Свидетельница Гора

Глава 11

Первое, что я почувствовала, миновав дверь, это свежий воздух. Ветер тут же принялся играть моими волосами, забросив их за спину. На мгновение подняв голову, я поняла, что оказалась на круглой мощеной камнем площадке, довольно большой, не меньше сорока ярдов в диаметре. Очевидно, это была крыша бастиона или башни, примыкавшая к другой башне, из которой мы вышли, наподобие балкона. По периметру, развернутые наружу, стояли, различные сооружения оборонительного характера, частично подвижные, а частично стационарные, имевшие крыши. Над площадкой, поддерживаемые столбами, вибрировали многочисленные нити тонкой проволоки, отбрасывавшие почти невидимые тени.

Поразило распростершееся над головой небо, необыкновенно яркого голубого оттенка, по которому плыли эскадры облаков. Воздух этого мира, чистый и свежий, здесь был чист и свеж особенно.

На противоположной, дальней от двери, стороне этой площадки, ближе к зубцам, огораживавшим внешний край окружности, имелось каменное возвышение, к которому вели три ступени. На вершине этого постамента возвышался стул, больше похожий на трон.

Я ползла вперед немного впереди надзирателя, который, с поводком в руке, шагал слева от меня.

— Стоять, — негромко скомандовал он, натягивая поводок.

Я замерла, подняв голову, чтобы осмотреться. На террасе в данный момент находились несколько человек, в основном собравшихся около возвышения, а частью прямо на нем. Взгляды всех их были обращены на меня. Поняв, что являюсь объектом их пристального внимания, я поскорее опустила голову.

Я не понимала, чего они ждут от меня. Что я должна делать?

Затем мой сопровождающий, к моему удивлению, снял поводок с моей шеи. Возможно, он получил некий знак с постамента. Этого я знать не могла, поскольку смотрела вниз, оставаясь на четвереньках с опущенной вниз головой.

Чего они хотели от меня? А еще меня мучил вопрос, была ли я достойна того, чтобы оказаться здесь. Действительно ли я настолько хороша? Смогу ли я оправдать их ожидания? Мой опыт, полученный в загонах, вроде бы свидетельствовал о том, что я могла бы быть способна на это. Там я была весьма популярна, по крайней мере, среди большинства, если не считать единственного исключения.

Оставалось надеяться на то, что те, кто принял решение о моей доставке сюда, знали свое дело. Я не хотела умирать!

Я понимала, что в этом месте есть множество других женщин, несомненно, женщин этого мира. Как они будут рассматривать меня? Нетрудно было предположить, что, скорее всего, они будут относиться ко мне как к чему-то мелкому и незначительному, что гораздо ниже их, даже если их собственные хорошенькие шейки окружены сталью ошейников.

Кстати, помимо меня самой на этой террасе присутствовала еще одна женщина. Она была одета в алый шелк и богато украшена драгоценностями. И на ней не было вуали. Ее лицо, как и мое собственное, было обнажено. Любой мог рассматривать его, как им это нравилось. Женщина стояла на коленях, слева от стула или, может быть трона, к которому она была прикована цепью за шею. С другой стороны от трона, положив крупную треугольную голову на лапы, лениво разлегся шестилапый зверь, мало чем отличавшийся от того, с которым я познакомилась на тюремном карнизе. Он тоже был прикован цепью. То, что зверь находился по правую руку от стула, а женщины только по левую, показывало, что она была ниже его. В этом мире такой символизм был очень важен.

На троне восседал мужчина в богатых алых с пурпурным одеждах. Обращали на себя внимание необыкновенно широкие плечи и большие руки этого человека. Кроме того, он был поразительно красив. Ноги были обуты в золоченые сандалии, а на голове, пересекая лоб, красовался золотой обруч.

Мужчина небрежным жестом дал мне понять, что я должна подняться. Теперь я стояла приблизительно в пятидесяти футах перед возвышением.

Затем мужчина на троне указал, что я могу вытащить тунику изо рта, что я с благодарностью и сделала, зажав в правой руке комок промокшей насквозь ткани. Далее он перекинулся парой фраз с одним из мужчин, стоявших около него. Среди них, кстати, был и тот солдат, который сопровождал нас досюда, но разговаривал он не с ним.

Я старалась стоять перед ними наилучшим образом. Насколько, пришла мне в голову мысль, отличалось это от моего прежнего мира. Как далеко я оказалась от магазинов и торговых центров. Интересно, как стояли бы перед такими мужчинами, истинными владельцами женщин, мои прежние подруги Джин, Присцилла, Сандра и Салли.

Я решила, что мужчина на троне остался доволен мной. Во мне крепла уверенность, что его комментарий, обращенный к товарищу, стоявшему рядом с ним, был благоприятным ко мне. Зато женщина, стоявшая на коленях слева от него, очень довольной не выглядела. Это, конечно, было очко в мою пользу. Она явно не хотела, чтобы я присутствовала здесь. В этом я была уверена. С каким раздражением анна смотрела на меня! Впрочем, мне она тоже не понравилась. Пусть лучше за собой смотрит, и бережет свое место на цепи! Я уже ненавидела ее!

Обведя глазами собравшихся здесь мужчин, внимательно рассматривавших меня, я встала еще прямее и изящнее.

— Шлюха, — выплюнула женщина.

Я сделала вид, что не услышала ее комментария. Вероятно, она должна была быть высокой рабыней, раз у нее было разрешение говорить. Безусловно, такое разрешение может быть немедленно отменено, достаточно одного слова. Если мужчины не желают нас слушать нас, нам ничего другого не остается, кроме как молчать.

В какой-то момент мне казалось, что я смогла ощутить интерес проявляемый мужчинами ко мне. Это было похоже на дуновение теплого ветра, на волну желания. Честно говоря, это заставило меня почувствовать некоторое облегчение. Теперь я была еще более уверена, что работорговцы, захватившие меня, туго знали свое дело, по крайней мере, внешне все говорило за это. Похоже, я была именно той, то кого вполне могли бы ожидать заслуженного появления на прилавке невольничьего рынка. Интересно, а только ли я знала тогда о том, что и «внутренне», если можно так выразиться об этих вопросах, я была из тех, кто заслуженно стоял бы на таком месте, что в действительности, я была той, кто, в некотором смысле, принадлежал этому прилавку. Не получилось ли так, что они узнали об этом, и даже лучше меня самой, по неким намекам, которые я им дала, и о которых сама даже не догадывалась? Это казалось очень даже возможным. Насколько же тогда были они квалифицированны? Можно не сомневаться, что весьма квалифицированны. И уж тем более, нечего было сомневаться в результатах тех исследований, что с беспощадной тщательностью были проведены в загонах, окончательно прояснив такие вопросы. Причем исследования были не только проведены, но все результаты, касающиеся этих вопросов, первоначально к моей тревоге, поскольку я считала их своими интимными и тщательно хранимыми тайнами, были безжалостно запротоколированы в моих бумагах.

Мужчина на троне смерил меня взглядом и снова сказал что-то стоящим рядом с ним. Те, по-видимому, выполняя распоряжение, отстегнули цепь от ошейника чудовищного животного и сняли ошейник с шеи женщины. Шестилапый монстр, лежавший справа от трона, лениво зевнул, встал и встряхнулся. Женщина так и осталась стоять на коленях, рядом с подлокотником трона.

Думаю, не надо объяснять, насколько меня не обрадовал тот факт, что животное освободили от привязи. Однако никого из остальных, казалось, это не встревожило.

Мужчина на троне махнул мне рукой, давая понять, что я должна подойти ближе. Я сделала несколько нерешительных шагов в сторону возвышения. Но внезапно мои ноги словно приросли к полу, не желая двигаться. Я вскинула руки к лицу, закрыла ими глаза, и испуганно закричала. Я боялась даже пошевелиться! Животное, мягко переступая своими лапами, спустилось с постамента и оказалось рядом со мной. Извиваясь словно змея, оно сделало несколько кругов вокруг меня, и остановилось за моей спиной.

Со всех сторон послышались смешки. Похоже, мой испуг только позабавил их! Сделав над собой усилие, я убрала руки от лица и открыла глаза. Я все еще была жива!

— Глупая девка, — презрительно скривила губы женщина.

Есть существенная разница между смертельным броском такого животного, прямым, свирепым, яростным, диким, жестоким, жадным, делаемым после нескольких разведывательных выпадов, и тем как оно подошло ко мне в тот раз. Но я-то об этом тогда ничего не знала. Впрочем, я думаю, что даже те, кто знаком с этим миром, вряд ли остался бы хладнокровным, наблюдая его приближение, особенно если бы сам был таким животным, как я.

— Не бойся, — успокоил меня человек, сидевший на троне, и я одарила его благодарным взглядом. — Он не тронет тебя. Если только я не прикажу ему это сделать.

Мое спокойствие мгновенно сменилось испуганным оцепенением, но я нашла в себе силы кивнуть, показывая, что поняла его.

— Насколько я понял, она мало что знает о нашем мире, — подсказал надзиратель, и я обратила внимание, что некоторые из мужчин стоявших рядом с троном обменялись взглядами.

— Она глупая, — снова влезла со своим презрительным комментарием женщина.

Мне стало интересно, не потому ли они отпустили зверя, возможно, зная о том, что его любопытная натура заставит его подойти ко мне, что хотели устроить мне своего рода тест, своеобразную оценку степени моего знания этого мира и его реалий.

Я вздрогнула, ощутив дыхание животного на моих икрах.

— Подойди ближе, — велел мужчина, сидевший на троне.

Сделав несколько шагов вперед, я замерла, не дойдя нескольких футов до первой ступени возвышения, остановленная его предупреждающим взглядом.

— Положи тунику, — приказал он, — и медленно повернись один раз.

Я послушно выполнила его команду и, сделав полный оборот, снова замерла лицом к нему.

— Ты обучена? — осведомился мужчина.

— До некоторой степени, Господин, — осторожно и несколько удивленно отозвалась я, поскольку подозревала, что он должен был знать это.

— Ты знаешь, где тебя обучали? — спросил он.

— Нет, Господин, — ответила я.

— А знаешь ли Ты, где находишься сейчас? — уточнил мужчина.

— Нет, Господин, — повторила я прежний ответ.

— Насколько я понимаю, Ты умеешь двигаться способом, который может оказаться небезынтересным для нас, — усмехнулся он и, поймав мой испуганный взгляд, спросил: — Это ведь весьма уместно для той, кем Ты являешься, не так ли?

— Да, Господин, — не могла не согласиться я.

— Тогда, начинай, — потребовал мужчина на троне, и я, не мешкая ни секунды, приступила к исполнению примерно той же композиции, что демонстрировала в доме, из которого была продана, перед агентами или покупателями.

— Ого! — выдохнул один из мужчин.

Таким как мы следует уметь демонстрировать себя, причем наилучшим образом, как товар, которым мы собственно и являемся. Большую часть того, что я исполнила на той террасе, мне было преподано в загонах, но кое-что также было добавлено мной самой. Это пришло из моего собственного я, и это было всего лишь повторением тех движений, которые я пробовала еще в моем прежнем мире, перед зеркалом, в одиночестве моей спальни. Иногда во время таких тайных представлений, а в действительности, танцев женщины как она есть и кем она на самом деле является, такой дерзкой и нахальной, но настоящей и честной, и одновременно такой трогательной и уязвимой, полной потребностей, а главное полностью и абсолютно отличающейся от мужчин, я внезапно отворачивалась от зеркала, заливаясь слезами и крича от позора, испуганная, несчастная и смущенная тем, что я оказалась одной из тех женщин, которые могли бы быть столь желанными и прекрасными, но для моего мира, столь законченно и запретно женственными. Однако позже, я снова вставала лицом к зеркалу, решительно и невозмутимо, окончательно и даже сердито, принимая истинность того, что я была, есть и должна быть женщиной, полностью женщиной, в каждом движении, во всем захватывающем многообразии, во всем богатстве, уязвимости и изумительности.

— Превосходно! — воскликнул кто-то из присутствующих.

Как же рада я была! Хотя, конечно, весьма опасно это, показывать свою истинную женственность перед сильными мужчинами. Но здесь у меня не было никакого иного выбора. Я должна быть той, кто я есть.

Мое выступление должно было быть завершено «движениями на полу», и я сначала опустилась на колени, потом на четвереньки, а затем на живот и на спину.

— Великолепно! — не выдержал еще один мужчина.

— Замечательно! — поддержал его второй, а многие из собравшихся ударили себя по левым плечам, выражая тем самым свое одобрение.

Я отметила, какая ярость пылала в глазах, смотревшей на меня женщины в алом шелке, стоявшей на коленях по левую руку от сидевшего на троне мужчины.

— Прекрасно! — послышался чей-то восхищенный возглас.

Я лежала перед постаментом, распластавшись на спине, с трудом переводя дыхание. Мое тело, даже несмотря на прохладный ветер, гулявший на такой высоте, покрылось потом. Я повернула голову вправо и посмотрела на восседавшего на троне человека.

— Превосходный, великолепно, — галдели окружавшие его мужчины.

Однако прочитать выражение лица того, кто сидел на троне, у меня не получалось.

Перевернувшись на живот, и опираясь на вытянутые руки, я приподняла торс над полом и посмотрела на него. Достаточно ли хорошо у меня получилось? Сочтет ли он меня приемлемой?

Мужчины, столпившиеся вокруг стула, тоже выжидающе смотрели на его обитателя. Но он молчал и задумчиво рассматривал меня. Я отвела глаза, уставившись вниз и вправо, неспособная выдержать его пристального взгляда.

— Пусть ее накормят, — наконец, сказал он.

Я рухнула на живот. Мои руки подкосились, более не в силах держать вес моего тела. Я лежала перед возвышением и дрожала. Меня собирались накормить, а значит, оставить в живых, по крайней мере, на какое-то время. Все выглядело так, что мужчина на троне не остался мною недовольным. А чувствовала, что это решение было одобрительно встречено всеми присутствовавшими на террасе, несомненно, за одним исключением.

Женщина, одетая в алый шелк поднялась на ноги, не особенно заботясь о том, чтобы скрывать свое раздражение. На ее шее красовался узкий ошейник, который прежде был прикрыт более широким и тяжелым ошейником, к которому была прикреплена цепь. Признаться, я была рада увидеть на ней этот ошейник. Значит, она тоже была не более чем рабыней! Кейджера направилась в сторону маленького стола, стоявшего под крышей одного из оборонительных орудий. Женщина вытряхнула что-то из матерчатого мешка в мелкую миску, а затем нацедила туда немного воды из глиняного кувшина, и принялась перемешивать полученную массу. Держа миску в левой руке, правой она, к моей тревоге, подняла со стола длинный гибкий прут стрекала, и направилась ко мне. Признаться, вид этого инструмент в ее руке не принес мне радости. Вернувшись к постаменту, женщина поставила миску на мощеный камнем пол перед ступенями, немного правее центра, если смотреть с моей стороны, и недвусмысленно указала на пищу стрекалом. Я поднялась на четвереньки и, подползя к миске, наклонилась над ней.

— Что Ты думаешь о ней, моя дорогая Дорна? — задал ей вопрос мужчина, сидевший на троне.

— Она ничего не стоит, — презрительно бросила та.

— Ну, возможно, не совсем бесполезна, — предположил он.

— Она достойна только расчесывать волосы истинной женщине, да и то только в лучшем случае, — заявила та, которую, как выяснилось, звали Дорна.

Мужчина в ответ только усмехнулся.

— Отдайте ее мне, как рабыню рабыни, — попросила она, — чтобы я могла делать с ней все, что мне понравится.

— Для нее есть другое назначение, — сообщил ей мужчина, — и я не думаю, что Ты останешься недовольна этим.

— О? — заинтересованно протянула рабыня.

— Сама увидишь, — не стал удовлетворять ее любопытства тот.

Честно говоря, этот разговор несколько встревожил меня.

— Продолжай есть, — бросила мне женщина.

И я снова уткнулась лицом в миску, в которой была рабская каша.

Конечно, еда в миске была самой настоящей, хотя и простой и безвкусной, однако цель этого кормления, прежде всего, была символической или ритуальной. Меня кормили, как существо определенного вида, определенным способом, и определенным сортом пищи. У меня не было никаких заблуждений или иллюзий относительно того, чем я была, как я питалась, и что именно я ела. Другим уроком, пусть и неочевидным на первый взгляд, но который можно было бы отметь, было то, что в плане своего питания я полностью зависела от других, и не только относительно качества, количества и характера пищи, но даже и относительно того, буду ли я питаться или нет. Впрочем, в этом я ничем не отличалась от любой другой рабыни, даже самой, что ни на есть высокой, которая в плане еды точно также зависит от мужчин. Люди этого мира уделяют много внимания традициям и символизму. Это все необыкновенно значимо и важно для них. Существует великое множество правил поведения, традиций, церемоний и тому подобных обычаев, причем, весьма разнообразных и значительно отличающихся друг от друга в зависимости от местности.

Я услышала мужские шаги позади меня.

— Головы не поднимать, — прикрикнула на меня Дорна, и кое-кто из мужчин засмеялся.

Я продолжала ловить губами комки каши. Замечу, что женщина питающаяся таким образом невероятно уязвима. Не раз в бытность мою в загонах я была захвачена врасплох, склонившись над такой миской.

Тот, чьи шаги я слышала позади меня, прошел мимо и поднялся на возвышение. Очевидно, он только что вышел на эту площадку. Переговорив с обитателем трона, мужчина ушел. Насколько я могла сказать, он обратил на меня минимум внимания, если вообще обратил. В действительности, он, возможно, едва заметил меня. Я была не ничем. Что важного могло быть в кейджере, которую кормят у подножия возвышения?

— Вылижи миску, — приказала Дорна, и я послушно сделала это.

Я была зла на нее, но не показывала виду, ведь в ее руке было стрекало. Но разве мое выступление не заинтересовало мужчин? А может, она добилась бы большего успеха? Или ее прелести были интересней для мужчин, чем мои? Однако это я питалась стоя на карачках, а она была той, кто держит стрекало. Зато я могла доставить удовольствие мужчинам! Пусть заберут у нее стрекало! Пусть дадут нам конкурировать на равных!

— Подними свою голову, — бросила Дорна и, усмехнувшись, добавила: — Как же глупо Ты выглядишь!

Ее замечание касалось комков каши налипших на мое лицо.

— Принеси мясо, — приказал мужчина, сидевший на стуле.

Рабыня с плохо скрытым раздражением развернулась и направилась к маленькому столу, спрятанному под крышей оборонительного орудия.

Меня удивило, что мужчина с такой очевидной терпимостью отнесся к, казалось бы очевидному, проявлению раздражения, если не дерзости, со стороны рабыни. Неужели она не боялась, что ее шелка будут отобраны у нее, а сама она может быть привязана к кольцу и наказана плетью? Я не сомневалась, что она уже успела почувствовать на себе плеть. Об этом говорило хотя бы то, как красиво она двигалась. Мы все должны двигаться красиво, мы же не свободные женщины. Если мы не будем этого делать, мужчины и их плети, проследят за тем, чтобы мы побыстрее исправили свою походку. Но, несмотря на внешние проявления ее раздражения или даже злости, повиновалась она действительно с готовностью. Да, подумала я, несомненно, она знала, что такое плеть, и все же было бесспорно и то, что ее поведение оставляло желать лучшего. Возможно, она слишком надеялась на свой статус высокой рабыни, каковой статус, судя по всему, у нее действительно был. А может она была высокой свободной женщиной, и ее владелец позволял ей вести себя так, как она это делала, находя это в некотором роде забавным, в виду полной нелепости этого, а она, не понимая шутки, не осознавала, что в любой момент могла быть брошена на колени, как униженная, презренная, покорная, плачущая рабыня? В любом случае она, похоже, привыкла к тому, что к ней относятся с некоторой снисходительностью, а возможно даже с попустительством. Но как она осмеливалась использовать такую широту терпимости, которую ей, казалось бы, предоставили? Конечно, она была высокой рабыней. Но разве, в конечном итоге, не была она до последней клеточки такой же, как и мы? И не случается ли так, что высокая рабыня одного мужчины, для другого становится не больше чем самой нижайшей из его невольниц, чье место в стойлах, чья обязанность убирать навоз за животными, и обслуживать его грубых работников. А разве не случается так, что даже для того же самого мужчины она, еще вечером высокая рабыня, на следующее утро становится самым последним из его животных занятым на мойке посуды?

Дорна вернулась с небольшим блюдом, в котором лежало несколько кусочков мелко порезанного мяса. Блюдо она вручила мужчине, сидевшему на троне. Мы с ним обменялись взглядами. Он смотрел на меня сверху вниз, с высоты своего положения, а я снизу, стоя на четвереньках, у подножия постамента его трона.

— У нее красивые волосы, — заметил он.

— Мои лучше, — заявила женщина.

Мы обе были темными брюнетками. Фактически, цвет наших волос был почти одинаков, ну, возможно, ее чуть темнее. Внезапно я поняла, что и цвет наших лиц также мог быть подобен. Это сразу натолкнуло меня на мысль, что, возможно, мы обе относились к тому «типу», к которому мужчина, сидевший на троне, мог испытывать влечение. Некоторых мужчин, как может показаться, влечет к определенным «типам» женщин. В этом мире у мужчин не возникает особых трудностей в нахождении женщин тех типов, которыми они могли бы заинтересоваться. Здесь хватает рынков, некоторые из которых даже имеют определенную специализацию, угождая особым запросам. Соответственно, любой имеет возможность посетить разные рынки, и рано или поздно почти наверняка найти себе товар, прикрепленный к тому или иному кольцу, по своему вкусу. Кроме того, в качестве альтернативы, чтобы не тратить время на ходьбу по рынкам, можно оставить работорговцам «список пожеланий», если можно так выразиться. Подозреваю, что некоторые женщины с Земли, обязаны своим клеймом и ошейником, да и самим присутствием в этом мире, тому факту, что они, сами того не зная, оказались, в силу некого особого сочетания своих свойств и особенностей, в той или иной мере удовлетворяющими требованиям таких списков. Разумеется, эти женщины были поставлены определенным клиентам. Если подумать, то в этом факте можно найти утешение или даже преимущество, ведь получается так, что им почти наверняка предстоит узнать, что они именно то, или почти то, что жаждет получить мужчина.

Признаться, я полагала, что моя фигура могла бы даже превосходить ее, по крайней мере, с точки зрения, насколько я успела изучить, вкусов и предпочтений мужчин этого мира.

Сидевший на троне бросил один кусочек мяса на пол, и мне ничего не оставалось, кроме как подойти к подачке на четвереньках и, изогнувшись, подобрать ее губами. Следующий брошенный кусочек лег на первую ступень постамента. Подняв и его, я подняла взгляд на мужчину. Я стояла ладонями на ступени, а коленями на поверхности террасы.

Следующий кусочек он бросил мяса на вторую ступеньку. Переступив руками и ногами на шаг вперед я покорно взяла и это. Не трудно было догадаться, что меня приманивают наверх. Наконец, мясо упало на поверхность возвышения, прямо перед его троном. Заползя на постамент, я приблизилась к сидевшему и, склонив голову, подхватила кусочек губами. Честно говоря, я была благодарна за это, ведь я не ела мяса, с того самого дня, как меня забрали из загонов. Сквозь свои рассыпавшиеся волосы, я посмотрела на возвышающегося надо мной мужчину. Я была нага, и хотя моя шея не была окружена ошейником, но клеймо на моем бедре говорило само за себя.

Несколько раз за время моего нахождения в загонах мне удавалось получить леденец, карамель, а однажды кусочек кекса. Впрочем, я, конечно, не надеялась на то, что меня угостят такими лакомствами здесь, по крайней мере, не в этот раз.

Теперь мужчина держал кусочек мяса между пальцами. Намек был понятен, мне следовало приблизиться к нему и взять корм с его руки. Я подползла и, встав перед ним на колени, даже осмелилась положить руки на его левое колено. Дорна, высокая рабыня, стоявшая слева от подлокотника трона, теперь оказалась немного впереди и правее меня. Я, насколько смогла, изящно вытянула шею, попытавшись достать до мяса, но не дотянулась. Мужчина немного отодвинул руку, а когда я озадаченно посмотрела на него, он спросил:

— Ты ведь из мира называемого «Земля»?

— Да, Господин, — кивнула я.

— Что Ты успела узнать о нашем мире? — поинтересовался он.

— Очень немногое, Господин, — призналась я.

— Но Ты узнала, что здесь тебе надо повиноваться, не так ли?

— Да, Господин, — согласилась я.

— А остальные женщины вашего мира тоже послушны? — осведомился он.

— Некоторые, несомненно, Господин, — осторожно ответила я.

— Но Ты к таковым не относилась, — предположил мужчина.

— Нет, Господин.

— Однако здесь тебя быстро научили повиноваться, я прав? — спросил он.

— Да, Господин, — признала я.

— И теперь Ты повинуешься великолепно, не так ли?

— Да, Господин, — подтвердила я.

— Мгновенно и без сомнений? — уточнил мужчина.

— Да, Господин, — поспешила, заверить его я, и, наконец, получила кусочек мяса, положенный прямо мне в рот.

Я прожевала и проглотила предложенное угощение, и с благодарностью подняла глаза на мужчину. Мне хотелось надеяться, что я заинтересовала его. Такие женщины, как я, в этом мире, должны нравиться мужчинам и дарить им удовольствие. Это — то, для чего мы существуем.

— Не интересуйтесь ею, — попыталась отвлечь его Дорна. — Она совершенно не достойна вашего внимания. Она — ничто, всего лишь шлюха с Земли.

Но широкоплечий мужчина не отрывал от меня своего пристального взгляда. Какой крохотной чувствовала я себя рядом с ним. Помнится, надзиратель в разговоре упомянул его как «офицера». Я подозревала, что эти огромные руки знали толк в обращении с оружием. Они выглядели такими грубыми и сильными. Я боялась даже представить себе, что со мной стало бы, окажись я в этих руках, почувствуй я их на своем теле. Однако я не сомневалась, что при первом же его самом легком прикосновении отвечу на него как кейджера.

Едва подумав об этом, я тут же опустила голову, поскольку ощутила, что он это тоже понял. Можно было не сомневаться, что ему ничего не стоило прочитать такую женщину как я. Несомненно, в свое время он поработил многих из нас, унизив до беспомощных, бьющихся в конвульсиях, умоляющих рабынь.

— У нее нет статуса, даже как у рабыни, — не успокоилась Дорна. — Выбросьте ее из головы, Господин. Она всего лишь землянка, причем абсолютно ничего из себя не представляющая.

Такая настойчивость рабыни у мужчины на троне вызвала только улыбку.

— Они все самые холодные из холодных, — продолжила гнуть свою линию женщина.

Кое-кто из мужчин ответили на это замечание взрывом смеха. Похоже, они на своем опыте испытали насколько «холодны» женщины с Земли, а возможно, даже и владели ими. Я бы не удивилась, если бы узнала, что дома их с нетерпением ожидали именно такие женщины. Признаться, меня брали сомнения, что нас похищали и привозили на эту планету по причине нашей холодности. Скорее как раз таки по другой причине, обратной. Я опустила голову еще ниже, почувствовав, что краснею.

— Иногда женщины узнают о своем огне, только оказавшись в ошейнике, — заметил офицер.

— Ага, я слышал об одной такой, — усмехнулся один из мужчин стоявших подле него, — кажется, ее назвали «Дорна».

Его слова были встречены веселым смехом собравшихся. Не смеялась только сама Дорна, которая раздраженно тряхнула головой, отводя взгляд в сторону.

— Ты, правда, «холодная», маленькая кейджера? — спросил меня мужчина.

— Я так не думаю, Господин, — осторожно ответила я.

Интересно, существуют ли в природе женщины, которые не стали бы «горячими» оказавшись в ошейнике.

— Да они самые горячие из всех горячих, — засмеялся кто-то.

— Тут все зависит от каждой отдельно взятой женщины, — заметил другой мужчина, и, пожалуй, с этим я не могла не согласиться.

Конечно, я не верила, что женщины моего мира были поголовно холодными. Даже те из них, кто таковыми казались, оказались вполне себе горячими, как только их доставили в этот мир, и тому было много причин. Здесь они оказались в правдивом мире, биологически естественном, мире, в котором природа была поставлена во главу угла, ей наслаждались, ее прославляли, а не отрицали или осуждали, и уж точно не пытались объявить вне закона. Здесь естественная сексуальность была чем-то само собой разумеющимся. Более того, от нас она требовалось. Например, здесь нам не нужно было делать вид, что мы разделяем патологии одинаковости, бесполости и персонизма. Здесь мы оказались на том месте, которое было предписано нам природой, и которому мы принадлежали. Фактически, оказавшись здесь, мы, долгие годы, жившие в сексуальной пустыне, неудовлетворенные и разбитые, иссушенные и голодные, наконец, оказались в оазисе изобилия. Как нетерпеливо мы набрасываемся на пищу! Как жадно мы утоляем свою жажду! Впрочем, нам еще и не оставили особого выбора в этих вопросах. Здесь от нас требуется быть горячими. Точно так же, насколько тотальная страсть и полная капитуляция были, фактически, запрещены нам на нашем прежнем мире, настолько же здесь они требуются от нас. У кого-то есть отговорки или сомнения? В ком-то еще остались следы варварских программ обучения, которыми нас обрабатывали, пока мы были наивными детьми? Такое отговорки и сомнения, такие следы прежней жизни, могут быть быстро выбиты плетью.

— Все они холодные, — стояла на своем Дорна.

Рука офицера поднялась и потянулась ко мне. Я с опаской смотрела на эту руку. Но вот она мягко опустилась и коснулась моего тела. У меня перехватило дыхание. Я отпрянула, закрыла глаза и задрожала. Непроизвольный стон вырвался из моей груди. Я честно пыталась держать себя в руках.

Он должен убрать руку! Он должен! Он должен!

— А в цепях она была бы еще горячее, — донесся до меня чей-то насмешливый голос.

Уже в следующий момент я почувствовала, что еще чуть-чуть, и я сама прижмусь к его руке, прижмусь к нему, чтобы снова и снова отчаянно целовать его.

Наконец, он смилостивился надо мной и убрал руку. Когда снова осмелилась поднять взгляд, мои глаза широко распахнулись, и я страстно поцеловала и облизала его руку, повисшую перед моим лицом.

— Они все — бессмысленные шлюхи с горячими животами! — проворчала Дорна. — Все, на что они способны, это крутиться, дергать ногами, кричать, вопить, задыхаться и умолять на мехах!

— Их можно много для чего использовать, — заметил один из мужчин, — но даже то, что Ты перечислила, это уже немало.

— Это точно, — засмеявшись, поддержал его другой.

— Рабский живот! — выплюнула женщина.

— А мне показалось, что Ты только что заявила, что они все холодные, — напомнил ей мужчина, сидевший на троне.

— Нет, — тут же пошла на попятный Дорна. — Скорее, все они тривиально, бессмысленно горячи.

— И они самые горячие из горячих, — заявил другой мужчина.

— Все зависит от конкретной женщины, — повторился его сосед, и снова его слова показались мне верными.

— Зато они самые низкие из низких! — буркнула женщина.

— А вот это верно, — согласился с ней офицер.

— Верно, — поддержал его кто-то из стоявших рядом.

— Ты считаешь себя самой низкой из низких? — спросил у меня мужчина.

— Я не знаю, Господин, — честно ответила я.

— Так и есть, — заверил меня он.

— Да, Господин, — вынуждена была согласиться с ним я.

Если у меня прежде и были какие-то сомнения относительно того, какое место я занимаю в этом мире, то теперь их у меня не осталось ни одного.

Дорна довольно рассмеялась.

Мужчина на троне все еще державший на ладони левой руки блюдо с несколькими кусочками мяса, взял один из них большим и указательным пальцами правой руки и протянул мне.

Взяв губами предложенное угощение и съев его, а посмотрела на офицера. Сейчас меня больше всего интересовало, коснется ли он снова меня. Вместо ответа я получила еще один кусочек мяса.

— Ты получаешь свою пищу у мужчин, — указал мне он.

— Да, Господин, — кивнула я, и он поднял с блюда еще кусочек.

— Вы только посмотрите на нее! — презрительно воскликнула женщина. — Она питается с руки!

А я тем временем аккуратно взяла следующий кусочек из пальцев мужчины.

— Давай, жри, маленькое земное животное! — издевательски засмеялась Дорна.

Но в этот момент, внезапно, офицер резко повернулся к своей рабыне и смерил ее взглядом. Женщина мгновенно побледнела. Стрекало было вырвано из ее руки. И тогда гордая Дорна упала на колени рядом со мной и, вытянув шею, сердито, не в силах скрыть гнева, точно так же, как и я взяла пищу с руки.

— Ты получаешь свою еду у мужчин, — сообщил мужчина гордячке, теперь стоящей на коленях около меня.

— Да, Господин, — признала она.

И это признание, насколько я поняла, дорогого ей стоило. Мужчины, стоявшие вокруг нас, засмеялись, а некоторые одобрительно ударили себя по левым плечам.

Чтобы мясо не пропадало, сидевший на троне, последние три кусочка по очереди бросил на пол возвышения. Первый достался шестилапому зверю, который мгновенно смел его языком, едва ли успев почувствовать его вкус. Второй упал передо мной, а третий перед Дорной. Мы обе опустились на четвереньки и склонили головы, чтобы подобрать ту подачку, которую нам щедро предоставили.

— Могу я подняться, Господин? — спросила рабыня, посмотрев на офицера.

Хотя Дорна и считала себя высокой рабыней, но как выяснилось, она сочла разумным, при данных обстоятельствах, попросить разрешения.

— Да, — кивнул мужчина, и женщина тут же вскочила на ноги.

А я осталась стоять на четвереньках. Взгляд, которым наградила меня Дорна, был полон ярости. Можно было не сомневаться, что ей не доставило удовольствия стоять рядом со мной на колени и питаться так же, как я, подбирая подачки, брошенные на пол, как это можно было бы ожидать от низкой девки. К тому же на глазах других мужчин. Ведь это далеко не то же самое, как если бы она это делала обнаженной наедине с ним.

Я видела, что женщина была рассержена на меня дальше некуда. Конечно, ведь она винила меня в своем оскорблении. Кроме того, у меня закралось подозрение, что Дорна могла, по неким причинам, ревновать ко мне. Но разве я виновата в том, что могла бы красивее или желаннее, чем она? Может она негодовала на меня, за тот интерес, что мужчины проявили ко мне? Или опасалась, что я могла вскружить голову мужчине, сидевшему на троне? Может, дело было в этом? И Дорна просто боялась, что из-за меня, могла потерять место его привилегированной рабыни, если, конечно, она ей вообще была? Я сомневалась, что она могла бы быть потомственной рабыней, если только не в том смысле, что каждая женщина в некотором смысле является потомственной рабыней. Возможно даже, что когда-то она была высокой свободной женщиной. Но теперь, конечно, кем бы она ни была в прошлом, она уже пришла к своему ошейнику. Возможно, теперь ее жизнь совершенно отличалась от той, которую она вела в прошлом. Не исключено, что когда-то она даже могла обладать того или иного рода властью, возможно даже имея в подчинении мужчин. Но теперь у нее не было иного выхода, кроме как повиноваться мужчинам, стремиться угодить им и надеяться, что ей не откажут в еде. А может, она ненавидела меня, просто за то, что я была с Земли. Для меня не была новостью, эта ненависть, которую питали к нам многие женщины этого мира. Быть может, они считали нас своими соперницами или кем-то в этом роде? И причина их негодования была в том, что многие мужчины этого мира ценили нас, но при этом, надо заметить, держали нас под строжайшей дисциплиной как и положено держать превосходных рабынь. Мужчины хотели видеть нас своими рабынями и делали все, чтобы это именно таковыми мы и оставались.

Увы, на Земле мало что может подготовить женщину к гореанской действительности.

— Вернись к подножию ступеней и встань там, — приказал мне офицер.

Как была, на четвереньках, я повернулась и сползла вниз по ступеням на прежнее место, и только после этого встала на ноги.

— Принеси рабское вино, — велел он своей рабыне.

Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Дорна, так и не успокоившаяся, спустилась по ступеням с постамента трону и снова направилась к тому же столу.

Надо признать, что я была рада, но старалась не показывать этого, застенчиво опустив головы и глядя в пол перед собой. Конечно, мне уже давали рабское вино, еще в загонах, но не моим делом было привлекать к этому их внимание. Кстати, я была уверена, что данный вопрос был отмечен на моих бумагах. Возможно, эти мужчины просто хотели быть стопроцентно уверенными в данном вопросе. Или они просто могли захотеть, чтобы я выпила рабское вино у них на глазах, или чтобы лишний раз позабавиться, или из-за символичности этого акта.

Эффект рабского вина, по крайней мере, того, которое применяется повсеместно, насколько мне объяснили, длится неопределенное время, но обычно рабовладельцы освежают его хотя бы раз в год. Думаю, что в данном случае, большее значение имеет не столько его медицинский эффект, сколько символический. Эффект такого вина или препарата снимается только «освободителем». Само вино, конечно, можно было бы подсластить, но обычно оно подается в оригинальном вкусе, то есть до отвращения горьким, что является, насколько я знаю, следствием того, что его основной ингредиент, корень сипа, имеет именно такой отвратительный вкус. «Освободитель» или, по крайней мере, то вино, в котором он растворен, называемое еще «вином размножения» или «вторым вином», на вкус достаточно приятен. Разведение рабов, как и разведение большинства других домашних животных, находится под тщательным контролем. Оплодотворение обычно происходит в тишине, в том смысле, что речь запрещена. Кроме того рабы обоего пола чаще всего скрыты под рабскими капюшонами. Отобранные на племя раб и рабыня не должны знать друг друга. Считается, что это полезно с точки зрения устранения или хотя бы снижения возможных осложнений эмоционального характера. Вязка всегда происходит под наблюдением рабовладельцев или их агентов, с обязательной регистрацией данного факта на надлежащих бумагах.

Конечно, была рада. Ведь точно так же, как мое кормление было признаком того, что меня решили оставить в живых, по крайней мере, на какое-то время, так и их решение дать мне рабское вино, можно было интерпретировать, как что-то вроде подтверждения моей желанности, как признак того, что эти мужчины нашли меня небезынтересной как кейджеру, даже притом, что я была землянкой.

Наконец, подошла Дорна и вручила мне кубок. Я была столь же превосходной, как и женщины этого мира! До последней клеточки! Я была уверена в этом!

На Дорну я даже не взглянула. Кто она такая, чтобы смотреть на нее?

Я стояла перед возвышением и не отрывала глаз от него, от мужчины, сидевшего на троне. Чем еще могла быть женщина моего мира перед такими мужчинами, кроме как их рабыней?

И они могли иметь нас только таковыми! Лишенные выбора мы будем служить им, покорные, послушные, робкие и ошеломленные. Они были нашими владельцами. Заботило ли их то, какие секреты мы скрывали в наших сердцах? Знали ли они, что мы сами хотели, чтобы они взяли нас в свои руки, командовали нами и оценивали? Было ли им известно, что мы сами хотели быть объектами такого желания, что сами хотели, чтобы нас упорно искали, а найдя властно, использовали для своего наслаждения? Догадывались ли они, что мы уже видели их своими владельцами, в тысяче своих тайных мечтаний? Понимали ли, что мы родились для них, что без них мы навсегда останемся незаконченными? Лично я попросила бы у них только одного, не оставить мне иного выбора, кроме как служить таким мужчинам и любить их.

— Пей вино, шлюха! — прошипела Дорна.

Но я смотрела не на нее, а на мужчину, сидевшего на троне. Внезапно я почувствовала себя очень сильной и значительной, хотя и была столь маленькой и слабой. Я пробудила интерес в этих мужчинах как кейджера. Я была уверена в этом. Так пусть теперь Дорна боится за свое место на цепи! Я готова, радостно и нетерпеливо, конкурировать с ней за привилегию стоять на коленях перед такими мужчинами!

Словно салютуя, я подняла вино вверх и немного в направлении офицера, и посмотрела на него поверх края кубка. Мои глаза говорили ему, и думаю красноречиво, сообщая о том, о чем он несомненно, знал и сам, что здесь перед ним стоит рабыня.

А затем я начала пить. Ужасная горечь! Я дрожала от этой горечи! Я вцепилась в кубок обеими руками, чтобы не выронить его.

— Не вздумай пролить хоть каплю, — предупредила Дорна.

Из моих глаз побежали слезы.

— Быстрее рабыня! — прикрикнула она, видя что я остановилась. — Еще быстрее!

И я снова поднесла кубок к губам. Это вино показалось мне еще более горьким, чем то, которое давали мне в загонах.

— Поторапливайся, — понукнула меня женщина.

У меня уже не было сил проталкивать в себя эту гадость.

— Быстрее, — требовала она.

Я посмотрела на нее, пытаясь разглядеть в ее глазах хоть каплю милосердия, но она была последней, в ком можно было это найти.

— Пей, шлюха, — усмехнулась Дорна.

Вначале я попыталась быстро залить в себя жидкость, чтобы успеть проглотить ее прежде, чем успею полностью почувствовать вкус. Напрасная надежда. Теперь приходилось смаковать каждый глоток.

Но вот большая часть препарата была во мне. Я стояла, держа кубок в руках, дрожала и кашляла. Вокруг меня слышался смех. Но на дне кубка еще оставалась жидкость. Совсем немного. Я даже могла видеть дно кубка.

Я снова посмотрела на Дорну, но она была беспощадна.

— Допивай, — бросила она. — Осуши кубок. До последней капли.

И я допила все, действительно, до последней капли. Лишь после этого Дорна забрала кубок из моей руки и унесла его, а я замерла перед мужчинами, стоя наполовину согнувшись вперед. Во рту все еще стояла горечь. Казалось, словно мое небо, язык и губы были облеплены крошечными грязными влажными зернами. Дрожащей рукой я стерла слезы, залившие мое лицо. Наконец, мне стало легче, и я опустила руки, выпрямилась и осмотрелась. Мне показалось, что мужчины теперь смотрели на меня несколько иначе. Несомненно, сейчас я стала для них такой, что они хотели меня еще больше, или, возможно точнее будет сказать, что фактически они просто стали более уверены в этом. Не стала ли я теперь, еще очевиднее, чем прежде, для них игрушкой или имуществом, чем-то, что могло бы быть объектом небрежного удовлетворения, чем-то, что могло бы быть использовано походя, для развлечения, без страха каких-либо неудобных последствий?

Посмотрев на мужчину, сидевшего на троне, я почувствовала себя еще в большей степени чем прежде покорной и уязвимой рабыней.

— Пусть на нее наденут ошейник, — сказал он.

У меня перехватило дыхание. Рука непроизвольно поднялась и коснулась горла.

— У нас есть разные ошейники, — напомнила Дорна.

— Обычный ошейник подойдет, — кивнул офицер.

Я не ожидала, что буду носить что-либо иное кроме обычного ошейника, но конечно же, их существует множество разных видов. Самым распространенным является «обычный ошейник», который чаще всего, в разных его вариантах, представляет собой плоскую полосу металла, плотно прилегающую к коже. «Турианский ошейник» и его варианты, более свободен и в сечении не плоский, а округлый. Оба типа ошейников запираются на замок, который принято держать сзади. На Дорне, кстати, был «обычный ошейник». Помимо двух упомянутых основных типом, есть и другие ошейники, например, декоративные, удерживающие, учебные и ошейники для наказания.

— Бывший в употреблении ошейник? — уточнила Дорна.

— Конечно, — усмехнулся мужчина.

Мне окончательно давали понять, что я не была сколь-нибудь особенной или значимой, как я думала или надеялась, что могла бы быть.

— У нас они все с именами, — сообщила женщина.

Естественно, я ожидала, что меня как-то назовут. В конце концов, рабыне полезно иметь кличку. Так легче обращаться к ней, подзывать ее и так далее. Но мне хотелось надеяться, что мой владелец подойдет к этому вопросу с некоторой заботой, как он мог бы сделать это имея дело с каким-нибудь другим видом домашнего животного. Я рассчитывала, что выбранное для меня имя будет подходить мне, по крайней мере, с его точки зрения, и в конечном итоге, рано или поздно будет написано на ошейнике. Разумеется, далеко не на всех ошейниках написано имя рабыни. Надписи на многих просто извещают: «Я — рабыня того-то», «Я принадлежу тому-то», «Верните меня тому-то», или «Я — собственность такого-то» и так далее. Но если на ошейнике присутствует имя девушки, то ее легче отслеживать и контролировать. В конце концов, богатому мужчину могут принадлежать сто или больше женщин. На типичном ошейнике можно прочитать что-то вроде: «Меня зовут Тула. Я — рабыня того-то». Но теперь выяснилось, что ко мне не собираются присматриваться, и подбирать имя, которое могли бы написать на ошейнике, новом ошейнике, личном ошейнике, как я втайне надеялась. Оказалось, что моим именем, независимо от того, каким оно будет, станет то, которое было написано на том ошейнике, который мне наденут. Таким образом, если можно так выразиться, не надпись на ошейнике будет функцией имени, а имя будет функцией того что уже было написано на ошейнике!

— Что Ты можешь предложить? — поинтересовался офицера, в голосе которого мне послышались нотки удивления.

— Она с Земли, — пожала плечами Дорна.

— И что из того? — уточнил он.

— Полагаю, — скривилась женщина, — что земное имя лучше всего подойдет для земной шлюхи.

— Неужели Ты сделаешь с ней такое? — спросил мужчина.

— Конечно, — заверила она его, — и никакого вреда ей от этого не будет.

Офицер засмеялся, заставив меня почувствовать неловкость.

— Тем не менее, — сказал мужчина, сидевший на троне, — она, как оказалось, уже неплохо познакомилась с нашим миром, по крайней мере, она необычно хорошо овладела нашим языком, за столь короткое время. Я бы даже сказал, что она, несмотря на ее прошлое, довольно умна. Это ясно уже из ее бумаг. Возможно, мы могли бы проявить к ней снисхождение и доброту, и не поступать с ней так жестоко.

— О нет, Господин, — моментально встряла Дорна. — Она родом оттуда, так что ее имя должно ясно давать понять это. Пусть она носит то имя, которое будет ясно указывать на ее происхождение, чтобы мужчины знали, какого отношения она заслуживает и как следует обращаться с ней.

— За что Ты так ненавидишь тех, кто происходит с Земли? — полюбопытствовал мужчина, сидевший на троне.

— Если бы не один из тех, кто прибыл оттуда, — воскликнула рабыня, — я не была бы здесь в прозрачном шелке с ошейником на горле!

— Один от них поработил Тебя? — уточнил офицер.

— Нет, — уже спокойнее ответила она, — но, если бы не он, я могла бы до сих пор быть Татрикс в своем городе!

— Только все твои планы пошли прахом, — заметил мужчина на троне.

— Мужчина с Земли пустил их по ветру, — сказал кто-то из присутствовавших.

— Теперь твой город очень отличается от того, каким он был прежде, — добавил офицер.

— И признай, что тебе здорово повезло, что Ты оказалась здесь и в ошейнике, — усмехнулся другой.

— Радуйся тому, что живешь, — бросил ей третий.

Честно говоря, я ничего не поняла из их разговора.

— Однако сейчас мы занимаемся этой маленькой кейджерой, — напомнил офицера, возвращая свое внимание ко мне.

Дорна обожгла меня яростным взглядом. Происходящее меня пугало, и я, непрошеная, опустилась на колени.

— Неплохо у нее получается стоять на коленях, — похвалил один из мужчина.

Само собой, я встала в правильное положение. Глядя на мужчину, сидевшего на троне, я задавалась вопросом, пошлет ли он за мной этим вечером. Одна мысль об этом заставляла меня дрожать в предвкушении.

Думаю, Дорна подозревала о том, что я что чувствовала по отношению к тому мужчине, что сидел на большом стуле.

— Значит, Ты полагаешь, что ошейник с земным именем для этой девки будет подходящим? — спросил офицер у своей рабыни.

— Самым подходящим и соответствующим, Господин, — заверила его она.

Говорила она это таким медоточивым голосом, что у меня сразу возникли опасения, что ничего хорошего меня не ждет, особенно когда я припомнила ее замечание в том, что это даст понять мужчинам, как ко мне следует относиться.

— Ну что, дадим ей земное имя? — спросил офицер у стоящих вокруг мужчин.

— Сделай так, Капитан, — сказал один из них, причмокивая губами.

— Да, Капитан! — одобрительно проговорил другой.

Во многих земных женских именах, как я уже к тому времени поняла, местные мужчины видят экзотический подтекст. Они склонны считать их сексуально возбуждающими, а потому, наравне с определенными именами этого мира, расценивают как подходящие в качестве рабских кличек. Честно говоря, причина этого так и осталась для меня загадкой. Может быть, дело в том, что они непривычны для слуха здешних мужчин. А возможно, из-за того, что эти имена попали сюда вместе с женщинами, принесенными в этот мир, чтобы стать рабынями. Ведь зачастую их продавали под старыми именами, которые они затем носили как рабские клички, оставленные для удобства рабовладельцев. Разумеется, причина может быть и более простой, например, потому что землянки оказываются превосходными рабынями. Правда, встречаются некоторые имена, которые характерны как для этого, так и для моего прежнего мира, что поднимает интересные этиологические вопросы. Так же есть имена этого мира, которые считаются именами свободных женщин, но которые также, часто даются рабыням в качестве клички. Яркий тому пример — «Дина». И кстати, нет ничего необычного в том, чтобы дать гореанское имя, земной девушке принесенной сюда. И в этом нет ничего странного, поскольку местные имена по-своему красивы и, естественно, более знакомы рабовладельцам. Кроме того, такие имена иногда помогают новообращенной рабыне быстрее адаптироваться к своему новому статусу и состоянию. И действительно они зачастую помогают ей освободиться от запретов и усилить ее сексуальную отзывчивость. В других случаях для женщины моего мира оказывается проще, нося земное имя, и неважно то же самое, которое когда-то было ее собственным или любое другое распространенное на Земле, но теперь данное ей как рабская кличка, признать себя, а фактически и быть, всего лишь порабощенной особью фауны попавшей в чужеродную среду, отобранную и отмеченную таковой посредством этого имени. Контраст между знакомым именем, связанным с ее прежним миром, и новой реальностью, в которой она оказалась, может быть и ошеломляющим и стимулирующим. В этом свете по-своему интересен вариант, при котором земные имена накладываются на женщин этого мира. Вероятно, это своеобразный способ сообщить им, что от них теперь ожидается большая страстность, и что отныне они должны расценивать себя, в лучшем случае, как самую низкую из рабынь. Безусловно, со временем, по мере того, как мы изучаем наши ошейники и условия существования, роль имени сводится к минимуму. И, конечно, в данном случае наиболее важным является то, что мы отлично знаем, что любое имя, которое мы носим, каким бы оно не было, в конечном итоге, не более чем рабская кличка. Многие имена, кстати, являются возбуждающими и красивыми.

— Ладно, так и поступим, — заключил офицер и, повернувшись к рабыне, бросил: — Выбери какой-нибудь ошейник с земным именем.

— Да, Господин! — нетерпеливо отозвалась Дорна, торопясь все к тому же столу.

Не трудно догадаться, что там могло быть несколько ошейников, на которых были выгравированы имена, бывшие земными, или могли сойти за таковые.

Уже через пару мгновений Дорны вернулась к постаменту с обычным плоским ошейником, отполированным до блеска, и весьма привлекательным, кстати. Ошейник был закрыт, но с него на шнуре весело два крошечных ключика.

— Превосходно, — похвалил ее мужчина, сидевший на троне, когда женщина показала ему стальное кольцо.

Затем она продемонстрировала ошейник всем остальным стоявшим рядом с ним.

— Весьма подходящий, — прокомментировал кто-то.

— Действительно, — согласился другой мужчина, Дорна поспешила спуститься по ступеням и похвастаться своим выбором перед мужчинами собравшимися вокруг меня.

Кто-то из них засмеялся.

— Не дурно, — признал один.

— Довольно неплохо, — улыбнулся второй.

— Замечательно, — поддержал третий.

— Великолепно, — восхитился четвертый.

Обойдя всех женщина поторопилась назад к трону, и мужчина сидевший на нем отомкнул замок ошейника, снял с него шнурок с ключами и швырнул их одному из мужчин что стояли у возвышения. Вероятно, парень, что так ловко поймал ключи, должен был поместить их в некое хранилище, или передать кому-либо, отвечающему за их хранение. Самой мне, конечно, место их хранения было не известно. Ошейник он вернул Дорне, которая быстро сбежала по ступеням с постамента и замерла рядом со мной, стоящей на коленях.

Бросив взгляд на ошейник, который мне теперь предстояло носить, я посмотрела на мужчину, возвышавшегося на стуле.

— У тебя теперь есть имя, — сообщил он. — То самое, которое написано на ошейнике.

— Да, Господин, — понимающе кивнула я, хотя, конечно, в данный момент я знала только то, что оно у меня есть, но какое именно, понятия не имела.

— Прочитай-ка его! — приказала мне Дорна, держа ошейник перед моим лицом.

— Я не могу, — призналась я, не в силах разобрать ни одной знакомой буквы, текст был абсолютно для меня не читаем.

— Она — неграмотная, — пояснил офицер.

— Об этом было сказано в ее бумагах, — пожал плечами другой.

— Глупая неграмотная рабыня! — презрительно бросила женщина.

Мужчина на троне окинул меня взглядом, и сказал:

— Ты принадлежишь городу. Это ошейник государственной рабыни.

Это было то, чего я никак не ожидала! Признаться, я даже толком не понимала, что это могло означать, принадлежать сообществу, городу или государству. Кто же в таком случае будет моим владельцем? Государство? Но тогда кому я должна служить? И что делать? Впрочем, я не сомневалась, что меня вскоре проинструктируют.

— Подготовь ее к ошейнику, — приказал офицер.

— Вниз, на четвереньки, шлюха, — скомандовала мне Дорна, и я немедленно встала на руки и колени.

Женщина обошла вокруг меня спереди и вручила открытый ошейник надзирателю, который привел меня сюда и теперь стоял по левую руку от меня. Затем она присела рядом со мной и освободила мою шею от волос, зачесав их вперед так, чтобы они свисали перед моими плечами. Теперь моя шея была полностью обнажена, а Дорна, поднявшись на ноги, встала немного впереди и справа от меня.

— Она готова к ошейнику? — спросил мужчина, сидевший на троне.

— Да, — ответила рабыня.

— Тэнрик, — позвал офицер.

— Да, — откликнулся мой сопровождающий.

— Ты готов надеть на нее ошейник? — спросил его мужчина.

— Так точно, Капитан, — доложил надзиратель, которого, как я теперь знала, звали «Тэнрик».

Впрочем, мы все равно никогда не обращаемся к свободным мужчинам по их именами, только через обращение «Господин». Точно так же мы обязаны обращаться и к свободным женщинам не иначе, как «Госпожа».

— Тогда надень на нее ошейник, — приказал офицер.

И я почувствовала прикосновение холодной стали к моей шее и услышала щелчок замка. На мне был ошейник. Я стояла голой на четвереньках, на террасе перед возвышением, посреди варварского мира. Я была рабыней в ошейнике.

Послышался смех Дорны. Была ли она настолько выше меня? Разве она не носит ошейник так же, как и я?

— Она соблазнительно выглядит в ошейнике, — прокомментировал кто-то.

— Как и все они, — заметил другой, отчего Дорна дернулась и раздраженно отвернулась.

— Она в ошейнике? — уточнил мужчина, сидевший на стуле.

— Да, Капитан, — ответил Тэнрик.

Я пришла к выводу, что все это было частью ритуала надевания ошейника, целью которого было не оставить у меня сомнений в том, что легкое, несгибаемое, блестящее кольцо теперь украшает мое горло.

— На колени, — скомандовал офицер мне.

И я, стараясь делать это как можно изящнее, поднялась на колени, приняв подобающую мне позу. Мне было известно, насколько красива я была в ошейнике в этой позиции. В загонах у меня была возможность рассмотреть себя в зеркалах.

— Сними ошейник, — приказал мне мужчина.

Я озадаченно уставилась на него, но так и не смогла прочитать его глаза. Но таким как мы не стоит ждать повторения команды, и я честно попыталась снять с себя ошейник. Конечно, у меня ничего не получилось, несгибаемое стальное кольцо было заперто надежно. Весело захохотала Дорна. Я недовольно покосилась на нее. Пусть бы сама попробовала снять свой ошейник! Интересно, смогла бы!?

— Ну что, не получается? — поинтересовался мужчина, сидевший на троне.

— Нет, Господин, — ответила я.

— Не забывай об этом, — посоветовал он.

— Да, Господин.

— Ты привлекательная, — похвалил меня офицер.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я.

— Отведи ее к кольцу, — приказал он, махнув рукой влево от себя.

Я успела только пораженно взглянуть на него, как надзиратель схватил меня за волосы и почти волоком, поскольку я не успевала переставлять ноги и руки, потащил в сторону, где в пол было вмуровано кольцо, к которому, поставив меня на колени, прикрепили мои связанные запястья. Я бросила дикий взгляд через плечо. Тэнрик стоял позади меня, а в руке у него была рабская плеть, пять широких ремней.

— Господин!? — ничего не понимая, вскрикнула я.

В этот момент подошел другой мужчина, и перебросил мои волосы со спины вперед, приведя их к тому виду, в каком они были в момент надевания ошейника.

— Пожалуйста, не надо, Господа! — взмолилась я.

— Ты думаешь, что мы слабы? — спросил мужчина, занимавшийся моими волосами.

— Нет, Господин! — закричала я. — Нет, я так не думаю, Господа!

Я видела здесь шестилапого зверя, видела огромных птиц. На моих глазах воины улетали, чтобы возвратиться с добычей, привязанной к седлам, с серебром, золотом и женщинами. О какой слабости он говорит?

Внезапно моя спина взорвалась болью. Плеть упала, выбив из меня дикий крик и слезы. Я уже была знакома с плетью. Дважды, по одному удару каждый раз, за время моего нахождения в загонах довелось мне почувствовать, так что я знала каково это. У меня не было ни малейшего желания повторять тот опыт.

Плеть снова обрушилась на мою беззащитную спину. А ведь в загонах использовали всего лишь одноременную плеть. Когда тугая кожа повстречалась с моей спиной в третий раз, я повалилась на живот, не в силах больше оставаться на четвереньках. Я не могла поверить тому, что чувствовала.

Мне уже приходилось слышать об этой плети, о пяти широких тугих кожаных ремнях. Женщины говорили, что ее разработали специально для таких как я. Однако до сих пор ни разу мне не доводилось почувствовать ее на себе. Следует отличать рабскую плеть от множества других инструментов для наказания, в частности от «змеи», ужасного кнута, иногда используемого на мужчинах, под ударами которого может умереть даже крепкий мужчина. Пятиременная плеть, вниманию которой, к моему ужасу и страданию, меня подвергли, причиняет ужасную боль, но не наносит незаживающих ран. Собственно, для того она и разработана, чтобы приносить страдания, а не повреждения. По большому счету, она даже не оставляет следов на товаре, которые могли бы уменьшить его ценность.

Снова удар, и новый взрыв боли.

— Пожалуйста, остановитесь! — прорыдала я.

В чем моя вина? Я же ничего не сделала!

— Пожалуйста, остановитесь, Господа! — задыхаясь от плача, умоляла я.

Как естественно получилось у меня, обратился к ним «Господа»! Конечно, к настоящему времени я знала, кто были моими естественными господами, я в этом мире, в действительности, даже и господами юридически. В этом мире основообразующие законы природы и фундаментальные биологические отношения господства и подчинения не были сфальсифицированы. Более того, они были интуитивно распознаны, признаны и подтверждены жителями этого мира. Но я уверена, что даже если бы во мне не было понимания того, кем я была, понимания пришедшего ко мне еще в моем родном мире, понимания которого я достигла задолго до того, как меня перевезли сюда, но едва ли решилась бы признаться в этом там, но которое здесь приняла уже с точки зрения фактической, значимой и соответствующей законности моего состояния и статуса, в тот момент обратилась бы к ним не иначе как «Господа». Думаю, что любая женщина, даже самая бесчувственная, даже самая глупая или тупая, даже самая убежденная, стойкая и распропагандированная выкрикнула бы то же самое. В такие мгновения обман рассеивается. В такие мгновения наружу выходят и берут верх самые фундаментальные глубокие отношения. Уверена, что в такие мгновения почти любая женщина увидела бы сквозь розовые очки иллюзий, которые на нее надели, сквозь ложь, которую ей преподавали, сквозь лицемерие программ воспитания, что позади фальсификаций и уверток «общечеловеческих ценностей» скрывается, если можно так выразиться, «Реалполитик» природы, со всей ее целесообразностью и практицизмом. И в этом мире, по крайней мере, по отношению к таким женщинам как я, не существует никаких «общечеловеческих ценностей». Мы поставлены на коленях. На нас надеты ошейники. Мы находимся на своем месте. Мы повинуемся. Мы служим.

На мою спину обрушился новый удар плети.

Я извивалась на животе, и холод камней подо мной резко контрастировал с тем огнем, который танцевал на моей спине. Еда и вода в камере, и даже те драгоценные кусочки сушеных фруктов, как оказалось, ничего не значили. Точно так же, как и одеяло, и даже горшок! Как я могла принять такую ерунду за доказательство своего особого статуса, специального режима, моей собственной особенности, или, если смотреть более широко, мягкого отношения к женщинам в этом месте? С чего это я интерпретировала такие мелочи, как признаки мягкости или терпимости? Мне что, кто-то дал понять, что это признаки их слабости или, скажем, некой доброты, которую я могла бы быть в состоянии, со временем, при некоторой хитрости и уме, эксплуатировать к моей пользе? И вот теперь из глупой рабыни выбивали эти иллюзии!

Очередной удар плети, как молния вонзился в мое тело, вспыхнув миллионом искр в глазах, и вырвав из меня лишь стон. У меня больше не было сил даже на то, чтобы кричать. Я была беспомощна. Я ничем не могла себе помочь. Я абсолютно зависела от других. Я была в руках рабовладельцев.

Еще четыре раза подала плеть, жаля кожей, обжигая огнем, взрывая болью, мою спину.

Наконец все кончилось. Я лежала на животе у кольца, к которому были привязаны мои скрещенные запястьях. Мне с трудом удавалось пропихивать в легкие, вдруг ставший вязким воздух. Мои щеки были мокрыми от слез. Впрочем, не только щеки, даже камни подо мной и веревка на моих запястьях были влажным от них. В одном месте, там, где слеза проскользнула между витками веревки тыльная сторона запястья блестела от влаги.

Но главное, плеть убрали.

Внезапно до меня дошло, что это избиение не было чем-то личным. Например, я, по крайней мере, насколько я знала, не вызвала чьего бы то ни было неудовольствия, никого не оскорбила, если только не другую кейджеру. Я ничего не сделала, в прямом смысле этого слова, что могло бы вызвать или послужить причиной избиения. Правда следует отметить, что для избиения рабыни причины не требуются. Если рабовладелец желает, он может просто избить ее по своей прихоти. В конце концов, она всего лишь рабыня. Точно так же, насколько я могла сказать, эти мужчины не питали ко мне какой-либо личной неприязни. С их точки зрения, я была всего лишь домашним животным. Значит, избиение, по всей видимости, не было ни карательным, ни даже дисциплинарным. А также оно, как мне казалось, не было произвольным, устроенным под влиянием момента. Скорее оно было похоже на ритуальное или институциональное, и, по-видимому, было намеренно поучительным. Да, эта порка была болезненной, но конечно короткой и строго дозированной. И мне даже не сообщили о ее цели. От меня не потребовали просить о наказании, объяснять его причину перед или во время порки, громко считать удары и так далее.

Наконец, меня освободили от кольца, а затем развязали руки.

Но я по-прежнему осталась лежать у кольца. Мне не сообщили, могу ли я двигаться.

Во мне крепла уверенность, что это избиение было, если можно так выразиться, частью официального ритуала моего введения, таким образом его цель, намерение и объяснение не были ни беспрецедентны, ни необычны. Это должно было с самого начала помочь мне яснее понять определенные уроки, например, что я была объектом приложения плети, что мужчины в этом месте были способны к использованию ее на мне, что, если они посчитают целесообразным или почувствуют желание, то сделают это не задумываясь. Позже я узнала, что этот урок действительно не был ни беспрецедентен, ни необычен, и многие считают полезной такую вводную порку рабыни, особенно когда она оказалась в новом доме.

Я вскрикнула от боли, поскольку надзиратель схватил меня за волосы, вздернул на четвереньки и поволок назад к возвышению.

— Ты хочешь, чтобы тебя избили снова? — спросил мужчина, сидевший на троне, когда я замерла у подножия постамента.

— Нет, Господин! Нет, Господин! — поспешила заверить его я, глядя на него сквозь слезы застилавшие глаза и волосы свисавшие перед моим лицом.

— На колени, — приказал он, а когда я приняла положенную позу, спросил: — Кому Ты принадлежишь?

— Государству, Господин, — ответила я, хотя так и не поняла какому именно, и что это означает.

— Важна ли Ты? — осведомился офицер.

— Нет, Господин, — признала я.

— Голову на пол, — скомандовал он. — Руки на затылок.

Я заплакала, но покорно выполнила приказ.

— Тэнрик, — позвал главный здесь мужчина.

— Да, Капитан, — отозвался надзиратель.

Я вскрикнула. Послышался довольный смех Дорны.

— Держи руки на затылке, — предупредил Тэнрик.

— Да, Господин, — всхлипнула я, и тут мои глаза полезли на лоб. — Ой!

— Не дергайся! — буркнул толстяк. — Руки на место.

— Да, Господин, — простонала я.

— Ну что, чувствуешь это? — поинтересовался Тэнрик.

— Да, Господин! — выдохнула я, пытаясь не шевелиться. — Да, Господин!

— А ну не дергайся, — повторил надзиратель.

— Да, Господин, — всхлипнула я.

— Разреши ей уже, — усмехнулся офицер.

— Можешь двигаться, — бросил мне Тэнрик.

И тогда, с благодарным стоном, почти вне себя, я начала двигаться. Мое дыхание стало прерывистым и тяжелым.

— А она соблазнительная маленькая штучка, — заметил мужчина на троне.

— Это точно, — поддержал его один из тех, кто стоял около него.

— О-о-охх! — вырвалось у меня я.

— Посмотрите на эту земную шлюху! — призвала Дорна.

Я начала беспомощно вскрикивать.

— Вы только послушайте ее! — рассмеялась женщина, и я попытался сдерживать свои крики.

— Гляньте, как она задергалась, — послышался мужской голос.

— Она уже не может себя контролировать, — прокомментировал другой голос.

— Верно, — поддержал третий.

— Кейджера, — одобрительно сказал четвертый.

— Она самая, — засмеялся пятый.

— Она соблазнительно смотрится в ошейнике, — заметил второй.

— Как и все они, — напомнил ему третий.

— Правильно, — согласился четвертый.

Послышалось сердитое фырканье Дорны и смех мужчин. Однако на нее сейчас обращали намного внимания.

— О-о-охх! — сдавленно простонала я.

— Какая она соблазнительная кейджера, — похвалил кто-то из мужчин.

— Ага, — согласился второй.

— О-о-о-оу! — не в силах больше сдерживаться завопила я в голос.

— Вот! — засмеялся третий. — Она на краю!

— Теперь она уже не сможет вернуться, — поддержал первый.

— Она зашла слишком далеко. Теперь она полностью в руках Тэнрика. Все теперь она себя больше не контролирует!

— Да нет, — не согласился третий. — Она пока на краю.

— Пожалуйста, — взмолилась я. — Пожалуйста-а-а!

— Ну что, видишь? — послышался довольный голос первого.

— Теперь да, — признал третий.

— Пожалуйста-а-а, Господи-ин! — завыла я.

— Капитан? — спросил надзиратель.

— Давай, — бросил офицер.

— О-о-охх! — вырвалось из меня.

— Все, теперь она точно потеряна, — усмехнулся один из мужчин.

— Точно, — поддержал его другой.

— Харр! — внезапно, то ли закричал, то ли зарычал Тэнрик, но этот звук больше был похож на звериный, чем на человеческий.

Я вскрикнула на этот раз от боли. Его руки сжимали меня как тиски. Я не удерживалась более беспомощно, даже когда меня закрепили на станке для клеймения. А мужчина бился об меня сзади снова и снова.

Но вот руки разжались и все закончилось. Меня, способную только тихо скулить, оставили на полу перед постаментом.

— Хорошо, — хрипло выдохнул Тэнрик, даже, как мне показалось, с нотками благодарности в голосе, поднимаясь на ноги.

— Считаешь кейджеру удовлетворительной? — уточнил мужчина с трона.

— Да, она потекла даже от такого способа и в такой обстановке, — ответил надзиратель. — Боюсь себе представить, до чего она дойдет, в других обстоятельствах, и если будет больше времени.

— Значит, Ты думаешь, что ей недалеко до точки, за которой она станет полностью беспомощной? — осведомился офицер.

— Именно так, — заверил его Тэнрик.

Я лежала перед возвышением, и с горечью и стыдом слушала, как меня обсуждали. Это делалось совершенно публично и откровенно. Неужели они забыли о моем присутствии? Разве они не видели, что здесь присутствовали другие? Обо мне говорили так же открыто и откровенно, как будто я была животным. Но внезапно, я вновь осознала, что собственно я и была животным. Это заставило меня задрожать. Конечно, мне уже приходилось чувствовать себя в такой беспомощной модальности. Просто я была ошеломлена, узнав, что я могу стать даже больше животным, чем была. Но что я теперь могла с этим поделать? Кем я теперь была? В загонах я узнала, о своей необычной потенциальной способности к жизненности, которая каким-то образом смогла выжить под напором коварной пропаганды, беспощадно обрушивавшейся на меня с самого детства и, несмотря на все антибиологические ценности, все внушенные запреты, отговорки, колебания и чувство вины, скрываясь и развиваясь, вырасти в первобытную, мощную, естественную, здоровую отзывчивость. Теперь та программа обработки сознания и ее последствия постепенно, фрагмент за фрагментом разрушенная, была с меня сорвана. И вот посреди ее руин появилась я, как невинная красавица, вышедшая из морской пены. Правда, я появилась в качестве чего-то более реального, а не мифического, чего-то, что очутилось в очень реальном мире, мире, в котором, как мне довелось узнать, я являлась определенным видом имущества, уязвимого, драгоценного и прекрасного, а также узнать и то, что мир этот совершенно реален, хотя и очень отличается от того, к которому я привыкла.

— Какая же она никчемная! — презрительно бросила Дорна.

— Ну, не совсем, — усмехнулся кто-то из мужчин, вызвав понимающий смех остальных.

— Присмотритесь к ее телу, — сказал другой.

Я стояла на коленях и, как могла, прикрывала свое тело. Я чувствовала, что покраснела до корней волос. Прижимая ладони к грудям, я отчаянно хотела скрыть от них, насколько твердыми были мои соски. Они стали невероятно чувствительными. Поднять голову я не решалась.

— Позиция, — скомандовал мне мужчина с трона.

У меня не было иного выхода, кроме как повиноваться, причем немедленно. Я встала на колени прямо, откинувшись на пятки. Теперь мои руки лежали на бедрах, а колени были широко расставлены. Но головы я так и не подняла.

— Подними голову, — последовала команда сверху, не оставлявшая мне выбора.

Я подняла голову. В моих глазах стояли слезы. Я стояла на коленях, рабыня в ошейнике перед рабовладельцами.

— Вы только посмотрите на нее, — призвал один из присутствующих, по-видимому, имея в виду состояние моего тела.

— Да, есть на что посмотреть, — засмеялся его товарищ.

— Она что, правда недавно стала рабыней? — недоверчиво спросил другой.

— Ее совсем недавно забрали из загонов, — сообщил офицер.

— То есть к нам она попала со своей первой розничной продажи? — уточнил один из стоявших за моей спиной.

— Да ее клеймо еще дымится, — выдал кто-то известное высказывание.

— Ее доставили сюда в капюшоне, всего несколько дней назад, — сказал Тэнрик.

— Признаться, мне трудно поверить, что она плохо знакома со своим ошейником, — заметил тот, что стоял позади меня.

— Поверь, это полностью удостоверено, — заверил его другой.

— Я видел ее бумаги, — подтвердил надзиратель.

Я знала, что на меня существуют некие бумаги, но, конечно, не видела их, да и прочитать не могла. Такие бумаги, насколько я поняла, начинают заполняться на любую рабыню с момента ее прибытия в загоны, то есть с момента, когда началось ее значимое существование, существование рабыни. Ничто из того, что было в ее жизни прежде, не учитывается. Никого не интересует ни наше происхождение, за исключением того что мы с Земли, ни наши истории, ни прежняя жизнь. У этого нет никакой уместности или важности. Это все осталось в нашем прошлом. Мы больше не свободные женщины. Все, что интересует мужчин — это то, что мы — просто рабыни, и наши качества как рабынь. В этих бумагах указано много чего полезного с точки зрения работорговцев. Обычно там можно найти те сведения, которые могут быть более или менее детализированы, например, тип клейма, особые приметы, многочисленные измерения, вид пройденного обучения и так далее. В бумагах имеется также графа, в которую вписываются продажи, когда девушка переходит из рук в руки. Есть даже графа для замечаний, где указывается разная информация, которая может показаться полезной.

— Тогда уже скоро, — сказал тот, что стоял сзади, — она ничего не сможет поделать с собой.

— Она горячая, — кивнул другой. — Рабски горячая.

— Так это же превосходно, — добавил третий, заставив меня покраснеть еще больше.

— Точно, — поддержал четвертый, окидывая меня оценивающим взглядом, — горячая рабыня.

Могли ли они говорить обо мне так? Ну конечно, я же была животным!

— Представьте, чем она станет, когда в ее животе по-настоящему вспыхнут рабские огни, — усмехнулся Тэнрик.

— Гляньте, — засмеялся четвертый, — она уже боится!

— Ага, но она еще и заинтригована, — отметил третий.

— Правда, — подтвердил второй. — Она хочет это. Она уже хочет этого.

— Точно, беспомощно и отчаянно! — поддержал его четвертый.

— Да! — рассмеялся третий.

Я старалась не встречаться взглядом с глазами любого из этих мужчин. Но как у них получалось так легко прочитать меня? Неужели могло быть что-то большее? Могла ли я быть еще беспомощнее, чем была теперь?

О каких «рабских огнях» они говорили? Я не осмеливалась даже думать об этом.

— Она легко может стать серебрянотарсковой девкой, — заметил надзиратель.

Я не поняла смысла его фразы, но пришла к выводу, что под серебряным тарском подразумевались деньги и хорошая цена за меня.

Но продавалось не только мое лицо и тело, не только красота, если она была, не только поведение и таланты, способности и интеллект, чувства и эмоции, служение и удовольствие! Продавалась также моя страсть, мой жар. И для продажи это могло быть усилено! И мужчины могли купить это! И покупали вместе с остальной частью меня. Именно вся она, рабыня целиком продается и покупается.

— Ого, гляньте на нее! — ткнул в меня пальцем засмеявшийся человек.

Боюсь, что в этот момент все мое тело горело в затухающем возбуждении, и было алым от стыда. Могла ли я что-то поделать с этим, если мое тело было настолько живым и настолько в их власти? Кроме того, разве это не они, мужчины этого мира, сделали так многого для того, чтобы привести меня к этой беспомощности?

Они же сами не позволили мне спрятаться от самой себя! Они сами вынудили меня быть собой — рабыней!

— Она — земная шлюха, — прошипела Дорна. — Все земные шлюхи таковы. Они все такие!

— Лично я не возражаю, — заявил Тэнрик.

— И я тоже, — поддержал его кто-то из мужчин, а остальные засмеялись.

Интересно, что я должна была делать по ее мнению? Может она полагала, что мне следовало постараться быть безразличной и холодной и, таким образом, в некотором абсурдном или извращенном смысле, попытаться поддержать честь женщин Земли? Так это не так-то просто было сделать после того, как в загонах многие из моих комплексов и запретов были силой вырваны из меня, в результате чего была освобождена моя природная сексуальность, а затем ей разрешили и даже поощрили вырасти, расцвести и созреть. Что я могла поделать теперь, когда мои рефлексы были фактически заточены, если можно так выразиться, для большей чувствительности. Я теперь была знакома с тем, что такое возбуждение и отзывчивость. Я даже прошла через обучение, больше похожее на дрессировку. Кроме того, я была кейджерой! Не доставь я удовольствия, и меня просто строго накажут, а могут даже убить.

Итак, я стояла перед ними на колеях, нагая, в положении подчинения и зависимости, рабыня в ошейнике. У меня даже было имя, только я пока не знал какое.

— Горячая, соблазнительная шлюха, — прокомментировал кто-то.

Мое тело больше не было моим, теперь оно принадлежало рабовладельцам. Я должна повиноваться. Я должна служить. Как далеко-далеко теперь был мой прежний мир, как далеко-далеко теперь оказались его магазины, бутики и торговые центры! Интересно, как смотрелись бы мои прежние подруги Джин, Сандра, Присцилла и Салли, стоя на коленях, как я. Несомненно, почти так же.

— Полюбуйтесь на выпоротую рабыню! — смеялась Дорна. — Полюбуйтесь на использованную рабыню! Посмотрите на земную рабскую шлюху!

Я смотрела вперед, прямо перед собой, не обращая на нее внимания.

— Как Ты себя чувствуешь, кейджера? — язвительно поинтересовалась Дорна.

— Я повинуюсь! Я попытаюсь угодить! — ответила я.

— А в твоем мире женщины встают на колени вот так перед своими владельцами? — спросила она меня.

— Возможно, некоторые, — предположила я. — Я не знаю!

— А Ты сама? — не отставала от меня рабыня.

— Нет, — ответила я.

— Что же не так с мужчинами твоего мира? — осведомилась Дорна. — Они — не мужчины?

— Я не знаю! — пожала я плечами.

— Значит, Ты не вставала перед мужчинами на колени, — заключила она.

— Нет, — повторила я.

— Но теперь Ты это делаешь, — усмехнулась женщина.

— Да, — признала я.

— Да, что? — зло переспросила рабыня.

— Да, Госпожа? — уточнила я.

— Да! — рявкнула она.

— Да, Госпожа, — повторила я.

Как оказалось, я должна была говорить с ней, используя обращение «Госпожа». Конечно, она не была свободной женщиной, это скорее указывало на то, что я был намного ниже ее. Я не думала, что она могла бы быть для меня «первой девкой». Это было бы страшно. Скорее, в данном случае я просто была низкой рабыней, а она — высокой. Возможно, еще немаловажную роль играло то, что я была Земли, и ей хотелось услышать от меня обращение «Госпожа». Судя по всему, она ненавидела Землю и тех кто был родом с Земли. Насколько я поняла, кто-то из землян однажды оказался виновником изменения ее статуса. А теперь перед ней оказалась одна из представительниц того мира, к тому же всего лишь беспомощная кейджера. Оставалось надеяться на то, что мужчины защитят меня от нее. В конце концов, именно они были владельцами нас обеих.

— Земная рабыня! — презрительно выплюнула Дорна.

— Да, Госпожа, — испуганно прошептала я.

Было верно что, именно этим я и была, а точнее, это было все, чем я была.

Дорна развернулась и взлетела по ступеням постамента. Меня не особенно взволновало выражение, которое мелькнуло на ее лице за мгновение до того, как она отвернулась от меня. Поднявшись на возвышение, женщина встала на свое прежнее место слева от большого стула, а затем, повернувшись и посмотрев на меня сверху вниз, обратилась к мужчине, сидящему на троне:

— Она самая низкая из низких, не так ли, Господин?

— Да, — кивнул тот.

Дорна расплылась в довольной улыбке и, склонившись, что-то зашептала ему на ухо, отчего офицер тоже улыбнулся. Рабыня сбежала вниз на площадку и, зайдя мне за спину, вдруг схватила мои волосы и намотала их на свои руки, крепко удерживая мою голову в своем захвате. Я задрожала. Затем Дорна резко повернула мою голову вправо, задержав в этом положении, выставив напоказ левую сторону моего лица, обращенную к трону. Она выпутала левую руку и, удерживая мои волосы в правой, кончиками пальцев, сложенных в кольцо, немного оттянула мочку моего левого уха. Выглядело это так, словно она была работорговцем или помощником работорговца, привлекавшим внимание к некой детали, которая могла бы представлять интерес для покупателя. Однако в тот момент я еще не понимала смысла того, что она делала.

— Ну как, симпатично? — поинтересовалась женщина.

— Да, — ответил тот, кого называли капитаном.

Дорна снова намотала мои волосы на левую руки, и повернула мою голову теперь влево, таким образом, демонстрируя офицеру правую сторону моего лица. Опять она, не обращая внимания на мои слезы, оттянула мочку моего, на этот раз правого уха, там же способом, которым она это делала с левым.

— Неплохо? — спросила женщина.

— Пожалуй, да, — согласился мужчина на троне.

Тогда она повернула меня лицом к трону и, обеими руками, резко и безжалостно дернула назад, запрокидывая мою голову, и закричала:

— Пусть ей проткнут уши!

Послышались крики протеста и тревоге. Некоторые из мужчин стоявших вокруг нас явно не обрадовались такому предложению.

Но Дорна не собираясь сдаваться, все также удерживая мою голову до боли оттянутой назад, снова прокричала:

— Пусть ей проткнут уши!

— Да! — внезапно, еле слышным голосом поддержал ее предложение один из мужчин.

— Она слишком хороша, — заметил другой.

— А почему бы и нет? — спросил третий.

— Ты можешь вообразить, как она будет выглядеть? — поинтересовался четвертый.

— Просто превосходно, — заверил его пятый.

— Она всего лишь с Земли, — напомнил шестой.

— Конечно, — кивнул второй.

— Пусть ей проткнут уши! — уже громче заявил первый.

— Да! — нетерпеливо воскликнула Дорна.

На некоторое время повисла тишина.

— Да, — улыбнулся мужчина, сидевший на троне, задумчиво глядя вниз на меня.

В его взгляде было столько властности, собственничества и желания, что я, даже удерживаемая за волосы, чуть не упала в обморок.

— Да, — повторил он с мечтательным выражением на лице, — пусть ее уши будут проткнуты.

— Отлично! — радостно закричала Дорна, отпуская мои волосы, отступая в сторону и с триумфом глядя на сверху вниз.

— Превосходно, отлично, замечательно, — послышались довольные мужские голоса и удары раскрытых правых ладоней по левым плечам.

Я плохо понимала то, что происходило. На Земле я так и не решилась проткнуть уши, хотя время от времени рассматривала возможность этого. У меня просто не хватило смелости на это. Полагаю, что подсознательно это казалось мне слишком варварским и слишком чувственным актом. В конце концов, тогда я не была собственностью. Мне почему-то казалось, что такой акт выставляет на всеобщее обозрение некоторые личные тайны. Это было бы словно признание подлинной сущности, привлечение внимания к тому, что спрятано внутри, выставление своего тайного «я» публично, как предложение себя для неволи, в некотором смысле прошение об ошейнике. Так что, у меня не было никаких возражений против прокалывания моих ушей. Означало ли это, что я была столь очевидно рабыней? К тому же я полагала, что они имели в виду некое обычное прокалывание ушных мочек, а не какое-нибудь гротескное увечье. Правда, я, конечно, не знала того, что под этим подразумевалось здесь. Зато я знала, что мужчины этого мира, со всем своим варварским животным огнем и страстью, властностью и доминированием, любили и желали женщин, наслаждались ими и ценили их, а потому последнее что они захотели бы сделать с женщиной — это уменьшить ее красоту или ценность. Даже самые суровые и наиболее страшные из их приспособлений и способов наказания и дисциплины разработаны с расчетом избежания повреждений и увечий. Вообще, эти мужчины, насколько я их успела изучить, всегда требуют, чтобы их женщины поддерживали себя, настолько желанными, привлекательными и красивыми, насколько это возможно. Именно такими они хотят нас видеть, и в случае необходимости готовы даже на наложение наказания, чтобы мы остались такими, какими им нравимся. Безусловно, я была столь несчастной женщиной Земли, что совершенно не возражала против того, чтобы быть желанной и красивой. Скорее я стремилась быть такой, чтобы за меня могли бы назначить самую высокую цену на сцене торгов. Фактически, будучи рабыней в душе, я еще на Земле хотела быть такой, желанной и красивой, той, за которую страстные мужчины могли бы предложить достойную цену. Вот только меня беспокоил тот смысл, который, как я заметила, вкладывали мужчины в свои ответы на предположение о прокалывании моих ушей. Из их реакции, слов и интонаций слишком ясно следовало, что они, по некоторым не вполне понятным мне причинам, придают необыкновенно важное значение этой простой, варварской, непритязательной детали, как проколы в ушах, предназначенные для крепления определенных украшений. Это наталкивало на мысль, что, как только мои уши будут проколоты, я стану, по крайней мере, с их точки зрения, чем-то очень отличающимся от того, чем была.

— Подойди сюда, — приказал офицер, я было дернулась, но посмотрев не него, поняла, что но обращался к Дорне.

— Господин? — удивилась она.

Мужчина указал ей на место на возвышении перед стулом, и рабыня, в движениях которой появилась некоторая скованность, намекавшая на испуг, поспешила туда и встала на колени. Офицер жестом показал, что она должна встать ближе к нему, а когда та оставаясь на коленях, передвинулась почти вплотную, наклонился вперед и, взяв ее голову в руки, отбросил волосы за спину.

— Господин? — неуверенно пробормотала Дорна.

Мужчина, меж тем, повернул ее голову из стороны в сторону, и задумчиво проговорил:

— Хм, симпатично.

— Нет! — испуганно прошептала женщина. — Нет!

Но офицер уже повернулся к одному из своих помощников, что стояли сбоку, и сказал:

— Пусть проткнут уши и ей тоже.

— Нет! — вскрикнула Дорна. — Нет!

Невольница вскочила на ноги, развернулась и бросилась бежать, но споткнувшись, неловко завалилась прямо на ступени, скатившись к подножию постамента. Она поднялась на ноги и, сжавшись, посмотрела на мужчину, сидевшего на троне.

— Нет! — в отчаянии выкрикнула Дорна. — Нет!

Офицера смерил ее взглядом.

— Нет, пожалуйста, не надо! — попросила та, уже не кажась такой надменной, высокомерной, властной и холодной.

Теперь она выглядела как та, кем была, всего лишь женщина в руках мужчин. Офицер продолжал молча и пристально смотреть на нее. Тогда женщина встрепенулась, гордо выпрямилась, словно она могла бы быть кем-то, кроме той кем она была.

— Никогда! — заявила она. — Никогда!

— Может быть, Ты предпочла бы пойти к кольцу, — усмехнулся мужчина, кивнув в сторону того кольца, к которому я еще недавно была привязана за руки.

Дорна отпрянула, ошеломленно уставившись на него.

— Я — Дорна, — дрожащим голосом напомнила она.

— Это может быть изменено, — пожал мужчина плечами.

— Я — высокая рабыня! — заявила женщина.

— Это тоже нетрудно изменить, — заметил он.

— Нет! — мотнула она головой.

— А не хочет ли Дорна пойти к кольцу? — поинтересовался офицер.

— Нет! — вздрогнула рабыня.

— Что? — переспросил он.

— Дорна не хочет идти к кольцу, — пошептала женщина.

— Мне показалось, что тебе было забавно, когда к кольцу была привязана земная рабыня, — усмехнулся мужчина.

— Будьте милосердны, — попросила Дорна.

— Впрочем, она всего лишь земная рабыня, — не обращая внимания на ее просьбу, задумчиво проговорил мужчина.

— Да! Да! — закивала головой рабыня.

— Но Ты, несомненно, извивалась бы у кольца, точно так же, как и она, — заметил он.

В тот момент мне не хотелось бы встречаться взглядом с любым из присутствовавших мужчин. Я испуганно дрожала, стоя на коленях у подножия постамента. Мы с Дорной были единственными женщинами на этой террасе, причем обе были рабынями.

— Пожалуйста, нет, Господин! — сказала она, и я отметила, что она назвала его «Господином».

— Возможно, тебе понравится побыть у кольца, а потом быть публично использованной, как только что сделали с ней, — предположил мужчина, сидевший на троне.

— Нет, Господин! — вскрикнула Дорна.

— Твой шелк легко отобрать у тебя, — напомнил ей офицер.

— Пожалуйста, нет, Господин! — повторила она.

— Его можно даже отдать земной рабыне, — добавил он, таким тоном, словно обдумывал такую возможность.

— Нет, Господин, пожалуйста, не надо! — простонала женщина, бросив дикий взгляд на меня, в котором я прочитала неподдельный страх.

— Земную девку можно сделать высокой рабыней, а тебя низкой, — продолжил мужчина.

— Пожалуйста, не надо, Господин! — всхлипнул Дорна.

— Слово «Господин» хорошо звучит на твоем языке, — похвалил он.

— Да, Господин! — сказала она. — Спасибо, Господин!

— Жаль только, что, как мне кажется, Ты произносишь его не достаточно часто, — покачал головой офицер.

— Простите меня, Господин! — испуганно сказала рабыня. — Я постараюсь улучшить свое поведение, Господин!

— Дорна хочет остаться в своем шелке? — уточнил мужчина.

— Да, Господин! — воскликнула она, но, натолкнувшись на его пристальный взгляд, исправилась: — Дорна хочет остаться в шелке!

Женщина отчаянно прижала к себе надетую на ней шелковую тунику.

— Впрочем, возможно у меня есть идея получше, — глубокомысленно проговорил он.

— Господин? — опасливо спросила Дорна.

— Пожалуй, нам стоит заковать тебя в цепи и вернуть в Тарну, — предположил офицер.

Едва услышав эти слова, рабыня, побледнев, как полотно, бросилась на колени и закричала:

— О нет, Господин!

— А что, им может понравиться увидеть тебя снова, — усмехнулся он.

Только, похоже, самой женщине эта идея не понравилась, поскольку она начала плакать и дрожать. Теперь, стоя на коленях у подножия постамента, она выглядела маленькой, жалкой и женственной.

— Подними голову, — приказал ей мужчина, а когда она подняла на него свои полные слез глаза, повторил: — Им может понравиться увидеть тебя снова внутри их стен.

— Не-е-ет, — зарыдала Дорна.

— Интересно, как бы это могло бы быть? — спросил он. — Возможно, они проведут тебя позади процессии, по улицам города. Ты будешь на поводке идти голой, закованной в цепи, мимо свистящей толпы, понукаемая уколами копий и подгоняемая ударами плетей. А после публичных оскорблений, должны быть пытки и кол. Нет, по-видимому. Это было бы слишком просто. И даже слишком благородно. Ты ведь теперь просто невольница. Тогда, возможно, они могли бы прибить тебя гвоздями к большим воротам или доскам объявлений. Придется подождать несколько дней, прежде чем умереть таким способом. Кровотечение там большого не будет. Или можно поступить быстрее, бросив тебя на съедение слинам, голодным уртам, или например, к змеям или пиявкам.

— Нет, — заплетающимся языком пролепетал женщина. — Пожалуйста, нет.

— Хотя тебя могли бы даже оставить в живых, — заметил офицер. — Они могут посадить тебя в клетку и выставить на базарной площади, чтобы другие могли бы извлечь урок из твоей судьбы. Или тебя можно заковать в дюжину цепей и бросить в самую глубокую темницу города. Возможно, со временем, о тебе забыли бы все, за исключением разве что надзирателя и тюремных уртов. А еще тебя могли бы заковать в цепи и держать в общественных тарсковых загонах, в грязи, в течение многих лет, чтобы Ты там, под насмешки горожан, соперничала с тарсками за объедки.

Дорна опустила голову, дрожа всем телом.

— Разумеется, — добавил мужчина, — раз уж Ты теперь всего лишь рабыня, им могло бы показаться забавным, держать тебя на цепи в алькове самого низкого борделя города для свободного использования любым и всеми способами. А ну подними свою голову!

Женщина посмотрела вверх. Ее лицо было залито слезами.

— Твое лицо обнажено, — указал он. — Лица рабынь должны быть обнажены, чтобы даже мельчайшие изменение выражения их лиц могли быть прочитаны.

Рабыня снова затряслась от рыданий.

— Больше, Ты не сможешь прятаться за серебряной или золотой маской.

— Нет, Господин, — сквозь рыдания выдавила она.

— Твое лицо обнажено, — сказал он, — как подобает лицу рабыни.

— Да, Господин, — признала Дорна.

— Но есть и другой весьма интересный вариант, — продолжил свои размышления мужчина на троне, — помимо твоего простого возвращения в Тарну в цепях.

— Господин? — спросила она, явно не ожидая ничего хорошего.

— Мы можем вернуть тебя тому, у кого украли, — сообщил офицер.

— Нет! — вскрикнула рабыня в ужасе. — Нет! Нет!

Внезапно, она упала на четвереньки, заползла по ступеням на постамент и распласталась на животе перед мужчиной, сидевшем на троне. Дорна в страхе принялась снова и снова прижиматься губами к его ногам, покрывая их пылкими безумными поцелуями.

— Нет, — всхлипывала она в промежутках между поцелуями. — Пожалуйста, нет, Господин!

— Похоже, Ты даже не знаешь, как надо целовать ноги мужчины, — заметил офицер.

Женщина заскулила, а затем принялась изящно, кротко, нежно, покорно, преданно, со всей заботой, вниманием и изысканной чувственностью, языком и губами обслуживать его ноги и сандалии.

— Уже лучше, — похвалил мужчина.

Признаться, меня поразил тот ужас, что продемонстрировала эта рабыня. Одна мысль о том, что ее могут вернуть некому бывшему владельцу, у которого, насколько я поняла, она была украдена, была для нее явно ужаснее, чем в общих чертах обрисованный мужчиной набор вариантов расправ, которые могли последовать после того, как она была бы возвращена в Тарну, некий город, в котором ей очень не рекомендовалось бы появляться.

— Думаю, что возвращение к твоему бывшему владельцу может тебе понравиться, — предположил офицер, — Ведь это он первым захватил тебя и надел на тебя ошейник.

— Нет! Не надо! — взмолилась рабыня.

— Ходят слухи, что он — один из самых лучших фехтовальщиков в мире, — заметил мужчина.

Дорна рыдала, не переставая целовать его ноги.

— Разве это не он перебил свиту из сотни мужчин, чтобы достичь занавесок твоего паланкина и сорвать их? — осведомился он, однако женщина не подняла головы, но заметно вздрогнула. — Ведь это именно он сорвал с тебя маску?

— Да, — шепотом ответила невольница.

— А не Ты ли, оставаясь тогда свободной женщиной, встала перед ним на колени в пыли около паланкина, чтобы целовать и слизывать кровь с его меча?

— Да, — всхлипнула она.

— Интересно, что он заинтересовался тобой, — усмехнулся мужчина.

— Господин? — спросила она, немного приподнимая голову.

— Его меч, мог бы завоевать для него многих женщин, — пояснил офицер, — женщин, особенности которых не составило бы большого труда определить.

Я рискнула предположить, что он имел в виду таких женщин, как я — рабынь, подобающе одетых, легко и откровенно, женщин в чьем очаровании, не могло бы возникнуть никакого сомнения.

— А может быть, он знал, что Ты была настолько красива? — поинтересовался мужчина.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила Дорна.

— Признаться, я так не думаю, — сказал он. — Но, не приходится сомневаться, что он был доволен тем, что увидел.

— Возможно, Господин, — осторожно сказала женщина.

— Но он, должно быть, изначально собирался использовать тебя для некой другой задачи, — предположил офицер. — Он мог иметь в виду для тебя некое использование.

— Господин? — не поняла она его намека.

— Впрочем, первое использование, как мне кажется, состояло в том, что Ты просто должна была, голая и в ошейнике, нести за ним его щит.

— Это было вторым использованием, — смущенно призналась Дорна.

— Ну конечно, — усмехнулся мужчина. — Думаю, что тебе доставит удовольствие снова принадлежать ему.

— Нет! — в панике замотала головой рабыня.

Признаться, меня саму тоже пугала мысль о таком владельце, который мог внушить такой ужас. Я задрожала. Каким видом мужчины он мог бы быть? Для нас, как для рабынь, конечно, является подобающим и нисколько не необычным, испытывать страх перед нашими владельцами, особенно если мы подозреваем, что могли бы допустить некоторую небрежность или, возможно, быть несколько менее, чем совершенными в некотором отношении, поскольку мы, в конце концов, всего лишь их рабыни. Мы полностью и во всем зависимы от них, а в их руках неограниченная власть над нами. Проще говоря, они — рабовладельцы.

— Кажется, вы с ним даже имели много общего, — заметил офицер.

— Не возвращайте меня ему, — заплакала она.

— Ты даже считала себя почти такой же, как он.

— Нет, нет! — поспешила заверить его Дорна.

— Нет? — переспросил он.

— Нет, — мотнула она головой. — Я — женщина.

— Ага, значит, теперь Ты понимаешь это? — уточнил офицер.

— Да! — воскликнула Дорна.

— Кажется, что он знает, как надо держать рабыню, — усмехнулся мужчина, сидевший на троне, заставив свою невольницу вздрогнуть. — Может он хотел от тебя что-нибудь, помимо того, для чего обычно используют рабынь?

— Я не знаю, — ответила невольница.

— Похоже, мы здесь были слишком снисходительны к тебе, — покачал он головой.

— Нет, нет, — прошептала Дорна.

Лично мне не казалось вероятным, что это было то место, в котором мужчин можно было бы обвинить в излишне мягком отношении к своим рабыням.

— Интересно, что же нам с тобой делать, — задумался офицер.

— Не возвращайте меня ему, я прошу вас! — взмолилась она.

Трудно было не заметить, до какой степени она была испугана. Что же за человек был ее владелец, если она так его боялась? Ее реакции мне, даже не знавшей его лично, хватило, чтобы начать дрожать. Мне передался ее страх. Я приходила в ужас от одной мысли о таком мужчине. И кем же были тогда, подумалось мне, эти мужчины, что они смогли украсть женщину у такого монстра. Разумеется, вся история целиком мне была не известна, и возможно, ее бывший владелец не был осведомлен о личности похитителя. А могло быть и так, что местные мужчины просто купили ее, или отбили позже у другого, того кто был настоящим похитителем. Вообще-то, между тем мужчиной, которого она так панически боялась и этим местом, она могла перейти из одних рук в другие дюжину раз, как и любое другое имущество.

— Итак, как мне поступить с тобой? — осведомился мужчина, сидевший на троне.

— Оставьте меня себе! — попросила Дорна.

Конечно, она не посмела просить своей свободы. Какой оскорбительной и абсурдной была бы такая просьба, обращенная к таким мужчинам, как эти. Мы носили наши ошейники, носим и продолжим их носить в будущем. Мы нравимся им в наших ошейниках, и они находят нас в них драгоценными. В этом мире освободить нас было бы столь же абсурдно и бессмысленно, как отпустить на волю собаку или лошадь в моем прежнем мире. Здесь говорят, что только дурак освобождает рабыню. Пожалуй, это верно.

— Оставьте меня себе, Господин, — взмолилась женщина. — Оставьте меня, Господин.

И она снова опустила голову и принялась умоляюще и покорно, со слезами на глазах, отчаянно и пылко, облизывать и целовать его ноги, в надежде умиротворить и угодить ему. На мой взгляд, это у нее получалось неплохо. Мой испуг не препятствовал мне пристально наблюдать за ней. Я была только что надевшей ошейник кейджерой, порабощенной земной девушкой. Про таких как я говорят «ее клеймо все еще дымится», как, кстати, и сказал один из этих мужчин. Конечно, оно было свежим. Мне еще многому предстояло научиться. Так что мне кровь из носу необходимо было знать подходящие умиротворяющие действия, чтобы быть в состоянии погасить раздражение и успокоить этих нетерпеливых мужчин, этих требовательных и властных рабовладельцев. В конце концов, это, прежде всего, в моих собственных интересах, как и в интересах любой девушки. Ведь бывает и так, что возможность ублажить и умиротворить мужчину, равнозначна грани между жизнью и смертью, между приказом ползти к мехам, и быть там бесспорно порабощенной и использованной, полностью завоеванной и благодарной, и тем, чтобы отправиться в клетку к голодному слину.

Через некоторое время Дорна робко подняла голову, несомненно, озабоченная тем, чтобы исследовав лицо хозяина, найти там некий намек, относительно его настроения, некий след, хотя бы крохотный, который мог бы подсказать ей, какова будет ее судьба.

Что до меня, то я сама совершенно ничего не мог определить по его лицу. Мысли и настроение этого мужчины оставались для меня тайной.

— Проткните мои уши, Господин! — внезапно попросила Дорна.

— Что-что? — слегка опешив, переспросил офицер.

Рабыня поднялась перед ним на колени, и четко проговорила:

— Я прошу проколоть мои уши, Господин! Я прошу этого!

Она повернула голову из стороны в сторону, отчаянно и умоляюще демонстрируя себя. Затем женщина указала на мочки своих ушей и заявила:

— Пусть моя красота, если таковая имеется, будет усилена сережками!

Мужчины встретили заявление Дорны смехом, но та не обратила на это никакого внимания.

— Разве вам не любопытно узнать, на что я могла бы быть похожа в сережках, Господин? — поинтересовалась Дорна.

— А Ты не боишься, что это может зажечь твой живот? — вместо ответа спросил офицер.

— Пусть он горит! — отмахнулась она.

— Тебя уже не волнует, насколько больше рабыней Ты после этого станешь? — осведомился мужчина.

— Нет, Господин! — ответила женщина.

— Возможно, в таком случае, стоит проколоть твои уши, вставить серьги, а потом вернуть твоему бывшему владельцу, — предположил он.

— О, пожалуйста, нет! — снова заплакала Дорна и упала на живот.

— Интересно представить, что будет сделано с тобой тогда, — усмехнулся офицер.

— Я ваша рабыня, Господин, — прошептала она. — Со мной может быть сделано все, что Господин пожелает.

Судя по всему, Дорна, скорее всего не была государственной рабыней. Тот мужчина, что сидел на троне и был ее владельцем. Правда, я даже имени его не знала. Зала только, что в этом городе он был офицером, по крайней мере, к нему обращались как к капитану.

— Как, по-твоему, твое поведение было допустимым? — спросил мужчина.

Дорна подняла голову, и блеснув полными слез глазами, признала:

— Я вызвала неудовольствие. Прошу простить меня, Господин. Позвольте мне исправиться. Я прошу разрешить мне начать сначала. Позвольте мне доказать Господину, насколько хорошей рабыней я могу быть.

— На колени, — скомандовал он, и женщина мгновенно поднялась и замерла перед ним на коленях.

— Говори, — бросил он.

— Я прошу проколоть мне уши, — попросила рабыня, но тут же, столкнувшись с его пристальным взглядом, исправилась: — Дорна просит проколоть ей уши. Дорна, скромная и презренная рабыня Господина, просит проколоть ей уши.

— Однако уже было решено, — заметил капитан, — что Дорне проткнут уши.

— Да, Господин! — кивнула она.

— Чего же, в таком случае, хочет Дорна? — осведомился мужчина.

— Чтобы Господин оставил ее себе! — ответила невольница.

— Понятно, — усмехнулся он.

— Позвольте мне доказать вам, что я теперь другая рабыня, — попросила женщина. — Позвольте мне доказать Вам, что я не бесполезна в Вашем ошейнике!

— Возможно, я приму решение сегодня вечером, — пожал плечами офицер, — после того, как твои уши будут проколоты.

— Да, Господин! — воскликнула Дорна.

— Мне самому интересно, — улыбнулся мужчина, — посмотреть на то, как Ты будешь выглядеть в сережках.

— Да, Господин.

— Вы только посмотрите, Дорна стоит на коленях, — воскликнул Тэнрик.

— И послушайте чего она просит, — усмехнулся другой мужчина.

— Хотел бы я увидеть ее в сережках, — мечтательно сказал третий.

— Она просто принадлежит им, — засмеялся четвертый.

— Обнаженное лицо и сережки, — проговорил пятый, — как далеко это лежит от серебряной или золотой маски.

— Она могла бы стать интересной рабыней, — заметил третий, — я имею в виду, обычной рабыней.

— Это точно, — поддержал его второй.

— Я прошу позволить мне доставить удовольствие Господину, — сказала Дорна.

— Нет, вы это слышали? Дорна просит позволить ей ублажать мужчину, — усмехнулся Тэнрик.

— Сомневаюсь, что она предвидела такой оборот, когда убегала из Тарны, — усмехнулся мужчина.

— Даже представить себе не могла, — засмеялся четвертый.

Не знаю, слышала ли Дорна комментарии мужчин, но если и слышала, то не подавала виду, или не обращала внимания. Все ее внимание в тот момент было приковано к тому, в чьей полной власти она находилась, и чьей беспомощной рабыней она была.

— Ты думаешь, что способна на то, чтобы доставить удовольствие мужчине? — спросил офицер.

— Да, Господин, — поспешила заверить его она.

— И Ты хочешь остаться здесь?

— Да, Господин!

— По крайней мере, на какое-то время? — уточнил мужчина.

— Да Господин! — воскликнула Дорна.

— Хорошо, сегодня вечером, — сказал он, — я дам тебе возможность заслужить это.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила рабыня.

— На основании твоего сегодняшнего выступление я решу, есть ли какой-либо смысл в сохранении тебя среди моих женщин.

— Да, Господин, — склонила голову Дорна.

— Вы понимаешь, что это значит?

— Да, Господин.

— И Ты думаешь, что справишься с этим? — полюбопытствовал офицер.

— Я приложу все усилия, чтобы Господин остался доволен мною, — пообещала она.

— Значит, Ты будешь пытаться быть приемлемой? — уточнил он.

— Да, Господин, — заверила его Дорна.

— Но я требую от моих женщин быть больше чем просто приемлемыми, — предупредил капитан.

— Об этом известно среди нас, Господин, — улыбнулась рабыня.

— Это будет проверка, и Ты сознаешь это? — осведомился мужчина.

— Да, Господин, — кивнула она.

— Какого уровня, как Ты думаешь, тебе требуется достичь, чтобы пройти эту проверку? — поинтересовался офицер.

— Я знаю, что должна быть превосходной! — всхлипнула женщина.

— И Ты думаешь, что у тебя может получиться достичь такого уровня? — осведомился он.

— Я приложу все усилия, Господин, — пообещала Дорна.

Офицер махнул рукой, подзывая к себе одного из мужчин, того, которому он бросил ключи от моего ошейника, а когда тот приблизился к трону, сказал, указывая на Дорну:

— Забери эту рабыню, и пришли ее мне сегодня вечером, вымытую, надушенную, в серьгах, но в одной только вуали.

— Да, Капитан, — кивнул мужчина и, повернувшись к Дорне и указывая на понятую крышку люка, расположенного около стены и ведущего на лестницу, гаркнул: — Рабыня!

— Да, Господин, — отозвалась Дорна, но, прежде чем встать, она быстро опустила голову и поцеловала каждую из ног мужчины сидевшего на троне, и прошептала: — Спасибо, Господин!

Затем она вскочила на ноги и поспешила к лестнице. Она даже попытки не сделала, чтобы промедлить и заставить себя ждать. Она была рабыней, и этим все сказано.

Теперь я снова оказалась в центре внимания, что меня, конечно, напугало, и я немедленно подправила свою позу, доведя ей до совершенства, как мне казалось, но под пристальным взглядом мужчины, сидевшего на троне, я испуганно расставила колени еще немного шире. Чувствуешь себя ужасно уязвимой, стоя на колени перед мужчинами в такой позе. Это со всей ясностью дает понять, что ты — рабыня, а также какого вида рабыней ты являешься.

Я не знала, ни того, где я была, не своего имени, ни того, почему меня купили. А то, что он офицер в разговоре с Дорной, перед тем как она вызвала его неудовольствие, упомянул, что она не будет рассержена моей дальнейшей судьбой, оптимизма мне не прибавляло. Впрочем, это могло просто означать то, что я не буду введена в его владение.

Пока единственное, что я знала наверняка, это то, что в этом месте, безотносительно того, что это за место, я являюсь собственностью государства. Дорны больше не было на террасе, так что она о моей судьбе узнает нескоро, по крайней мере, не немедленно. Разумеется, не было никакой гарантии того, что мы с ней больше не встретимся на одном поле. Возможно, подумала я, с трудом проглатывая вязкую слюну, она не будет слишком рассержена нашей встречей. Я уже рассматривала ее как свою соперницу, и ничуть не сомневалась, что и она думала обо мне в той же плоскости, даже притом, что я была всего лишь новой рабыней. Честно говоря, даже в загонах я смотрела на других женщин, как, несомненно, и большинство из них на меня, как на конкуренток. Однако я рискну предположить, что это достаточно естественно для женщин, даже в моем прежнем мире. Даже те, кто кажутся настроенными откровенно враждебно к мужчинам, как бы это, возможно, парадоксально не выглядело, желают нравиться им. Возможно, это своего рода неявно выраженное признание того, что мужчины для них — владельцы. Впрочем, на Горе подобный вопрос не стоит, по крайней мере, в отношении таких женщин, как я и Дорна. В этом мире для всех очевидно, что мы — рабыни, а мужчины наши владельцы, которым мы должны нравиться и угождать. Так что, кейджеры склонны отчаянно соперничать между собой не только в пределах одного дома или хозяйства, но и везде, где мы можем повстречаться, идя на цепи, стоя прикованными к одной стене, спеша по поручениям, следуя за своими владельцами. Например, оказавшись на сцене аукциона, мы обычно стремимся уйти по самой высокой цене. Думаю, что дело здесь не только в том, что мы хотим быть купленными владельцем побогаче, что позволяет надеяться, на то, что наша жизнь может быть легче, но и в том, что в это вовлечено личное тщеславии. Каждая из нас хочет быть самой драгоценной и самой дорогостоящей. Возможно, не столь уж это отличается от моего прежнего мира, за исключением разве что того, что здесь женщины продают себя не сами, и прибыль достается не им. Вот интересно, много ли женщин на Земле, на самом деле, женились по любви и только по любви? Разве не рассматриваем мы предварительно много других вопросов, таких как состояние финансов нашего потенциального супруга, его образование, семейные связи, его положение в обществе, местожительства, предполагаемые перспективы его карьеры и так далее? Но то на Земле, а здесь, как я уже сказала, мы не продаем себя, пожиная при этом прибыль. Нет, здесь нас продают другие, и именно этим другим достается вся прибыль. Именно они делают на нас деньги. Наша роль в этом процессе сведена к роли товара, который должен быть приятен на глаз и на ощупь, и повиноваться с совершенством.

— А она неплохо стоит на коленях, — прокомментировал мужчина, разглядывая меня.

— Она с Земли, — пожал плечами другой.

— Ага, — кивнул третий.

— А где это? — поинтересовался четвертый.

— Где-то на юге, — ответил ему третий.

— Нет, — усмехнулся второй. — Это — мир.

— Мир? — озадаченно переспросил третий.

— Да, другой мир, — кивнул второй.

— Ты уверен? — уточнил четвертый.

— Конечно, — подтвердил второй.

— Не говори глупостей, — скептически отмахнулся третий.

— Нет, — сказал офицер. — Он прав.

— На тарне туда можно долететь? — полюбопытствовал четвертый.

— Нет, — усмехнулся второй, — только на кораблях.

— Ты имеешь в виду невольничьи корабли? — спросил третий.

— Возможно, среди прочих, — ответил второй.

— Тарн не захочет терять землю из виду, — заметил четвертый, словно напоминая своим товарищам о чем-то.

— Конечно, — поддержал его третий.

— Если это — другой мир, то, как туда могут доплыть корабли? — поинтересовался четвертый.

— Это — специальные корабли, — объяснил ему второй. — Они плавают на облаках как другие корабли по воде.

— О-о, — протянули его собеседники.

Мне уже приходилось слышать подобные беседы в загонах, особенно среди охранников низшего звена. Насколько я поняла, мужчины этого мира сильно разнятся по степени их образованности и информированности. Некоторые казались весьма осведомленными о природе моего мира, его цивилизации, о взглядах на отношения полов и так далее. В то время как другие были на удивление не информированными и наивными. Я подозревала, что мужчина, сидевший на троне, и конечно офицеры более высоких рангов, а также и охранники высшего звена в загонах, были из тех для кого большая часть соответствующей информации о мире моего происхождения была открыта. Этот мир казался мне неким технологическим парадоксом. С одной стороны, я была доставлена сюда с помощью технологий, которые на данный момент, по крайней мере, в некоторых областях, значительно опережали технологии моего собственного мира. И одновременно с этим многие люди здесь, если вообще не подавляющее большинство, казались незнакомыми с его характером, а по большому счету, были абсолютно не осведомлены о самом его существовании. А какой удивительно парадоксальной выглядела моя ситуация! Здесь, в этом мире, где мужчины были настолько гордыми и дикими, несломленными, свободными, могущественными и вспыльчивыми, в этом мире, по-видимому, в целом примитивном, но столь роскошном и варварском, в этом мире кожи, шелка и железа, а не пластмасс и синтетики, страсти и любви, а не фригидности и лицемерия, энтузиазма и умения, а не скуки и гаджетов, в этом мире, где мужчины укротили могучих монстров, и были готовы по первому слову схватиться за оружие, я стояла голой и в ошейнике на коленях перед мужчинами, как рабыня в каком-нибудь варварском племени. И при этом было очевидно, что я не могла бы оказаться здесь никаким иным образом, кроме как в силу продвинутых технологий. Все было почти, как если бы я каким-то волшебным способом была переброшена в прошлое, в мир, совершенно отличающийся от моего собственного, мир, особенности которого я должна изучить как можно быстрее и в котором мне необходимо научиться, если хочу выжить, быть послушной и услужливой. Одна беда, здесь не было никакой магии, никаких зачарованных колец или волшебных палочек. Здесь все было предельно реально, столь же реально как камень, холодивший мои колени, столь же реально как отметина на моем левом бедре. Конечно, принести меня сюда можно было только с помощью сложных технологий, но стояла-то я на коленях, в буквальном смысле стояла на коленях, и на моем горле ошейник, самый настоящий! Это ясно указывало на то, что высокие технологии не были собственностью всех мужчин этого мира, а, в лучшем случае, лишь части из них. Имело право на существование и другое предположение, что данная технология могло быть предоставлена другими, скажем, союзниками или сообщниками не из этого мира. Пожалуй, такое было даже более вероятно.

— А какое нам дело, — спросил присоединившийся к беседе Тэнрик, — до того места, из которого она происходит, где бы эти земли ни были, на юге, за морем или в любом ином месте, да хоть в другом мире, да где бы то ни было?

— Нам до этого никакого дела нет, — поддержал его третий.

— Точно, нам вполне достаточно того, — усмехнулся четвертый, — что это место оказалось подходящим садом, в котором можно сорвать рабские фрукты, отличным полем, с которого можно собрать хороший урожай рабынь, пастбищем со стадами, из которых можно набрать рабского мяса.

— Верно, — кивнул второй.

— Главное что из земных женщин получаются хорошие рабыни, — заявил надзиратель.

— Превосходные рабыни, — поправил его третий.

— Не могу не согласиться, — поддержал его Тэнрик.

Я предположила, что именно в этом была причина. И все же я думаю, что, в конечном итоге, дело было не в географии, а в биологии, не в происхождении, а в природе. Если мы становились хорошими рабынями, то это, скорее всего, не имело никакого отношения к тому факту, что мы были родом с Земли, даже учитывая ее ужасные программы промывания мозгов. Причина была в том, что мы были женщинами. В конце концов, есть женщины и есть мужчины.

— Соблазнительная кейджера, — констатировал второй.

— Не буду спорить, — согласился третий.

— И правильно сделаешь, — усмехнулся четвертый.

Я стояла на колени перед ними и ощущала себя совершенно беспомощно. Я остро чувствовала свою наготу, свой ошейник, свое клеймо.

— Да, — выдохнул Тэнрик.

Какой беспомощной я была!

И как пугало меня происходящее. Мужчины этого мира не сдали своего суверенитета.

— Она очень желанна, — заметил третий.

— Это верно, — признал второй.

Да, мне было страшно, но одновременно, я был довольна. Какая женщина не жаждет слышать, что она желанна? Вот только женщины здесь должны бояться своей желанности. Ведь мужчины здесь не сдали своего суверенитета!

В их руках была власть, а женщины, по крайней мере, такие как я, не имели даже ее толики. Они могли сделать с нами все, что им захочется и нравится. Мы были рабынями. Они были рабовладельцами.

Подходили еще мужчины, некоторые из них обходили меня по кругу, рассматривая со всех сторон. Я не осмеливалась встречаться с ними глазами. Кейджера чувствует, когда ее оценивают, откровенно и открыто, от волос на голове до кончиков пальцев ее ног.

— Великолепные волосы, — сказал кто-то из вновь прибывших.

— Не великолепней ее фигуры, — заметил другой.

Они оценивали меня как имущество или животное, стоявшее перед ними. Впрочем, почему как? Я и была и тем и другим.

— Превосходно, — похвалил один мужчин.

— Согласен, — сказал другой.

— Но это — позор, что мы заплатили за нее, — заявил Тэнрик.

— Верно, — послышались сразу несколько голосов.

Похоже, они предпочитали бы добывать себе женщин иными способами, возможно, охотясь и преследуя их. Вероятно, для них это и было своего рода игра, охота или спорт. Возможно, им было интереснее и почетнее загнать свою добычу в свои сети или ловушки, пленить женщину в тот момент, который они выберут сами, когда жертва уже уверена, что она спасена. А может их развлекает получить их как трофей в лихом набеге, или похитить под покровом ночи, связав по рукам и ногам, и заткнув рот, в ее же собственной кровати, насладиться ужасом жертвы и ее телом, чтобы затем, накинув на голову капюшон, привезти в свое орлиное гнездо. Или же они предпочитают завоевать свои трофеи мечом, лицом к лица с противником, в открытом бою, на войне, возможно как в качестве попутной добычи, а возможно, даже и основной цели таких усилий. Дело в том, что женщины в этом мире, причем не только такие, как я, но даже и свободные женщины, считаются привычным и законным видом военной добычи, такой же, или даже более желанной, чем золото, серебро, дорогие ткани и прочие трофеи. В действительности в этом мире даже войны велись ради того, чтобы получить нас. Они часто упоминаются под названием «рабские войны».

Наконец, мужчины расступились. Многие, как оказалось, весьма заинтересовались мной. Мне даже стало любопытно, пошлют ли меня к кому-либо из них. Интересно, а не мог ли тот мужчина, что сидел на троне когда-нибудь, вспомнив обо мне, потребовать прислать меня в его спальню, возможно, в том же виде, в каком он захотел увидеть Дорну, в сережках и одной вуали? Уж конечно, я постаралась бы доставить ему удовольствие. Но при этом я панически боялась почувствовать не себе такие руки, как у него. А еще я опасалась, что могла бы начать биться в конвульсиях при первом же его взгляде.

Следует понимать, что мы принадлежим им полностью.

Я робко подняла глаза, чтобы взглянуть на того, кто сидел на большом стуле. Но он уже отвернулся к другим, и разговаривал с ними, и предмет их обсуждения, насколько я поняла, не имел никакого отношения ко мне. Волна раздражения пробежала по мне. Вот только что я была центром внимания, а теперь они обо мне словно забыли. Было странно стоять на коленях столь заметно и открыто, и быть всеми позабытой. Конечно, такие как я хорошо знакомы с правилом незаметности обслуживающей рабыни. Этому меня научили еще в загонах. Служить следует кротко, скромно, опустив глаза вниз. Если не служишь, то следует тихо и почтительно встать на колени, либо позади, либо в стороне от столов. А вот когда вызовут для дальнейшего обслуживания, например, взглядом или щелчком пальцев, следует поскорее вскакивать на ноги и спешить опуститься на колени рядом с клиентом, возможно, чтобы очистить стол или принести и подать, снова стоя на коленях, крошечные чашечки крепкого кофе, или, как его здесь называют, черного вина, вместе с маленькими серебряными бокалами бело-желтого шербета.

Вот так я и стояла на коленях, в правильной позе, голая и всеми забытая.

Мои мысли вернулись в прошлое, в мой старый мир, в мою прежнюю жизнь, к моим урокам и одноклассницам, в магазины и торговые центры, у моим подругам, Джин, Присцилле, Сандре и Салли.

Мои волосы, разбросанные по плечам ветром, гуляющим по террасе, легонько щекотали мою кожу. Несколько прядей трепетали перед моим лицом. Но я не решалась нарушить положение, чтобы зачесать их назад.

Кожу на спине саднило от обрушенных на нее ударов плети. Мою шею охватывал стальной ошейник, который я не могла снять.

— Рабыня, — внезапно позвал меня мужчина, сидевший на троне.

— Да, Господин! — с готовностью и даже нетерпеливостью отозвалась я и снова почувствовала на себе его пристальный взгляд.

— Как Ты, несомненно, уже поняла, — сказал он, — твоя судьба решена.

— Да, Господин, — не стала отрицать я.

Этот человек относился к тому виду мужчин, к которым, как мне кажется, даже свободная женщина, не нашла бы в себе сил, чтобы не обратиться к нему «Господин».

— Может быть, Ты даже предположила, какая именно? — осведомился он.

— Нет, Господин, — ответила я.

Впрочем, мои мысли уже мчались вскачь, перескакивая с одного варианта на другой. Еще в загонах я узнала, что была необычно красива и желанна. Кроме того, я быстро и чрезвычайно хорошо училась. И, хотя моя новая жизнь часто меня пугала, в целом, я любила ее. Ведь здесь со мной был мой пол, впервые за всю мою ставший по-настоящему значимым. Правда, сама я больше не была важна сама по себе, и меня расценивали как некий ничего не значащий пустяк, просто недоразумение. Зато значение моего пола было признано сильными мужчинами, которые будут бескомпромиссно владеть им и эксплуатировать его. Можно сказать, что в неволе я нашла свою жизнь и свое предназначение. Это как будто, я впервые в моей жизни, пришла в свой дом, оказавшийся в таком непередаваемо далеком месте. Я была, как однажды пошутил один их охранников в загонах, «рождена для ошейника». Я не забыла его слов. Кстати, он потом добавил: «Так же, как все женщины».

В общем, что меня ждало, я не знала, но была уверена, что, учитывая мою красоту и желанность, а также мои таланты, даже такие, какими они были теперь, что это будет что высокое. Я думал о себе с точки зрения высокой рабыни, девушки большой ценности, той, которой могли позволить даже сандалии, не говоря уже о дорогих шелках и, возможно, даже золотом ошейнике. Разве та женщина, Дорна, высокая рабыня, не выказала ко мне дикую ревность? Возможно, я могла бы стать старшей рабыней в рабских покоях. Я могла бы рассчитывать на дальнейшее обучение. Меня могли бы с гордостью показывать знакомым господина, или, как государственную рабыню, иностранным дипломатам или торговцам. Я не должна была бы бояться плети как обычная девка. Меня могли бы часто вызывать к постели высокопоставленных мужчин, чтобы под перезвон колокольчиков извилисто проскользнуть в их объятия.

— Остерегайся рабыня, — предупредил меня офицер, — исходить из ложных предпосылок. Можно сделать неверный шаг.

— Господин? — не поняла я.

— Капюшон на нее, — приказал он.

Кто-то, стоявший позади меня, кого я не видела, накинул капюшон на мою голову и, натянув мне на лицо, закрепил пряжкой под подбородком. Через мгновение я почувствовала, как взлетаю вверх, поднятая чьими-то руками, возможно, надзирателя. Полет закончился быстро, толчком мужского плеча в мой живот. Я оказалась на плече мужчины, наверняка головой назад. Из-за капюшона, уже через мгновение я была полностью дезориентирована.

Некоторые капюшоны представляют собой, довольно жестокие приспособления, но тот, что надели на меня, оказался простым, обычным капюшоном, который даже не включал в себя кляп, как неотъемлемую часть конструкции. Капюшоны, конечно, намного эффективнее, обычных повязок на глаза. В загонах нам иногда проходилось долгие часы стоять на коленях в таких капюшонах, не шевелясь, поскольку это запрещено. В таких случаях мы даже не знали, наблюдали за нами или нет. Могли ли мы изменить позу и избежать наказания, поскольку никто не нас не видит? А что если, кто-то наблюдает? И тогда за любое движение последует жестокое наказание? Мы не знали. Стоя на коленях в капюшоне, мы становились неподвижными и необыкновенно послушными. Такие капюшоны много для чего используют. Иногда нас упаковывают в них перед передачей покупателю или клиенту. Например, я, во время моей поездки, сюда находилась в нем почти постоянно. Соответственно я понятия не имела, как я здесь очутилась, и где это место расположено. А еще, как я уже указала, такие устройства часто используются во время вязки рабынь.

Наконец, меня поставили на ноги. Мне показалось, что стояла на деревянной поверхности, своего рода доске. Руки были свободны, но, конечно, я не получала разрешения на то, чтобы снять капюшон.

— Иди вперед, — приказал голос.

Доска казалась достаточно широкой, должно быть, двенадцать или четырнадцать дюймов шириной. Несколько раз я чувствовала ее края, наступая на них, то одной ногой, то другой.

— Хорошо идет, — прокомментировал чей-то голос.

Конечно, ведь за время, проведенное в загонах меня научили как надо правильно ходить. Я продолжала идти вперед, хотя и чувствовала себя не очень неуверенно, поскольку мне показалось, что доска начала покачиваться под моим весом.

— Господа? — опасливо позвала я.

— Продолжай, — услышала я требовательный мужской голос, и почти сразу команду: — Стой!

Естественно я остановилась.

— Сними капюшон, — потребовал голос.

Расстегнув пряжку под подбородком, я стянула капюшон со своей головы. Отчаянный крик вырвался из моей груди. Я закачалась и дико замахала руками. Подо мной разверзлась глубокая, в несколько сотен футов, пропасть со скалистыми утесами на дне.

Немедленно, сделав несколько быстрых устойчивых шагов, ко мне подскочил надзиратель, схватил меня, перекинул через плечо мое дрожащее тело, развернулся и вернул к подножию возвышения.

— Остерегайся делать неверные шаги, — снова предупредил меня офицер.

— Да, Господин! Да, Господин! — закричала я, падая на живот, поскольку от испуга держаться вертикально была не в силах.

Я извлекла урок. Это было не то место, и не те мужчины, среди которых будет мудро приходить к ложным выводам и делать неверные шаги.

Тюремщик, с некоторым трудом, разогнул мои пальцы и, вырвав из них капюшон, вручил его кому-то позади меня.

— Тэнрик, — окликнул его мужчина, сидевший на троне.

— Да, Капитан, — отозвался надзиратель.

— Свяжи ее, — приказал офицер и добавил: — По рукам и ногам.

Мои руки мгновенно оказались скрещены за моей спиной, на них тут же легла веревка, секунда, рывок и узел надежно затянут. Нетрудно догадаться, что такая сноровка была результатом большого опыта в таких делах. Затем, то же самое было проделано с моими лодыжками, связанными другим шнуром.

— Отнеси ее к парапету, — последовала новая команда, как только Тэнрик закончил меня связывать

Надзиратель поднял меня, на этот раз просто на руки, и отнес к краю площадки, на которой мы собрались. Здесь ветер чувствовался гораздо резче. В ужасе я жалобно заскулила.

— Посмотри вниз, рабыня, — приказал мне мужчина с трона.

— Пожалуйста, нет, Господин! — простонала я.

— Команда должна быть повторена? — осведомился он.

— Нет, Господин! — заплакала я и, повернув голову, бросила взгляд вниз, на острые грани скал в сотнях футов подо мной.

— Достаточно, — сказал офицер.

Я сразу зажмурилась, и плотно прижала голову к груди надзирателя. Меня трясло как в лихорадке.

— Ты понимаешь, что нам ничего не стоит сбросить тебя вниз, на скалы? — спросил мужчина, сидевший на троне.

— Да, Господин! — ответила я, даже не открывая глаз.

— Слины приходят туда ночью, в поисках тел, — добавил он.

— Да, Господин, — всхлипнула я, так и не в силах открыть глаз.

Наконец, меня забрали от края стены и снова уложили перед постаментом. Я лежала на боку и с облегчением чувствовала под собой твердую каменную поверхность террасы!

— Ну что, теперь Ты понимаешь, что значит быть рабыней в этом месте? — спросил офицер.

— Да, Господин! — дрожащим голосом ответила я, с ужасом глядя на этого человека.

— И Ты постараешься быть хорошей рабыней, не так ли? — уточнил он.

— Да, Господин! — поспешила заверить его я. — Да, Господин!

Мужчины снова переключили все свое внимание на другие дела, оставив меня лежать на боку в одиночестве. Я была уверена, что теперь они закончили со мной, по крайней мере, в целом. Правда, для меня оставалось загадкой, почему меня не унесли или не увели в какое-нибудь подобающее место?

В любом случае, теперь я уже не была столь уверена в том, что мои задачи здесь, очевидно уже определенные, будут столь же высокими и бесспорными, как я до сего времени себе представляла.

Но теперь я совершенно не хотела даже приближаться к краю стены. Доска, по которой мне пришлось пройти, была достаточно широкой и, объективно, идти по ней труда не составляло, даже в капюшоне. Похоже, что у мужчин этого мира нет страха перед такими узкими проходами. Они просто привыкли к ним. Для них это немногим сложнее, чем для меня пройти по широкому тротуару в моем прежнем мире. Тут многое зависит от того, к чему человек привык, с чем он знаком. Многие из «высоких мостов» в таких городах, как этот, большинство землян, по крайней мере, первоначально, оценили бы как весьма небезопасные, поскольку их ширина колеблется в пределах четырех — пяти футов, а под ними открывается просто пропасть, зачастую пересеченная лабиринтом других мостов. Но эти люди, выросшие в таких местах, просто не уделяют им внимания. Назначение этих высоких мостов, как мне кажется, двойное. Во-первых, они прекрасны с точки зрения эстетики, ведь их узоры на фоне неба, между устремленными ввысь цилиндрическими зданиями, подобны затейливому кружеву, а такие вещи важны для этих людей, у которых, по-видимому, необычайно развито эстетическое восприятие. А во-вторых, чисто утилитарное назначение, связанное с соображениями обороноспособности, поскольку их легко защищать. Каждая из этих башен, представляет своего рода цитадель, крепость или форт. Конечно, первое время пересекать эти мосты для меня было кошмаром. Иногда я просто переползала по ним на четвереньках, едва способная двигаться. Часто я старалась пройти другим маршрутом, чтобы избежать хождения по ним, даже притом, что мне приходилось бежать бегом, срывая дыхание, чтобы выполнить в срок поручение, например, доставить тубус с посланием, привязанный к моей шее. А ведь в такие моменты мои руки были закованы в наручники за спиной, а каждая минута задержки это повод для наказания, за то что тратила время попусту. Признаться, я все еще чувствую себя неуверенно на таких мостах. Иногда мужчины находили в моих страхах повод для развлечения. Впрочем, моя реакция, как мне сказали, не была чем-то беспрецедентным, скорее наоборот, это было обычным делом среди девушек моего вида, я имею в виду тех, кого привезли с Земли, чтобы сделать из них рабынь. Но к счастью от нас и не требуется беззаботность и легкость хождения по высоким мостам, характерные для уроженцев этого мира. Здесь от нас ожидается нечто другое.

Итак, я лежала на каменном полу, на боку, беспомощно связанная по рукам и ногам. На какое-то время мужчины оставили меня в покое, занявшись своими делами. В поле моего зрения попала крошечную туника, так и оставшаяся лежать на том же месте, где была положена мною. Я лежала спокойно, стараясь не делать ничего, что могло бы привлечь ко мне внимание. Со мной могло быть сделано все что угодно и когда угодно, стоит только захотеть другим. Я была рабыней. Правда, однажды, заметив, что один из мужчин смотрит на меня, я немного вытянула пальцы ног, и даже лодыжки, а также втянула живот, таким образом, подчеркнув талию и линию ног, выставив изгибы своей фигуры в лучшем свете. Не думаю, что я это сделала, потому что хотела использовать все доступные мне средства, имевшиеся в моем распоряжении, ради улучшения своей жизни и статуса, тем более что для перечисления этих средств хватало пальцев одной руки: красота, страсть и служение. Скорее дело было в том, что под глазами мужчины, особенно такого мужчины, я ничего не могла поделать с собой. Мое тело вело себя как тело рабыни, и помимо моего желания представляло меня как рабыню, которой я, собственно, и была. Мужчина понимающе засмеялся, заставив меня покраснеть, и пристыжено отвести взгляд.

Вскоре на террасу вернулся тот человек, что увел отсюда Дорну. На этот раз он появился в сопровождении какого-то грязного мужлана в кожаном фартуке и небольшим набором инструментов в руке.

Увидев того мужчину, который уводил Дорну, мои мысли немедленно перекинулись на нее. Вспомнилось, что сегодня вечером, она должна будет служить как рабыня, которой она и была. Возможно, уже теперь она готовилась к своей «проверке». Нет, скорее, поскольку она была высокой рабыней, ее готовили к этому рабыни низших рангов. Уверена, что она будет стремиться покорно и рьяно пройти эту проверку. Подозреваю, что судьба ее может сложиться весьма печально, если она провалит свою «проверку».

Насколько я поняла из разговоров, где-то в другом месте и в другое время, она была не только свободной женщиной, но и очень важной персоной. Они даже говорили о каких-то масках из серебра или золота. Конечно, здесь и сейчас ее лицо было обнажено, а она была всего лишь одной из рабынь.

Вновь прибывший мужчина, судя по его одежде, правда, узнала я это позже, когда запомнила цвета разных каст и научилась по ним различать их представителей, являлся членом касты кожевников. Для многих гореанских городов характерна кастовая структура общества, которая играет существенную роль не только в социальном плане, но и с политической точки зрения. Кожевники — относятся к «низким кастам». Высшими кастами обычно считаются пять: Воины, Строители, Врачи, Писцы, и Посвященные. Посвященные иногда считаются самой высокой из этих пяти высших каст, а Воины чаще всего занимают должности администраторов и Убаров городов. Очень не просто в таком мире, как этот, отстранить от власти тех, кто искусен в работе с оружием. Если им не дать власть, они просто возьмут ее сами. Однако в кастовой структуре хватает своих двусмысленностей. Например, некоторые относят Торговцев к высшим кастам, а другие этого не делают. Иногда Работорговцев считают подкастой Торговцев, и иногда как отдельную касту, и так далее. Для этого общества потеря касты обычно расценивается как очень серьезная ситуация. Впрочем, каста есть не у всех. Царствующих Жрецов, например, кем бы они ни были, нельзя отнести к какой-либо касте. Как про них говорят, они «выше касты». Точно так же нет касты у преступников и рабов. Считается, что преступники оставили свою касту и, таким образом, стали «вне касты». Ну, и конечно, рабы, которые относятся к разряду домашних животных, просто «ниже касты» или, возможно, лучше будет сказать, «в стороне от касты» или «отдельно от касты». Думаю, что есть и другие категории, которые также не принадлежат к какой-либо касте. Кто-то мог не быть воспитан «в касте», кто-то мог быть изгнан из касты, вышел сам или отказался от инициации и так далее. Кроме того, хватает групп людей, таких как варвары, дикари и тому подобные сообщества, социальная организация которых не основана на кастовом делении. Далеко не все в этом мире, как впрочем, и в любом другом, просто и понятно, и может быть легко разложено по полочкам.

— Дорна уже стала проколотоухой девкой? — спросил мужчина, сидевший на троне, обращаясь к тому, что вернулся и привел кожевника.

— Да, Капитан, — ответил тот.

Офицера чуть заметно улыбнулся, а остальные встретили эту новость смехом. Кое-кто даже ударил по левым плечам в знак одобрения. Это еще раз подтвердило мой вывод о том, что простое прокалывание ушей в этом мире расценивается, по какой-то непонятной мне причине, как весьма значимый акт.

— Рабыня, — позвал меня офицер.

— Да, Господин, — откликнулась я, выгнув шею, чтобы посмотреть на него из того положения, в котором я лежала.

При этом он не приказал мне встать на колени. Выходило, что в его интересах было оставить меня в прежней позе. Конечно, подняться на колени, будучи связанной по рукам и ногам, довольно трудно, но не невозможно. Было бы приказано, и я бы это сделала, да еще постаралась, чтобы это получилось настолько быстро и изящно, насколько возможно. От нас ожидается, что мы будем повиноваться без колебаний и моментально, и при этом, конечно, не забывая того условия, что это должно быть сделано максимально красиво, насколько это возможно. Как я уже заметила, эти люди имеют чрезвычайно развитое чувство прекрасного. Они требуют от своих рабынь красоты во всем, как во внешности, так и в движениях.

— Дорна, — заговорил он, — провела в рабстве больше времени, чем Ты, поэтому именно ее уши сегодня стали первыми, которые были проколоты.

— Да, Господин, — отозвалась я.

— Соответственно, — продолжил офицер, — даже притом, что она — высокая рабыня, а Ты — низкая, в данный момент, именно Ты, поскольку твои уши еще не прокололи, в тысячу раз выше ее.

— Да, Господин, — ответила я.

Признаться, я была, весьма озадачена этим. Разве что еще яснее стала очевидная культурная важность проколотых ушей в этом мире.

— Однако, — добавил мужчина, — как только твои уши будут проткнуты, Ты снова станешь в тысячу раз ниже ее.

— Да, Господин, — кивнула я.

Офицер повернулся к мужлану в засаленном фартуке и приказал, ткнув пальцем в меня:

— Проткни ей уши.

Конечно, будучи связанной по рукам и ногам, я не могла сопротивляться. Кожевник положил свой набор инструментов подле меня и, развязав тесемку, развернул его.

— Поставьте ее на колени, — буркнул он.

Надзиратель схватил меня за волосы и, не обращая внимания на то, что причиняет мне боль, рывком вздернул меня в коленопреклоненное положение.

— Разведи колени, — напомнил мне Тэнрик.

— Придержи ее голову, — попросил кожевник надзирателя, который опустился на колени позади меня, запустил руки в мои волосы, и сжал так, что нечего было и думать о том, чтобы пошевелить головой, не причинив себе дикой боли.

Мне хватало и той боли, которую он причинял, просто удерживая меня.

— Ты и Ты, возьмите ее за руки, — продолжил распоряжаться рабочий. — Держите ее на коленях.

Два товарища присели с двух сторон от меня и вцепились в мои руки. Теперь тогда удерживалась на месте, веревками на руках и ногах, и тремя мужчинами, державшими меня за волосы и за руки. Их пальцы сомкнулись на моих плечах так жестко, что у меня не было сомнений, что на коже останутся синяки. Честно говоря, мне эти предосторожности казались не только чрезмерными, но и ненужными. Прокалывание ушей само по себе не вызывало у меня большого страха. Однако насколько я поняла, в этом мире многих женщин это могло повергнуть в шок и панику. Не исключено, что они вопили и пытались отбиваться, что впрочем, было абсолютно бесполезным занятием. Теперь до меня еще с большей очевидностью начала доходить значимость проколотых ушей в этом мире. Это заставило меня почувствовать себя неуютно. Если бы я действительно правильно поняла значение этого акта, то возможно, я сама ожидала бы этого с ужасом и пыталась сопротивляться. Однако я понимала всю бессмысленность, глупость и неэффективность этого занятия. Но в тот момент я еще сомневалась в своих выводах. Как рабыне мне казалось вполне соответствующим, что мои уши будут проколоты, как и то, что мужчины решили сделать это со мной потому, что они этого пожелали. Для меня не остался не замеченным тот факт, что это делалось со мной, стоящей на коленях. Это ясно давало мне понять, что прокалывание было чем-то, что могло быть сделано только с рабынями. Кроме того, надзиратель, поднявший меня с пола, приказал мне расставить колени. Таким образом, во время всего процесса, я должна была стоять в позе совершенно определенного вида рабынь. Это как бы связывало воедино прокалывание моих ушей и вид рабыни, к которому я принадлежала.

Кожевник вытащил из своего набора, блеснувшую на солнце, длинную иглу. В следующий момент я почувствовала, как он туго натянул вниз мочку моего левого уха, и мгновенную боль от прокола. Судя по тому, как мужчина протер ухо своим пальцем, там вступила капля крови. Потом он вставил в прокол крошечный предмет, миниатюрную стальную булавку с шариком на конце, которую другой стороны мочки защелкнул маленьким диском. Затем все эти операции были повторены с моим правым ухом, в мельчайших деталях, вплоть до вытирания капли крови.

Наконец меня отпустили и даже позволили лечь на спину. Кожевник деловито протер свою иглу и воткнул на место, после чего свернул набор и завязал тесьму. Особой боли не было, хотя каждый укол я почувствовала. А теперь я ощущала крошечные стерженьки, продетые сквозь мочки моих ушей. Странное это было чувство. Места проколов немного побаливали, но я знала, что это быстро проходит.

— Теперь Ты проколотоухая девка, — усмехнувшись, сообщил мне мужчина в фартуке.

— Да, Господин, — согласилась я.

Я со страхом осознала, что в таком виде нравлюсь ему еще больше.

— Ты не должна тревожить проколы, — предупредил меня офицер.

— Да, Господин, — понимающе ответила я.

Судя по всему, некоторые женщины, несомненно, уроженки этого мира, возможно, впадая в истерику, могли попытаться вырвать такие украшения из своих ушей.

Мужчина в фартуке встал и, ловко, одной рукой, поймав монету, брошенную ему тем товарищем, который привел его сюда, поклонился, и еще раз окинув меня оценивающим взглядом, покинул террасу.

Один из мужчин смерил меня взглядом и презрительно усмехнувшись, бросил:

— Проколотоухая девка.

Я отвернула голову в сторону, не смея встречаться с ним взглядом.

Внезапно, я с удивлением ощутила в себе нечто новое, растущее, поразительное и интересное. Я почувствовала сильный жар. Это было словно языки пламени плясавшие внутри меня. Я лежала на каменной террасе, маленькая, беспомощная, голая, связанная рабыня целиком во власти мужчин. Было ли во мне теперь что-нибудь особенное, отличавшее от других?

— Тэнрик, — послышался резкий голос офицера.

— Да, Капитан! — откликнулся надзиратель.

— Сейчас не время для развлечений с рабынями, — сказал мужчина, сидевший на троне.

— Понятно, Капитан, — сказал Тэнрик.

Через мгновение, казалось, порядок был восстановлен. Хотя, это замечание было явно адресовано Тэнрику, но очевидно, предназначено оно было не только для него, или точнее не столько для него в частности, но, и для всех присутствовавших.

Насколько я поняла, из этого замечания, было определенное время, когда, таких как я могли бросить для развлечения мужчин, но в данный момент оно еще не настало. Также, я пришла к выводу, что дисциплина в этом месте была предельно строгой и суровой. Такая дисциплина характерна для армии, распространена среди Воинов, необходима для набега, обязательна для сражения, без которой невозможны решительные скоординированные действия ситуациях на грани жизни и смерти. Эта дисциплина закаливается долгой воинской жизнью, в течение многих недель, месяцев и даже лет, достигая той крепости, которая необходима в невыносимых лишениях и напряжении военных кампаний, маршей и сражений.

Я немного приподнялась на локтях, и осмотрелась вокруг. Кое-кто из мужчин все еще рассматривал меня. Но сейчас было «не время для рабынь», а значит, они ничего не должны ничего предпринимать. По крайней мере, не теперь. Значит, в данный момент я была в безопасности.

Я испуганно отвела взгляд от глаз одного из мужчин. Его глаза были похожи на глаза хищника. Наверное, таким может быть взгляд льва на свою добычу.

Но теперь я была в безопасности.

Впрочем, не только он, но и все остальные мужчины здесь смотрели на меня глазами львов. Я задрожала. Как страшно должно быть для любой женщине, и не только для такой, как я, оказаться среди таких мужчин!

Я вдруг почувствовала себя деликатесом, который, если бы не слова того, кто восседал на троне, в настоящий момент уже был схвачен и сожран. Однако в этом мире, несомненно, было много таких деликатесов, одетых в шелка, надушенных, причесанных, очаровательно фигуристых, выдрессированных, жаждущих угодить таким мужчинам. Разве нельзя их найти в любой таверне? Честно говоря, я когда-то надеялась, что меня могли послать в такую таверну. Ходили слухи, что таких девушек как я, привезенных с Земли, часто покупают держатели таверн.

Я лежала перед постаментом связанная, беспомощная, но в данный момент, очевидно, пребывающая в относительной безопасности. При этом я чувствовала себя, несколько сердитой, во мне родилась некоторая неудовлетворенность и даже раздражение.

Каким видом женщины была я?

Но насколько радостно мне было от того, что теперь я была в безопасности! Теперь они не могли меня тронуть! Но почему тогда, в моем животе полыхает огонь?

Мои уши прокололи! Теперь у меня было некоторое понимание того, что это могло значить для таких мужчин, как они. Я чувствовала крошечные стерженьки в мочках моих ушей.

Но зато я была в безопасности. Какое это было облегчение! Но одновременно с этим во мне росло раздражение.

Я откинулась на спину. Мои скрещенные запястья оказались под поясницей, отчего мое тело немного выгнулось. Приподнятый живот оказался выше головы. Я сделала два или три быстрых глубоки вздоха, и немного подвигала плечами, размяв затекшие мышцы. Потом я согнула ноги в коленях, совсем немного. Я сделала это, даже несмотря на то, что знала, что глаза некоторых мужчина были обращены на меня. Каким глупым был мой поступок. Разве я не понимала, что это привлечет внимание к моим ногам, а, следовательно, и ко мне самой? Но конечно это все было довольно невинно и неумышленно, или, по крайней мере, должно было так казаться. Что за женщина посмела бы выставлять себя в таком виде перед такими мужчинами? Ведь даже при всей внешней невинности и непреднамеренности, это мало отличалось от действий беспокойной, неудовлетворенной, стосковавшейся, умоляющей рабыни, пытающейся привлечь к себе внимание. Конечно, этого можно было бы ожидать только от наивной и опрометчивой, или же от рассеянной и беспечной рабыни. Неужели она не понимала, как такие сигналы не могут быть не замечены? Разве она не понимала насколько опасно подавать их, и таким тонким способом зажигать в мужчинах их страсть и потребности? Какой глупой должна быть такая женщина! Ведь мужчины просто не могли неверно истолковать эти движения, какими бы он не выглядели невинный и ненамеренными! Неужели она надеялась, что в них могли бы не рассмотреть движений рабыни?

Я взглянула на одного из мужчин. Честно говоря, я до сих пор до конца не уверена в том, что тогда произошло. Может быть, выражение раздражения или недовольства на мгновение исказило мое лицо, или мелькнула тонкая торжествующая улыбка, перед тем как я отвернула голову в сторону. Я была уверена, что мне нечего его опасаться. Он не мог заняться мной сейчас! Мне трудно объяснить и понять даже теперь что произошло в тот момент. Возможно, что я сделала что-то, что могло передать, или, выглядеть так, что передало, мое презрение к ним, мою радость оттого, что я не была схвачена и использована и, одновременно, наслаждение своей неприкосновенностью от их хищничества. Возможно, я, по-своему, насмехалась над ними. Конечно, это было ошибкой. Это была та ошибка, которую я вряд ли решусь повторить.

— Ах Ты шлюха! — рявкнул тот на кого я посмотрела.

— Ой! — вскрикнула я от боли в боку, в который врезалась его нога.

— Бросить ее слинам! — заорал другой, и боль вспыхнула в другом боку.

— Нет, пожалуйста, Господа! — заверещала я.

Еще два пинка обрушились на мое тело, взорвавшись болью и взорвав отчаянный крик.

— Получай, рабыня! — выкрикнул кто-то еще.

— О-ой! — заревела я.

— И еще! И еще! — слышались крики со всех сторон, и вслед за каждым в мое тело втыкалась чья-нибудь нога, заставляя кричать рыдать, и просить пощады.

— Принесите плеть! — услышала я чей-то злой голос.

— Нет, не надо, Господа! — прорыдала я.

— Вот она, — крикнул мужчина.

— Пожалуйста, нет, Господа! — взмолилась я.

Теперь на меня обрушилась плеть!

— Что я сделала? — выкрикнула я.

— Глупая рабыня! — заорал на меня один из мужчин.

— Лживая рабыня! — закричал другой.

А плеть падала на меня снова и снова.

— Простите мне, Господа! — стенала я, извиваясь под плетью, вскрикивая и дергаясь от каждого удара. — Простите меня! Простите меня, Господа!

— Достаточно, — наконец объявил мужчина, сидевший на троне. — Она еще плохо знакома со своим ошейником, а потому наивна.

— Ей следует учиться быстрее, — проворчал один из моих мучителей.

— На колени, рабыня, — приказал офицер.

Я задергалась и, с трудом поднявшись на колени лицом к возвышению, тут же опустила голову на пол.

— Жалко выглядишь, земная девка, — заметил он.

— Простите меня, Господин, — простонала я. — Простите меня, Господин!

— В будущем, Ты постараешься больше не вызывать недовольства у мужчин, не так ли?

— Да, Господин, — поспешила заверить его я. — Да, Господин!

— Тэнрик, — позвал офицер.

— Да, Капитан, — ответил толстяк.

— Подними государственную рабыню, — попросил мужчина.

Тэнрик поднял меня на руки. Мой вес был для него ничем.

— Ее нужно отправить вниз, на попечение хозяина подземелий.

— К Тарску? — удивился надзиратель.

— Обидно, — буркнул кто-то.

— Какая жалость, — покачал головой один из мужчин, причем, как ни странно тот, который, только что порол меня плетью.

— Она смазливенькая, и я думаю, что она быстро научится служить, — вступился за меня его сосед. — Может, к кому-нибудь другому?

— Конкретно эта была приобретена, не из-за того что она смазлива, — пояснил капитан, — хотя я не думаю, что Тарск будет против особенностей ее лица и фигуры.

— Я тоже так не думаю, — проворчал кто-то.

— Тарск — просто счастливчик, — послышался чей-то голос с нотками зависти.

— Ее купили, прежде всего, из-за ее неосведомленности, — напомнил им офицер.

— Она уже не столь неосведомленная, какой была всего несколько енов назад, — усмехнулся надзиратель.

— Это точно, — засмеялся один из них.

— Какие будут у нее обязанности? — поинтересовался другой.

— Она будет одной из подземных рабынь, — ответил мужчина, сидевший на троне, — Будет жить в конуре, и служить как все остальные, выполнять то, что поручит Тарск.

— А помимо этого, какие-нибудь особые обязанности? — не отставал все тот же мужчина.

— Об этом Тарска уже известили, — ушел от ответа офицер.

— Понятно, — протянул любопытный.

— И Тарск проследит, чтобы она исполняла их, — заверил его капитан.

— И, несомненно, все другие тоже, — понимающе кивнул мужчина.

— Само собой, — улыбнулся мужчина, сидевший на троне, и переждав пока стихнет смех, добавил: — Спуск чист, до самого дна.

Я почти ничего не поняла из того, о чем они говорили. Я была несчастной, связанной, выпоротой рабыней. Я знала только, что должна стремиться угождать мужчинам. О, как я старалась бы! Сколько сил я приложила бы! Пожалуйста, Господа, думала, я буду стараться, я попытаюсь стать лучше! Пожалуйста, Господа, не бейте меня больше! Я покорная! Я попытаюсь быть самой лучшей!

Капюшон лег на мою голове, надвинулся на лицо, отрезав меня от света, сомкнулся на шее, и я почувствовала, как затянулся ремень, и застегнулась пряжка под моим подбородком.

Почему они сделали это?

Я почувствовала, что надзиратель повернулся со мной на руках. Он сделал несколько шагов, повернул еще раз, потом опять несколько шагов, опять поворот и снова движение, и так несколько раз. Иногда мне казалось, что он поворачивает назад. В других случаях он несколько раз вращался на одном месте, в разные стороны и с разной скоростью. Не знаю, зачем это было нужно, ибо я была полностью дезориентирована уже в самом начале. Я не представляла, где я находилась относительно постамента, и даже около него или вдали. Я могла быть где угодно, как у центра террасы, так и у самого парапета.

Почти из-под меня послышался звук вытаскиваемого и откладываемого в сторону камня, одного, потом другого. Затем я услышала внизу звук, похожий на скрип петель поднимаемого люка, который, по-видимому, скрывался под вытащенными камнями.

Тэнрик усадил меня на камни. Почти сразу я почувствовала, как под моими подмышками просунули концы веревки и натянули ее так, что она туго прижалась к моей груди.

— Что насчет ее туники? — поинтересовался надзиратель.

Моя туника осталась в нескольких футах от возвышения. Капитан пожелал, чтобы я была обнаженной, когда медленно крутилась перед ним. Ничего удивительного, ведь таким образом женщину легче оценить. У выступлений подобного рода есть много названий. Иногда это называют «танцем показанной рабыни», хотя на самом деле, это не совсем танец. Есть еще названия «движения прилавка» или «движения круга», на основе того факта, что такие движения зачастую требуют проделывать на рабских прилавках невольничьего рынка или внутри выставочного круга. Бывает, что их называют «движения клетки», поскольку их часто исполняют в демонстрационных клетках перед аукционом, и так далее. Если мужчина «вызывает» эти движения, то об этом иногда говорят как проведении девушки «через позы». Возможно, проще всего будет думать о них как о движениях демонстрации или показа. Собственно их самая очевидная цель в том и состоит, чтобы помочь ясно продемонстрировать и оценить красоту рабыни, показав и увидев ее во множестве движений, положений и поз.

— Эту отдадут другой, — сообщил офицер.

— Теперь Тарск будет решать, нужна ли ей одежда вообще, — послышался чей-то смех.

— Верно, — поддержал его другой.

Меня подвинули немного вперед, и я с ужасом почувствовала, что мои пятки повисли в воздухе. Я рефлекторно поджала ноги, но меня продвинули дальше, и снова под моими ногами оказалась пустота. Я заскулила, и подтянула ноги к себе, почти полностью согнув колени, но они уже не находили опоры. Когда силы кончились, и мои ноги сами опустились вниз, я почувствовала, как моя правая голень коснулась чего-то деревянного. Пряжку на капюшоне расстегнули, но сам капюшон снимать не спешили. Веревка, пропущенная под моими подмышками, еще сильнее натянулась, вдавившись в кожу на груди и на боках. Судя по тому, как веревка надавила на ребра, ее концы были в руках у одного человека. Я ощутила, как чья-то рука легла на верх капюшона, и приготовилась к тому, что его сейчас с меня снимут. Но вдруг, без предупреждения, меня резко толкнули вперед. Я вскрикнула от страха. Капюшон остался в руке мужчины, а я, пролетев около ярда, остановилась, повиснув на веревке. Запрокинув голову, я испуганно посмотрела вверх. Все что можно было увидеть с этого места, это только люк надо мной, кусочек неба, два конца веревки, идущие вверх и нескольких стоящих мужчин. Я понятия не имела, в каком месте террасы находился этот лаз. Все, что мне было известно, это то, что я находилась внутри своего рода металлической трубы около ярда диаметром, собранной их секций. Я разглядела, что секции были соединены заклепками. Будь я свободна, возможно, у меня получилось бы контролировать спуск в таком устройстве, но я была связана.

— Господа! — в отчаянии закричала я.

И тут я увидела, что один из концов веревки был выпущен из руки и полетел вниз. Веревка, обжигая кожу, заскользила по моему телу, вперед под левой рукой, поперек груди, и назад и вверх, наполовину повернув меня, под правой.

— Пожалуйста, не-е-ет! — завопила я проваливаясь в пропасть.

Я скользила вниз по трубе, и прямоугольник неба надо мной становился все меньше, пока совсем не исчез, а через мгновение погас даже полумрак, и я вращаясь и вереща от ужаса, с все нарастающей скоростью понеслась вниз.

«Спуск чист до самого дна», вспомнила я. Вероятно, это означало наличие разные уровней, доступных с этой трубы. По-видимому, основной целью этого спуска было быстрое и секретное перемещение воинов между уровнями. Кроме того, это могло бы служить для экстренной эвакуации с поверхности. Такой способ перемещения, конечно, более защищен и менее подвержен для обстрела, по сравнению с лестницами. Помимо этого, это давало возможность быстро грузить трофеи. Предположим, что возвращающиеся из набега воины, подвергаются упорному преследованию. Разве это не самое подходящее место благополучно передать награбленные сокровища? Возможно, пленная свободная женщина могла бы лелеять надежду на спасение, но ровно до того момента, когда она одетая только в рабские наручники, беспомощно заскользит вниз, по винтовой трубе к тому, что станет ее судьбой в недрах этого города. Точно также, посредством веревок внутри этой трубы можно перемещаться вверх. Таким способом, обороняющиеся могут неожиданно появляться на любых уровнях, отбивая их у захватчиков.

— Господа! Господа! — рыдала я, уносясь все ниже и ниже.

Мой спуск продолжался в кромешной темноте. Труба явно имела спиральную конструкцию. Иногда спуск замедлялся, я иногда труба резко уходила вниз. Порой меня начинало швырять из стороны в сторону. Я задыхалась, кричала и плакала.

Не знаю, сколько времени занял этот спуск. Несомненно, не так много, как мне показалось. Иногда у меня возникало ощущение, что он никогда кончится. Темнота, движение, ужас. В таких условиях трудно оценить время.

Внезапно я почувствовала, что врезалась в крепкую, но податливую сетчатую поверхность. Затем близко друг к другу расположенные шнуры окружили меня со всех сторон, туго натянулись, и я закачалась взад-вперед. Похоже, ловушка закрылась моим весом.