говорят, что иногда работорговцы пробираются в спальню свободной женщины и тщательно исследуют ее в тот момент, когда она спит, и на основании увиденного, судят о той ценности, если таковая вообще имеется, которую могла бы представлять женщина как рабыня. Как она двигается во сне, как она крутится или поворачивается с боку на бок, какие тонкие звуки при этом издает? Возможно, ее движения и тихие стоны подскажут им о ее предполагаемых потребностях и тайнах, представляющих для работорговца такой интерес. Он оценивает ее, и решает: да, она — рабыня, нуждающаяся только в клейме и ошейнике, а значит, ему остается только решить, взять ее немедленно, либо пока просто внести ее имя в свой список, чтобы заняться ей позже, когда он сочтет это удобным? На основе того, что мне известно, я даже готова предположить, что мужчины иногда могут находить довольно приятным, взглянуть на нас, погруженных в сон и беспомощных. Порой случается так, что мы можем спать и сами того не подозревая, пробудить желание мужчин, и кстати, иногда, я действительно просыпалась от того, что охранник тихонько постукивал по прутьям решетки и недвусмысленно давал мне понять, что хочет, чтобы я обслужила его. Конечно, я не сомневаюсь, что зачастую он заранее планировал этот визит, и даже с нетерпением ожидал того момента, когда он смог бы добраться до меня. Однако в других случаях я вполне обоснованно была уверена, что мое использование происходило под влиянием момента, случайно возникшего интереса. Но бывало и так, что я сама пребывала в тревожном ожидании того или иного охранника, чтобы прошептать ему слова мольбы и обратить на себя его внимание, не разбудив при этом других. Иногда мои просьбы оставались безответными, в других случаях мне шли на встречу. Брюнетка сказала мне, что в этих подземельях были и другие охранники. Несомненно, у них тоже были свои маршруты обходов для проверки клеток или каких-либо иных удерживающих устройств, которые могли бы находиться в этом месте. Правда, я сомневалась, что они будут проверять эту область. Здесь было место хозяина подземелий. Можно не сомневаться, что здесь он сам держал под строгим контролем удовлетворение женщин, и возможно даже под более строгим чем, их еда и узы.

Вдруг я увидела, что хозяин подземелий повернулся ко мне. Признаться, меня это очень напугало. Как я уже отмечала, одного его вида было достаточно, чтобы нагнать на меня страх. Однако я понимала, что мне, как одному из объектов его ответственности, наряду со всеми остальными, следовало быть готовой к тому, чтобы быть им осмотренной. Я тут же закрыла глаза и сделала вид, что сплю. Послышались шаги, и я поняла, что он приблизился к клетке. Я поняла, что он стоит не дальше чем в шаге от меня, на это указывал свет лампы, который чувствовался сквозь сомкнутые веки. Но он не отворачивался, чтобы уйти! Он стоял рядом уже дольше минуты. Тогда, я, испуганная, поднялась на колени и, столкнувшись с ним взглядом, опустила голову, коснувшись лбом железного пола, выполняя почтение.

— Почему Ты притворилась спящей? — спросил монстр.

— Простите меня, Господин, — попросила я, но мужчина молчал, и я продолжила: — Я испугалась. Простите меня!

— Как твой живот? — поинтересовался он.

— Моя спина, Господин? — уточнила я, думая, что, должно быть неправильно поняла его.

— Твой живот, — настаивал надзиратель.

— Господин? — переспросила я, но поняв, что правильно поняла, что он имеет в виду, ответила: — Он в порядке, Господин. Спасибо, Господин.

— У тебя горячий живот, — усмехнулся он, — особенно для той, кто еще так плохо знаком с ошейником.

Я держала голову опущенной и молчала.

— Тобой легко можно будет управлять посредством этого, — заметил монстр. — Это ставит тебя в полную зависимость от нас.

— Да, Господин, — признала я.

— Думаю, что в начале, — продолжил он, — я разрешу мужчинам трогать тебя лишь изредка.

— Как Господин пожелает, — прошептала я.

— Мы посмотрим, как Ты будешь служить.

— Да, Господин, — отозвалась я.

— Подними голову, — приказал хозяин подземелий.

Я сделала, как было приказано, но избегала смотреть на него.

— Подними волосы и поверни голову в сторону, — потребовал он.

Я запустила скованные цепью руки в волосы и, подняв их, повернула голову щекой к нему.

— Проколотоухая девка, — пробормотал мужчина и, полюбовавшись на меня некоторое время, бросил: — Можешь опустить руки.

Движением головы я отбросила волосы вниз за плечи, немного пригладив их руками. Голову я продолжала держать поднятой, разрешения опустить ее не было, но, конечно, на мужчину я не смотрела.

— Ты симпатичная, — похвалил он, и тут же неожиданно спросил: — А я симпатичен?

— Нет, — ответила я.

— А может, я все же красив? — настаивал надзиратель.

— Нет, — повторила я. — Простите меня, Господин.

— За то, что Ты сказала правду? — уточнил он.

— Мнение рабыни ничего не стоит, — проговорила я.

— Почему Ты это сказала? — поинтересовался мужчина.

— Я не хочу оскорбить Господина, — объяснила я.

— Ты думаешь, что оказавшись в ошейнике, стала глупее, чем была до этого?

— Нет, — ответила я. — Надеюсь, что нет.

— Рабство имеет множество эффектов на женщину, — сказал монстр. — Оно смягчает ее, усиливает ее красоту, позволяет ей глубже чувствовать саму себя, доставляет ей удовольствие, увеличивает и значительно ее сексуальные ощущения, тысячекратно увеличивает ее способность любить, но есть один эффект, которого оно не имеет — рабство не снижает интеллекта женщины.

— Да, Господин, — не стала я оспаривать его утверждения.

— Почему бы это должно произойти? — спросил он.

— Я не знаю, Господин, — пожала я плечами.

— Вот, этого и не происходит, — усмехнулся мужчина.

— Да, Господин.

— Есть случаи, — добавил надзиратель, — когда мнение рабыни ничего не стоит, но бывает и так, что ее суждение уже нельзя счесть пустым, бывают ситуации, в которых оно может быть единственно верно, глубоким, полезным. Вот такие дела. Точно так же, как в некоторых случаях к мнению урта, слина, или любого другого животного стоит прислушаться. Даже оно может оказаться верным, правильным и полезным. Ситуации, в которых мнение рабыни или любого другого животного, является ничего не значащим, это ситуации, в которых это всего лишь мнение рабыни или животного. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Да, Господин, — ответила я.

Мои мысли, как и мои чувства, никому не важны. Это всего лишь мысли и чувства рабыни. Как мужчины этого мира, эти монстры в человеческом обличии, так и не сдавшие своей мужественности, доминировали над нами! Как полно и бескомпромиссно они это делали с нами! Как восхитительно они доминировали над нами!

— Из умных женщин получаются превосходные, самые лучшие рабыни, — заметил он.

— Да, Господин, — согласилась я.

— Они понимают то, что с ними сделано, кто они теперь, чем они должны быть и так далее.

— Да, Господин, — прошептала я.

— И они быстрее осознают невозможность спасения собственными силами, и необратимость того, что с ними сделано им.

— Да, Господин.

Неужели он не понимал, сколько еще было причин того, о чем он говорил? Разве он мог не понимать нашей потребности в господине, тоски по нему, жажды его? Разве он не понимал нашей потребности самоотверженно служить и беззаветно любить?

— Ты неплохо смотришься в цепях, — похвалил он.

— Спасибо, Господин.

— Ты принадлежишь им.

— Да, Господин.

— И Ты сама знаешь это, не так ли? — спросил мужчина.

— Да, Господин, — шепотом признала я.

Да, я была именно такой женщиной. И даже если бы речь не шла о таких понятиях как желание отдавать себя полностью, служить любви самозабвенно, не думая о себе, а лишь с мыслью о счастье господина, я все равно буду той, кто принадлежит цепям. Я знала, что была мелочной, тщеславной, эгоистичной, и не сомневалась, что, до некоторой степени, все еще таковой оставалась. У меня не было никаких сомнений относительно того, что, если бы мне, оказавшись здесь, позволили сохранить свободу, я не замедлила бы злоупотребить этим, и почти наверняка вела себя так же, как в моем прежнем мире. Соответственно, я не могла не признать, что мужчины, в своем высокомерии и гордости, не желая принимать подобное оскорбление и безумие с моей стороны, просто сделали меня рабыней, просто заклеймили и надели на меня ошейник. Теперь носила их цепи. Теперь я стала объектом для приложения их плети. Я должна была повиноваться им и ублажать их. Такое решение на мой счет приняли мужчины.

— Господин! — позвала я.

— Что?

— Почему меня доставили сюда? — задала я мучавший меня вопрос

— Куда именно «сюда»? — осведомился надзиратель.

— В этот город, в это место, — уточнила я.

— Именно в этот особый город, и именно в это место? — переспросил он.

— Да, Господин, — кивнула я.

— Ты узнаешь об этом своевременно, — ушел он от ответа.

— Господин! — снова осмелилась позвать его я.

— Что еще? — буркнул мужчина.

— Я не знаю своего имени, — пожаловалась я.

— Оно написано на ошейнике, — напомнил мне он, и жестом велел мне приблизиться к решетке.

Зажмурившись, я прижалась правой щекой к прутьям клетки. В следующее мгновение я почувствовала, как его, больше похожая на звериную лапу, рука сдвинула ошейник кейджеры вверх, вытащив его из-под ошейника сирика.

— Вот оно, — прохрипел хозяин подземелий, поднимая лампу немного выше. — Это твое имя, на этом ошейнике, который Ты не сможешь снять со своей шеи.

Конечно же, я не могла снять с себя ошейник кейджеры! Такие ошейники сделаны вовсе не для того, чтобы любая девка могла избавиться от него. Они заперты на замок, который обычно находится под затылком и скрывается за волосами. Такие ошейники легки, плотно прилегают к коже, а еще они привлекательны. Они красивы. И они не соскользнут со своего места.

Я и сама знала, что мое новое имя находилось на ошейнике, так что, в некотором смысле, мое имя было на мне, ясно и непреклонно, для любого желающего его узнать, любого, кто был грамотен, умел читать и имел возможность посмотреть на ошейник. Так девушка может быть легко опознана, запомнена, идентифицирована, отслежена и так далее. Ей отказано в убежище милосердии и защите анонимности.

Само собой, я не могла снять с себя и ошейник сирика. Он точно так же был сомкнут на мне и заперт на замок.

Этот монстр прекрасно знал это. Он просто решил еще раз напомнить мне о моей беспомощности. Несомненно, с его точки зрения это был превосходный урок, который периодически следует преподавать рабыне, в особенности, такой как я, рабыне-землянке.

— Его показали мне, — сказала я, — но я не могу его прочитать. Я — неграмотная! И никто не сообщил мне, что там написано.

— Даже если бы Ты умела читать, — усмехнулся надзиратель, — то теперь у тебя не получилось бы рассмотреть его, ведь оно находится на твоем ошейнике.

— Пожалуйста, Господин, — заканючила я, не открывая глаз. — Мне хотелось бы узнать свое имя.

Конечно, я помнила, что впервые я должна услышать свое имя из уст мужчины.

— Ты просишь сообщить тебе твою рабскую кличку? — спросил хозяин подземелий.

— Да, Господин, — прошептала я. — Я прошу сообщить мне мою кличку.

— Это — варварское имя, — ухмыльнулся он, — короткое, соблазнительное и блестяще подходящее рабыне.

— Да, Господин, — нетерпеливо проговорила я.

Но мужчина молчал.

— Я прошу сообщить мне мое рабское имя, — взмолилась я.

— Это — «Дженис», — наконец огласил надзиратель.

— Да, Господин, — выдохнула я.

— Как тебя зовут? — переспросил он.

— Дженис, — ответила я.

— Это — имя из тех, с которыми рабыня превосходно извивается на мехах, — хмыкнул монстр.

— Да, Господин, — согласилась я, еще острее чувствуя цепь, что спускаясь от запястий, касалась внутренней поверхности моих бедер, а потом, теряясь под ягодицами, шла к моим скованным лодыжкам.

— Кто Ты? — строго спросил мужчина.

— Я — Дженис, Господин, — представилась я.

— А теперь спи, — велел мне он, — Дженис.

— Да, Господин, — сказала я, глядя как он развернулся и направился к своей постели.

Надзиратель задул крохотное пламя лампы, и комната погрузилась в полную тьму.

Я легла на бок и какое-то время не двигалась, но затем не выдержала и, подняв цепь, соединявшую мои руки, крепко прижалась к ней губами. Потом я также страстно, один за другим, поцеловала каждый браслет наручников, обхватывавших мои запястьях. Я по-прежнему оставалась неосведомленной относительно многого в этом мире, но, по крайней мере, теперь для меня больше не было загадкой мое собственное имя. Отныне мне было известно, как меня звали. Я — Дженис.

Вскоре я провалилась в глубокий сон.