Том 68. Чехов

О своем отталкивании от «чеховской» тематики заявлял Куприн и позднее, в пору работы над неосуществившимся замыслом романтической драмы о короле из народа.

«Меня влечет к героическим сюжетам. Нужно писать не о том, как люди обнищали духом и опошлели, а о торжестве человека, о силе и власти его» («У А. И. Куприна».— «Биржевые ведомости», веч. вып., 1913, № 13764, от 21 сентября).

И хотя идеал героического искусства и нового человека не смог быть воплощен Куприным, оставшимся в эпоху пролетарской борьбы на общедемократических пози­циях, эти искания оплодотворили дальнейшее творчество художника. Восторг перед мужеством простого человека в его сопротивлении силам реакции («Гамбринус»), в его бесстрашном поединке с природой («Листригоны»), восхищение его благородством и красотой души («Гранатовый браслет») сообщили новые тона купринской палитре. «

Взволнованный авторский лиризм, стремящийся не к «подводному», а к открытому выражению, бурно прорывающий повествовательную ткань, яркая эмоциональность, патетика чувств, сочетаясь с трезвой, документально точной, конкретной реалистиче­ской бытописью, определяли своеобразие художественной манеры Куприна, ее отличия от чеховской.

Показателен в этом отношении рассказ «Река жизци» (1906). В. В. Воровский нахо­дил в нем чеховские краски. «Безвольный, дряблый русский интеллигентнарисован здесь в чисто чеховских тонах»,— писал он, характеризуя образ студента (В. В. Во­ровский. Цит. изд., стр. 282). Действительно, в этом рассказе затронута тема, в свое время глубоко волновавшая Чехова: молодой человек, выросший в мещанской среде в пору реакции восьмидесятых годов, воспитанный в духе чинопочитания, под­халимства, приспособленчества, пытается вырваться из этого мира. Вместе с тем, тот путь, о котором рассказал Чехов в знаменитом письме к Суворину, оказался не под силу купринскому герою, не сумевшему«выдавитьизсебяпо капле раба» и связать свою жизнь с передовыми общественными силами. Конец студента, который совершает по­литическое предательство, Куприн изображает как следствие «оподления души», отравленной «моральной заразой» мещанства. Судьба самоубийцы-студента, сына при­живалки, остро ненавидящего обывательское окружение, отчасти напоминает историю гимназиста из рассказа Чехова «Володя». По-чеховски заостренно изображены в «Реке жизни» и персонажи фона, обитатели номеров «Сербия» во главе с хозяйкой и отставным поручиком. Но чеховская тема омещанивания человека получает в этом рассказе спе­цифически купринское стилевое решение благодаря вторжению в реалистическую бы- топись лирико-патетической партии студента с его монологом об «орлятах» революции и «трусливых рабах» безвременья.

Перекличка с темами и образами Чехова ощутима и в некоторых рассказах Куп­рина 1907—1913 гг. Это «Мелюзга», «Попрыгунья-стрекоза», «Черная молния», произ­ведения, связанные с неосуществленным циклом Куприна об уездной России. Тема этих рассказов — взаимоотношения интеллигенции с народом, судьба носителей куль­туры в русской провинции и деревне. В «Мелюзге», в которой критика подчеркнула чеховские мотивы, изображено одичание сельских интеллигентов, заброшенных в де­ревенскую глушь. Купринский Астреин — это именно та типичная для уездной Рос­сии фигура сельского учителя, о которой с болью говорил Чехов Горькому: «Наш учи­тель восемь, девять месяцев в году живет как отшельник, ему не с кем сказать слова, он тупеет в одиночестве, без книг, без развлечений». «Это(...) плохо образованный человек, который идет учить ребят в деревню с такой же охотой, с какой пошел бы в ссылку. Он голоден, забит, запуган возможностью потерять кусок хлеба (...) Нельзя же допускать, чтоб этот человек ходил в лохмотьях, дрожал от холода в сырых, дырявых школах, угорал, простужался, наживал себе к тридцати годам лярингит, ревматизм, туберкулез» (М. Горький. А. П. Чехов.— Соч., т. 5, стр. 417—418).

Но, близкий Чехову по теме и жизненному материалу, рассказ Куприна завершал­ся иными идейными выводами. Перспективы сближения интеллигенции с народом Куп­рин в условиях наступавшей реакции оценивал пессимистически. Интеллигентская мелюзга в рассказе — жалкая, опустившаяся, не нужная народу и не верящая в него. Как и студенту в одноименном рассказе Чехова, который думает, что «и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре (...) была точно такая же лютая бедность, голод (...) невежество, тоска, такая же пустыня кругом» (VIII, 346), герою «Мелюзги» Рос­сия кажется страной без истории и без будущего: «...наш народ, каким был во время Владимира Красного Солнышка, таким и остался и по сие время. Та же вера, тот же язык, та же утварь, одежда, сбруя, телега, те же знания и культура» (Соч., т. IV, стр. 238).

Чеховскому студенту общение с народом открыло правду и красоту жизни, за­ставило поверить в ее высокий смысл. Не то в произведениях Куприна, написан­ных после поражения революции 1905 г., в пору тяжелых раздумий писателя в условиях реакции. Герои рассказа «Мелюзга» подавлены отсталостью и невежест­вом крестьянства. Те же настроения прозвучали в лирико-философском этюде Ку­прина «Попрыгунья-стрекоза» (1910), в котором мотивы рассказа Чехова «Новая дача» завершались пессимистическим выводом о враждебности народа культуре и ее носителям.

Наиболее близко в эти годы соприкоснулся Куприн с идеями Чехова в рассказе «Черная молния» (1913). Герой рассказа, лесничий Турченко—патриот и общественник чеховской складки, деятельный преобразователь родной земли. В самоотверженной работе по сохранению лесных богатств Турченко движут те же общественные интересы, что и Астровым, который «каждый год сажает новые леса и (...) хлопочет, чтобы не истребляли старых» (XI, 203). Тема леса звучит в «Черной молнии» как чеховская тема созидательного труда в мастерской природы, украшения земли руками человека. Подобно Астрову, купринский лесничий печется не о своем уезде, он мыслит масшта­бами всей страны, заботится о благе целого народа.

Как и в произведениях Чехова, история Турченко раскрывается на фоне уездного захолустья, где «ничего нет для ума и для сердца», где местные интеллигенты «быстро опускаются, много пьют, играют в карты(...) ничем не интересуются». Эта «сонная, ле­нивая, ко всему равнодушная, ничего не любящая, ничего не знающая провинция» изображена Куприным в острых, гротескных тонах.

Но чеховская художественная задача — возбуждать «отвращение к этой сонной, полумертвой жизни» (письмо Горького к Чехову, январь 1900 г.— Соч., т. 28, стр. 113) — была недостаточна для Куприна, современника нового этапа освободитель­ного движения,— этапа решающих классовых битв. Однако эти требования новой эпо­хи не были осознаны Куприным, который в условиях нарастания пролетарской борьбы накануне Октября переживал глубокий идейный кризис, утрачивал связи с передовым искусством. «Черная молния» была одним из последних у Куприна произведений большой общественной темы. Вместе с тем этот рассказ явился И заключительным звеном в творческой перекличке Куприна с Чеховым¹⁸.

История общения Куприна и Чехова показательна для уяснения преемственных связей в критическом реализме XX в. Сближение с Чеховым и воздействие его твор­чества сыграло важную роль в развитии одного из самых талантливых демократиче­ских писателей этого времени. Куприн более других «знаньевцев» приближался к Че­хову и благодаря тематическому и жанровому разнообразию своей прозы, и по психо­логической углубленности ее, и по заостренным формам критики действительности, включавшим сатиру и гротеск. Если писатели «Знания» изображали только ту жизнь, «какая есть», то Куприн вслед за Чеховым давал почувствовать также «жизнь, которая должна быть», проносил чеховскую мечту о свободном и гармоничном человеке буду­щего.

В отличие от тех «знаньевцев», которые, избрав чеховскую тематику, шли к нату­рализму (Чириков, Тимковский) или к импрессионизму (Зайцев), Куприн продолжал традиции Чехова в русле критического реализма. Творчество Куприна от «Молоха» до «Поединка», т. е. в пору наибольшего воздействия идейно-художественных прин­ципов Чехова,— показывало жизнеспособность искусства критического реализма, питавшегося мощным общедемократическим движением эпохи 1905 года.

Современник первой русской революции, Куприн ощущал «нужду в героическом», писал о необходимости новых, по сравнению с чеховскими, форм художественного выражения, отвечающих новой эпохе. Публицистичность, гражданственный пафос, романтические краски в прозе Куприна говорили о воздействии Горького. Однако чеховские художественные принципы не утратили своего значения для Куприна. Став большим и самобытным писателем, Куприн не раз возвращался на своем пути к идеям и образам Чехова,

Ниже печатаются по автографам все сохранившиеся в архиве Чехова письма Куприна к нему (ЛБ, ф. 331 ед. хр. 48/80).

ПРИМЕЧАНИЯ

А. Куприн. Памяти Чехова. —«Чехов в воспоминаниях современников», стр. 503. См. также ниже в настоящем томе воспоминания Л. К. Федоровой. Это ука­зание Куприна расходится с позднейшими его воспоминаниями, написанными по возвращении в СССР, в 1937 г., где он сообщал, что познакомился с Чеховым в Ялте, «кажется... в 1900 году»(«Известия»,1937, № 142, от 18 июня). Однако вряд ли воспо­минания тридцатипятилетней давности более достоверны, чем свидетельство 1904 г. Ошибкой памяти представляется нам и упоминание М. П. Чеховой имени Куприна среди писателей, посещавших Чехова во время гастролей Художественного театра в Ялте в апреле 1900 г. (Мария Чехова. Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. М., 1951). «Дядю Ваню», «Трех сестер», «Чайку» Куприн смотрел впервые осенью 1901 г. в Москве (см. письмо 2 настоящей публикации от декабря 1901 г.). В очерке 1904 г. (как и в воспоминаниях 1937г.) Куприн ничего не говорил о ялтинских постановках Художественного театра.

С. Д. Балухатый. Библиотека Чехова.— Сб. «Чехов и его среда». Л., 1930, стр. 246. Отклики Чехова на сборник «Миниатюры» неизвестны. Но можно предположить, что отмеченные в воспоминаниях Куприна нападки Чехова на ба­нальные беллетристические приемы, на претенциозные подзаголовки были выска­заны именно по поводу некоторых купринских миниатюр.

Этот рассказ был навеян тем же событием (самоубийство известной провинциаль­ной актрисы Кадминой), что и написанная одновременно с ним одноактная пьеса Чехова «Татьяна Репина». Вряд ли Куприн знал пьесу Чехова (в 1899 г. она была напечатана Сувориным лишь в двух экземплярах: пьеса, изображавшая церковный обряд свадьбы, не могла быть пропущена цензурой). Но, по-видимому, ему была знакома нашумевшая драма А. С. Суворина того же названия, своеобразным продол­жением которой и была чеховская пьеса.

Общее в стилистике Чехова и Куприна иллюстрировал (на примере «Ночной смены» и др. рассказов) П. Бицилли в статье «Творчество Чехова. Опыт стилистиче­ского анализа».—«Ученые записки Петрова университета» (София), т. 38, вып. 6, 1942.

Чеховские мотивы в рассказе «Болото» отмечал Бунин (в статье «Перечитывая Куприна».—«Современные записки», Париж, 1938, № 67). Бунин был склонен усмат­ривать в ряде произведений Куприна талантливую имитацию чеховской художест­венной манеры.

⁶ Среди писем Куприна к Чехову сохранилась газетная вырезка с рецензией на рассказ «Архиерей» («Новый рассказ А. П. Чехова». — «Биржевые ведомости», 1902, № 129, 14 мая. Подпись: А. И.). На вырезке помета Куприна: «Бирж. Вед.» и надпись его рукой: «Шлю глубокий поклон. А. Куприн». Как видно, Чехов успел получить посланную Куприным вырезку около 20 мая, до отъезда из Ялты в Мо­скву. Автор рецензии, по-видимому, А. А. Измайлов, подписывавшийся инициала - ми «А. И.». В 1902 г. Измайлов не раз печатал свои рецензии в «Биржевых ведомостях». Так например, незадолго до статьи об «Архиерее», он поместил там от­зыв о рассказах Скитальца («Биржевые ведомости», 1902, 8 мая, № 123). Оснований приписывать рецензию самому Куприну нет. Он не пользовался криптонимом «А. И.», в 1902 г. в «Биржевых ведомостях» не печатался (его произведения публиковались там позже, в 1913—1915 гг.). Язык рецензии также не дает оснований для такого предположения.

В воспоминаниях, написанных в 1937 г., Куприн относил встречу с Горьким к более раннему времени: «Впервые я виделся с Алексеем Максимовичем в гостях у А. П. Чехова. Было это в конце девяностых годов, 1898—1899, точной даты не пом­ню, по выходе в свет первых томов его сочинений в издательстве Дороватовского и Чарушникова» (Архив А. М. Горького, МОГ 7-15-1. Частично опубл.: «Известия», 1937, № 142, от 18 июня). По-видимому, здесь такая же ошибка памяти Куприна, что и в дате знакомства с Чеховым.

Письмо Горького к Бунину от июля 1904 г.— М. Горький. Соч., т. 28, стр. 312,—О том же писал Горький в те дни и самому Куприну: «...сильно, очень силь­но понравились вы мне вашей глубокой скорбью о Чехове!» («Горьковская коммуна», 1946, № 151, от 27 июня).

* Позже Андреев высказался против участия Куприна в сборнике («...души нет у Куприна — талант большой, но пустой»,— писал он Горькому 6 августа 1904 г.— Архив А. М. Горького, КГП 4-2-33). Но сам он своих обещаний не выполнил и воспоми­наний о Чехове не написал.

Специальный чеховский сборник «Знанию» издать не удалось. Воспоминания Горького о Чехове вошли в «Нижегородский сборник» (1905).

А. Куприн. Памяти Чехова.—«Чехов в воспоминаниях современников», стр.506—507. Статья Куприна о Чехове вызвала злобное раздражение реакционеров. «Августейший поэт» К. Р., познакомившись с третьим сборником «Знания», записал в своем дневнике: «Прочел еще глупую статью Куприна „Памяти Чехова", в кото­рой скончавшийся в прошлом году литератор выставляется „великим писателем", чуть не гением, обладавшим необыкновенно прекрасным слогом, и приводятся пош­ленькие подробности его домашнего быта, разные его далеко не остроумные словечки». Напечатанные в третьем сборнике горьковские «Дачники» К. Р. принял... за произ­ведение Чехова, так как «они напоминают своей несуразностью, расплывчатостью и выражениемкаких-то непонятных стремлений, ДядюВажо", „Трех сестер" и „Вишневый сад"»(«Издневника КонстантинаРоманова».—«Красныйархив», 1931,№1 (44), стр. 133).

То же сравнение находим у Горького, который писал, что Чехов ходил по земле, «как врач по больнице: больных в ней — много, а лекарств — нет» (письмо к А. Н. Тихонову (Сереброву) 28 марта 1933 г. М. Горький. Соч., т. 30, стр. 294).

А. Куприн. Проказливый юмор (О рассказах актера Руденкова).—«Жур­нал журналов», 1915, № 26, стр. 10).— Примечательно, что Куприн здесь близко подошел к той характеристике, которую дал чеховскому юмору Горький: «...стоит только внимательно прочитать его „юмористические" рассказы, чтобы убедиться, как много за смешными положениями— жестокого и противного скорбно видел и стыдли­во скрывал автор». «Почтеннейшая публика, читая „Дочь Альбиона", смеется и едва ли видит в этом рассказе гнуснейшее издевательство сытого барина над человеком одиноким, всему и всем чужим. И в каждом из юмористических рассказов Антона Павловича я слышу ...) безнадежный вздох сострадания к людям, которые не умеют уважать свое человеческое достоинство ... живут, как рабы...» (М. Горький. А. П. Чехов.— Соч., т. 5, стр. 427).

Кроме указанных выше статей, Куприн посвятил Чехову ряд лекций и выступ­лений (см. «Биржевые ведомости», 1915, № 15186, от 2 ноября; газ. «Баку», 1916, № 226, от 14 октября; «Вестник литературы», 1919, № 4, стр. 7).

«Одесские новости», 1910, № 8018, от 17 января.— Данное суждение Купри­на о Чехове весьма близко к чеховской оценке роли Толстого в русской литературе. «Толстой стоит крепко,— писал Чехов в 1900 г.,— авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество (...) будут ... глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения»; «Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются» (письмо к М. О. Меньшикову от 28 января 1900 г.— XVIII, 313). Эти слова Чехова Куприн положил в основу своей статьи «Наше оправдание», написанной 8 ноября 1910 г., на другой день после смерти Толстого.

¹⁸ Е.Аничков. Рассказы «Знания».— В кн.: Евгений Аничков. Лите­ратурные образы и мнения. СПб., 1904; Ю. Александрович. После Чехова, т. I. М., 1908; Ю. Соболев. А. И. Куприн. — «Общестуденческий литературный сборник». М., 1910; Ф. Д. Батюшко в. Чехов и Куприн.—«Северные зори», 1910, № 8, от 29 января; А. Измайлов. Александр Куприн.— Сб. «Литературный Олимп». М., 1911.

Назовем хотя бы поручика Рябовича из рассказа Чехова «Поцелуй» (1887). Этот «маленький сутуловатый офицер в очках», «самый скромный и самый бесцветный человек в бригаде», погруженный в нелепые грезы,— предшественник Ромашова (ка­ким он показан в первых главах «Поединка») и других «прапорщиков армейских» в военных рассказах Куприна. Бытовые зарисовки, эпизоды, типаж «Поцелуя», в котором, по словам современника, с «удивительной чуткостью ...) схвачен был самый дух и склад военной среды» (И. Щеглов. Из воспоминаний об Антоне Чехове.— «Чехов в воспоминаниях современников», стр. 167), находят множество аналогий в таких купринских рассказах об армии, как «Поход», «Свадьба», «Прапорщик армей­ский», «Ночлег» и др.

Правда, сам Куприн соотносил в эти годы замысел своей повести «Яма», кото­рую он тогда заканчивал, с рассказом Чехова «Припадок». Считая, что русская лите­ратура не сказала еще своей правды о «кошмаре проституции», Куприн делал исклю­чение лишь для образа Сонечки Мармеладовой Достоевского и для этого чеховского рассказа. Но, отмечая впечатляющую силу картин «Припадка» (Соч., т. V, стр. 226), Куприн писал, что Чехов только «подошел» к теме проституции и, не зная этой жиз­ни, отразил лишь ее внешнюю сторону.

Недооценка рассказа Чехова на страницах «Ямы» объяснялась тем, что в этой по­вести Куприн стремился к натуралистической описательности, считая детализованное, документально точное воспроизведение быта непременным условием правдивости про­изведения. Это суженное представление о правде в искусстве (столь повредившее Куприну в его повести) повлекло за собой не тйлько неверную оценку «Припадка», но и ошибочное суждение о недостаточном знании Чеховым крестьянской «души», которую писатель, якобы, «обошел стороной» (там же, стр. 73).

ПИСЬМА КУПРИНА К ЧЕХОВУ 1

Ялта. Середина мая 1901 г.[104]

Многоуважаемый Антон Павлович!

Оказалось, что вы уехали совсем не вовремя¹: погода стала прекрасной, ветра нет, а в воде утром 14—15°, а вечером 16—17° В. Про воду несобствен­но к тому, что начал сегодня купаться и докупался до головной боли.

Четверть часа тому назад я встретил на набережной архитектора Сека- вина, который, помните, доезжал вас целые три часа. Он, правда, мой старый знакомый, т. е. мы были знакомы мальчиками, когда мне было лет 15, а ему 20. Я его спросил, зачем он к вам тогда приходил. Он очень обрадовался и снова рассказал мне эту идиотскую историю. Но как я ни старался ему объяснить нелепость его поступка (даже прибегал к разным сравнениям), он остался непоколебим. «У нас только и есть в России два либеральные писателя — Чехов и Потапенко, которые не побоятся вы­сказать правду в глаза печатно». Жена у него удивительно, до смешного похожа на него, а сын — бледный мальчишка с разинутым ртом и отто­пыренными ушами².

Может быть,вы хотите знать ялтинские новости? Альтшуллер³ уезжает в Америку, а мать-дьяконица в Петербург. Она теперь все жалуется, что ее никто не понимает, а она «то есть это теперь должна скрывать в себе ко­торые идеальные чувства», а если и полюбит, то «мужчину непременно инергическогО, то есть который мужчина полный инергии». Из этого вид­но, что наши розовые планы окончательно разрушены. Людмила Сергеев­на Кулакова ⁴ тоже уехала к себе в имение, потому что воротился ее муж. Она в последнее время все ко мне приставала: как о ней думает Антон Павлович и какой он ее находит. Грешный человек — каюсь — я от ва­шего имени наговорил ей такую бездну лестных вещей, что и она ко мне стала гораздо благосклоннее.

У нас устраивается спектакль, где и я приму участие в роли Чубукова в «Предложении». Испрашиваю издали вашего благословения. Кстати о театре. Не поленитесь, Антон Павлович, написать мне, с убеждением ли советовали вы мне поступить в Художественный театр? Заранее говорю (может быть, это вам немного и не понравится), что как вы положите, так я и сделаю. В этом смысле и по отношению только к вам, я похож на тех курсисток, которые приставали к Горькому с вопросом — «учитель, как нам жить?» Не сердитесь на меня за это.

Если вы меня почтите ответом (адресовав его на вашу же дачу), это будет для меня праздник. Время от времени я захожу к вам. Евгения Яковлевна работает, а я раскладываю пасьянс.

И, пожалуйста, не бойтесь, что, получив от вас несколько строчек, я начну осаждать вас письмами. Я знаю, как вы заняты. Ваш всегдашний слуга

А. Куприн

P. S. Благодарю вас за пьесы и особливо за надпись на них⁵.

Чехов уехал из Ялты в Москву 9 мая 1901 г.

О визите этого архитектора к Чехову Куприн подробно рассказал в своих воспо­минаниях о Чехове: «Было хорошее, но жаркое, безветренное летнее утро. А. П. чув­ствовал себя на редкость в легком, живом и беспечном настроении. И вот появляется, точно с неба, толстый господин (оказавшийся впоследствии архитектором), посылает Чехову свою визитную карточку и просит свидания. А. П. принимает его. Архитектор входит, знакомится и, не обращая никакого внимания на плакат: „Просят не курить", не спрашивая позволения, закуривает вонючую огромную рижскую сигару. Затем, отвесив как неизбежный долг несколько булыжных комплиментов хозяину, он при­ступает к приведшему его делу.

Дело же заключается в том, что сынок архитектора, гимназист третьего класса, бежал на днях по улице и по свойственной мальчикам привычке хватался на бегу рукой за все, что попадалось: за фонари, тумбы, заборы. В конце концов он напоролся рукой йа колючую проволоку и сильно оцарапал ладонь. „Так вот, видите ли, глубо­коуважаемый А. П.,— заключил свой рассказ архитектор,— я бы очень просил вас напечатать об этом в корреспонденции. Хорошо, что Коля ободрал только ладонь, но ведь это — случай! Он мог бы задеть какую-нибудь важную артерию — и что бы тогда вышло?".— „Да, все это очень прискорбно,— ответил Чехов,— но, к сожалению, я ничем пе могу вам помочь. Я не пишу, да и никогда и не писал корреспонденций, я пишу только рассказы".—„Тем лучше, тем лучше! Вставьте это в рассказ,— обрадо­вался архитектор.— Пропечатайте этого домовладельца с полной фамилией. Можете двже и мою фамилию проставить, я и на это согласен...Или нет... все-таки лучше мою фамилию не целиком, а просто поставьте литеру: господин С. Так, пожалуйста... А то ведь у нас только и осталось теперь два настоящих либеральных писателя — вы и господин П." (И тут архитектор назвал имя одного известного литературного закрой­щика.) Я не сумел передать и сотой доли тех ужасающих пошлостей, которые наговорил оскорбленный в родительских чувствах архитектор, потому что за. время своего ви­зита он успел докурить сигару до конца и потом долго приходилось проветривать кабинет от ее зловонного дыма. Но едва он, наконец, удалился, А. П. вышел в сад совершенно расстроенный, с красными пятнами на щеках. Голос у него дрожал, когда он обратился с упреком к своей сестре Марии Павловне и к сидевшему с ней на ска­мейке знакомому:

— Господа, неужели вы не могли избавить меня от этого человека? Прислали бы сказать, что меня зовут куда-нибудь. Он же меня измучил!» («Чехов в воспоминаниях современников», стр. 507—5,08).

Об И. Н. Алъпгшуллере— см. выше в примечаниях к письму Чехова к нему от 27 ноября 1898 г.

Людмила Сергеевна Кулакова (ныне — Врангель) — дочь С. Я. Елпатьевского. В настоящее время живет во Франции. В 1960 г. редакцией «Литературного наслед­ства» были получены от нее 24 письма к ней А. И. Куприна, которые переданы в Отдел рукописей ЛБ.

Очевидно вышедший в январе 1901 г. том пьес Чехова в издании А. Ф. Маркса. Надпись на книге неизвестна.

2;

Петербург. Декабрь 1901 г.[105]

Многоуважаемый Антон Павлович!

Приехав осенью в Москву, я хотел было, по вашему совету, попробо­вать поступить в Художественный театр, но когда увидел, сколько туда нахлынуло к этому времени особ обоего пола, жаждущих того же самого, то сконфузился и испугался своей смелости. Нечто подобное я видел толь­ко один раз в своей жизни — именно на экзамене в Академию Генераль­ного штаба, где на 60 вакансий явилось около 1000 человек.

Зато я основательно смотрел и слушал три ваши пьесы. Я их так люб­лю и так в них вчитался, что на сцене Художественного театра они меня совеем не удовлетворили. Я и в самом деле думал, что у них идет реформа сценического искусства, а реформа эта, оказывается, коснулась только чисто внешней стороны, декоративной. Правда, в этом много сделано пре­красного: столовая в III действии «Чайки» поставлена до того хорошо, что при поднятии занавеса внезапно чувствуешь, как будто ты сам в ней си­дишь. В последнем действии в «Дяде Ване» стук уезжающих экипажей, а в «Трех сестрах» пожар за сценой — великолепны **. И многое другое. Но и здесь кое-где есть пересол. Так, например, в «Чайке» суматоха при отъезде Нины, Арка дин ой и Тригорина в дверях до того преувеличена, что производит водевильное впечатление. Паузы в последнем акте «Дяди Вани» слишком длинны: даже выдержанная и выдрессированная публика Художественного театра начинает кашлять и двигаться на стульях; в «Чайке» (в первом действии) артисты без всякой нужды предоставляют публике удовольствие любоваться ракурсами их спин в сидячем, ходячем и стоячем положении (мне; кажется, что в этом можно наблюдать некото­

рую умеренность и вовсе не стесняя свободу актера двигаться, как ему угодно, на сцене). И так далее.

Совершенно неправильно ходячее мнение, будто режиссерская власть Художественного театра, повышая игру маленьких актеров и кладя узду на больших, стремится дать общее, среднее, ровное впечатление. Та­лант все-таки выделяет роль из общего фона. Астров-Станиславский прямо

ИЛЛЮСТРАЦИЯ К РАССКАЗУ «ЗЛОУМЫШЛЕННИК» Акварель К. П. Ротова, 1929 г.

Литературный музей, Москва

удивителен (хотя, замечу в скобках, в его манере держаться на сцене есть что-то явно хозяйское, что я почти в такой же мере наблюдал у другого властного администратора — Н. Н. Соловцова, артиста и человека несрав­ненно менее культурного, чем Станиславский). О. Л. Книппер в «Чайке» превосходит все, что можно требовать и ожидать от артиста¹. Москвин из маленькой роли артиллерийского офицерика делает чудо: именно та­кой милый, веселый, картавый подпоручик есть во всякой артиллерийской бригаде. Очень хорош Соленый².

Но самое-то главное в том, что прославленная реформа совсем не кос­нулась среднего и маленького актеров. Видно, что они стараются, дай им бог доброго здоровья; я готов верить и тому, что на репетициях для них чертят мелом на полу кружки, куда становиться ногами. Но, в конце концов, они остались теми же актерами,каких много и на сцене император­ских театров, и в Харькове, и в Проскурове. Та же актерская читка, с не­правильными делениями фраз: «пришел, человек, увидел и (пауза) погу­бил ее, как эту чайку», с полным отсутствием простоты в интонациях, с неожиданными актерскими вздохами в сторону, с напыщенным и неесте­ственным благородством жестов и т. д. И эта шаблонная игра совершенно заслоняет собою все попытки новаторов довести сцену до иллюзии настоя­щей жизни. Для этого, вероятно, нужно, чтобы в каждом актере при та­ланте Станиславского сидела душа В. И. Данченко.

Простите, Антон Павлович,— я заболтался и только сейчас вспомнил о главной причине этого письма. Видите ли: мне, кажется, удастся издать книжку моих рассказов (именно тех, что были в толстых журналах). Скажите, очень ли вы рассердитесь, если на первой странице будет напе­чатано, что книжка эта посвящена вам? ³ Передайте мой сердечный привет Евгении Яковлевне.

Ваш А. Куприн

С."

P. S. Мой адрес: Невский проспект, д. № 67, кв. 5. Александру Ива­новичу Куприну.

У нас в Петербурге теперь две горячие новости. Первая та, что на Нев­ском около Филиппова офицер Миллер зарубил саблей студента медико- хирургической академии Петрова, а другая — образование Религиозного общества под председательством преосвященного Сергия, с благословения обер-прокурора св. Синода и митрополита и при непременном участии Мережковского, Розанова, В. С. Миролюбова и еще каких-то двух лиц, кажется, из Иисусовой пехоты ⁴.

А. К.

¹ Куприн смотрел «Чайку» в Московском Художественном театре 9 ноября 1901 г. Через день Книппер писала Чехову, что 10 ноября был у нее Куприн —«последний был в „Чайке" накануне и изъявлял восторги» (Переписка Чехова и Книппер, т. II, стр. 55).

^г И. М. Москвин играл в пьесе «Три сестры» роль поручика Роде, роль Соленого играл А. А. Санин.

Об ответе Чехова на эту просьбу см. в письме 3.

Религиозно-философское общество, первое собрание которого состоялось 27 но­ября 1901 г., возникло на почве реакционного идеалистического движения в буржуаз­ных кругах русской интеллигенции. Членами совета общества состояли: епископ Сергий (ректор Петербургской духовной академии), Д. С. Мережковский, В. С. Ми- ролюбов, В. В. Розанов и В. А. Тернавцев. Об отрицательном отношении Куприна и Чехова к этому обществу см. ниже письмо 4 и комментарии к нему.

«Иисусовой пехотой» Куприн, по-видимому, называет рядовое духовенство.

3

(Петербург.) 29 XII 1901 г.)[106] Многоуважаемый Антон Павлович!

Поздравляю вас с Новым годом, и, хотя знаю — вы не любите общих фраз, но не могу удержаться от обыкновенной читательской фразы, кото­рую произносят потирая руки и сладко улыбаясь: «Надеемся, что в этом году вы порадуете нас новыми прекрасными произведениями вашего та­лантливого пера!»

Вы думали, что я постригся в монастырь. А было нечто более необыкно­венное. Уехав из Ялты, я попал в лес, в Рязанскую губернию и четыре месяца занимался там землемерной работой *: снимал при помощи инстру­мента, называемого теодолитом, крестьянские леса — всего урочищ около ста с самыми удивительными названиями, от которых веет татарской и даже половецкой древностью. Кстати, шатаясь по деревням, я собрал це­лую тетрадь идиотизмов рязанского говора. Для любителя они были бы прямо находкой.

Следуя вашему совету о том, что книжка должна быть издана как мож­но проще, я ее оставлю без посвящения, хотя — признаюсь — мне всегда была приятной мысль поставить вперед дорогое для меня литературное имя. Впрочем и сама книжка только в проекте, и, значит, об этом теперь нечего и говорить².

В Петербурге тепло, и дует ветер с моря, такой влажный и тревожный, какой у нас в средней полосе бывает только в начале весны, а здесь это всякий раз, как только чуточку потеплеет. Я езжу все на верхушках конок и говорю ваше словечко: «чудесно!». Говорят, что к 8 февраля гото­вятся среди молодежи беспорядки. Очень жаль, если все выйдет по про­шлогоднему ³. Кстати о университетских забастовках: в Томске студенты, не вошедшие в число забастовавших (собственно говоря смешно применять это слово к младенцам, сосущим молоко мудрости из сосцов науки), стали требовать от правительства всевозможных подачек — льгот, стипендий, поблажек на экзаменах и т. п., а на днях дошли до того, что потребовали от администрации университета лошадей, которые их привозили бы на лек­ции и отвозили обратно. Вот люди с широкими вкусами.

Исполняя ваше желание, я вышлю вам оттиск рассказа, который пойдет в январской книжке «Мира божьего»⁴. Мне бы очень хотелось услышать от вас два-три веских, хотя бы и жестких слова об этом рассказе. Для того, чтобы вам не разыскивать моего адреса — всего лучше мне пи­сать на редакцию «Журнала для всех», где я — сам не знаю, временно или совсем — делаю разного рода работу ^Б.

Вы, Антон Павлович, могли бы мне сделать прекрасный новогодний подарок, прислав что-нибудь ваше, хотя бы «Три сестры» с автографом. Но я не решаюсь вас беспокоить лишний раз — у меня и так уже есть ваши «Пьесы» и том, начинающийся с «Злоумышленника». Обе книжки — в отличных переплетах, и я ими дорожу как настоящими сокровищами. Прошу передать мой глубокий поклон Евгении Яковлевне.

Ваш А. Куприн

Куприн уехал в Зарайский уезд Рязанской губернии на землемерные работы. Он писал оттуда в Ялту Л. И. Елпатьевской: «Я взял нечто вроде подряда обмерить около 600 десятин крестьянского леса в Зарайском уезде и составить планы лесного хозяйства. С утра раннего до глубокой ночи занят делом, не дающим мне \..) букваль­но ни одной минуты свободной ...) Когда еще темно, бегу с рабочими в лес. А весь вечер сижу, не разгибаясь, и заношу все снятое днем на план» (Э. Р о т ш т е й н. Материалы к биографии А. И. Куприна.— В кн.: «А. И. Куприн. Забытые и несобран­ные произведения». Пенза, 1950, стр. 282. Оригинал в Отделе рукописей ИМЛИ).

См. письмо 2.

⁸ Студенческие демонстрации в Петербурге действительно произошли 8 февраля и 4 марта 1902 г. (последняя — в годовщину разгона демонстрации на Казанской площади 4 марта 1901 г.). См. в настоящем томе статью А. Н. Дубовикова «Письма к Чехову о студенческом движении 1899—1902 гг.».

⁴ Рассказ Куприна «В цирке». О нем см. выше, в статье «Чехов и Куприн».

⁶ С декабря 1901 г. Куприн начал работать в редакции «Журнала для всех» в качестве заведующего беллетристическим отделом.

4

■(Петербург. Февраль 1902 г.[107]

Большое спасибо вам, глубокоуважаемый Антон Павлович, за ваше милое письмо. Вы, конечно, знаете, как приятно мне было услышать через вас отзыв JI. Н. Толстого о моем произведении Но при всем желании я все-таки не решаюсь послать JI. Н. свою книжку. Уж очень много в ней балласту, который может произвести удручающее впечатление, да и по своей внешности, с этой нелепой женщиной под пальмами на обложке, она имеет слишком уж легкомысленный вид². Не лучше ли будет, если я по­шлю ему ту книжку, об издании которой я теперь думаю? Она будет изда­на просто, солидно, без всяких претензий, и, кроме того, в нее войдут ис­ключительно журнальные рассказы, т. е., по моему мнению, лучшие³.

3 февраля я женился на М. К. Давыдовой ⁴ и теперь «безумно счаст­лив!», как говорит мой друг Федоров ⁵, произнося это восклицание в нос. Застану ли я вас в Ялте, если приеду туда в марте или в начале апреля? Мне бы вас очень, очень хотелось видеть и познакомить с вами мою жену.

Именно по случаю женитьбы я оставил занятия в «Журнале для всех», не знаю — на время, или навсегда. Виктор Сергеевич переживает теперь (впрочем, это между нами) какое-то странное время. Его религиозные на­клонности тянут его к Религиозно-философскому обществу, но в этом обществе он находит только одно мракобесие отцов церкви, истерические кривлянья Мережковского и ехидное смирение Розанова, и все это, по- видимому, волнует Виктора Сергеевича и не дает ему того душевного спо­койствия, которого он ищет ⁶. Но журнал идет своим чередом, и в этом году подписка обещает быть очень значительной.

Передайте, пожалуйста, мой низкий поклон Евгении Яковлевне. Крепко жму вашу руку.

Преданный вам А. Куприн

СПб. Преображенская 34, кв. 2.

Чехов написал Куприну 22 января 1902 г.: «... сим извещаю вас, что вашу по­весть „В цирке" читал JI. Н. Толстой и что она ему очень понравилась» (XIX, 229).

Речь идет о книжке Куприна «Миниатюры (Очерки и рассказы)». Киев, 1897. Чехов в своем письме рекомендовал Куприну послать «Миниатюры» JI. Н. Тол­стому (XIX, 229).

Имеется в виду сборник рассказов Куприна, который готовило издательство «Знание».

Мария Карловна Давыдова (ныне Куприна-Иорданская) — дочь издательницы журнала «Мир божий» А. А. Давыдовой.

⁶ А. М. Федоров — писатель, см. о нем ниже, в воспоминаниях JI. К. Федоровой.

⁶ По поводу участия Миролюбова в Религиозно-философском обществе, Чехов писал ему еще 17 декабря 1901 г.: «Читал в „Новом времени" статью городового Розанова, из которой между прочим узнал о вашей новой деятельности. Если б вы знали, голубчик мой, как я был огорчен! Мне кажется, вам необходимо уехать из Петербурга теперь же —в Нерви или Ялту, но уехать. Что у вас, у хорошего, пря­мого человека, что у вас общего с Розановым, с превыспренне хитрейшим Сергием, наконец с сытейшим Мережковским? Мне хотелось бы написать много, много, но лучше воздержаться, тем более,что письма теперь читаются главным образом не теми, кому они адресуются» (XIX, 195).

5

(Петербург. Начало октября 1902 г.* Многоуважаемый Антон Павлович!

Не знаю, застанет ли вас это письмо в Ялте. У меня к вам большая просьба: этими месяцами пойдут мои три рассказа в «Русском богатстве», «Мире божьем» и «Журнале для всех»[108], так вот, мне бы очень хотелось послать вам номера или верстанные корректуры, чтобы услышать, что вы о них скажете. Правда, следовало бы это сделать раньше, еще в рукописи, дабы иметь время воспользоваться вашими указаниями, но, во- первых, боюсь вас затруднять, во-вторых, помню ваш совет не бояться оши­бок^ писать только побольше, а в-третьих, знаю, что когда учатся ходить, то без шишек на лбу дело не обходится.

Самая свежая литературная новость это та, что J1. Андреев уже больше не русский писатель, а немецкий. Он, видите ли, заключил с какой-то немецкой фирмой условие, по-которому все его рассказы появляются сна­чала по-немецки, а спустя два месяца могут печататься и в русских изда­ниях. Не понимаю, кому и какой интерес будет в России печатать его, если всегда можно его перевести? Помните, Тургенев сделал нечто подоб­ное, и тотчас же его перевели с французского и перевели так скверно, что он на другой раз закаялся[109].

Теперь в Петербурге Федоров. Ставит на императорской сцене — «Сти­хию». Я от души желаю ему успеха, так как мужчина он прекрасный и ду­шевный, но пьеса мне не нравится, пахнет д'Аннунцио³. Федоров удиви­тельно интересно рассказывает о том, как он ездил на Дальний Восток, как его «трепал тайфун», причем «судно дрейфовало», и как он потерпел крушение. Рассказывает он несравненно лучше, чем пишет, хотя и пишет, надо отдать ему справедливость, все-таки хорошо, а, главное, какой он деятельный, неутомимый работник!

Жена вам шлет поклоны и притом самые сердечные. В декабре мы ждем. Я до сих пор помню и никогда, вероятно, в моей жизни не забуду того вече­ра, когда я заходил прощаться с вами и когда вы говорили со мною о ро­дах и о прочих сюда относящихся вещах. Я читал где-то, что Додэ назы­вал себя «продавцом счастья» в том смысле, что он умел глубоко проникать в человеческое горе и утешать [110]. К вам, конечно, не идет это определение, потому что оно, по-французски, манерно и приторно. Но от вас я ушел тогда успокоенный и ободренный, почти умиленный.

У нас льет дождик, туманы, холод. Жалею я теперь о Крыме, который, помните, мы с вами вместе ругали. Получили ли обезьянок, и не слома­лись ли они в дороге? ^Б

Ваш А. Куприн

6

Петербург. Середина октября 1902 г.*

Посылаю вам, многоуважаемый Антон Павлович, вместе с этим пись­мом корректурный оттиск моего рассказа «На покое», который появится в «Русском богатстве» в ноябрьской книжке. Если у вас хватит досуга и охоты пробежать его, то не откажите в большой милости написать в двух словах: какое он на вас произведет впечатление, главное — в отрицатель­ном смысле

Я заходил засвидетельствовать свое глубокое почтение Евгении Яков­левне и Марии Павловне, но застал из них только первую и был очень рад узнать, что из Ялты вы уехали здоровый и в бодром настроении ². У нас в Петербурге очень много говорят о новом помещении Художествен­ного театра³, уверяют, что такого театра нет чуть ли не во всей Европе. Редактор нашего журнала Ф. Д. Батюшков собирается даже в Москву со специальной целью посмотреть его.

У меня идут переговоры об издании моих рассказов в «Знании». Все теперь зависит от Горького, к которому Пятницкий поедет на днях в Мо­скву. Если дело выгорит, я буду очень счастлив. Я все-таки послушался вашего совета,— посвящения в книжке не будет, как мне этого ни хоте­лось ⁴. Но не теряю надежды сделать это впоследствии.

Жена вам кланяется. Прошу передать от меня искренний и сердечный привет Ольге Леонардовне.

Весь ваш А. Куприн

Чехов ответил Куприну по поводу рассказа «На покое» 1 ноября 1902 г.: «По­весть хорошая, прочел я ее в один раз, как и „В цирке", и получил истинное удоволь­ствие. Вы хотите, чтобы я говорил только о недостатках, и этим ставите меня в за­труднительное положение... В этой повести недостатков нет, и если можно не согла­шаться, то лишь с особенностями ее некоторыми» (XIX, 368—369). Подробнее об этом см. выше, в статье «Чехов и Куприн».

Чехов уехал из Ялты в Москву 12 октября 1902 г.

Здание Московского Художественного театра (переделка б. Театра Омона) было построено к началу театрального сезона 1902 г.

См. выше, письма 2 п 3.

7

•(Петербург. 6 декабря 1902 г.;[111]

Вы меня очень обрадовали, многоуважаемый Антон Павлович, написав, что обезьянки вам понравились¹. Мне приятно будет думать, что бла­годаря им вы, может быть, лишний раз вспомните о человеке, который предан вам всей душой.

Жена очень вам кланяется. Время ей в середине декабря, но можно ожидать со дня на день. Она к этому готовится спокойно и радостно, но временами на нее находит страх, и тогда она поплакивает. Сегодня ночью она во сне стонала, и я разбудил ее нарочно. Оказывается, ей снилось, будто в редакцию ворвалась какая-то худая, высокая, черная женщина с огром­ными, в пол-лица, страшными глазами. У нее были длинные руки, и она все смеялась и мяла жене живот, а когда ее вытолкнули за дверь, то она опять смеялась и грозила пальцем. Я успокоил жену, но сам не мог заснуть, а вот теперь под утро пишу вам.

Дела мои литературные так хороши, что боюсь сглазить. «Знание» купило у меня книгу рассказов². Не говоря уже об очень хороших, срав­нительно, материальных условиях,— приятно выйти в свет под таким

флагом. Кстати я познакомился с Горьким,— он у нас обедал вместе с Пят­ницким. Знаете, в нем есть что-то аскетическое, суровое, проповедниче­ское. Все рассказывает о молоканах, о духоборах, о сормовских и ростов­ских беспорядках, о раскольниках и т. д. И при этом глаза у него смотрят точно не от мира сего. Не совершается ли в нем тот переворот, который толкает многих русских писателей на путь подвижничества, пророчества и чудачества?

ИЛЛЮСТРАЦИЯ к РАССКАЗУ «ДОМ С МЕЗОНИНОМ» Акварель Д. А. Дубинского, 1954 г.

Третьяковская галерея, Москва

Большое впечатление произвело в Петербурге ваше письмо в Акаде­мию³. О нем нет разногласия: все единодушно находят его чрезвычайно сдержанным и очень сильным. На днях в одном обществе, где был п Бо­борыкин, это письмо читали вслух. Маститый романист, говорят, чувство­вал себя при этом не совсем ловко.

Мне бы очень интересно было, Антон Павлович, чтобы вы прочитали два моих рассказа: один в декабрьской книжке «Мира божьего», а другой в ян­варе в «Журнале для всех»⁴. Если бы позволили, я прислал бы оттиски. То, что вы писали мне о рассказе «На покое»,— очень верно, хотя и при­скорбно для меня.

Кое-что, сообразно с вашим взглядом, я исправил, только этого очень мало и впечатление остается то же ⁵.

Был здесь в Петербурге Федоров. Кажется, не повезло ему, бедному, с пьесами в этом году ⁶. И это очень жаль. Он такой милый, искренний и пылкий человек и славный товарищ. И особенно меня трогает его глубо­кая привязанность к вам.

Знаю, что вы не любите, но не могу удержаться, чтобы не спросить: не пишете ли чего? Такой праздник, когда вас читаешь!

Ваш А. Куприн

6 декабря.

1 декабря 1902 г. Чехов писал Куприну: «Баш подарок — обезьяна — велико­лепен, я только теперь рассмотрел его как следует и нахожу, что штучка сия совсем хороша, художественна вполне. Большое вам спасибо!» (XIX, 377—378).

См. прим. 1 к письму 10.

Письмо-заявление на имя председателя Отделения русского языка и словесно­сти Академии наук А. Н. Веселовского от 25 августа 1902 г.— отказ от звания почет­ного академика в связи с аннулированием выборов М. Горького в академики. Это письмо Чехова было напечатано в зарубежном журнале «Освобождение» (Штутгарт), 1902, № 10.

Рассказы «Болото» и «Трус».

⁶ См. выше в статье «Чехов и Куприн» (стр. 365), а также письмо 6 и прим. 1 к нему.

• Имеются в виду постановки пьес А. М. Федорова «Старый дом» и «Стихия» в Александринском театре, не имевшие успеха.

8

(ТЕЛЕГРАММА)

11етербург. 5 января 1903 г.

Поздравляем Новым годом. Желаю счастья. 3 января жена родила девочку. Куприн

9

(Петербург. Начало января 1903 г.[112]

Спасибо вам, многоуважаемый Антон Павлович, за ваше милое привет­ствие меня и жены с Новым годом¹. Если вы получили мою телеграмму, то знаете из нее, что 3 января у нас родилась девчонка. Она появилась на свет божий 8³/₄ фунтов весу и с самой монгольской физиономией. Теперь орет, спит и ест с невероятной жадностью, или, как говорит наша акушер­ка, «жакает». Ну, вот я и pater familias[113], что и требовалось доказать. А назовем ее Лидией. Это имя мне не особенно нравится, но таково было желание покойной А. А. Давыдовой, не хотевшей и слышать о мальчишке².

Вас, вероятно, уже известили, что Комитет по устройству юбилея пе­чати распался³. Сначала Плеве призывал Н. К. Михайловского, а Лопу­хин ⁴ — Фальборка и Чарнолусского ⁵, и — представьте!— Василия Ива­новича Немировича и внушал им, что за всякое поползновение устроить банкет или что-нибудь напоминающее протест он будет уже не высылать, а ссылать. Потом к каждому из членов комитета явился поочередно очень вежливый околодочный с университетским значком в петлице и заявил буквально следующее:

— Его превосходительство, господин градоначальник, просили вас не беспокоиться о каких бы то ни было торжествах. Их не будет вовсе.

Так все и кончилось. Но все-таки, по-моему, такой конец лучше, чем то начало юбилея, которое было в Москве, когда журналисты упрекали друг друга в шантаже, вымогательстве, краже биллиардных шаров и т. д.

Подписка на журнал «Мир божий» идет великолепно сверх всякого ожидания. Уже теперь можно наверно рассчитывать на количество под­писчиков больше семнадцати тысяч. Вы, конечно, догадываетесь, что члены нашей редакции давно подговаривают меня, дабы я написал вам слезни­цу... Но,— «ничего, ничего, молчание!..»⁶

Кончаю пожеланием вам и всем, кто дорог вашему сердцу, счастья, здоровья, удачи, веселья и мира на этот нрзб.) 1903 год.

Весь ваш А. Куприн

В письме Куприну от 30 декабря 1902 г. (XIX, 408).

Лидия Александровна Куприна— старшая дочь Куприна (ум. в 1921 г.).— А. А. Давыдова — мать жены Куприна, умерла в марте 1902 г.

Юбилей двухсотлетия русской печати.

А. А. Лопухин — директор Департамента полиции.

Г. А. Фалъборк и В. И. Чарнолусский — литераторы и общественные деятели по народному образованию.

Цитата из повести Гоголя «Записки сумасшедшего».

10

Петербург. 10 февраля 1903

Посылаю вам, многоуважаемый Антон Павлович, мою книгу, только что вышедшую в «Знании»¹. Если она вам понравится, я буду счастлив, если же нет, то мне не будет ни обидно, ни стыдно, потому что следующую книгу я напишу лучше. На днях на одном вечере, посвященном исключи­тельно вашим произведениям, я читал «Событие»². Меня сбили с толку: «Ванька» гораздо более нравится публике, которая к тому же любит слушать вещи, ею однажды уже слышанные,— но мне внушили читать именно «Событие». И покамест я читал о деревянной лошади, о жизни ко­тят на даче, я чувствовал, что публика согревается, но трагический конец котят подействовал расхолаживающим образом. Тем не менее, как ни гру­ба вообще наша публика, хотя бы и избранная, никто не засмеялся, когда лакей заявил, что собака съела котят, только внизу, подомной, в оркестре пожарных музыкантов, кто-то хихикнул. Меня заставляли бисировать и хотя я раньше наметил на этот случай кое-что, но мысль, что я именно вас представил не так, как бы мне хотелось, до того удручила меня, что я больше не читал. Успех вечера был большой и очень теплый, задушев­ный. У меня сохранилась одна программа, чрезвычайно изящно исполнен­ная. Не прислать ее вам?

Если вам не лень, напишите о себе, о своем здоровье, о том, где будете весною? Это последнее меня интересует потому, что думаю весной быть в Крыму — очень бы хотелось вас хоть бы на минутку увидеть ³.

Ваш А. Куприн

9 февраля 1903 г. вышла в свет книга рассказов Куприна в издании т-ва «Зна­ние». См. о ней выше, стр. 368.

Куприн выступил с чтением рассказа Чехова «Событие» на литературном ве­чере в Институте гражданских инженеров в Петербурге, 27 января 1903 г.

Куприн жил в Крыму, в Мисхоре, в марте и апреле 1903 г. и встречался с Че­ховым.

11

(Петербург. 19 апреля 1903 г.)

На днях, дорогой Антон Павлович, я отослал вам 75 р., которые взял у вас на дорогу. Надеюсь, вы их уже получили. Остается еще за мною ме­лочь за телеграмму, но это, с вашего позволения, я думаю можно отне­сти в долгосрочный кредит?

В редакции¹ на меня накинулись с расспросами: успел ли я в моем хо­датайстве перед вами относительно какого-либо из ваших будущих про­изведений. Я ответил, что повесть вы обещали дать наверное, но срока ни­какого не положили; относительно же пьесы не сказали ничего определен­ного. Надеюсь, что против такого ответа вы ничего не имеете?

Вчера Ф. Д. Батюшков и я заезжали к Ольге Леонардовне (Мойка, 61), но, к сожалению, не застали ее дома². Я однако написал на карточ­ке, что привез поклоны из Ялты. Может быть, удастся еще повидать О. Л. перед ее отъездом (театр уезжает 23—24 апреля) у нее дома или на обеде, который петербургские журналисты собираются устроить у Контана в честь труппы Художественного театра.

Петербург кислый н мокрый. Говорят больше всего о кишиневском погроме ³ и о спектаклях Художественного театра ⁴. А у нас в Мисхоре теперь уж наверно ловятся бычкц и кефаль!

Жена шлет вам сердечный привет. Она только что видела «Дядю Ва­ню» и вернулась из театра в полном восторге.

Желаю вам всякого счастия.

Ваш А. Куприн

1903, 19 апреля. СПб.

В редакции журнала «Мир божий».

О. Л. Книппер-Чехова была в Петербурге во время гастролей Московского Художественного театра с 5 по 24 апреля 1903 г.

Имеется в виду организованный черносотенцами еврейский погром в Кишиневе

На петербургских гастролях Московского Художественного театра были по­ставлены пьесы: «На дне» и «Дядя Ваня». Было организовано еще чеховское утро в пользу Литературного фонда.

12

(Петербург. Конец мая 1903 г.}*

Дорогой Антон Павлович!

Ф. Д. Батюшков зайнтриговал меня вашим письмом. Зная, что вы никогда напрасно не говорите и всегда попадаете в самую центру, мне остается только сгорать от нетерпеливого любопытства ¹ (фраза вышла в прутковском стиле). Что имеете вы приятного для меня? Напишите по­скорее, будьте благодетелем!

У нас белые ночи. Знаете ли, Антон Павлович, даже мне иногда гнус­но становится, так они раздражают. Час ночи, а светло, как днем, люди по улицам ходят, точно утром после попойки или точно весь Петербург заболел бессонницей, ляжешь в постель, и все думаешь, что уже время вставать. Зато острова прекрасны. Зелень такая сочная, мокрая, яркая, и всё в воде вверх ногами.

Мы с женой были как-то в цирке и видели номер, который называется The Looping of Loop **. Представьте себе такого рода петлю: см. стр. 391). Она составлена из досок п в середине завивается спиралью, а по ней вдоль нарисована черная черта. Ширина ее — аршин. Начало на высоте сажень 6-ти, а диаметр спирали — 3 саж. И вот по ней с самого верха ка­тит на велосипеде американец. Один момент он находится в таком положе­нии, что голова его смотрит вниз, а ноги вверх. Но всего сильнее дейст­вуют на зрителей приготовления к атому номеру. Просят публику не шу­меть, не аплодировать и не кричать. Потом выходит американец. Он одет очень просто: коричневый велосипедный костюм, темная жокейская ша­почка, на руках черные перчатки. Он долго и тщательно проверяет уста­новку всего инструмента и шаг за шагом выходит на самый верх, где скрывается в маленькой темной дверце под самым куполом. Через минуту из этой дверцы начинает что-то поблескивать, это руль машины. Этот момент, должно быть, нарочно длят, и он самый жуткий. Внимание так напрягается, что секундами глаза почти перестают видеть. И вдруг амери­канец на велосипеде появляется из дверцы, с грохотом летит вниз по на­клону градусов в 60, в какую-нибудь четверть секунды описывает круг,— и все кончено. Трудно передать восторг и рев публики. Конечно, в наше просвещенное время стыдно признаваться в любви к цирку, но у меня на это хватает смелости.

Будьте добры, Антон Павлович, передайте мой сердечный привет глубокоуважаемой Ольге Леонардовне. Жена очень жалеет, что так и

' У

— ' ' ""'.j i. "л*.у ^ /t^t . _

ЛЛ

^ - '. '/ S.г . $

ли .

^ У-

^¹'' f ⁴ - J" 1' ■ U У I I • Alv

и,..Л , )»

« - f I-./, .. *

Л . - л . Л . ,

l if - V—-W,

/ /4 ^

P..st

jf

"7*

—I —^ " - -J - —U

^ ' t - ' '

Zy.^sy. ^г-'-*

Aw'«ot-f-*

)

АВТОГРАФ ПИСЬМА A. H КУПРИНА К ЧЕХОВУ ОТ КОНЦА МАЯ 1903 Г. Библиотека СССР им. В. И. Ленина, Москва

не успела с О. JI. познакомиться во время ее пребывания в Петербурге² и винит в этом меня. А я просто был не уверен, помнит ли меня О. JL; правда, я убедился в этом после оказанного мне милого приема, но тогда было уже поздно, О. Л. на другой день уехала в Москву.

Не знаю, застанет ли вас мое письмо в Москве. Я слышал, что вы едете в Швейцарию ³. Желаю здоровья и «доброго гумбру».

Ваш всем сердцем А. Куприн

В письме Ф. Д. Батюшкову от 23 мая 1903 г. Чехов писал: «Александру Ивано­вичу поклонитесь и скажите, что я напишу ему тотчас же, как только узнаю свой летний адрес. У меня есть для него кое-что приятное» (XX, 99). Что имел в виду Чехов, не выяснено, так как ближайшее письмо его Куприну неизвестно.

См. прим. 2 к письму 11.

Чехов предполагал поехать летом 1903 г. в Швейцарию, но провел лето на даче под Москвой.

Петербург. 18 октября 1903 г.

Многоуважаемый Антон Павлович.

Самая лучшая и самая дорогая гостиница — это Европейская (угол Невского и Михайловской), но — предупреждаю — цены самые звер­ские. Несколько дешевле и все-таки очень респектабельна — Англий­ская гостиница на Исаакиевской площади. Там все на английский лад: «брекфасты», «ленчи», «фейфоклоки». Там останавливается проездом из Мадрида на Шпицберген неувядаемый Вас. Ив. Немирович-Данченко.

Если приедете в Петербург \ пожалуйста, не забудьте, что своим по­сещением вы доставите много радости Марии Карловне. О себе уже не го­ворю.

Ваш А. Куприн

¹ В Петербурге осенью 1903 г. Чехов не был.

Петербург. 1 января 1904 г.

Дорогой Антон Павлович.

Тысячу раз благодарю вас, что вспомнили обо мне. Сегодня, в первый день Нового года (и притом года, начавшегося при самых кислых пред­знаменованиях), ваше письмо было для меня настоящим праздничным по­дарком — так оно меня растрогало и обрадовало ¹. Поздравляю вас с Новым годом! От всей души желаю вам провести его бодро, легко и сча­стливо. Одним словом — «желаю, чтоб...», как говорит одно известное вам лицо ².

У меня, правда, был тиф, брюшной, и даже с рецидивом, но это совсем нустяшная болезнь, досадно только, что человека, находящегося в здравом уме и твердой памяти, притом с нормальной температурой и с собачьим аппетитом, заставляют чересчур долго лежать в постели и кормят бульо­ном. Но утешаюсь, что, выздоровев, стану кудрявым, как первый любов­ник в светской комедии на Конотопском театре.

Пожалуйста, Антон Павлович, не поленитесь написать мне, когда вы приедете в Петербург, о чем я уже давно слышу. Если скоро, то, так как мне очень бы хотелось успеть хоть на минутку увидеть вас в Петербурге, я замедлил бы свой отъезд. Если же вы еще долго останетесь в Москве³, то я, заехав туда дня на два, успел бы побывать у вас, а также и посмотреть «Вишневый сад». Прошу вас, пожалуйста, уведомьте меня, а то я бог весть когда увижу вас, потому что в Крыму летом не буду и вообще начинаю кочевую жизнь.

Передайте Ольге Леонардовне мои пожелания всяких земных благ. Жена и дочка поздравляют вас и О. Л. с Новым годом.

Ваш А. Куприн

В письме Куприну от 31 декабря 1903 г. Чехов поздравил его с Новым годом и просил сообщить о здоровье, так как до него дошли слухи о болезни Куприна.

О ком идет речь — не выяснено.

Чехов пробыл в Москве с 4 декабря 1903 г. до 15 февраля 1904 г.

Москва. 15 января 1904 г.

Многоуважаемый Антон Павлович!

Я все-таки приехал в Москву на «Вишневый сад»¹ как по собственному почину, так и по поручению редакции. Я один. Ужасно прошу вас: при­ткните меня куда-нибудь на 1-е представление², — куда угодно — от верх­него ряда галереи до глубины суфлерской будки.

Ваш А. Куприн

P. S. Я потому прошу непременно на первое представление, что к 21-му должен послать статью³.

Визитная карточка.

Куприн приехал в Москву 15 января 1904 г.

На первое представление пьесы Чехова «Вишневый сад» в Московском Худо­жественном 1 еатре 17 января 1904 г.

Статью о спектакле «Вишневый сад» для журнала «Мир божий». Статья эта не была написана, так как Куприн не смог быть на премьере «Вишневого сада» (см. ни­же письма 16 и 17).

Москва. 16 января 1904 г.

Многоуважаемый Антон Павлович!

По некоторым, неотложным делам я должен был внезапно уехать в Сер­гиев Посад и потому извиняюсь, что не был в назначенное вами время в театре¹. К моему великому огорчению, я не в состоянии быть на первом представлении. Я об этом телеграфировал третьего дня в редакцию, про­сил уведомить Федора Дмитриевича ², что его присутствие на спектакле очень желательно.

Ваш слуга А. Куприн

Куприн узнал от находившихся в Москве Горького и Пятницкого, что второй сборник «Знания» на днях сдается в набор. Ему пришлось выехать немедленно в Сер­гиев Посад (ныне г. Загорск) для работы над рассказом «Мирное житие», который должен был печататься в этом сборнике (Э. М. Ротштейн. Материалы к биогра­фии А. И. Куприна — в кн.: «А. И. Куприн. Забытые и несобранные произведения». Пенза, 1950, стр. 286).

Ф. Д. Батюшкова.

17

(Петербург. Май 1904 г.[114]

Дорогой Антон Павлович!

Разве может быть какой-нибудь разговор о том, что я рассердился? Ни капельки. Мне просто послышалось, что вы предложили мне балкон, а я несколько близорук и не особенно остро слышу,— для меня многое бы пропало, а потому я и решил пойти уже не для отзыва, а для самого себя когда-нибудь в другой раз, тем более, что меня действительно тогда ото­звали в Троицу по очень интересному и важному для меня делу. Если же я и досадовал, то на обстоятельства. Видел вас расстроенным, взволнован­ным, скучным,— измученным постановкой «Вишневого сада». Ольга Лео­нардовна, которой, по ее словам, приходилось в это время быть буфером между автором и режиссером, тоже находилась не в очень приятном рас­положении. А тут я еще пристал с просьбой о месте,— главное, с прось­бой, с которой вам, вероятно, до меня надоедали сотни знакомых, нз кото­рых каждый, конечно, думал, что именно для него-то вы и похлопочете. Словом, я сердился на самого себя, что попал не вовремя, да еще имел бестактность настаивать. Вот и все.

Очень хотелось мне писать о «Вишневом саде»! Именно потому, что это ваше. Может быть, я это сделал бы не так основательно, как присяж­ные театральные критики, но знаю, что писал бы с большой любовью и с нежной осторожностью. А тут, точно назло, так сложились обстоятель­ства, что я даже в Петербурге никак не мог попасть на «Вишневый сад». Положительно: все ваши пьесы видел — и маленькие, и большие, даже монолог «О вреде табака» читал в Коломне, в клубе \ а «Вишневый сад» пропустил. Пропустил потому именно, что в последнее время жена нездо­рова, у нее идет часто кровь горлом. Осенью доктора велят ехать в Крым.

Жду теперь с нетерпением II тома «Сборника», чтобы прочитать вашу пьесу². Скажу вам, что многое из нее входит уже в разговорную речь. Был я недавно на Волхове в одном запущенном старом дворянском гнезде. Хозяева разоряются и сами над собой подтрунивают: «у нас „Вишневый сад"!»

Был бы очень вам признателен, Антон Павлович, если бы вы не чита­ли — ни моего рассказа в «Мире божьем», ни рассказа во II томе «Сбор­ника»³. Оба они жидкие рассказы.

Видел я И. А. Бунина. Он теперь, должно быть, в Москве. Если уви­дите его, попросите рассказать о путешествии с Найденовым в Ниццу и особенно о венских впечатлениях. Только не выдавайте меня, так как я связан обетом молчания.

Прошу передать поклоны от Марии Карловны и от меня — Ольге Лео­нардовне и Марии Павловне. Крепко жму вашу руку.

Ваш А. Куприн

P. S. На войну меня взять не могут, я в отставке, но корреспондентом, тысячи на полторы в месяц, я бы сейчас же поехал.

Ответ на письмо Чехова от 5 мая 1904 г. (XX, 280—281): «Милый Александр Ива­нович, мне передавали, что вы сердитесь на меня за то, что я не дал вам билета на „Вишневый сад" (17 января) или пообещал место, которое показалось вам чуть не галереей. Уверяю вас честным словом, у меня до последнего момента хранился для вас билет 2-го (или даже, кажется, 1-го) ряда, что я ждал вас и очень пожалел, когда мне сказали, что вы уехали в Троицкую лавру по какому-то делу, внезапно вас туда потребовавшему. Галереи я не мог предложить вам, я мог предложить только партер или место в первом ряду бель-этажа.

Я приехал в Москву, нездоров! Собираюсь читать ваш рассказ в „Мире божьем".

Не собираетесь ли вы на войну? Может ли случиться, что вас возьмут туда?

Крепко жму руку, будьте здоровы и благополучны. Ваш А. Чехов» (XX, 280—281).

¹ В сентябре 1901 г. Куприн был в Коломне, где на вечере в местном клубе читал водевиль Чехова «О вреде табака».

- «Вишневый сад» был напечатан во втором сборнике т-ва «Знание» (вышел в свет в конце мая 1904 г.).

³ Рассказ «Корь» в № 4 «Мира божьего» 1904 г. и рассказ «Мирное житие» во втором сборнике «Знание».

ЧЕХОВ И БУНИН

Статья А. К. Бабореко Публикация Н. И. Гитович

Бунин познакомился с Чеховым 12 декабря 1895 г. в Москве. До этого, с 1891 г. они переписывались. После первого знакомства, несколько случайного и мимолетно­го, новая встреча состоялась весной 1899 г. в Ялте. Между ними установились близкие дружественные отношения, продолжавшиеся в течение четырех лет.

Время этой поездки Бунина к Чехову точно определяется по его письмам [115]. 6 ап­реля 1899 г. он сообщал брату Юлию Алексеевичу с парохода в Черном море, что едет в Ялту «увидаться с Миролюбовым, Чеховым и Горьким». А 14 апреля, «только что» вернувшись в Одессу, где он жил в то время, писал: «В Крыму видел Чехова». Были там в то время М. Горький, В. С. Миролюбов, М. Н. Ермолова, издательница жур­нала «Мир божий» А. А. Давыдова с дочерью Марией Карловной, С. Я. Елпатьев- ский, художник Г. Ф. Ярцев и др. В дальнейшем их встречи происходи­ли ежегодно — в Ялте или в Москве — вплоть до последнего отъезда Чехова за гра­ницу в 1904 г.

Первое время отношения между ними, хотя и были дружественными, но «оба были сдержанны» (И. А. Бунин. О Чехове. Нью-Йорк, 1955. См. в настоящем томе воспоминания Бунина о Чехове. В дальнейшем, при ссылках на эту книгу указывают­ся страницы настоящего тома). Бунин охотно общался с приезжавшими в Ялту лите­раторами и актерами, иногда проводил время с Горьким, но все же выделял из всех Чехова. При том большом уважении, какое он питал к Чехову, он боялся быть навязчивым и оставался у Чеховых только по их настойчивым просьбам. 28 мая 1900 г. Бунин писал Н. Д. Телешову из деревни Огневки Орловской губ. о своем пребыва­нии в апреле и мае в Крыму, куда приезжал Художественный театр и где в это время находились Горький и Станюкович: «В Ялте я закружился (... Я перезна­комился со всеми актерами и некоторые из них оказались действительно славными людьми. С Горьким очень часто ездили то туда, то сюда ■(...) Был несколько раз у Че­хова по его настойчивой просьбе — рано по утрам и думаю, что между нами устано­вились бы очень хорошие отношения».

В январе и феврале 1901 г. Бунин, по возвращении из заграничной поездки, снова жил в Крыму, на даче Чехова,— сам Чехов был еще в Ницце и приехал в Ялту только 15 февраля; Бунина пригласила Мария Павловна. Она недели через две уехала, и Бунин остался вдвоем с матерью Чехова, Евгенией Яковлевной, с которой, по его признанию, подолгу вел разговоры об «Антоше». Он писал Юлию Алексеевичу 12 ян­варя 1901 г.: «Сегодня уехала Марья Павловна в Москву,— она очень хорошая и ум­ная, и мы с ней очень подружились. Тут осталась мать Чехова и попросила меня побыть у них,— зачем вам, мол, съезжать в гостиницу. Мамаша одна боится. Я, ко­нечно, рад этому». По отъезде Марии Павловны Бунин, сообщая ей о здоровье «милой и кроткой Евгении Яковлевны», с которой у него была «большая дружба», писал, что Антон Павлович в письмах из Ниццы «опять повторяет, что скоро, очень скоро при­едет»; при этом он прибавлял: «Как это ни дико, но я еще у вас! {...) Опишите пред­ставление „Трех сестер"» (письмо от 22 января 1901 г.).

Атмосфера творческих интересов и творческого труда на даче у Чехова, при­рода, действовавшая успокаивающе и вдохновляюще, привлекали Бунина. Здесь он написал некоторые свои стихотворения и рассказы («Сосны», «Туман на море») и «бился» над «Белой смертью». «Дни мои протекают,— писал он А. М. Федорову,— в каком-то поэтическом опьянении. Там, на горах, многое творится,— и снег, и бури, и туманы, и мрачные тучи, а у нас большей частью солнце, бирюзовое, радостное небо и залив моря вдали. Если бы ты знал, какой у меня вид из окон! Мы живем почти у самого Учан-Су. А в кабинете Антона Павловича огромнейшее полукруглое окно тройное и верх — из цветных стекол. Как тут в солнечные дни, можешь вообразить! Антон Павлович здоров и работает. Семья его очаровательная. Сегодня проводил в Москву своего большого друга,— его сестру Марью Павловну. Редкая девушка! В городе бываю почти каждый день,— тут у меня много знакомых, много пишу стихов, много-много начинаю рассказов, читаю ... обычно. И мечтаю».

Жизнь Чехова, его здоровье привлекали пристальное внимание Бунина. В конце января 1901 г. он писал Марии Павловне: «Все благополучно и хорошо, от Антона Павловича было несколько открыток — жив, здоров, собирается скоро сюда, Евге­ния Яковлевна здорова. Пишу вам завтра поподробнее». 6 февраля опять ей пишет: «Все благополучно и по-прежнему. Очень ждали от вас подробностей о „ Трех сестрах " ». Готовясь к отъезду в Одессу, Бунин пишет брату 4 февраля, что если бы остался еще в Ялте, то «только не у Чехова, конечно, потому что я ему все-таки не брат и не сват (...) Больше жить у Чехова стесняюсь». Неожиданно было получено известие о скором приезде Чехова, переменившее ближайшие планы Бунина.

«Дорогая Марья Павловна!— писал он из Ялты 18 февраля 1901 г. — 13 февраля во вторник я выбыл из Аутки на пароход, но на набережной увидел чрезвычайное вол­нение моря, и поэтому, дабы не докучать своей возней Евгении Яковлевне, отправил­ся в гостиницу „Ялта", где живу и до сего времени. Во вторник же Варвара Констан­тиновна (Харкеевич) получила телеграмму из Одессы от Антона Павловича, что он едет. Значит,сложилось все чудесно,мы беспокоились только,что Антона Павловича будет качать. В четверг ночью он приехал, а в пятницу утром позвонил мне в телефон и по­звал к себе. Был я у него и в пятницу, и в субботу, и сегодня — по целым дням, ко­нечно, по его желанию, а не вследствие нахальства, присущего мне. Был он со мной очень ласков, а мне было очень приятно быть с ним. Он задержал меня здесь,— этим и объясняется то, что я еще здесь. Но в Аутку не переезжаю, ибо я все-таки на отлете. В Одессу все-таки еду, а затем в Москву.

Антон Павлович имел сперва немного утомленный вид, но сегодня был хорош, дай ему бог тысячу лет здоровья. Милая Евгения Яковлевна счастлива и здорова.

Что вы, милая Мафа? Желаю вам всего лучшего и целую ваши ручки. Напишите мне в Одессу: Софиевская ул., д. № 5 — побольше напишите. „Женская гимназия" взяла меня в полон — очень милый и гостеприимный. Бываю каждый день.

Погода стала славная, но свежая — градусов 6—8 тепла —• в тени, конечно.

Многое поручил мне Антон Павлович написать вам, но потом решил напи­сать сам.

Ну, пока до свидания, милая Амаранта.

Ваш Ив. Бунин

Поклон Книппершиц... Впрочем она в Птб?»

Чехов выражал желание, чтобы Бунин бывал в его доме с утра каждый день. Бунин, по его словам, рассказывал о деревне,— смешно при этом изображая в лицах мужиков и помещиков,—о своем увлечении толстовством и о жизни в Полтаве;Чехов—

ЧЕХОВ

Фотография с дарственной надписью: «Милому Ивану Алексеевичу Бунину от коллеги.

Антон Чехов. 1901, 11.19»

Собрание В. Н. Буниной, Париж

о жизни на Луке, вспоминал гоголевские места на Украине, которой восхищался. Говорить о литературе было для них «любимым делом». Неделя, проведенная с Чехо­вым, оставила у Бунина глубокое впечатление и особенно их сблизила.

В доме Чехова Бунин, по его признанию, стал своим человеком. «У Чеховых я как родной»,— писал он Ю. А. Бунину в это время («На родной земле. Лите­ратурно-художественный сборник». Орел, 1958, стр. 305). Самому Антону Павловичу сообщал 30 января 1901 г.: «Не сочтите за бесцеремонность мое пребывание у вас до сих пор,— я хотел переехать в город, но Евгения Яковлевна обижается». После отъез­да он писал 22 февраля Н. Д. Телешову с парохода «Батум»: «Плыву в Одессу. За­держал в Ялте приехавший Чехов. Провел с ним неделю изумительно. Если бы ты знал, что это за человек!» Впоследствии он вспоминал: «У меня ни с кем из писателей не было таких отношений, как с Чеховым, За все время ни разу ни малейшей неприяз­ни. Он был неизменно со мной сдержанно нежен, приветлив, заботился как старший» (стр. 650).

Еще в первом письме к Чехову (январь 1891 г.), обращаясь с просьбой прочитать его произведения и сказать о них свое мнение, Бунин говорит, что Чехов — «самый любимый ■(...) из современных писателей». Позднейшие письма, за 1901—1904 гг., проникнуты чувством глубокого уважения к писательскому труду Чехова и выражают благоговейное отношение к его личности. 13 января 1901 г., сообщая Антону Павло­вичу о своем пребывании в Ялте, он пишет о «величайшем удовольствии» быть в его доме, в кругу родных, где все напоминало его самого; «слышал от Марьи Павловны,— говорит он в заключение письма,— что вы работаете,— очень желаю настоящего настроения и равновесия». В письме от 20 марта Бунин приглашал Чехова по своем приезде из Одессы в Ялту вместе отправиться «на север»— в Москву, куда собиралась также Мария Павловна. «Все это — и переезд по морю и свидание с ней и с вами — очень заманчиво»,— пишет он.

Надеясь побывать в Ялте в сентябре 1901 г., Бунин писал Чехову 12 августа: «С искренним удовольствием думаю о встрече с вами и со всеми вашими», и дальше спрашивал, когда Чехов поедет в Москву.

В письмах к Чехову Бунин обычно сообщал о своих творческих делах, замыслах и личных планах, в случае возможности — согласовывал свои обычные и частые пе­реезды с места на место с тем, где жил Чехов, чтобы чаще встречаться с ним. 11 ноября 1901 г., сообщая из Москвы о предстоящей поездке в деревню, а потом в Крым, пишет: «Издаю новый том стихов, написал два маленьких рассказа».

Чехов в письмах,относящихся к этому времени, отзывался о Бунине с большой теп­лотой. 8 января 1901 г. он писал матери: «Очень радуюсь тому,что Бунин гостит у нас, жалею,что меня нет дома» (XIX, 15). В письме к Книппер от 20 февраля 1901 г. из Ялты: «Здесь Бунин, который, к счастью, бывает у меня каждый день» (XIX, 40). Присут­ствие Бунина поднимало дух Чехова, как это видно из воспоминаний Станиславского. Никто из писателей не умел так смешить Чехова, как Бунин. «Когда истощался лич­ный запас юмора, Бунин читал Чехову его собственные юмористические рассказы, и Антон Павлович смеялся так, как будто это были чужие произведения» (А. Федоров. А. П. Чехов.— В кн. «О Чехове. Сборник воспоминаний». М., 1910, стр. 285). По отъ­езде Бунина Чехов иногда жаловался на одиночество. 23 февраля этого же года он писал жене из Ялты: «Был Бунин здесь, теперь он уехал — и я один».

Будучи в Одессе, Бунин вспоминал, «как мил и сравнительно здоров и весел был дорогой Антон Павлович», «искренне радуясь» успеху Художественного театра при постановке «Трех сестер». Говоря об этом в письме к Марии Павловне (от 3 марта 1901 г.), Бунин прибавлял: «Антон Павлович все называл меня „Букишоном". Прав­да — хорошо?»

Состояние здоровья Чехова было, однако, угрожающим. Это особенно беспокоило родных в связи с его женитьбой. Мария Павловна писала Бунину 6 июня 1901 г.: «Что вам написать, дорогой Иван Алексеевич? Настроение убийственное, все время чувствую никчемность своего существования. Причина этому отчасти женитьба брата. Случилось это неожиданно. Я оставила брата в Москве совершенно больным. Ордина­тор Остроумова, выслушав его, нашел процесс и в другом легком, послал его на ку­мыс. 25 мая получаем телеграмму, что венчается. Я долго волновалась, все спрашива­ла себя: к чему Олечке понадобилась вся эта трепка для больного, да еще в Москве? Но, кажется, дело обошлось благополучно. Я получаю теперь от них хорошие письма. После кумыса молодые приедут в Ялту. Вот ваш экспромт —„У Антоши в кабине­те", пожалуй, и пригодится. Конечно, боюсь, чтобы наши отношения с Книпшнц не изменились. Начала думать даже о своем замужестве и потому прошу вас, Букишон- чик, найдите мне жениха побогаче и чтобы был щедрый. Писать не охота, а поговорила бы с вами с большим удовольствием. Пишите вы мне побольше. Скучаю очень по Анто­ше и по Олечке».

Кое-что мог узнать Бунин в эту пору о Чехове от своих одесских друзей, А. М. Федорова и несколько позднее от П. А. Нилуса. Федоров писал ему 14 февраля 1901 г. после встречи в Одессе с Чеховым, возвращавшимся из Италии в Ялту: «Я влюбился в Чехова. Он изумительно сливается с своими произведениями (...) Познакомился и Куприн с Чеховым. Он очень хочет тебя видеть. Приезжай же скорей» (Музей И. С. Тургенева в Орле).

Весной 1901 г. Чехов снова пригласил Бунина к себе. По этому поводу Бунин писал брату Юлию Алексеевичу 27—28 марта: «Получил от Чехова страшно ласковое письмо,— прямо горячо просит приехать. Получил нынче кроме (того) теле­грамму о том же». Бунин ответил Чехову 28 марта телеграммой: «От души благо­дарю. На днях буду». Он уехал из Одессы вместе с Куприным и пробыл в Ялте до 15 апреля.

По отъезде в деревню (Ефремовского уезда, Тульской губ.) он «опять с большой любовью вспоминал Ялту», Марию Павловну, Книппер и «Антошу», который в это время должен был приехать в Москву (письмо от 28 апреля к М. П. Чеховой).

Чехов хлопотал о присуждении Бунину пушкинской премии Академии наук за стихи, писал в связи с этим в мае 1901 г. А. Ф. Кони (XIX, 83). В это время Бунин собирался в Москву, надеясь увидеть Чехова. «Он мне писал,— сообщает Бунин Марии Павловне 28 мая 1901 г.,—но начал письмо так: „Милый, душеспасительный Иван Алексеевич, господин Букишон!.." За „душеспасительного" я чуть не обиделся».

Новое приглашение приехать в Ялту Чехов послал Бунину 30 июня. Отвечая на его письма, Бунин спрашивал в письме от 12 августа 1901 г.: «Можно ли Нилусу при­ехать рисовать вас? Если можно, то когда удобнее?» Отправился вместе с писателем и художником П. А. Нилусом в начале сентября, но работа над портретом была начата позднее. «Третьего еду с Нилусом в Ялту, меня зовет Чехов,— писал он Юлию Алек­сеевичу 31 августа 1901 г. из Одессы,— Приеду числа 20 сентября в Москву с Че­ховым». Уехал он в Ялту, однако, 2 сентября (письмо к Телешову от 1 сентября 1901 г.). На этот раз они собирались вместе в Гурзуф, но Чехов должен был побывать у Толсто­го в Гаспре, и поездка не состоялась. «Конечно, по его возвращении,— пишет Бунин,— я уже был у него в Аутке и с жадностью слушал рассказы о Толстом» (стр. 656).

15 сентября Чехов уехал в Москву и прожил там до 26 октября; бывал на репети­циях «Трех сестер» и «остался доволен» (стр. 657). Бунин не раз приходил к нему на Спиридоновку.

Бунин собирался из Москвы в Крым в конце 1901 или в начале 1902 г., но вынуж­ден был по делам поехать в Петербург, а потом в Одессу. «Теперь сижу, прикованный к месту корректурой,— пишет Бунин Чехову 11 января 1902 г.,—выпускаю томик новых стихотворений, книжку рассказов и 2-е издание „Гайаваты". Издает „Знание" (...) Приедет ко мне в конце января или февраля Андреев с молодой женой, и тогда мы вместе отправимся в Крым».

Апрель 1902 г. прошел для Чехова среди близких людей, было много оживленных разговоров, остроумных шуток и смеха. Приехали в Ялту Телешов, Горький, Куприн, Елпатьевский, собирались по вечерам у Чехова. Прибыли из Одессы Бунин и Нилус, который должен был писать портрет Чехова. Отправились они в Ялту в конце марта: «Еду туда 25—27»,—сообщал Бунин Телешову 21 марта.

По просьбе Чехова на сеансах присутствовал Бунин. Собиравшиеся на аутской даче писатели иногда упрашивали его читать рассказы Чехова, который, слушая, «буквально трясся от хохота в своем мягком кресле, но молча, стараясь сдержаться» (Н. Д. Телешов. Записки писателя. М., 1948, стр. 76). «Разговор шел обо всем,— вспоминал потом Нилус: — и о литературе, и о критиках, об издателях и о том, как нужно писать. О ценах на землю, о будущности „ открыток ", которые тогда стали вхо­дить в моду, о революции, о новом читателе и о том, как нужно себя держать с прияте­лем, приехав на извозчике, желая уклониться от платежа... и т. д., и т. д.» («Речь», 1914, № 177, от 2 июля).

10 апреля прибыла из Петербурга больная Книппер, писание портрета, конечно, прекратилось. Вскоре находившиеся в Ялте писатели разъехались. 24 апреля 1902 г. Бунин сообщает Телешову из Ялты: «Нилус уехал, не дописавши портрета — привез­ли Книппер больную. Пиши мне, пожалуйста, на Чехова». Портрет был закончен Ни- лусом через несколько лет после смерти Чехова — «по наброску и фотографиям» (там же).

Чехов и Книппер уехали в Москву. Мария Павловна сообщала Бунину 12 июня 1902 г. из Ялты: «В настоящую пору мой знаменитый брат с не менее знаменитой супру­гой в Москве. Супруга все еще больна и сильно, она уезжает в Франценсбад, и Антоша отправляется в путешествие по Каме, по Волге и потом в Ялту приедет в начале июля».

Серьезно болен был тогда и Чехов, о чем узнал Бунин из письма Марии Павловны (от 25 августа 1902 г.): «Антоша вернулся домой, настроение у него хорошее, но здо­ровье — не ахти! Было в Москве два раза кровохарканье. Теперь кормлю его и уха­живаю за ними грущу, что 4-го надо уезжать, в Москве, значит, буду 6-го. Заверните, если будете в Москве».

Побывавши в деревне Огневке, Бунин отправился в Москву. В середине октября прибыл туда Чехов и через Найденова запиской известил Бунина, «что он здесь». В конце ноября Чехов из Москвы уехал, ждал Бунина в Ялте; Мария Павловна писала ему 1 января 1903 г.: «Антоша жалеет, что вы не приехали, ждет вас все-таки».

В 1903 г. Бунин бывал у Чехова в феврале или марте, по его просьбе ездили в Ореанду; потом встречались в мае, в Москве, на Петровке. Чехов после этого пожил некоторое время в Наро-Фоминске и 9 июля приехал в Ялту, где писал «Вишневый сад». В начале декабря Чехов приехал в Москву. Был здесь и Бунин. «Ежедневно по вечерам,— вспоминал он потом,— я заходил к Чехову, оставался иногда у него до трех-четырех часов утра, то есть до возвращения Ольги Леонардовны домой (...) И эти бдения мне особенно дороги» (стр. 665). Оставаясь вдвоем, Бунин старался раз­влечь Чехова, рассказывал о себе, — говорили и о братьях Чехова, Николае и Александре — образованном и, по словам Антона Павловича, необыкновенно талант­ливом человеке. Этот раз они особенно сблизились.

Бунин присутствовал на премьере «Вишневого сада», состоявшейся 17 января 1904 г. С постановкой пьесы он был уже отчасти знаком по репетициям; многое ему не понра­вилось, о чем он, конечно, никому не говорил, из опасения, что это может стать извест­ным Чехову и взволнует больного писателя.

Виделись они последний раз в Москве; сперва — на заседании «Среды» у Н. Д. Телешова 11 февраля 1904 г., где были также Горький, Андреев, Вересаев, Белоусов, М. П. Чехова; а потом ненадолго Бунин заезжал на квартиру к Чехову, который 15-го отбыл в Ялту.

Смерть Чехова потрясла Бунина. О его кончине он узнал в начале июля 1904 г. в Лукьянове, Тульской губ., Ефремовского уезда, куда приезжал на почту: «...взял там газеты и письма и завернул к кузнецу перековать лошади ногу ...)Я развернул газету, сидя на пороге кузнецовой избы,— и вдруг точно ледяная бритва полоснула по сердцу» (стр. 668). Вернувшись поздно, по вечерней заре, домой, он не мог успокоиться: ездил среди хлебов и плакал.

В письме к Марии Павловне от 9 июля 1904 г. он говорит: «Дорогой, горячо лю­бимый друг, я буквально как громом поражен. А тут еще горе — у матери крупоз­ное воспаление легких, а ей под семьдесят лет. Не мог и не могу поэтому приехать в Москву, — прошу вас только помнить, что все ваши страдания в эти дни я пере­живаю с вами с невыразимой болью. Посылаю самый сердечный и горячий привет всем вашим и прошу вас — если будете в состоянии — напишите мне хоть слово о себе. Преданный вам всей душой И. Б у н и н». 17 июля 1904 г. Бунин писал поэту Белоусо- ву: «Дорогой друг, извини за молчание — у меня тяжело больна мать, — так тяжело что я не знаю, чем все это кончится. А тут еще смерть Чехова!..» В письме от того же числа к А. М. Федорову он говорит: «Дорогой друг, я переживаю ужасные дни. Смерть Чехова потрясла меня необыкновенно, а на другой день мама, которая все прихвары­вала, слегла в постель от крупозного воспаления легких».

Вскоре, после поездки по Кавказу, Бунин начал писать воспоминания «Памяти Чехова» и 24 октября 1904 г. прочитал их в Обществе любителей российской словес­ности, на торжественном заседании памяти Чехова (дата стоит на гранках воспомина­ний.— ЦГАЛИ, ф. 44, on. 1, ед. хр. 18). Второй раз он.их читал в Художественном театре по просьбе В. И. Немировича-Данченко, который писал Бунину 11 января 1910 г.: «Художественный театр к вам с низкой просьбой: прочесть 17-го утром о Че­хове. Немного. Минут 15—20» (там же, ед. хр. 165). Это выступление явилось собы­тием в литературно-театральной жизни Москвы.

«Художественный театр,—■ писал Бунин,— отметил пятидесятилетие со дня рож­дения Антона Павловича литературным утренником, на котором выступал я со своими воспоминаниями. Это было 17 января 1910 года.Театр был переполнен. В литерной ложе с правой стороны сидели родные Чехова: мать, сестра, Иван Павлович с семьей, ве­роятно, и другие братья,— не помню.

Мое выступление вызвало настоящий восторг, потому что я, читая наши разгово­ры с Антон Павловичем, его слова передавал его голосом, его интонациями, что произвело потрясающее впечатление на семью: мать и сестра плакали.

Через несколько дней ко мне приезжали Станиславский с Немировичем и пред­лагали поступить в их труппу» (стр. 668). Станиславский предлагал Бунину роль Гам­лета в новой постановке трагедии Шекспира («Русские новости», Париж, 1959, № 731, от 5 июня).

Чеховское утро,— писала «Речь» (1910, № 17, от 18 января) привлекло «цвет мос­ковского общества. На утре присутствовали: Л. Андреев с женой, художник Серов, композитор Скрябин и многие другие. Артисты Художественного театра разместились на сцене за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Среди них была госпожа Книппер. В. И. Немирович-Данченко предложил почтить память покойного встава­нием; затем произнес речь о роли Чехова в Художественном театре и попутно дал ха­рактеристику Чехова как человека». «Новое время» (1910, № 12160, от 18 января) сообщало: «Госпожа Книппер и господа Качалов, Станиславский, Москвин и Леонидов в своих платьях, без грима прочли на память первый акт из „ Иванова". Зрительный зал наградил их шумными рукоплесканиями. Во втором отделении почетный акаде­мик И. А. Бунин прочел личные воспоминания о Чехове. Он познакомил аудито­рию с напечатанными в журнале ! „Знание" воспоминаниями, которые он облек в более сжатую форму. Своему реферату Бунин предпослал небольшое заявление, что он с особенным удовольствием читает о Чехове в этом театре, который столько сделал, чтобы дать русскому обществу ясное понимание Чехова. Свои воспоминания г. Бунин прочитал сильно взволнованным голосом. Так как для большинства публики эти воспоминания были очевидно мало знакомы, то чтение слушалось с большим интере­сом и автор имел шумный успех. Вслед за тем г-жи Книппер, Лилина, Раевская и Самарова и гг. Вишневский, Станиславский, Лужский и Артем прочитали на память третий акт из „Дяди Вани". О чтении Бунина «Речь» писала 19 января: «Прекрасно, искренне и взволнованно произнесенная речь в взволнованной обстановке сегодняшне­го праздника произвела большое впечатление. Переполненная зала то гремела смехом, когда приводились милые чеховские шутки, то сидела, притаив дыхание, когда обозна­чалось скорбное, благородное и прекрасное лицо Чехова».

Через день, 19 января, состоялось «чеховское утро» в университете; было много профессоров и представителей литературного мира; среди присутствующих находи­лись И. П. Чехов и Н. Н. Златовратский. С чтением чеховских произведений высту­пали И. М. Москвин и В. И. Качалов. Бунин «познакомил собравшихся со своими воспоминаниями» («Речь», 1910, № 19, от 20 января) и прочитал рассказ Чехова

26 Литературное наследство, т. 68 «В усадьбе» («Итоги юбилея».— В кн.: «О Чехове. Сборник воспоминаний». М., 1910, стр. 337).

Поэт А. С. Черемнов писал Бунину 12 июля 1914 г. по поводу его новых записей о Чехове,, напечатанных в «Русском слове» («О Чехове. Из записной книжки».— 1914, Л» 151, от 2 июля): «Я читал недавно в газете ваши воспоминания о Чехове, и они мне очень понравились. Взглянув на А. П. через десять лет, сквозь призму вашей бо­гатой души и сквозь мелкий налет раздражения на современников, которых „бог дал мне в товарищи", вы прибавили много ценных черт к (...) Чехову». «Радуюсь я вашей манере письма, этому искреннему, раздраженному тону. Из всех „товарищей" вы один, пожалуй, подбавляете к чернилам крови сердца» (автограф неопубликованного письма Черемнова хранится у К. П. Пушешниковой).

Впоследствии воспоминания «Памяти Чехова» и «О Чехове. Из записной книжки» Бунин объединил и переработал для зарубежных изданий, озаглавив «Чехов». В. Н. Муромцева-Бунина в своей книге «Жизнь Бунина» (Париж, 1958), пишет: «Перед смертью ему попалась эта книга „Сборник памяти Чехова" (одно из следующих изда­ний: Сборник товарищества «Знание» за 1904 г., кн. 3. СПб., 1905. «Посвящается памя­ти А. П. Чехова»; или «Памяти А. П. Чехова». М., Общество любителей российской словесности. 1906.— А. Я.'). Он прочел первую свою редакцию воспоминаний и на­писал на книге: „ Написано сгоряча, плохо и кое-где совсем неверно, благодаря Марье Павловне, давшей мце, по мещанской стыдливости, это неверное. И. Б."».

Не совсем верным он считал данное им ранее освещение личности Чехова. В кни­ге «Чехов в воспоминаниях современников» (М., Гослитиздат, 1947) он прочитал впер­вые опубликованные воспоминания JI. А. Авиловой. И эти воспоминания, «написан­ные с большим блеском, волнением, редкой талантливостью и необыкновенным так­том», были для него «открытием» и помогли лучше понять присущие Чехову ориги­нальные черты. «Прочтя ее воспоминания,— пишет Бунин,— я и на Чехова взглянул иначе, кое-что по-новому мне в нем приоткрылось» (И. А. Бунин. О Чехове. Нью-Йорк, 1955, стр. 135).

Авилову Бунин хорошо знал, и ему в ней что-то напоминало Чехова,— говорил он об этом еще тогда, когда не мог и подозревать о бывших между ними отношениях.— В 1917 г. Н. А. Пушешников, племянник Бунина, переводчик Киплинга и Тагора, записал 25 мая 1917 г., будучи в селе Глотове (в имении Васильевском) Орловской губ.: «Ночью гроза. Иван Алексеевич почему-то, когда распахивалось небо от молний, вспомнил писательницу Авилову и сказал про нее:

— Она принадлежит к той породе людей, к которой относятся Тургеневы, Чеховы. Я говорю не о талантах,— конечно, она не отдала писательству своей жизни, она не сумела завязать тот крепкий узел, какой необходим писателю, она не сумела претер­петь все муки, связанные с литературным искусством, но в ней есть та сложная таин­ственная жизнь. Она как переполненная чаша».

В июне того же года снова говорил лро Авилову: «Я помимо ее в юности. Вся блед­ная, с белыми волосами, с блестящими глазами (...) Молодая девушка с розами на ще­ках. Она обладает таким тактом, таким неуловимым чутьем, каким не обладает ни один из моих товарищей по перу». (Записи Н. А. Пушешникова хранятся у К. П. Пушеш­никовой).

По приглашению Общества деятелей периодической печати Бунин участвовал в открытии комнаты Чехова в санатории Н. А. Вырубова и А. Г. Хрущева, близ станции Крюково, Николаевской железной дороги 24 декабря 1909 г. Здесь были Иван Павлович и Мария Павловна Чеховы, писатели и театральные деятели: С. С. Го- лоушев, Б. К. Зайцев, Н. Е. Эфрос, А. И. Сумбатов, С. С. Мамонтов, Вл. И. Неми­рович-Данченко, П. А. Сергеенко, О. JI. Книппер и др.

Бунин вел переговоры с Марией Павловной и с Книппер об издании писем Чехова в Издательстве «Знание», стараясь получить от них автографы, писал об этом 4 ноября 1904 г. Горькому («Новый мир», 1956, № 10, стр. 201). Попытка эта не имела успеха. Письма Чехова были напечатаны значительно позднее — в 1912—1916 гг.— под ре­дакцией М. П. Чеховой, в шести томах, «Книгоиздательством писателей в Москве». При подготовке их к изданию Мария Павловна просила Бунина написать предисловие,

ИЛЛЮСТРАЦИЯ К РАССКАЗУ

«НЕВЕСТА» Рисунок В. М. Конашевича, 1929 г.

Местонахождение оригинала неизвестно. Воспроводится с негатива Литературный музей. Москва

п он согласился. 3 мая 1911 г. он сообщал ей из Москвы: «Дорогая Мария Павловна, обещание свое помшо, предисловие,— если оно удастся мне,— дам с великим удоволь­ствием, сообщите только, как мне получить письма для прочтения (...) Надо ехать в деревню. Верно, побываю летом в Крыму, но когда —- еще не знаю. А посему — не лучше ли всего присылать мне письма в корректуре?»

Бунин заболел и в Крым не понал, поэтому «потолковать о деле, о письмах» с Марией Павловной ему не пришлось, и он просил прислать их тексты в Москву. «Прав­да, то, что будет в первом томе, я читал, но мне необходимо еще раз прочитать и сделать заметки для себя» (письмо от 12 августа 1911 г.).

Переговоры о предисловии закончились письмом Бунина 25 сентября 1911 г. из Москвы к Марии Павловне: «Письма Антона Павловича брал у Сытина и, мгновенно перечитав, снова возвратил ему для набора. Письма восхитительны и могли бы дать материала на целую огромную статью. Но тем более берет меня сомнение: нужно ли мне писать вступление к ним? Крепко подумавши, прихожу к заключению, что не нужно. Ибо что я могу сказать во вступлении? Похвалить их? Но они не нуждаются в этом. Они — драгоценный материал для биографин, для характеристики Антона Павлови­ча, для создания портрета его. Но уж если создавать портрет, так падо использовать не один том пх, а все, да многое почерпнуть и из других источников. А какой смысл во вступительной заметке?»

Мария Павловна после этого просила Бунина написать к письмам заметку от редактора и советовалась с ним о подготовке издания. «Я все-таки надеюсь,— писала она 1 октября 1911 г., — что вы напишете что-нибудь для первой книги, хотя бы как будто от меня — выразили бы мою цель обнародования этих писем. Мне бы очень хо­телось самой что-нибудь написать, но ведь я же не умею! Приеду я в Москву 1 ноября, повидаюсь с вами и посоветуюсь о многом. Раньше не выпущу книги, чем сама не буду чувствовать, что все хорошо (...) Хочется интересное заглавие устроить из тех сокра­щений, которые я сделала из писем. Возьмите у Сытина материал для второй книги н прочтите, там очень много писем к Суворину. Остальной материал я привезу н дам вам.

Думается, не сократить ли письма количественно и оба первых тома соединить в одну книгу? Все это, когда я приеду, решим».

Из писем Марии Павловны становится известным и то, что с Буниным велись пе­реговоры о биографии Чехова для его собрания сочинений, выходившего приложением к журналу «Нива». 27 апреля 1911 г. она сообщала Бунину: «Зимою ездила по делам в Петербург, там П. В. Быков (из „Нивы") просил меня указать, кто бы мог написать для издания Маркса биографию Чехова. Я указала на вас и отвергла предложенного им Айхенвальда. Если бы вы согласились и позволили написать Быкову?!» Бунин ответил 3 мая, что «сообщением о Быкове очень заинтересован,— напишите ему, пожалуйста!» 3 августа Мария Павловна переслала Бунину письмо Быкова и спраши­вала: «В чем должно заключаться мое посредничество между вами и Быковым?» Одна­ко по вине издательского товарищества биография Чехова Буниным не была напи- еана. «Жаль,—писала Мария Павловна 1 октября 1911 г.,— что вы не сошлись с m-me Маркс, конечно, насчет биографии. Очень жаль, я так мечтала, что вы напишете». В соответствии с кабальным договором «m-me Маркс» требовала от Марии Пав­ловны «посмертных произведений покойного брата» (письмо М. П. Чеховой к Бунину от 9 июня 1906 г.).

Интерес Бунина к Чехову был постоянный. Думал он о нем и в последние дни своей жизни. По воспоминаниям М. Алданова, когда больному Бунину читать стало трудно, «читала вслух жена, Вера Николаевна. 7 ноября читала ему до полуночи (он скончал­ся через два часа после этого) письма Чехова; он просил делать в некоторых местах отметки: готовил о Чехове книгу. О нем всегда говорил с нежностью; а о Льве Толстом с благоговением,— с ним никого и сравнивать нельзя» («Новый журнал», Нью-Йорк, 1953, кн. 35).

Чехов со своей стороны ценил литературный талант Бунина, и видел в мо­лодом еще тогда писателе взыскательного художника. О рассказе «Сосны», оттиск которого он получил от Бунина в 1902 г., писал как об «очень новом, очень све­жем и очень хорошем» (XIX, 222). «Великолепными», но его мнению, являются другие рассказы Бунина тех лет — «Сны» и «Золотое дно», напечатанные в сборнике «Знание» 1903 г. под общим заглавием «Чернозем»: «... есть места просто на удив­ление» (письмо к А. В. Амфитеатрову от 13 апреля 1904 г.— XX, 268).

По воспоминаниям Телешова, Чехов перед отъездом за границу, в свои пред­смертные дни, выражая пожелание успеха товарищам Телешова по «Среде», сказал: «А Бунину передайте, чтобы писал и писал. Из него большой писатель выйдет. Таки скажите ему это от меня. Не забудьте (Н.Д. Телешов. Записки писателя. М., 1948, стр. 86). Еще в 1900 г. Чехов подарил Бунину свой портрет с надписью: «Ивану Алексеевичу Бунину с восторгом и благоговением».

Их сближало, кроме взаимной личной симпатии, одинаковое отношение к совре­менной литературе, общее понимание ее реалистических задач, любовь к художест­венному слову. «Выдумывание художественных подробностей и сближало нас, может быть, больше всего,— вспоминал Бунин.— Он был жаден до них необыкновенно, он мог два-три дня подряд повторять с восхищением художественную черту, и уже по одному этому не забуду я его никогда, всегда буду чувствовать боль, что его нет» (II. А. Бунин. О Чехове. Нью-Йорк, 1955, стр.210).

Оба благоговели перед Толстым и холодно относились к Достоевскому, а к «мо­дернистам» и «декадентам» — с неприязнью, считая «новое» искусство вздором. Че­хову «смешны и противны были» декаденты (там же, стр. 210). И для Бунина «акмеисты, адамисты, модернисты, символисты» были «беспочвенным, наносным и вредным явлением в нашей литературе», знаменуя ее упадок. «Странным и непонятным для меня,— гово­рил Бунин корреспонденту одной из одесских газет весной 1912 г.,— являются серьез­ные статьи об Игоре Северянине — об этой слишком мелкой величине в литературе. Зачем рассуждают о них так глубоко и серьезно К чему говорить о людях, кото­рые несут вздор или по недостатку ума или по лукавым соображениям?»

У Чехова, ненавидевшего «высокие» слова и «поэтические красоты», Бунин на­ходил образцы простоты, краткости и сжатости речи, новое, беспощадно правдивое изображение деревни. «„В овраге",— по его словам,— одно из самых замечательных произведений не только Чехова, но во всей всемирной литературе» (II. А. Бунин. О Чехове. Нью-Йорк, 195g, стр. 124).

Критика того времени, преувеличивая чеховское влияние на Бунина, нередко пи­сала о сходстве мотивов и образов в произведениях обоих писателей.

В. Л. Львов-Рогачевский в статье «Символисты и наследникн их» развивал неле­пую мысль о Чехове и Бунине как зачинателях модернизма: «Здесь чувствуются за­чатки нового реализма, который использует огромную работу поэтов-символистов» («Современник», 1913, № 7, стр. 307).

Наиболее прямолинейно писал о чеховском влиянии на Бунина А. А. Измайлов («Юбилей И. А. Бунина».—«Биржевые ведомости», веч. вып., 1912, № 1321, от 27 ок­тября): «О Бунине нельзя говорить, не беспокоя прекрасной тени Чехова. Бупин больше, чем „его школы". Он плоть от плоти и кровь от крови чеховского поколения, чеховского настроения, чеховских симпатий. Всего какая-нибудь десятилетняя раз­ница хронологически лежала между ними.

Если искать в русском стихе чеховских настроений,— Бунин будет здесь первым и самым значительным и интересным. Если искать в прозе чеховских переживаний, но не наигранных, не подражательных и однако же моментами прямо, до буквальных слов, до тождественных тем, совпадающих с чеховскими настроениями и темами,— опять Бунину придется отдать первенство». По его словам, «яд рассудительности ме­дика, который тек в жилах Чехова, как бы разлит и в крови Бунина».

Критик газеты «Утро России» (1910, № 119-86, от 2 марта), познакомившийся с повестью Бунина «Деревня» до ее опубликования, по корректуре (отрывок был напе­чатан в «Утре России» под заглавием «Утро»,— 1909, № 34-1, от 15 ноября), утверждал, что Тихон Ильич Красов «замешен из того же теста», что и чеховский Лопахин. Бу­нин на это отвечал в интервью газете «Одесский листок» (1910, № 58, от 12 марта): «Это неверно. Лопахин — купец; Красов — мужик. Благополучие свое он основал не столько' ' ...) на развалинах разорившейся дворянской усадьбы „ Дурновки" , сколь­ко, главным образом,— на деревенской бедноте».

Чеховским традициям в творчестве Бунина в значительной мере посвящена статья Д. Л. Тальникова «При свете культуры. (Чехов, Бунин, С. Подъячев, Ив. Вольный)» («Летопись», 1916, январь). В отличие от тех, кто писал о прямом влиянии Чехова на автора «Деревни» и чуть ли не о подражании Чехову, Тальников говорит о преемст­венности критического изображения деревенской жизни — «чуждой идеализации, суровой в своей строгой правде — ив каких совершенных художественных формах!» По словам критика,, «под пером двух мастеров совершилась переоценка всего, что до сих пор определяло наше отношение к деревне — отношение, в котором больше всего уделялось места барской жалостливости и совестливости». По его мнению, Бунин в «Деревне» «дал перевес не личности, как это у Чехова, а почве, устоям, но это не зна­чит, чтобы эти устои не находили в его картине своего конкретного художественного выражения, главным образом в лицах и фигурах. И Бунин приходил к личности, к самому мужику, носителю вековых устоев» (стр. 284—285).

Стремясь уложить своеобразный талант Бунина в привычные рамки, критики пи­сали не только о чеховском влиянии на его творчество, но наряду с этим изображали Бунина продолжателем Тургенева, находя у него «поэзию запустевшей усадьбы (...) тихие слезы русского барина, последнего барина в литературе» («Внук Тургенева».— «Приазовский край», Ростов-на-Дону, 1912, № 283, от 28 октября).

Как о представителе «заветов Тургенева» в современной литературе писала га­зета «Саратовский вестник» (Л. Клод. Певцу Листопада.— «Саратовский вестник», 1912, № 237, от 28 октября). «Верным учеником» Чехова и Тургенева представлялся Бунин А. А. Измайлову («Русское слово», 1913, Л¹» 249, ог 28 октября).

Отвечая критикам, говорившим о подражании Тургеневу и Чехову, Бунин писал: «Решительно ничего ни тургеневского, ни чеховского у меня не было» (Собр. соч. Изд. «Петрополис», т. I, стр. 22)^/Более подробно говорил об этом Бунин корреспон­денту газеты «Одесские новости» (1914, № 9398 от 2 (15) июля): «Имел ли на меня, как на писателя, Чехов влияние? Нет. Я был поглощен, восхищен им, но не испытывал желания: вот бы так именно написать, как написал Чехов. Для меня был богом

Л. Н. Толстой. Конечно, как умный благородный человек, с которым я имел счастье встречаться, Чехов имел на меня влияние, но влияние это было не непосредственное».

Утверждения рецензентов о «чеховских настроениях» у Бунина вызывали насмеш­ку у самого Чехова. «Критики,— пишет Бунин в книге «О Чехове»,— еще боялись высказывать обо мне мнение, старались найти, кому я подражаю. Случалось, что во мне находили „чеховское настроение". Оживляясь, даже волнуясь, он восклицал с мягкой горячностью:

— Ах, как это глупо! Ах, как глупо! И меня допекали „тургеневскими нотами". Мы похожи с вами, как борзая на гончую. Вы, например, гораздо резче меня» (стр. 651).

Бунин восхищался Чеховым, считал его и Толстого наиболее замечательными рус­скими писателями второй половины XIX и начала XX в., воспринял у него, как и у других русских классиков, простоту и точность языка и стремление к реалисти­ческому изображению жизни, но не подражал — даже в молодые годы, когда его пи­сательская манера только складывалась. Автор «Степи» был также близок Бунину своей любовью к жизни. Он возражал тем, кто называл Чехова «хмурым» писателем, певцом «сумеречных настроений», «больным талантом», человеком, смотрящим на все безнадежно и равнодушно. Для Бунина Чехов — натура глубокая, чуждая той одно­сторонности, которую приписывали ему иногда мемуаристы.

В интервью корреспонденту газеты «Одесские новости» (1902, № 5844, от 29 декабря) К. И. Чуковскому Бунин говорил: «Вообще о Чехове составилось совер­шенно неправильное представление, как о холодном, наблюдающем, „постороннем" человеке,—это задушевнейшая, открытая натура, чуждая всякой лжи и притвор­ства, артистически чуткая и восприимчивая (....) В прошлом году я гостил у него с художником И. А. Нилусом— так мы за все время нашего пребывания только и делали, что хохотали. Говорят, когда Антон Павлович был гимназис­том,—не было такого веселого и беззаботного мальчика.

Беззаботного!—удивился я,—пишет Чуковский. — Неужели и теперь в его смехе есть беззаботность? Откуда же берется трагический дух его рассказов? От­куда это серьезное и благоговейное отношение к жизни, как к чему-то огромно­му, значительному и торжественному?

Видите ли, это слишком сложная натура, для того, чтобы ее можно было опре­делить каким-нибудь одним словом. Его отношения к людям проникновенны и глубоки. Он вкладывает слишком много сердца в каждое самомалейшее отношение, он необычайно требователен и к себе и к другим, но все это тонет у него в худо­жественной роскоши его большого характера, в его вдумчивой и нежной любви ко всякому проявлению жизни».

Бунин говорил Н. А. Пушешникову в конце 1911 или в начале 1912 г., когда они жили на Капри: Чехов был «твердый и неуступчивый в некоторых вещах человек! Я и не запомню другого такого. А его рисуют всегда слащаво, каким-то женственным, нежным, беспомощным». В другой раз, в октябре 1911 г., он сказал также, что Чехов — это «такой большой, такой одаренный, такой замечательный человек, художник и поэт» Он постепенно преодолел свойственное более ранним произведениям неко­торое однообразие стиля: «Вечер. На столе горит лампа. Земский врач... и т.д.» (...) В своих «последних вещах он отошел от этой манеры. В них он действительно достиг большого совершенства. „Архиерей" написан, например, изумительно. Только тот, кто занимается сам литературой и сам испытал эти адские мучения, может постигнуть всю красоту этого произведения. Критики, кстати сказать, обошли молчанием».

По словам Бунина, Чехов — «один из самых замечательных русских писателей».

Ниже печатаются по автографам все сохранившиеся в архиве Чехова (ЛБ, ф. 331, 37/54) письма Бунина к нему —17 писем и телеграмм. Письма 1 и 3 были ранее опубликованы в журнале «Новый мир», 1956, № 10; письмо 4 — в сб. «На род­ной земле». Орел, 1958.

ПИСЬМА БУНИНА К ЧЕХОВУ 1

Елец. Начало января 1891 г. Многоуважаемый Антон Павлович!

Начинающие «писатели» имеют обыкновение ужасно надоедать различ­ным редакторам, поэтам, беллетристам, более или менее известным, и очень многим другим с просьбами прочесть их произведения, сказать «беспри­страстное» мнение и т. д. и т. д.,— я принадлежу к этим господам, со­знаю, что подобные просьбы иногда даже нетактичны и невежливы и... все-таки предлагаю их. К гг. редакторам обращаться считаю, впрочем, излишним, почему — понятно. Обратиться поэтому решился к какому- либо писателю. Так как вы самый любимый мной из современных писа­телей и так как я слыхал от некоторых моих знакомых (харьковских), знающих вас, что вы простой и хороший человек,— то «выбор» мой «пал» на вас. К вам я решился обратиться с следующей просьбой: если у вас есть свободное время для того, чтобы хоть раз обратить внимание на произведе­ния такого господина, как я,— обратите, пожалуйста. Ответьте мне, ради бога, могу ли когда-нибудь прислать вам два ил¹! три моих (печатных) рас­сказа и прочтете ли вы их когда-нибудь от нечего делать, чтобы сообщить мне несколько ваших заключений. Простите меня за назойливость, глубо­коуважаемый Антон Павлович, и будьте снисходительны к просьбе

искренно уважающего вас

Ив. Бунина

Адрес: «Елец, Орловской губ. Ивану Алексеевичу Бунину».

P. S. Стихи я печатал в «Неделе», «Северном вестнике» и еще кое-где, а рассказы в местной газете, в «Орловском вестнике».

Первые произведения Бунина появились в 1887 г.: стихотворение «Над могилой С. Я. Надсона» (журнал «Родина», 1887, № 8, от 22 февраля) и «Деревенский нищий» (там же, № 20, от 17 мая).

Ко времени написания этого письма, помимо стихотворений в «Неделе», «Наблю­дателе», «Северном вестнике», Бунин напечатал несколько рассказов, статей о писате­лях, театральных рецензий и много передовых статей в газете «Орловский вестник», где он некоторое время сотрудничал.

На письмо это Чехов ответил Бунину 30 января 1891 г.: «Простите, что я так дол­го не отвечал на ваше письмо. Я был в Петербурге и только сегодня вернулся в Москву.

Очень рад служить вам, хотя, предупреждаю, я плохой критик и всегда ошибался, особенно когда мне приходилось быть судьею начинающих авторов. Присылайте мне ваши рассказы, но только не те, которые уже были напечатаны» (XV, 157—158).

Предложение Чехова посылать ему только новые рассказы в рукописи, очевидно, и является причиной того, что печатных произведений своих Бунин так и не послал Чехову.

Записка, оставленная Чехову в Большой Московской гостинице, где он остано­вился по приезде из Мелихова.

первой встрече с Чеховым Бунин рассказал в своих воспоминаниях о Чехове (см. «Чехов в воспоминаниях современников», изд. 1954 и 1960). Произошла она 12 декабря 1895 г. (см. В. Н. Муромцева-Бунина. Жизнь Бунина. 1870— 1906. Париж, 1958, стр. 95). 14 декабря датирована надпись на подаренном Чехову оттиске очерка «На хуторе»: «Антону Павловичу Чехову в знак глубокого уважения и искреннего сердечного расположения. Ив. Бунин. Москва. 14 дек. 95 г.» (хра­нится в Таганрогском музее А. П. Чехова).

3

Ялта. 13 января 1901

Глубокоуважаемый Антон Павлович!

Вчера узнал, что вы 17-го именинник, и посылаю вам поздравление. Дай вам бог всего самого наилучшего,— это мое постоянное желание отно­сительно вас. Собирался вам написать и помимо этого случая, чтобы побла­годарить и вас за гостеприимство. После Москвы я был в деревне у себя, нашел там северный полюс, занесенный снегом, и метели, сквозь которые тускло видно желтоватое металлическое солнце в широком, морозном кругу, заскучал, задохнулся без воздуху в натопленном доме (гулять сов­сем нельзя — обжигает лицо) и опять уехал в Москву, тем более, что встре­тились кое-какие дела. А потом, опять получивши от Марьи Павловны приглашение, с величайшим удовольствием уехал в Ялту. Здесь очень тихо, погода нежная, и я чудесно отдохнул за эти дни в вашем доме Ч Не нарадуюсь на синий залив в конце вашей долины. Утром моя комната полна солнца. А у вас в кабинете, куда я иногда заходил погулять по ков­ру,— еще лучше: весело, просторно, окно велико и красиво, и на стене и на полу — зеленые, синие и красные отсветы, очень сильные при солнце. Я люблю цветные окна, только в сумерки они кажутся грустными, и в су­мерки кабинет пуст и одинок, а вы далеко. Мы с Марией Павловной часто вспоминали вас. Мария Павловна и Евгения Яковлевна очень беспокои лись, не получая от вас писем. Вчера Мария Павловна уехала и, так как я решил побыть в Ялте еще, попросила меня не переезжать в Ялту, а по­быть пока у вас. И вот я пока у вас еще. Сегодня Евгения Яковлевна по­лучила письмо от вас и очень рада[116]. На дворе у вас идет работа,— турки утрамбовывают его камнем. Слышал от Марии Павловны, что вы работае­те³,— очень желаю настоящего настроения и равновесия. Я тоже кое-что скребу и читаю. А за всем тем живу тихо и благородно. Кланяюсь вам, крепко жму руку

Ив. Бунин

Письмо в Ниццу, где Чехов жил с 14 декабря 1900 г.

Бунин, приехавший в Ялту, остановился у Чеховых (см. стр. 395—396).

Вероятно, письмо от 4 января 1901 г. (XIX, 10—11).

В письме к О. JI. Книппер из Ниццы от 17 декабря 1900 г. Чехов писал: «...в Африку я не поеду теперь, а буду работать» (XVIII, 425).

4

Ялта. 30 января 1901

Глубокоуважаемый Антон Павлович!

Будьте добры — передайте,'пожалуйста, прилагаемую записочку Софье Павловне Бонье[117]. Яне знаю ее адреса. Так как знаю от Евгении Яков­левны, что вы живы, здоровы, работаете и в тепле, то не спрашиваю вас, как вы живете, а только желаю вам и впредь всего лучшего. Но на днях я уезжаю в Одессу и буду очень рад получить от вас хоть несколько слов:

Софиевская, 5. Но сочтите за бесцеремонность мое пребывание у вас до сих пор,— я хотел переехать в город, но Евгения Яковлевна обижается. Несколько дней была бурная зима,— совсем как у нас в темные мартов­ские дни, когда «сын за отцом приходит», т. е. валит мокрый снег. ^г1еперь уже стаяло — солнечный прохладный день. Но горы, точно в Швейцарии.

И. А. БУНИН

Фотография с дарственной надписью: «Милой, великолепной, прелест­ной Марье Павловне Чеховой от Ив. Букншона»