Том 68. Чехов

Несомненно, что находкой Б. П. Сацердотова была та самая рукопись, о которой Чехов писал В. С. Миролюбову 20 февраля 1903 г.: «Рассказ уже готов. Переписывать я буду его и исправлять при этом дней пять; стало быть 25 февраля вышлю вам, а вы получите 2 марта» (XX, 51); затем 23 февраля: «... три дня я был нездоров, не писал вовсе; только сегодня начну как следует переписывать. Работаю вообще туго; но уве­ряю вас честным словом, рассказ давно уж готов, остановка только за перепиской» (XX, 54); и наконец 27 февраля: «... на два дня надул вас: кончил не 25, как писал, а только вечером 27-го . .> Корректуру пришлите, ибо надо исправить и сделать конец. Концы я всегда в корректуре делаю» (XX, 59).

Рукопись представляет собою перебеленный автограф Чехова, имеющий, однако, ряд его собственноручных исправлений — зачеркнутых мест и надписанных или пе­ределанных слов.

Рассказ написан на двадцати шести полулистках разорванной по продольному сгибу почтовой бумаги, пожелтевшей от времени. Текст расположен только на одной стороне листков. На первом листке — заглавие «Невеста», на последнем, под тек­стом — четкая подпись «Антон Чехов». В верхнем правом углу первого листа имеется надпись карандашом рукою Миролюбова: «Набрать и послать корр<ектуру> Ялта Ан­тону Павловичу Чехову».

Текст беловой рукописи «Невесты» близок к исправленному тексту черновика, но имеет немало изменений по сравнению с ним, что, естественно, соответствует цитиро­ванной выше фразе писателя: «Переписывать я буду его <рассказ> и исправлять при этом дней пять...» (XX, 51. Курсив наш.— Е. К.). Исправленный текст беловой руко­писи, за исключением ошибок наборщика, совпадает с текстом, набранным в гранках первой корректуры.

Хотя тексты и черновика, и корректурных гранок рассказа давно уже известны исследователям творчества Чехова, находка белового автографа имеет большое значение.

Во-первых, эта рукопись представляет огромную ценность как новый автограф Чехова, к тому же автограф его художественного произведения. Таких автографов в его рукописном наследии сохранилось очень мало.

Во-вторых, появление этой рукописи прибавило еще одно звено в цепи последо­вательных этапов творческой работы над рассказом «Невеста». Надо иметь в виду, что данный рассказ является теперь единственным из произведений Чехова, к которому сохранились рукописи, отражающие почти все этапы его создания:

черновой автограф, в котором легко установить редакции первоначальную и исправленную (ЛБ, ф. 331.1/14); он был дважды полностью опубликован: в «Сборнике II Публичной библиотеки СССР им. В. И. Ленина» (М., 1929, стр. 31 —60) и в Полном собрании сочинений и писем Чехова (IX, 505—527);

беловой автограф с исправлениями, публикуемый ниже (ЛБ, ф. 331.79/1);

3 и 4) гранки первой и второй корректуры «Журнала для всех»,1903, № 12, с очень большой авторской правкой, о которой Чехов предупреждал Миролюбова в письме от 27 февраля 1903 г. (ИРЛИ, ф. Миролюбова; использованы в комментарии к рассказу «Невеста»,— IX, 641—678).

Сохранились еще отдельные наброски и заметки к концу рассказа на листке, вы­рванном из блокнота (ЛБ, ф.331.1/14, они опубликованы вместе с черновой рукописью). В записной книжке Чехова 1891—1904 гг. имеется также заметка, включенная в чер­новую и беловую рукописи, но вычеркнутая в корректуре,— слова, будто бы сказан­ные Бисмарком, о русском народе: «Медленно запрягать, но быстро ездить.— в харак­тере этого народа» (XII, 263). И, наконец, слово «дзыга», употребленное Чеховым в обеих рукописях как прозвище, данное прислугой бабушке, и тоже выпущенное в корректуре, взято им из записи в той же записной книжке самостоятельного сюжета о надоедливом человеке (XII, 255).

Сопоставление правленого текста второй корректуры с журнальным текстом сви­детельствует, что была еще третья корректура, вероятно, в верстке, тоже выправлен­ная автором, но не дошедшая до нас. Текст ее легко установить,-— правленый текст втор ой корректуры соответствует набранному тексту третьей корректуры, а ее исправ­ления вошли в журнальный текст.

Сверка всех последовательных текстов рассказа, включая и тексты беловой руко­писи и третьей корректуры (установленные по косвенным показателям), произведена И. С. Ежовым в комментариях к «Невесте» (IX, 617—678).

Несмотря на то, что текст беловой рукописи мог быть реконструирован, факт ее находки важен, в-третьих, еще и потому, что только подлинная авторская рукопись до конца раскрывает процесс творческой работы писателя. Наиболее показательными бывают в этом отношении черновые рукописи. Но и собственноручная переписка ав­тором своего произведения набело обычно не обходится без переработки.

Во вступительной статье к первой публикации черновой рукописи нами были ука­заны основные приемы работы Чехова (см. «Сборник» II.— Цит. изд., стр. 27—30). В работе над беловой рукописью они остались в основе теми же. Здесь нет работы над сюжетом,, сюжетная схема в своих главных линиях была выношена автором и ясна ему до начала писания. Поэтому, и приступая впервые к работе над новым рассказом, и от­делывая его в последний—шестой или седьмой раз в последней корректуре, он не меняет этой схемы.

Не вносит Чехов изменений и в архитектонику рассказа. От черновой редакции до окончательной рассказ делится на шесть глав, и каждая из них на всем протяжении работы над произведением сохраняет вложенное в нее содержание, четко деля фабулу. В первой главе изображен вечер в доме Шуминых и дана экспозиция всех действую­щих лиц и их взаимоотношений.Центром главы является разговор Саши с Надей, в ко­тором он старается разбудить в ней критическое отношение к окружающему. Во второй главе — бессонная ночь Нади, бродящие в ее голове беспокойные, но еще неясные мысли, следующий день полной праздности, второй разговор с Сашей, вечер, похожий на вчерашний и на все предыдущие, и вторая бессонная ночь Нади. В третьей—вершина призрачного благополучия и пошлости — шитье приданого Нади, осмотр с женихом нового дома, приготовляемого для молодоженов, и снова вечер с собирающимися го­стями. Четвертая глава — новая тревожная ночь. Напряженное душевное состояние Нади достигает предела. Попытка Нади найти выход из невыносимого для нее поло­жения в обращении к матери терпит неудачу, и это толкает Надю на решение бросить все и уехать из дому. Саша с радостью поддерживает ее и берется довезти ее до Москвы. В пятой главе — отъезд Нади под видом проводов Саши на вокзал. В шестой — бег­лый рассказ о Наде в Петербурге на курсах, ее поездка на летние каникулы в родной город, попутное свидание в Москве с Сашей, встреча с родными, быстрое утомление от пошлости провинциальной жизни, весть о смерти Саши и отъезд навсегда из ставшего ей чужим города.

Четыре первых главы и большая часть пятой дошли в своих основных чертах без перемен от черновика до последней редакции.

Конец пятой главы в беловой рукописи был переработан по сравнению с чернови­ком. Иначе была описана поездка Нади и Саши, его поведение в вагоне, разговоры с пас­сажирами и расставание их в Москве. Но в первой же корректуре весь этот конец главы был опущен.

Шестая глава почти без изменений фабулы перешла из черновика в беловую ру­копись. В обеих рукописях она начинается приездом матери Нади в Петербург, сходно описывается свидание Нади с Сашей в Москве и домашняя жизнь Нади с посещениями Андрея Андреевича, его неизменной скрипкой, его безнадежной любовью к Наде и прось­бами не лишать его надежды. В первой же корректуре начальная сцена (Нина Ива­новна в Петербурге) была вычеркнута и внесена в виде краткого рассказа Нади об этом при встрече с Сашей в Москве. Во второй корректуре и этот рассказ сокращается, а слова о том, как перенесла бабушка тайный отъезд Нади, переносятся в разговор Нади с матерью уже при их встрече дома. Исчезает в первой же корректуре и текст о посещении Андреем Андреевичем дома бабушки после отъезда Нади.

Других сдвигов и изменений в отдельных эпизодах повествования на всем протя­жении работы Чехова над рассказом не наблюдается.

Интересно, однако, отметить, что слова Саши, сделавшиеся в окончательной редак­ции центральными для основной идеи рассказа,— слова о том, что главное — это «пе­ревернуть жизнь»,— вводятся Чеховым только во второй корректуре: «Когда пере­вернете вашу жизнь, то все изменится. Главное перевернуть жизнь, а все остальное не важно»,— говорит Саша в конце четвертой главы, в последнем решающем разго­воре с Надей. В первой корректуре только в конце шестой главы была намечена эта мысль в беглом упоминании о размышлениях Нади перед окончательным отъездом из города: «Настоящее, как казалось ей, уже перевернуто вверх дном, беспокойство останется до конца дней, что бы там ни было, куда бы судьба ни занесла...» При чтении второй корректуры эта фраза была Чеховым вычеркнута и заменена словами: «Она ясно сознавала, что жизнь ее перевернута, как хотел того Саша...» Добавлена во вто­рой корректуре, в московском разговоре Саши с Надей (в его рассказе о жене приятеля, с которым он собирался ехать на Волгу), фраза: «Хочу, чтоб жизнь свою перевернула».

Говоря о неизменности сюжетной схемы рассказа, начиная с черновой редакции до окончательной, нельзя не упомянуть об эпизоде, приводимом в воспоминаниях Вересаева. Он рассказывает, что ему довелось слушать чтение Чеховым «Невесты»

в корректуре. Он вынес впечатление, что автор намекает на уход Нади в революцию. С точки зрения Вересаева это было обрисовано неудачно, и он откровенно высказал свое мнение: «Не так девушки уходят в революцию. А такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут». Чехов ответил ему на это: «Туда разные бывают пути» («Чехов в воспоминаниях современников», стр. 528).

Излагая далее этот эпизод, Вересаев рассказывает, что, перечитывая «Невесту» много позднее, он с изумлением нашел, что для вывода об уходе Нади в революцию рассказ не содержит никаких данных и что сама Надя представляет собой всего лишь «типичную безвольную чеховскую девушку». Естественно возникший у него недоумен­ный вопрос: «В чем тут дело? Я ли напутал или Чехов переработал рассказ?» Вересаев пытается разрешить предположением, что при сравнительном изучении корректуры рассказа с его окончательным текстом возможно обнаружатся следы его переделки Че­ховым. Это свое предположение Вересаев основывает на словах из полученного им пись­ма Чехова: «Рассказ „Невеста'' искромсал и переделал в корректуре» (там же).

Как видно из доступных теперь исследователям обеих корректур «Невесты», пред­положение Вересаева ими не подтверждается: ни в одной из них нет варианта с прямым указанием на уход Нади в революцию, да этого и нельзя было ждать в 1903 г. в рас­сказе, предназначенном для подцензурного журнала. И тем не менее первое воспри­ятие Вересаевым рассказа было исторически оправданным и естественным в такой же мере, в какой неоправданным и неисторичным было его толкование «Невесты» через 25 лет, т. е. в конце 20-х годов нашего века. В условиях приближения революционного взрыва 1905 г., когда все явственнее обозначался рост недовольства народных масс и их готовность выступить на борьбу за свои права, когда революционное брожение охва­тило широкие массы учащейся молодежи, рассказ Чехова должен был восприниматься и воспринимался передовым читателем, особенно молодежью, как предвестие той «но­вой, ясной жизни, когда можно будет прямо и смело смотреть в глаза своей судьбе, сознавать себя правым, быть веселым, свободным». На это наталкивала читателя преж­де всего сама тема ухода героини из семьи, ее поступления на курсы — ведь для мно­гих девушек той поры уход на курсы бывал первым этапом на пути в революцию. Кроме того, многие места в рассказе легко могли тогда восприниматься как намеки на будущую революцию и на преображенную революцией жизнь (например, мысль о том, что надо «перевернуть жизнь», мечты Нади, что впереди для нее «разворачивалось гро­мадное будущее» и др.).

В текстах обеих корректур, по одной из которых рассказ был прочитан Чеховым Горькому и Вересаеву, таких намеков, дающих право понять судьбу Нади как уход в революцию, было больше. Так, в четвертой главе Саша убеждал Надю, что «надо идти за меньшинством»; в шестой главе, во время последней встречи в Москве, он говорил еще определеннее: «Ну, пусть вы будете жертвой, но ведь так надо, без жертв нельзя, без нижней ступени лестницы не бывает. За то внуки и правнуки скажут вам спасибо!» Упоминая о приятеле, с которым он собирался поехать на Волгу, Саша говорил о сво­их спорах с ним: «Говоришь ему, положим, что мне хочется есть, что я оскорблен глу­боко, задавлен насилием, что мы вырождаемся, а он мне в ответ на это толкует о великом инквизиторе, о Зосиме, о настроениях мистических...» При исправлении второй кор­ректуры Чехов вычеркнул все эти места. Но и без них его рассказ звучал как призыв к «новой жизни», свободной и прекрасной.

Сохраняя неизменными сюжетную схему и основные линии развития фабулы, Че­хов много и кропотливо работал на каждом этапе над художественной тканью рассказа, исправляя и изменяя мелкие детали содержания, строй фразы, добиваясь ее живопи­сующей четкости и музыкального звучания. Отсюда те бесчисленные исправления, ко­торые мы находим и в черновой, и в перебеленной рукописи, и в обеих корректурах, широчайшие поля которых местами сплошь заполнены, но не цельными кусками, за­меняющими одно место другим, а филигранной выправкой отдельных слов, влекущих за собою иное синтаксическое построение.

В беловой рукописи опущено многое, что есть в черновой, причем одни места Че­хов просто опускал при переписке, сразу отказываясь от них, другие он переносил в беловой текст, а потом вычеркивал. Поскольку все вычеркнутые места приводятся

«иже, в подстрочных примечаниях к публикации автографа, нет нужды перечислять их здесь. Но на одно из этих мест обратим внимание. В третьей главе беловой руко­писи вычеркнута фраза, перенесенная из черновой, о том, как Надя при осмотре новой квартиры «замечала только, что у жениха очень мягкие руки с короткими пальцами, что на нем очень новые, хорошо выглаженные брюки». В первой корректуре Чехов

ЧЕХОВ

Рисунок И. К. Крайтора, 1902—1904 гг.

Местонахождение оригинала неизвестно Воспроизводится £ фотогелиогравюры

снова вносит характеристику рук жениха, но прямо противоположную, которая вошла в окончательную редакцию: «и его рука, обнимавшая ее талню, казалась ей жесткой п холодной как обруч».

Из опущенных Чеховым мест в первой главе хочется обратить внимание на мысли Нади об отце, которого она почти не помнила. В день, с которого начинается рассказ, он упорно вспоминался ей, как он носил ее на руках, при мыслях о свадьбе он тотчас приходил па память, и она все думала: «Если бы он был жив!» В первой же главе опущены некоторые подробности о матери Сашн.

Во второй главе опущены слова о том, что уговоры Саши не надоедали Наде, не­смотря на то, что они продолжались уже несколько лет, только потому, что ей бывало

до слез жаль Сашу; опущены некоторые подробности в описании утра Нади и Нины Ива­новны, гуляющих в саду.

В главах третьей и четвертой опущены очень мелкие детали, в пятой главе — речь Саши в вагоне: «Надо работать,— говорил он.— Должен ли человек вообще что-ни­будь свершить, это мне неизвестно, но что он должен работать, чтобы не есть чужого хлеба и не заедать чужого века, это для меня не подлежит сомнению». Остальная часть описания его поведения в вагоне заменена. В шестой главе опущены тоже только ме­лочи.

Что касается наборного текста первой корректуры, то он не идентичен беловой ру­кописи, в нем имеется несколько расхождений. Это странно, так как рукопись должна была стать наборной, как это можно заключить по приведенной выше редакторской надписи, сделанной на ее первом листе. Других признаков, характерных для набор­ных рукописей, на ней нет — ни следов типографской краски, ни разметок для на­борщика, ни его фамилии. Расхождения немногочисленны, и бросается в глаза, что большею частью заменяющие слова сходны по начертанию со своим оригиналом, что замены в сущности являются словами, прочтенными неверно, хотя и осмысленно, т. е. что они шли не от автора, а от наборщика, читавшего неправильно, но... при чтении корректуры автором были не замечены или приняты им и вошли в окончательную редакцию. Вот основные из них:

Во второй главе при описании сада — в рукописи: «На дальних деревьях кричат сонные грачи», в корректуре: «На далеких деревьях»;

в рукописи: «Закашлял густым басом Саша», в корректуре: «грубым басом»;

в рукописи: «толпы в том смысле, в каком она есть теперь, тогда не будет», в кор­ректуре: «еще теперь».

В главе третьей бабушка Саше — в рукописи: «Хотел ведь у нас до сентября по­жить», в корректуре: «итожить»;

Андрей Андреевич при осмотре новой квартиры — в рукописи: «Каково?— ска­зал он и засмеялся», в корректуре: «рассмеялся».

В главе четвертой Нина Ивановна Наде во время ночного разговора — в рукопи­си: «Ты и твоя бабка мучаете меня!—сказала она вспыхнув», в корректуре: «всхлипнув».

Подобным ошибочным прочтением наборщика следует, вероятно, объяснить един­ственный случай расхождения журнального текста «Невесты» с текстом первого Пол­ного собрания сочинений в томе XI и вследствие этого во всех последующих изданиях. В приведенных выше центральных словах Саши о необходимости перевернуть жизнь Чеховым в правке второй корректуры вписано: «а все остальное не важно» (курсив наш.— Е. К.). Так дано в журнальном тексте, в Полном же собрании сочинений вместо этого стоит: «не нужно». По смыслу должно быть именно «не важно», потому что «пере­вернутая» жизнь делает нужными много других изменений, но они придут сами по себе, вызванные новым направлением. Сказанным, разумеется, не исчерпывается материал беловой рукописи, позволяющей судить о творческой работе Чехова над его последним рассказом. Но для полного анализа этой работы необходимо привлечь все имеющиеся рукописи и корректуры рассказа, что должно быть предметом самостоятельного ис­следования.

Не * *

Ниже мы полностью публикуем выправленный текст беловой рукописи. Все за­черкнутые в ней места вынесены в подстрочные примечания. Если в тексте зачеркнутых мест имеются поправки и несколько слоев исправлений, то первоначально зачеркну­тые слова мы даем в квадратных скобках [ ]. Добавленные части слов даются в угло­вых ломаных скобках < >.

Неразобранные слова отмечаются в ломаных угловых скобках <нрзбр.> с ука­занием, если возможно, сколько слов или строк остались неразобранными.

В орфографии и пунктуации Чехова имеются., некоторые особенности, систе­матически соблюдаемые в его письмах и рукописях. Так, он всегда пишет: «ушол», «пришол» и т. п.; многоточие всегда обозначает не тремя, а двумя точками («. .»). В публикации «Невесты», как и других текстов Чехова в настоящем томе, эти особенности не соблюдаются.

НЕВЕСТА I

— Ступай наверх скорей, там дзыга зовет! —крикнула горничная со злобой.

Из подвального этажа, где была кухня, в открытое окно слышно было, как там спешили, как хлопали дверью на блоке; в саду около дома пахло жареной индейкой. Было уже часов десять вечера, и над садом светила полная луна. В доме Шуминых только что кончилась всенощная, которую заказывала бабушка Марфа Михайловна, и теперь Наде — она вышла в сад на минутку — видно было, как в зале накрывали стол для закуски, как в своем пышном шелковом платье суетилась бабушка; отец Андрей, соборный протоиерей, говорил о чем-то с матерью Нади, Ниной Иванов­ной, и теперь мать при вечернем освещении сквозь окно почему-то каза­лась очень молодой; возле стоял сын отца Андрея, Андрей Андреич, и внимательно слушал.

В саду было тихо, прохладно, и темные покойные тени лежали на зем­ле. Слышно было, как где-то далеко, очень далеко, должно быть, за горо­дом, кричали лягушки. Чувствовался май, милый® май! И так хотелось ду­мать, что здесь, под небом, над деревьями и далеко за городом, в полях и лесах, развернулась теперь своя весенняя жизнь, таинственная, прекрас­ная, богатая и святая, недоступная пониманию грешного человека.

Надя думала: ей уже 23 года, с 16 лет она страстно мечтала о замуже­стве, и теперь, наконец, она была невестой Андрея Андреича, того самого, который стоял за окном; он ей нравился, и свадьба была уже назначена на седьмое июля, а между тем радости не было, ночи спала она плохо, и веселье пропало... Почему-то все представлялось теперь таким неясным, неполным! Отчего? Почему?

Вот кто-то вышел из дома и остановился на крыльце; это Александр Тимофеич, или попросту Саша, гость, приехавший и8 Москвы дней десять назад. Когда-то давно к бабушке хаживала за подаяньем ее дальняя род­ственница Марья Петровна, обедневшая дворянка-вдова, маленькая, ху­денькая, больная, которая постоянно сердилась, всех презирала и умер­ла, как говорили, от раздражения⁶. У нее был сын Саша. Почему-то про него говорили, что если бы учить его живописи, то из него вышел бы пре­красный художник, и бабушка ради спасения души отправила сироту в Мо­скву в Комиссаровское училище; года через два перешел он в Училище живописи, пробыл здесь лет десять и кончил по архитектурному отделе­нию с грехом пополам, но архитектурой все-таки не занимался, а служил в одной из московских литографий®. Почти каждое лето приезжал он к <5абушке^г, чтобы отдохнуть и поправиться^. На нем^е был черный застег­нутый сюртук и поношенные парусинковые брюки, стоптанные внизу. И сорочка была неглаженная¹¹¹, и весь он имел какой-то не свежий вид. Очень худой, с большими глазами, с длинными худыми пальцами, бородатый, тем­ный. К Шуминым он относился, как к родным, и у них чувствовал себя, как дома. И комната, в которой он жил здесь, называлась Сашиной ком­натой.

Стоя на крыльце, он увидел Надю и пошел к ней.

Хорошо у вас здесь,— проговорил он, стоя возле Нади. — Пожил у вас с неделю, а уже чувствую — силы прибавилось!

И чудесно. Но ведь вы сбежите, Саша![55] Вам бы здесь до осени по­жить.

Да, должно, так придется. Пожалуй, до сентября у вас проживу. Хорошо у вас тут, славно.

Он засмеялся без причины и сел рядом.

А я вот сижу и смотрю отсюда на маму, — сказала Надя. — Она кажется отсюда такой молодой! Да и на самом деле она еще молода. У моей мамы, конечно, есть слабости, но все же она необыкновенная женщина.

Да, хорошая... — согласился Саша. — Каждому человеку его мать кажется необыкновенной.— Он подумал и продолжал: —Ваша мама по- своему, конечно, и очень добрая, и милая женщина, но... как вам сказать? Сегодня утром рано зашел я к вам в кухню, а там четыре прислуги спят прямо на полу, кроватей нет, вместо постелей лохмотья, вонь, клопы, та­раканы, грязь... То же самое, что было двадцать лет назад, никакой пере­мены. Ну, бабушка, бог с ней, на то она и бабушка, а ведь мама небось[56]по-французски говорит, в спектаклях участвует!

Когда Саша говорил, то вытягивал перед слушателем два длинных, тощих пальца®.

Мне все это как-то дико с непривычки, — продолжал он. — Ни­на Ивановна, бабушка и вы не делаете решительно ничего. И жених Андрей Андреич тоже ничего не делает. Он хороший человек, славный, спора нет, и умный там, что ли, только чем он занимается, никак не пойму.

Надя слышала это и в прошлом году и^г знала, что Саша иначе рассуж­дать не может, и это" было только смешно, но почему-то ей стало неприят­но и скучно. Да и холодно было^е.

Оба встали и пошли к дому. Она высокая, красивая, стройная каза­лась теперь рядом с ним очень здоровой и нарядной, она чувствовала это и ей было^ж жаль его³ и почему-то неловко.

Очевидно, моего Андрея вы не знаете, — сказала она, чтобы про­должить разговор.

Моего Андрея... А мне вот молодости вашей жалко!

Вошли в зал; там уже садились ужинать^и.

Бабушка, или, как ее называли в доме, бабуля, очень полная, некра­сивая, с густыми бровями и с усиками, говорила громко и уже по ее голосу и манере говорить было заметно, что она здесь старшая в доме. Ей принад­лежали торговые ряды на ярмарке и старинный дом с колоннами и с садом, но она каждое утро молилась, чтобы бог спас ее от разоренья, и при этом плакала. И ее невестка, мать Нади, Нина Ивановна, белокурая, сильно затянутая, в pince-nez и с бриллиантами на каждом пальце; и отец Андрей, старик, худощавый, беззубый и с таким выражением, будто собирался

rieJuCh'U*. ^f'' '-V"⁴ У t

_ t: f. _t 14*t4Mti { )f.t,..

I. - X-'c." А-ь.

1Г

J""

к» ^.-r

■ 7 '7*

л •', ■ J- Ъя&Л^

Irr

, У

'-г

..4.1

7'"- У

)Г. ' - ^ /V

-^J" ""J*- Ji.— , vJ j*

•v •у-¹ (ГУ"" <"-"' ^{г J 3} ■■■■' ¹ I I ¹ ^

-T .

b-. «-и». ^Й

- - - - -

Л

и '

-V '«—J J.).«. J .J-At

w—> ■ - , .... и

t . a '

A-V A.L.J ^ ^ »1-

J-J .Л , J - —'-3

• Cf '

>w _f ku WW U. ^ iy^ Ьч W^W.jy* - ^ —

'I| ' I Г IIIJ I,i._tl)l ь.

"''I' ■•■ '„'

—Vl'- ■ - V " ^Л-р ffrtA - --

f._v) А.'л».

' "i—' J—' ч* '-^v ■ ¹ VT—-^f ^

.у*¹— fc^-t Lu uj^ c.yXji'J e—

Y7 ■■ ~t

T

^j;^к ут^г—' ^ ¹ T""⁷* Л I" i i I |ii ^f ')■ ) ■)' 0 if

••!• "Iff 'I —

7*7*

у v .

^л V" I t uJl у

A 11 "if 'I.

7

■ iH

/J^- -

У

l.yt

Л V ¹ ' '

faiij C.K--3 ^

At—/ t--* •

yA —-

tU aHJ

J

- - u—f Л.-*- л.

«—О

. A +-T ly)

Л j.J ₍ ^ J ^ _jr ^

V

^

11Д44 Л I. « >|Цл|И»1м -i.

)„J „1, -/-J ,

-rw)

(i-J -J-— ' ^ /у.^-. -y-'— "7

fTT

V—A. л y-l'J r

fj;.

/и-

^ -J^'.- - " 3;

«ли

■ ,_r n , <1 .rp _7rr- - Vr - ] ^

— ^ Г'^Лг r^v

" <■ Ay.;»' T 1

" v^r • -ⁿ

■_ГГ(.,. , ,_t I

ВВЛОВАН РУКОПИСЬ РАССКАЗА «НЕВЕСТА»

11a листе пер ним сверху

надпись

Ли- гону Пашншнчу Чехову»

Листы первый, четвертый и восьмой рукой В. с. Миролюбова: «Набрать и послать корр Ялта Библиотека СССР и«. в. и. Ленина, Москва

рассказать что-то очень смешное; и его сын Андрей Андреич, жених Нади, 33 лет, полный и красивый, с вьющимися волосами, похожий на артиста, или художника, — все трое говорили о гипнотизме³.

Саша, ты сколько сегодня молока выпил? — спросила бабушка громко.

Стаканов пять выпил... — ответил Саша.

Ты у меня в неделю поправишься, только вот кушай побольше. И на что ты похож! —вздохнула бабуля. — Страшный ты стал! Вот уж подлинно как есть блудный сын.

Отеческого дара расточив богатство, — проговорил отец Андрей медленно, со смеющимися глазами, — с бессмысленными скоты пасохся окаянный...

Люблю я своего батьку, — сказал Андрей Андреич и потрогал отца за плечо. — Славный старик. Добрый старик.

Все помолчали. Саша вдруг засмеялся и⁶ прижал ко рту салфетку.

А блудный сын все смеется, — сказала бабушка и ласково погля­дела на Сашу, и сама засмеялась. — Смешной ты, бог с тобой.

Стало быть, вы верите в гипнотизм? — спросил отец Андрей у Ни­ны Ивановны.

Дело в том, что когда-то я очень долго занималась гипнотизмом, — ответила Нина Ивановна, придавая своему лицу очень серьезное, даже строгое выражение, — и не могу, конечно, утверждать, что я верю, но должна сознаться, что в природе есть много таинственного и непо­нятного.

Совершенно с вами согласен, хотя должен прибавить от себя, что вера значительно сокращает нам область таинственного.

Подали большую, очень жирную индейку. Отец Андрей и Нина Иванов­на продолжали свой разговор. У Нины Ивановны блестели брил­лианты на пальцах, потом на глазах заблестели слезы, она завол­новалась.

Хотя я и не смею спорить с вами, — сказала она, — но согласитесь, в жизни так много неразрешимых загадок!

Ни одной, смею вас уверить.

Бабушка вздохнула и сказала громко:

Вы говорите, а я ничего не понимаю!

После ужина Андрей Андреич играл на скрипке, а Нина Ивановна ак­компанировала на рояли. Он десять лет назад кончил в университете по филологическому факультету, но нигде не служил, определенного дела не имел и лишь изредка принимал участие в концертах с благотворительною целью; и в городе называли его артистом.

Андрей Андреич играл, все слушали, молча. На столе тихо кипел са­мовар, и только один Саша пил чай. Потом, когда пробило двенадцать, лопнула вдруг струна на скрипке; все засмеялись, засуетились, стали про­щаться. Андрей Андреич, взволнованный, грустный от музыки, надевши в передней пальто, поцеловал у Нади обе руки и хотел обнять ее, сказать ей, как он ее любит, но в передней находился отец Андрей, вошла горнич­ная...®

Проводив жениха, Надя^г пошла к себе наверх, где жила с матерью {нижний этаж занимала бабушка). Внизу в зале стали тушить огни, а Са­ша все еще сидел и пил чай. Пил он чай всегда подолгу, по-московски, ста­канов по семи в один раз. Наде, когда она разделась и легла в постель, дол­го еще было слышно, как внизу убирала прислуга, как сердилась бабуля. Наконец все затихло и только слышалось изредка, как в своей комнате внизу покашливал басом Саша.

II

Когда Надя проснулась, было, должно быть, часа два, начинался рас­свет. Где-то далеко стучал сторож. Спать не хотелось, лежать было очень мягко, неловко. Надя, как и во все прошлые майские ночи, села в постели и, обняв колени, склонив на них голову, стала думать, думать... А мысли были все те же, что и в прошлую ночь, однообразные, ненужные, неот­вязчивые, мысли о том, как Андрей Андреич стал ухаживать за ней и сде­лал ей предложение³... Она согласилась и⁶ оценила этого красивого, доб­рого, умного человека. Но почему-то теперь, когда до свадьбы осталось не больше месяца, она стала испытывать страх и беспокойство. Если бы отложили свадьбу до осени или даже до зимы! Тогда бы она имела бы вре­мя все обдумать...®

Тик-ток, тик-ток... — лениво стучал сторож. — Тик-ток...

В большое старое окно виден сад, дальние кусты густо цветущей сире­ни, сонной н вялой от холода; и туман белый, густой тихо подплывает к сирени, хочет закрыть ее. На дальних деревьях кричат сонные грачи.

Боже мой, отчего мне так тяжело!

Быть может, то же самое испытывает перед свадьбой каждая невеста. Кто знает! Или тут влияние Саши, и все это, быть может, оттого, что он постоянно говорит против замужества и отзывается об Андрее всякий раз так небрежно. Но ведь Саша уже несколько лет подряд говорит все одно и то же, а когда говорит, то кажется чудаком, оригиналом...

Сторож уже давно не стучит. Под окном и в саду зашумели птицы, ту­ман ушел из сада, все кругом озарилось весенним светом, точно молодой улыбкой. Скоро весь сад, согретый солнцем, обласканный, ожил, и капли росы, как алмазы, засверкали на листьях; и старый, давно запущенный сад в это утро казался таким молодым, нарядным^1-.

Уже проснулась бабуля. Точно ручей шумел внизу: это по обыкнове­нию старуха ворчала на прислугу. Закашлял густым басом Саша. Слышно было, как внизу подали самовар, как двигали стульями, как горничная быстро прошла мимо комнаты Нади, босая, и проговорила сердито, плачу­щим голосом:

А чтоб тебе, дзыга окаянная...

Как медленно идут часы! Надя давно уже встала и давно уже гуляла в саду, а все еще тянется утро. И какое лукавство^д, какой обман в этих то­мительно длинных часах, бесконечных утрах, когда на твоих же глазах с изумительной быстротой проносятся недели, месяцы, годы!

А вот^е Нина Ивановна, заплаканная, со стаканом минеральной воды. Какая это удивительная женщина!.. Она занималась спиритизмом, гомео­патией, читала книги весь день, даже за обедом®, часто спорила о пользе театров и раз даже принимала участие в спектакле, после которого тяже­ло дышала всю ночь и потом весь день. Любила она говорить о сомнениях, которым была подвержена, и от нее часто.слышали фразу:

Нас убивает религиозный индифферентизм!

И эти слова, казалось Наде, заключали в себе глубокий, таинственный смысл. Теперь Надя поцеловала мать и пошла с ней рядом.

О чем ты плакала, мама? — спросила она.

Вчера на ночь стала я читать повесть, в которой описывается ста­рик и его дочь. Старик служит где-то в присутственном месте, ну и в дочь его влюбился начальник. Я не дочитала, но там есть такое одно место, чти трудно было удержаться от слез, — сказала Нина Ивановна и отхлебнула⁶ из стакана®. Сегодня утром вспомнила и тоже всплакнула.

Милая мама, отчего мне все эти дни так невесело? — спросила На­дя. — Отчего я не сплю по ночам?

А когда я не сплю ночью, то закрываю глаза крепко-крепко и^г ри­сую себе Анну Каренину, как она ходит и говорит, или рисую Лаврецко- го, или кого-нибудь из истории...

Наде стало досадно, тоскливо", она почувствовала, что мать не понима­ет ее и не может понять^е, но тотчас же она обняла мать, и обе пошли в дом и сели за рояль играть в четыре руки.

В два часа сели обедать®. Была среда, день постный, и потому бабушке подали постный борщ ³, Нине Ивановне, которая всегда лечилась, подали бульон, Саше и Наде — скоромный рассольник.

Наш город, говорили, губернией хотят сделать,— сказала бабушка.

Да, ваш город хотят столицей сделать! — усмехнулся Саша.— Ве­ликолепный город! Ни одной лавочки нет, где бы не обвешивали, ни од­ного нет чиновника, который не облысел бы преждевременно от картежной игры и от водки. На улицах грязь, пыль, вонь. Взаймы берут — не от­дают, книги зачитывают¹¹... Кканальи!

Замолол и сам не знает про что, — вздохнула бабушка; она люби­ла Сашу и жалела, но подозревала, что он в Москве и выпивал, и в карты играл", отчего и был болен, и о чем бы он ни говорил, всякий раз вздыхала^л.

Город мертвый, люди в нем мертвые, — продолжал Саша, — и если бы, положим, он провалился, то об этом было бы напечатано в газетах все­го три строчки и никто бы не пожалел.

Ешь! —крикнула бабушка.

Наступило молчание. Бабушке подали леща, начиненного кашей, остальным — соус из курицы.

Отсталый город, — заговорил Саша опять. — Бисмарк сказал: медленно запрягать, но быстро ездить —в характере русского народа. А город этот, по правде сказать, только еще собирается запрягать.

Чтобы подразнить бабушку, Саша ел и постный борщ, и леща. Он шу­тил, но шутки у него выходили громоздкие, непременно с расчетом на мо­раль, и выходило совсем не смешно, когда он перед тем, как сострить, под­нимал вверх свои очень длинные, исхудалые, точно мертвые пальцы, п когда приходило на мысль, что он очень болен и, пожалуй, недолго еще про­тянет на этом свете. Становилось не по себе, когда он, рассказывая что- нибудь смешное, начинал хохотать до слез, но мало-помалу смех заражал, и слушатели его тоже начинали смеяться.

После обеда бабушка ушла к себе в комнату отдыхать, Нина Ивановна недолго поиграла на рояли и потом трже ушла.

Ах, милая Надя, — начал Саша свой обычный послеобеденный раз- товор, — если б вы послушались меня и поехали учиться! Если бы! Толь­ко просвещенные и святые люди интересны и нужны; остальные же^а толпа, стадо⁶. Наше дело стараться изо всех сил, чтобы число таких людей росло и росло, авось и настанет когда-нибудь царствие божие на земле. А что ж? От вашего города тогда мало-помалу не останется камня на камне, все полетит вверх дном, все изменится, точно по волшебству, и — кто знает? — будут тогда здесь, быть может, громадные, великолепнейшие дома, чудес­ные сады, фонтаны необыкновенные, чудесные люди... Бедных, больных, жалких тогда не будет вовсе, потому что среди много знающих искренних людей их не должно быть.Но главное не это. Главное то, что толпы в нашем смысле, в каком она есть теперь, тогда не будет. Милая, голубушка, поез­жайте! Покажите всем, что эта неподвижная, серая, грешная жизнь на­доела вам! Покажите это хотя себе самой!

Нельзя, Саша. Я выхожу замуж.

Э, полно! Кому это нужно!

Вышли в сад, прошлись немного.

И, как бы там ни было, надо работать, надо делать что-нибудь, про­должал Саша. —Так нельзя. Если вы ничего не делаете, то, значит, на вас работает кто-то другой, вы заедаете чужой век! Как не понять этого!

Перед вечером пришел Андрей Андреич и долго играл на скрипке. Он был неразговорчив и любил скрипку, быть может, потому, что во время игры можно было молчать. В одиннадцатом часу, уходя домой, уже в паль­то, он обнял Надю и стал жадно целовать ее лицо, плечи, руки^в.

Дорогая, милая моя, прекрасная... —бормотал он. — Если б ты только могла понять, как я счастлив! Я безумствую от восторга!

И ей казалось, что это она уже давно слышала, очень давно, или читала где-то... Наконец, он простился и вышел.^г

В зале Саша сидел у стола и пил чай, поставив блюдечко на свои длин­ные пять пальцев; бабуля раскладывала пасьянс, Нина Ивановна читала. Трещал огонек в лампадке, и все, казалось, было тихо, благополучно. На­дя простилась и пошла к себе наверх, легла и тотчас же уснула. Но, как и в прошлую ночь, едва забрезжил свет, она уже проснулась. Спать не хотелось, на душе было непокойно, тяжело. Она сидела, положив го­лову на колени, и думала о женихе, о том, какойД он^е добрый, красивый,

^а Далее вычеркнуто: это

С Слова: остальные же толпа, стадо вписаны вместо вычеркнутого: остальные же ■— толпы, во все века одинаковые и безразличные <2 слово нрзбр.у Наше в Далее вычеркнуто: Кроме его и Нади, в передней не было ни души, г Далее вычеркнуто: В зале Са<ша> Л Переделано из слова: как

^е Далее вычеркнуты слова: нравится ей. Фраза первоначально составлялась из слов: как он нравится ей, а потом была переделана в другую: какой он добрый .. .

образованный³, думала о свадьбе... Вспомнила она почему-то, как по утрам плачет Нина Ивановна и как от плача сводит у нее руки и ноги. И поче­му-то Наде вдруг стало досадно, и уж она, как ни думала, не могла соо­бразить, почему до сих пор она видела в этом плаче что-то особенное, не­обыкновенное...[57]

И Саша не спал внизу, слышно было, как он кашлял. Это человек, ду­мала Надя, с определенными убеждениями, с определенными правилами®, крепко уверенный в справедливости того, что он говорит; он повторяется и уже, по-видимому, стал прискучать, утомлять, и в то же время в словах его столько прекрасного¹", что едва она только вот подумала о том, не по­ехать ли ей учиться, как все сердце, всю грудь обдало холодком, залило чувством радости, надежды.

Но лучше не думать, лучше не думать... — шептала она.— Не на­до думать об этом.

Тик-ток,— стучал сторож где-то далеко,— тик-ток... тик-ток...

III

Саша как будто поздоровел и повеселел, но в середине июня^д стал вдруг скучать и засобирался в Москву.

Не могу я жить в этом городе! —говорил он мрачно.— Ни водо­провода, ни канализации. Я есть за обедом брезгаю, в кухне грязь невоз­можнейшая. А главное, надоело, работать надо!

Да погоди, блудный сын! — убеждала бабушка почему-то шепо­том. — Седьмого числа свадьба!

Не желаю.

Хотел ведь у нас до сентября пожить!

А теперь вот не желаю. Мне работать нужно!

Лето выдалось сырое и холодное, деревья были мокрые, все в саду гля­дело неприветливо, уныло, хотелось в самом деле работать. В комнатах, внизу и наверху, слышались незнакомые женские голоса, стучала у бабуш­ки швейная машина, то и дело приносили из магазинов картонки, ящики, узлы, и утомленная, встревоженная бабушка рассказывала всем, что она потеряла память; это спешили с приданым. Одних шуб за Надей давали шесть, и самая дешевая из них, по словам бабушки, стоила триста рублей! Суета раздражала Сашу, он сидел у себя в комнате и сердился, но все же его уговорили остаться и взяли с него слово, что уедет он не раньше пер­вого июля.

Время шло быстро. На Петров день после обеда Андрей Андреич пошел с Надей на Московскую улицу, чтобы еще раз осмотреть дом, который на­няли и давно уже приготовили для молодых. Дом двухэтажный, но убран был пока только верхний этаж. В зале блестящий пол, выкрашенный под паркет, венские стулья, рояль, пюпитр для скрипки... Пахло краской. На стене в золотой раме висела большая картина, написанная красками: нагая дама и около нее лиловая ваза с отбитой ручкой.

Чудесная картина, — проговорил Андрей Андреич и из уважения с минуту простоял перед нею молча.— Это художника Шишмачевского...

Дальше была гостиная с круглым столом, диваном и креслами, обиты­ми ярко-голубой материей. Над диваном большой фотографический порт­рет отца Андрея в камилавке и в орденах. Потом вошли в столовую

ИЛЛЮСТРАЦИЯ К РАССКАЗУ «НЕВЕСТА. Акварель Д. А. Дубинского, 1952—1953 гг. Дом-музей Чехова, Москва

с буфетом,потом в спальню;здесь в полумраке стояли рядом две кровати,ру­комойник, большое зеркало в блестящей раме, и похоже было, что когда обставляли спальню, то имели в виду, что всегда тут будет очень хорошо и иначе быть не может. Андрей Андреич водил Надю по комнатам и все вре­мя держал ее за талию, а она чувствовала себя слабой, виноватой, нена­видела все эти комнаты, кровати, кресла, ее мутило от нагой дамы. Для нее уже ясно было, что она разлюбила Андрея Андреича или, быть может, не любила его никогда, но как это сказать, кому сказать и для чего, она не понимала и не могла понять, хотя думала об этом все дни, все ночи... Он держал ее за талию, говорил так ласково, скромно, так был счастлив, рас­хаживая по этой своей квартире, а она видела во всем одну только пош­лость, глупую, наивную, невыносимую пошлость®. И каждую минуту она готова была убежать, зарыдать, броситься в окно. Андрей Андреич при­вел ее в ванную и здесь дотронулся до крана, вделанного в стену, и вдруг потекла вода.

Каково? — сказал он и засмеялся. — Я велел сделать на чердаке бак на сто ведер и вот мы с тобой теперь будем иметь воду.

Прошлись по двору, потом вышли на улицу, взяли извозчика. Пыль носилась густыми тучами и, казалось, вот-вот пойдет дождь.

Тебе не холодно? — спросил Андрей Андреич, щурясь от пыли. Она промолчала.

Вчера Саша, ты помнишь, упрекнул меня в том, что я ничего не де­лаю,— сказал он, помолчав немного.—.Не то, чтобы упрекал, а так, на­мекал. Что ж, он прав! Бесконечно прав! Я ничего не делаю и не могу де­лать. Дорогая моя, отчего это? Отчего мне так противна даже мысль о том, что я когда-нибудь нацеплю на лоб кокарду и пойду служить? Отчего мне так не по себе, когда я вижу адвоката, или учителя латинского языка, или члена управы? О матушка Русь, как еще много ты носишь на себе праздных и бесполезных, таких, как я, многострадальная!

И то, что он ничего не делал, он обобщал и видел в этом знамение вре­мени.

Когда женимся, — продолжал он, — то пойдем вместе в деревню, дорогая моя, будем там работать! Мы купим себе небольшой клочок зем­ли с садом, рекой, будем трудиться, наблюдать жизнь... О, как это будет хорошо!

Он снял шляпу и волосы развевались у него от ветра, а она слушала его и думала: «Боже, домой хочу! Боже!» Почти около самого дома они «богнали отца Андрея.

А вот и отец идет! — обрадовался Андрей Андреич и замахал шля­пой.— Люблю я своего батьку, право, — сказал он, расплачиваясь с извозчиком. — Славный старик. Добрый старик⁶.

Вошла Надя в дом сердитая, нездоровая, думая о том, что весь вечер будут гости, что надо занимать их^в, улыбаться, слушать музыку, говорить только о^г свадьбе. Бабушка важная, пышная в своем шелковом платье, надменная, какою она всегда казалась при гостях, сидела у самовара,и

Надя, взглянув на нее, почему-то только теперь сообразила, что дзыгой в доме называют именно ее, бабушку. Вошел отец Андрей со своей улыбкой.

Имею удовольствие и благодатное утешение видеть вас в добром здоровье, — сказал он бабушке, и трудно было понять, шутит это он или говорит серьезно.

IV

Ветер стучал в окна, в крышу, слышался свист, и что-то невидимое, суровое то жалобно напевало, то начинало рычать и бегать по саду. Был первый час ночи. В доме все уже легли, но никто не спал, и Наде все чуя­лось, что внизу играют на скрипке или смеется отец Андрей. Послышался стук, что-то упало на землю, и Наде показалось, что это сорвалась став­ня. Через минуту послышались шаги, вошла Нина Ивановна в одной со­рочке, со свечой.

Что это застучало, Надя? — спросила она.

Не знаю³.

Мать, с большими глазами, бледная, с волосами, заплетенными в одну косу, с робкой улыбкой, в эту бурную ночь казалась старше, некрасивее, меньше ростом. Наде вспомнилось, как еще недавно она считала свою мать необыкновенной и с гордостью слушала слова, какие она говорила, а теперь никак не могла вспомнить этих слов; все, что приходило на па­мять, было так слабо, не нужно.

Надя села в постели и вдруг схватила себя крепко за волосы и зарыдала.

Мама, мама, — проговорила она, — родная моя!⁶ Прошу тебя, умо­ляю, позволь мне уехать! Умоляю!

Куда? —спросила Нина Ивановна, не понимая, и села на кровать.— Куда уехать?

Надя долго плакала и не могла выговорить ни слова.

Позволь мне уехать из города! —сказала она наконец. — Свадьбы не должно быть и не будет, пойми! Я не люблю этого человека... И говорить о нем не могу.

Нет, родная моя, нет, — заговорила Нина Ивановна быстро. — Ты успокойся, это у тебя от нерасположения духа. Это пройдет. Это бы- пает. Вероятно, ты повздорила с Андреем, но милые бранятся, только те­шатся. Спи!

Ну, уйди, мама, уйди! — зарыдала Надя^в.

Да,— сказала Нина Ивановна, помолчав.— Давно ли ты была ребен­ком, девочкой, а теперь уж невеста. В природе постоянный обмен веществ. И не заметишь, как сама станешь матерью и старухой, и будет у тебя та­кая же строптивая дочка, как у меня. Доживу ли я до того времени! Где там, едва ли! Ведь я умру от аневризмы.

Надя молчала, отвернувшись к стене. Нина Ивановна посидела немно­го и спросила:

Что же ты молчишь?

Она подождала еще немного^1, и встала.

Что же? Ты не хочешь говорить с матерью? — сказала она обижен­ным тоном. — И не нужно, не говори. Послал бы мне бог поскорее смерть! И» для чего я живу! Для чего я живу!

Она всхлипнула³ и ушла к себе. Надя прислушалась, потом встала и пошла за ней. Казалось, что мать не расслышала или не поняла⁶, иначе бы помогла советом, лаской... Да так ли это? И буря шумела на дворе, ме­шала соображать. Нина Ивановна уже лежала в постели, укрывшись го­лубым одеялом, и держала в руках книгу.

— Мама, выслушай меня! —проговорила Надя. — Я тебе все объяс­ню, только выслушай меня, бога ради!^в Андрея Андреича я не люблю и не могу любить, не могу! Пойми, не могу! Раньше он нравился мне, пусть так, но теперь мне все ясно, я понимаю этого человека. Ведь он же не умен, мама! Господи боже мой! Пойми, мама, он глуп!

Нина Ивановна порывисто села и застучала босыми ногами о пол. —Тыи твоя бабка мучаете меня! —сказала она, вспыхнув. — Я житьхо- чу!Шить! —повторила она и раза два ударила кулачком по груди.—Дайте же мне свободу! Я еще молода, я жить хочу, а вы из меня старуху сделали!

Она горько заплакала, легла и свернулась под одеялом калачиком, и показалась такой маленькой, жалкой. Надя пошла к себе, оделась и, сев­ши у окна, стала поджидать утра. А кто-то со двора все стучал в ставню и насвистывал...

^гБабушка жаловалась, что в саду ночью ветром посбивало все яблоки и сломало одну старую сливу. Утро было серое, тусклое, безотрадное, хоть огонь зажигай, все жаловались на холод, и дождь стучал в окна. По­сле чаю Надя вошла к Саше и, не сказав ни слова, стала на колени в уг­лу у кресла и опустила на него голову. .

Что? — спросил Саша.

Не могу! — проговорила она и встряхнула головой. — Как я могла жить здесь раньше, не понимаю, не постигаю! —продолжала она, глядя на Сашу большими воспаленными глазами; лицо у нее было бледное, то­щее.— О боже мой, еще немного и я, кажется, с ума сойду... я упаду!

Она опять склонила голову на кресло и продолжала, стараясь гово­рить тише, чтобы не услышали в зале:

Жениха я презираю, себя презираю, бабушку презираю, маму пре­зираю... Я погибла!

Ну, ну... —проговорил Саша тихо и засмеялся.— Это ничего... хорошо. Значит, вам уехать надо... Ну, что ж!^д

И Саша опять засмеялся и начал притоптывать туфлями, как бы танцуя от радости.

Чудесно, — сказал он, потирая руки. — Завтра, значит, вы поедете на вокзал меня провожать...® Так... Я багаж ваш заберу в свой чемодан и билет вам возьму, и когда третий звонок, вы войдете в вагон, мы и поедем. Паспорт у вас есть?

Есть, — сказала она, поднимаясь и поправляя волосы®.

Хорошо... Так...

На глазах у нее заблестели слезы.

³Клянусь вам, вы не пожалеете и не раскаетесь¹¹, — сказал Саша, помолчав. — Увезу вас, будете учиться, а там пусть вас носит судьба! Итак, значит, завтра поедем?

О да! Бога ради!

Наде казалось, что она очень взволнована, что на душе у нее тяжело, как никогда, что теперь до самого отъезда придется страдать и мучительно думать, но едва она пришла к себе наверх и прилегла на постель, как тот­час же уснула и спала крепко, с заплаканным лицом, с улыбкой, до самого вечера.

V

Послали за извозчиком. Надя, уже в шляпе и пальто, пошла наверх, чтобы еще раз взглянуть на мать, на все свое; она постояла в своей комна­те около постели, еще теплой, осмотрелась, потом пошла тихо к матери. Нина Ивановна спала, в комнате было тихо... Надя поцеловала мать и по­правила ей волосы, постояла минуты две... Потом, не спеша, вернулась вниз...

На дворе шел сильный дождь. Извозчик с крытым верхом, весь мокрый, стоял у подъезда.

Не поместишься с ним, Надя,— сказала бабушка, когда прислуга стала укладывать чемоданы. — Оставалась бы дома. Ишь ведь дождь ка­кой!

Надя хотела сказать что-то и не могла. Вот Саша, говоря что-то бабуш­ке, которая стояла в дверях заплаканная и крестила отъезжавшего, под­садил Надю, укрыл ей ноги пледом. Вот и сам он поместился рядом.

В добрый час! Господь благословит! — кричала с крыльца бабуш­ка.— Ты же, Саша, голубчик, смотри, не пей в Москве!

Да я не пью, бабуля!

В Москве нельзя не пить! Сохрани тебя царица небесная!

Ну, погодка! — проговорил Саша.

Надя теперь только заплакала. Теперь уже для нее ясно было,что она уедет непременно, чему она все-таки не верила, когда прощалась с бабуш­кой, когда глядела на мать. Прощай, город! И все ей вдруг припомнилось: и Андрей, и его отец, и новая квартира, и нагая дама с вазой, и все это уже не пугало, не тяготило, а было наивно, мелко и уходило все назад и назад. А когда сели в вагон и поезд тронулся, то все это прошлое, такое большое и серьезное, сжалось в комочек, и разворачивалось громадное, широкое будущее, которое до сих пор было так мало заметно. Дождь стучал в окна вагона, было видно только зеленое поле, мелькали телеграфные столбы да птицы на проволоках, и радость вдруг перехватила ей дыхание, она вспом­нила, что она едет на волю, едет учиться, а это все равно, что когда-то очень давно называлось уходить в казачество. Она и смеялась, и плакала, и мо­лилась...

Проехав три станции, послали домой телеграмму. Потом Саша всю до­рогу пил чай и говорил без умолку[58]. Обыкновенно, напившись чаю, он начинал беседовать с пассажирами, с кондукторами, рассказывал смеш­ное, ходил по вагонам, изумлялся и все говорил Наде, хватая себя за бока:

Ну, публика, доложу я вам!

А потом опять принимался за чай. Даже под конец скучно стало.

На другой день перед вечером приехали в Москву. Саша около вокзала побранился с извозчиком и сильно закашлялся, и когда Надя, прощаясь пожимала ему руку, то он никак не мог удержаться от кашля, был бледен, и говорил, что дорога утомила его. Он остался в Москве, а Надя поехала дальше в Петербург.

VI

В Петербурге Надя получала почти каждый день телеграммы и письма; пришли деньги, посылка с платьем. В октябре не надолго приезжала Ни­на Ивановна; лицо у нее было виноватое, испуганное, как будто она ожи­дала, что Надя нагрубит ей или спросит, зачем она приехала.

А я в Петербурге еще не была. Хороший город! —сказала она, как бы желая дать понять, что самое тяжелое, самое страшное уже пере­жито и что лучше не говорить обо всем этом.

Напившись чаю, она рассказала, что в то утро поджидали Надю до обе­да и не беспокоились, но когда пришла телеграмма, то все поняли, все стало ясно³, и бабушка упала, три дня лежала без движения и только сто­нала, а потом все молилась богу, плакала, воздевала руки (а горничные, глядя на нее, посмеивались) и с того времени как-то вся осунулась, при­смирела и стала неправильно произносить слова.

На тебя она не сердится,— рассказывала Нина Ивановна, — все ходит в твою комнату и крестит стены и твою постель. А в меня точно гром ударил. Я уже не та, что была.

Все время она не отрывала глаз от Нади, точно только теперь узнала ее. За обедом ела много, а ночью не спала, лежала тихо. И так пожила дней пять и уехала.

®Прошла осень, за ней прошла зима. Надя уже сильно тосковала и каждый день думала о матери, о бабушке, о своей постели. Письма из до­му приходили тихие, добрые, и казалось, все уже было прощено и забыто. В мае^в после экзаменов она поехала домой и на пути остановилась в Мо­скве, чтобы повидаться с Сашей. Он был все такой же, как и прошлым ле­том, бородатый, с всклоченной головой, все в том же сюртуке и парусин- ковых брюках, но вид у него был нездоровый, замученный, он и постарел, и похудел, и все покашливал.

Ах, вы приехали!^1, — сказал он весело и засмеялся³. — Боже мой, Надя приехала! Голубушка!

Посидели в литографии, поговорили, потом поехали в ресторан завт­ракать; он ел, много говорил и все покашливал, а она не могла есть и толь­ко со страхом смотрела на него, боясь как бы он не свалился здесь в ресто­ране и не умер.

Саша, дорогой мой, — сказала она,^е —вы больны!

Нет, я здоров.

Сегодня же увезу вас к себе^ж. Непременно!

Нельзя, — сказал Саша и засмеялся. — Я в будущем году к вам приеду, а теперь мы завтра едем на Волгу, я да еще тут один парень. Па­рень хороший, только из Санкт-Петербурга, вот беда! Говоришь ему, по­ложим, что мне хочется есть, что я оскорблен глубоко, задавлен насилием, что мы вырождаемся, а он мне в ответ на это толкует о великом инквизи­торе, о Зосиме, о настроениях мистических, о каких-то зигзагах гряду­щего — и это из страха ответить прямо на вопрос. Ведь ответить прямо на вопрос — страшно! Это все равно как при столпотворении смешение язы­ков: один просит — дай топор, а другой ему в ответ — поди к черту.

Поговорили о Петербурге, о новой жизни, и Саша все приходил в вос­торг и радовался.

Отлично, превосходно,— говорил он,— я очень рад. Вы не пожа­леете и не раскаетесь, клянусь вам. Ну, пусть вы будете жертвой³, но ведь так надо, без жертв нельзя, без нижних ступеней лестниц не бывает. Зато внуки и правнуки скажут спасибо!

Потом поехали на вокзал. Саша угощал чаем, яблоками, а когда поезд тронулся и он, улыбаясь, помахивал платком, то даже по ногам его видно было, что он очень болен.

Приехала Надя в свой город в полдень. Когда она ехала с вокзала до­мой, то улицы казались ей очень широкими, а дома маленькими, при­плюснутыми; людей не былой только встретился настройщик Швабе в ры­жем пальто[59]. Бабушка, совсем уже старая, по-прежнему полная и некра­сивая, охватила Надю руками и долго плакала, прижавшись лицом к ее плечу, и не могла оторваться. Нина Ивановна тоже сильно постарела и подурнела, как-то осунулась вся, но все еще по-прежнему была затянута, и бриллианты блестели у нее на пальцах.

Милая моя! — говорила она.— Милая моя!

Потом сидели все трое и молча плакали. Видно было, что и бабушка, и мать чувствовали, что прошлое потеряно навсегда и безвозвратно, нет уже ни положения в обществе, ни прежней чести, ни права приглашать к себе в гости; так бывает, когда среди легкой, беззаботной жизни вдруг нагрянет ночью полиция, сделает обыск и хозяин дома, окажется, растра­тил, подделал — и прощай тогда на веки, легкая, беззаботная жизнь!

Надя пошла наверх и увидела ту же постель, те же окна с белыми наив­ными занавесками, а в окнах тот же сад, залитый солнцем, веселый, шум­ный! Она потрогала свой стол, постель, посидела, поплакала. И обедала хорошо, и чай с вкусными, жирными сливками. Вечером она легла спать, укрылась и все время улыбалась; почему-то было смешно лежать на этой теплой,* очень мягкой постели. А будет ли стучать ночью сторож?

Пришла на минутку Нина Ивановна, села.

Ну, как, Надя? — спросила она, помолчав.— Ты довольна? Очень довольна?

Довольна, мама®.

Нина Ивановна встала и перекрестила Надю и окна.

А я, как видишь, стала религиозной,— сказала она.— Знаешь, и книжек уже не читаю.

Отчего?

Так. Не читается. Жизнь моя уже кончена, я так понимаю. Ну, спи, господь с тобой.

Она ушла.

Тик-ток... — стучал ночью сторож.— Тик-ток, тик-ток...

На другой день вечером приходил Андрей Андреич, все такой же ти­хий, молчаливый, и играл на скрипке очень долго, с чувством, и Наде ка­залось, что ему больше уже ничего не оставалось на этом свете, как только играть. Он робко говорил Наде вы, но все еще¹" любил и» как будто не верил себе, своим глазам; вот, казалось ему, проснется, и все окажется сном...

Прошел май, начался июнь. Надя уже привыкла к дому. Хлопоты ба­бушки за самоваром, глубокие вздохи, Андрей Андреич, игра на скрипке по вечерам стали прискучать ей. Она ходила по саду и улице, глядела на дома, на серые заборы, и ей казалось, что в городе все давно уже состари­лось, отжило и все только ждет не то конца, не то начала чего-то молодо­го, свежего. О если бы поскорее наступала эта новая, ясная жизнь, когда можно будет прямо и смело смотреть в глаза, сознавать, что ты прав, быть веселым, свободным! Будет же время, когда бабушкин дом, где все так уст­роено, что четыре прислуги иначе жить не могут, как только в одной комна­те, в подвальном этаже, в нечистоте,— будет же время, когда от этого до­ма не останется и следа, и о нем забудут, никто не будет помнить!

Пришло из Саратова письмо от Саши. Своим веселым, танцующим почерком он писал, что путешествие по Волге ему удалось вполне, но что в Саратове он прихворнул немного и теперь лежит в гостинице. «Заму­чил меня спутник, одолел!— писал он.— Жалуюсь ему на кашель, а он мне про великого инквизитора». А дня через три, утром Надя, сойдя вниз, застала бабушку в сильном горе: она плакала и не могла выговорить ни одного слова. На коленях у нее лежала телеграмма. Надя догадалась, не стала спрашивать... Она долго ходила по комнате, слушая, как плачет бабушка, потом взяла телеграмму, прочла[60]. Сообщалось, что вчера утром в Саратове от чахотки скончался Александр Тимофеич, или попросту Саша. И представилось ей, как Саша лежит мертвый и на лице у него добрая, хитрая улыбка...

Бабушка и Нина Ивановна пошли в церковь заказывать панихиду, а Надя долго еще ходила по комнатам и думала. Ей стало вдруг скучно, томительно скучно, и она уже чувствовала, сознавала, что ей в этом горо­де нельзя оставаться, что она здесь одинокая, чужая, все прежнее оторва­но от нее и исчезло, точно сгорело, и пепел разнесся по ветру. Она вошла в Сашину комнату, постояла тут⁶.

— Прощай, милый Саша!— думала она и впереди ей рисовалась жизнь трудовая, широкая, чистая.

Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром уехала.

Антон Чехов

Автограф. JIB, ф. 331, карт. 79, ед. хр. 1.

РАННИЕ ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЧЕХОВА

ШУТОЧНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ О ПОДПИСКЕ НА ЖУРНАЛ «ЗРИТЕЛЬ»

Публикация Н. И. Гитович

В № 21—26 «Зрителя», от декабря 1881 г. печаталось шуточное объявление о под­писке на этот журнал. Объявление было подписано редактором-издателем журнала — В. В. Давыдовым. Между тем, Давыдов не был автором этого объявления. Вот что рас­сказывает в своих воспоминаниях М. П. Чехов:

«... В типографии у Давыдова случилась презабавная история. Кто-то печатал у него свой перевод романа польского писателя Крашевского „Король и Бондаривна", но так как денег на расплату за печатные работы и за бумагу у переводчика не оказа­лось и эти книги нечем было выкупить, то все 2000 экземпляров так и остались у Да­выдова на складе<(...> Переводчик не являлся за своим заказом более года, так что уже и отчаялись в том, что он когда-нибудь выкупит своих „ Короля и Бондаривну". Решили продать книги на пуды. Но тут я, гимназист, проявил свою сообразительность. Я спро­сил у Давыдова: почему бы этих самых „Короля и Бондаривну" не дать в качестве пре­мии к журналу „Зритель" для привлечения подписчиков? Брат Антон одобрил этот план, В. В. Давыдов пришел в восхищение, замахал руками и в увлечении воскликнул: — А что бы вы думали — фюить! их у меня всего только 2000 экземпляров, но ведь и подписчиков у меня больше не будет! А если их у меня, кроме розницы, будет 2000, то я буду миллионером. Фюить!

Решено и подписано. Брат Антон сочинил рекламу, и „Король и Бондаривна"... так и остались в редакции в штабелях составлять постель для сторожа Алексея, ибо подписки не было никакой» (М. П.Чехов. Вокруг Чехова. М.—JI., 1933, стр. 82—83). Таким образом, принадлежность «рекламы» Чехову можно считать установленной. Указанием на этот текст мы обязаны покойному А. Б. Дерману.

Возможно, что Чехову принадлежит также текст объявления о подписке на журнал «Зритель» на 1883 г. (см. публикацию Н. А. Подорольского — газ. «Совет­ская Россия», 1960, Л"» 24, от 29 января).

О ПОДПИСКЕ

НА ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ, ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ И ЮМОРИСТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ «ЗРИТЕЛЬ» НА 1882 ГОД

Лесоводство, скотоводство, рыболовство, чума в Мессопотамии, поли­тическая экономия, собрание парламента в Каире — не входят в програм­му нашего журнала. Семь древних мудрецов, Архимед, Платон и «быстрые разумом Невтоны» — не наши сотрудники. Серебро и золото не вхо­дят в число красок, которыми мы раскрашиваем наши рисунки. Даем за­ранее честное и благородное слово, что мы не откроем ни одной Америки и не будем иметь ни малейшего влияния на умы Европы...

Мы будем смеяться и плакать по следующей программе.

Оригинальные и переводные романы, повести, рассказы, сцены, стихотворения, бытовые очерки из жизни народов, описания выдающих­ся исторических моментов и достопримечательных местностей, биографии выдающихся деятелей.

Известия и обозрения искусств: театра, музыки, живописи и проч. с критической в нужных случаях оценкой.

Обозрение русских и иностранных книг и периодических изданий.

Фельетон и хроника общественной жизни.

Смесь.

Иллюстрация рисунками текста журнала и рисунки юмористиче­ского содержания.

Карикатуры.

Почтовый ящик.

Объявления и рекламы.

В издании нашем примут участие: в литературном отделе — В.Н.Андреев-Бурлак, Антаев (псевдоним),В.П. Буренин,И.Вязмитин (псев­доним), Л. И. Гуляев, Герсон, А. М. Дмитриев, А. Единицын (псевдоним), Измайлов (Икс), Киевский (псевдоним), В. А. Крылов, Н. П. Киреев, А. В. Круглов, Д. Д. Минаев, И. И. Мясницкий, А. Ф. Моод, Вас. И. Не­мирович-Данченко, П. М. Невежин, Н. П. Орлов, Л. И. Пальмин, А. С.Размадзе, Сергей Атава, М. П. Садовский, Н. С. Стружкин, Д. И. Сар- гин, Г. А. Хрущов-Сокольников, Антоша Ч. (псевдоним), Шайтан (псевдо­ним), М. Г. Ярон и многие другие; в художественном — Н. А. Богда­нов, А. И. Лебедев, В. Г. Перов, Н. Е. Рачков, К. А. Трутовский, Я. П. Турлыгин, Н. П. Чехов и многие другие.

«Зритель» выйдет в 1882 году сто раз. Два раза в неделю ваша горнич­ная будет отворять дверь почтальону и получать от него наш журнал. Между прочим, рисунков раскрашенных и не раскрашенных, карикатур, портретов и проч., помимо мелких иллюстраций, мы дадим более трех­сот. Текста тоже очень много: годовое издание будет состоять приблизи­тельно из 1000 страниц большого формата, в 2 и 3 столбца самой убори­стой печати, что составит в итоге более 2500 столбцов.

И кроме того...

Следуя моде, мы тоже дадим премию. Мы дешево ценим олеографии, а потому и не дадим их. Каждый годовой подписчик получит в премию роман (известного польского писателя) Крашевского «Король и Бондаривна» (в переводе, конечно), иллюстрированный художником Г. Богатовым, стою- щий в отдельной продаже два рубля. Премия изготовлена и будет разос­лана нами вместе с первым номером.

Мы возьмем с каждого подписчика:

С доставкой и пересылкой Без доставки и пересылки

За год только 8 р. За год не более 7 р.

» полгода... » 5 р. » полгода ... 4» 50

» 3 месяца... » 3 р. ,» 3 месяца ... 2 » 75

Подписка принимается: В Москве: В конторе редакции на Страстном бульваре в доме гр. Мусина-Пушкина, в писчебумажном магазине Д. Н. Попова у Иверских ворот, в здании Присутственных мест; в книжных магазинах Д. И. Преснова, Кольчутина, Центральном и магазине «Нового времени»,— на Никольской улице; в книжном магазине Васильева на Страстном бульваре; в магазинах: книжном Мамонтова и картинном Да- циаро на Кузнецком мосту.

Иногородние благоволят адресоваться непосредственно в контору ре­дакции в Москве.

Редактор-издатель В. В. Давыдов

ПЕСТРЫЕ СКАЗКИ

ДВА ЮМОРИСТИЧЕСКИХ ФЕЛЬЕТОНА ЧЕХОВА и В. В. БИЛИБИНА

Публикация Н. И. Гитович

В письме к Н.М. Ежову от 2—3 япваря 1887 г. А. С. Лазарев-Грузинский писал, чго Чехов говорил ему «о сотрудничестве в „Новом времени"» его,Чехова, и В.В. Би- либина в «Пестрых сказках». «Билибин все робеет писать в „ Новое время ", хотя вместе с Чеховым они уже писали там по воскресеньям „ Пестрые сказки "— плата 12 копеек, т. е. за десять строк 1 р. 20 к., а за сто строк 12 рублей!!!» (ЦГАЛИ, ф. 189, on. 1, ед. хр. 7).

Раздел юмористического фельетона под названием «Пестрые сказки» в воскресных номерах «Нового времени» начал появляться (нерегулярно) с начала 1886 г. Об уча­стии в нем Чехова до сих пор ничего известно не было.

В письмах от февраля и марта 1886 г. Чехов рекомендовал Билибину писать в «Но­вое время». 14 марта Билибин отвечает Чехову: «Лейкин все обещает „пристроить" меня в „ Новое время ". Может быть, что-нибудь я и писал бы, хотя мне, знаете ли, при моем жанре, довольно трудно много писать. Но деньги нужны. Ах, как нужны!» 6 апреля он снова пишет Чехову: «Как вы смешно спрашиваете, отчего я не пишу в „ Но­вое время". Не приглашают. А самому навязываться не хочется...»

25 апреля 1886 г. Чехов приезжает в Петербург и, как будет показано ниже, за время пребывания там, до 7 мая 1886 г., он совместно с Билибиным написал в «Новое время» два фельетона для раздела «Пестрые сказки».

№ 34?68—44 стр.

№ 36?55—68 стр.

27 июня 1886 г. Билибин снова пишет Чехову: «Вчера былу Леонтьихи³. Гонорар вам будет выслан сегодня.На ваш счет поставлены „Пестрые сказки" целиком. Поэтому считаю приятным долгом вычесть из вашего осколочного гонорара за июнь 13 р. 44 к., если вы ничего не имеете против этого (расчет 44+68=112,112X12=13 р. 44 к.). Если да, то пришлите на отдельном лоскутке документ для подклейки в книгу:

„Прошу Билибина из причитающегося мне за июнь гонорара удержать в свою пользу 13 р. 44 к. Ан. Чехов"»⁴.

Таким образом, выясняется, что фельетоны «Пестрые сказки» в № 3648 и 3655 на­писаны Чеховым совместно с Билибиным, причем в № 3648 из69 строк—44 строки при­надлежат Билибину и 25 строк Чехову, а в № 3655, из 100 строк — 68 строк Билибину и 32 строки Чехову.

В воскресных номерах «Нового времени» (№ 3648 й 3655) от 27 апреля (9 мая) и 4(16) мая 1886 г. появляются два фельетона за подписью «Два Аякса». А 1 июня 1886 г. Билибин писал Чехову: «...Кстати насчет „Нового времени "(оттуда меня „прогнали"¹): если вам выслали оттуда гонорар и за май и прислали счет, то не значатся ли в вашем счете и мои анекдоты:

Определить, какие именно строки написаны Чеховым, трудно: подсчет строк от­дельных отрывков ничего не дает, так как цельного отрывка, составляющего 25 и 32 строки нет, а комбинации, составляющие эти числа, могут быть различны.

Остается неясным, кому принадлежит статейка «Исторические каламбуры», напе­чатанная в первом фельетоне ниже подписи «Два Аякса». Она содержит еще 17 строк[61].

Билибин писал Чехову 11 мая 1886 г.: «Нарочно ждал воскресенья,чтобы напи­сать вам, ждал, появятся ли в .Новом времени" мои „Пестрые сказки". Нет!» По- видимому, сотрудничество Билибина, не подкрепленное помощью Чехова, было «Новым временем» отклонено.

«Навран» № 3468 — следует 3648.

Леонтъиха — П. Я. Леонтьева, сотрудница конторы «Нового времени», вы­писывавшая авторский гонорар.

Имеется в виду авторский гонорар Чехову по журналу «Осколки».

1

ПЕСТРЫЕ СКАЗКИ

МЫСЛИ И ОТРЫВКИ

«Мамаша» играет огромную роль в жизни женщины:

Семи лет девочка угрожает обидевшему ее мальчику Ване: «Я мамаше скажу!»

Семнадцати лет девушка говорит бородатому, но неосторожному Ива­ну Ивановичу: «Поговорите с мамашей!,.»

Двадцати лет женщина говорит своему мужу (рабу Иоанну): «Я к ма­маше уйду!»

Один профессор, возвратись домой, произнес следующий монолог: — Гм... Два опрокинутых стула... на полу осколки вазы... зеркало раз­бито... в кухне плачет в свой передник Матрена... а моя жена не здоровает­ся со мной, уселась перед окном и глядит куда-то вдаль... Гм... Если со­вокупность всего этого взять за посылку и сделать логичный вывод... (глубокомысленно размышляет две минуты) ... то, кажется, можно почти безошибочно придти к заключению... (размышляет еще две минуты, по­том, обращаясь к жене): Анюта! Кажется, почти наверное я могу утверж­дать, что перед моим приходом ты немножко рассердилась...

Поцелуй изобретен в глубокой древности одною хитрой и умной же­ной, которая целовала своего мужа всякий раз, когда он поздно ночью возвращался домой,— с целью узнать: не выпил ли?

Баня, это — место, где царствуют свобода, равенство и братство.

♦РЕДАКЦИОННЫЙ ДЕНЬ „БУДИЛЬНИКА"» Рисунок М. М. Чемоданова (Лилина) Второй слева (стоит) Чехов «Будильник», 1885, ЛИ 12

Новое правило для играющих в винт:

«Языком болтай, рукам воли не давай».

Зеркало одинаково необходимо и женщине и мужчине, с тою однако разницею, что женщина смотрится в зеркало ежедневно, а мужчина — преимущественно с похмелья.

Женщины — большие рукодельницы! Они не только мастерски владе­ют иголкой, но также отлично умеют подпускать шпильки!

В десятой заповеди женщина поставлена рядом с волом, ослом н ра­бом, потому что в жизни ей приходится иметь дело только с этими живот­ными: вол ее кормит, осла она надувает, раб же считает себя ее госпо­дином.

В каждом запутанном уголовном деле прежде всего — «ищи женщину». В каждом запутанном гражданском деле — ищи адвоката.

Три задачи для взрослых детей:

Доктор Захарьин берет за визит сто рублей. Смерть за визит берет жизнь. Жизнь же по Суворову — копейка. Спрашивается, во сколько раз Захарьин берет дороже смерти?

Письмоводитель врачебной управы получал в год 900 руб. Из них про­живал он ежегодно 850 руб. Спрашивается, сколько лет прожил письмо­водитель, если после его смерти осталось 123 ООО руб.

Московские адвокаты берут за развод обыкновенно 4000 руб. Из че­тырех две тысячи они оставляют себе. Куда деваются остальные 2000?

Два Аякса

2

ПЕСТРЫЕ СКАЗКИ

ТЕАТРАЛЬНЫЙ РАЗЪЕЗД

Чиновник финансов. Что же это вы Давыдова отпускаете?

Чиновник театральный. А что с ним поделаешь? Как за сыном ухаживали.

Чиновник финансов. Будто? Газеты не то говорили.

Чиновник театральный. Ах, эти газеты! Что им за де­ло? Им надо бы запретить писать о театральной администрации — вот и все... Пусть о пьесах пишут...

Чиновник финансов. Ишь чего захотели! Почему же это вам такую привилегию? Нашего министра вон как щелкают, а у вас на­чальника департамента и секретаря не тронь. Мы тогда все в театральное ведомство захотим поступить, потому что это очень приятно, когда о тебе никто пикнуть не смеет. Полная воля.

Чиновник театральный. Да наше ведомство особое. Ведь вот же не пишут о нашем конюшенном управлении.

Чиновник финансов. Так чего же вам? Чтоб избавиться от печати, переходите в конюшенное ведомство...

Чиновник театральных! (укоризненно смотрит и закури­вает папироску). А потока кажется поправляется... (Уходят.)

МЫСЛИ И ОТРЫВКИ

«Volapiic», всемирный язык,— вовсе не новость для женщин.Они уже давно выдумали «всемирный язык», на котором одинаково свободно могут объясниться: француженка — с русским, итальянка — с немцем и швед­ка—с французом, а именно: женщины умеют говорить глазами.

Примечание. Хотя «язык глаз» очень древний язык, однако в класси­ческих гимназиях он не преподается.

Некий кулак, открыв в деревне кабак, сказал:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа.

Отрывок из письма женатого господина к другу:

... «Стояло прелестное весеннее утро. Все в природе улыбалось: даже моя теща»...

Луна служит по министерству народного просвещения.

Немецкий принц посетил проездом маленький городок и присутство­вал на спектакле в местном театре, занимая среднюю ложу. Антрепренер, желая угодить принцу, распорядился расположить зрителей так, что лы­сые головы господ, сидевших в партере перед ложей принца, составили из себя его вензель.

4ем дальше в казенный лес... тем меньше дров.

России нечего бояться за недостаток топлива: в случае оскудения дров и каменного угля, можно будет еще долгое время пробиваться канцеляр­скими архивами.

Известно, что в мае маются. Отметим одну подробность, на которую, кажется, еще не было обращено внимания. В мае очень маются учителя женских учебных заведений, у которых сердце есть. Май — время неж­ных чувств, и тот же май — время экзаменов. Суровый долг педагога и грозного экзаменатора с одной стороны, и розовый ротик, синие, карие, допустим даже серо-зеленые глазки — с другой. Педагог, подчиняясь влечению сердца, хотел бы предложить экзаменующейся розу и, обняв за талию, унестись вальсом в небеса или, по крайней мере, на цветущие поля, а он должен сделать строгие глаза и свирепо спрашивать: «А ска­жите нам, г-жа Иванова, что вы знаете о походах Артаксеркса». Тяжелые моменты бывают в жизни педагога женских учебных заведений.

И учащиеся девы маются. И учащиеся юноши маются. Не даром кто-то сказал, что в мае все зеленеет: даже гимназисты и гимназистки. Вообще так и надо заметить насчет гимназиста: если он сделался совсем зелен, зна­чит он созрел в науке и может получить аттестат зрелости. С другими фрук­тами бывает иначе.

Нынешний май дебютирует очень эффектно: выставкой роз в Адмирал­тействе. Выставку роз прекрасно было бы соединить с выставкой хорошень­ких женщин. Когда-нибудь и до этого додумаются, на радость женскому вопросу.

Два А я к с а

ЮМОРЕСКИ ИЗ ЖУРНАЛА «ЗРИТЕЛЬ»

Публикация Б. Д. Челышева

В 1957 г. мною совместно с Б. И.Хлестуновым были обнаружены два неизвестных письма Чехова к Г. П. Кравцову, публикуемые ниже в настоящем томе. В одном из этих писем (от января 1883 г.), упоминая, что он работает в шести-семи московских и петербургских изданиях, Чехов сообщал свои псевдонимы: А. Чехонте, М. Ковров, Человек без селезенки. Второй из этих псевдонимов Чехова ранее известен не был. Как нам удалось установить, псевдонимом М. Ковров подписаны три иллюстрированные юморески, помещенные в журнале «Зритель»: «Скоморох», «Калиостро, великий ча­родей^ Вене» и «Женевьева Брабантская» («Зритель», 1883, № 2, 3 и 10).

Во всех трех заметках говорится о спектаклях театра М. В. Лентовского, которому Чехов в восьмидесятых годах посвятил немало строк в своих московских фельетонах.

Первая из них написана по поводу псевдоисторической пьесы «Смерть Ляпунова» С. А. Гедеонова, поставленной в театре Лентовского «Скоморох». Пьеса эта была напи­сана в 1846 г. и получила в свое время отрицательную оценку Тургенева (см. И. С. Т у р- г е н е в. Собр. соч., т. XI. М., 1956, стр. 55—70). Рецензия Тургенева, вероятно, не была известна Чехову, однако он, как и Тургенев, язвительно высмеял трескучий пат­риотизм и надуманность пьесы.

Вторая заметка написана Чеховым по поводу постановки в «Новом театре» Лентов­ского комической оперы «Калиостро, великий чародей, в Вене». Жизнь знаменитого мистификатора и авантюриста Калиостро послужила материалом для создания ряда произведений, в частности оперетты «Калиостро в Вене». Музыка к этой оперетте была написана Штраусом (в 1875 г.). Либретто оперетты отличалось редким безвку­сием.

Третья заметка посвящена постановке буффонады «Женевьева Брабантская» (пе­ревод с французского), с каламбурами и переодеваниями в купеческом вкусе (автор либретто—Этьенн Трефе). Премьера этого спектакля состоялась 27 января 1883 г.; вероятно, тогда его и видел Чехов.

I

«СКОМОРОХ» —ТЕАТР М. В. Л<ЕНТОВСКОГО> (3-е ЯНВАРЯ)

Начну прямо с начала. В коридорах темно и жутко, как в инквизици­онных подвалах. Лишние лампочки не мешает поставить. Цена умеренная, всем видно, контролем не надоедают, публика аплодирует — значит, хо­рошо. Но чертовски холодно. Зуб на зуб не попадает, нос зябнет самым неприличным образом.

Когда мы вошли в театр, стоящие около вешалок предложили нам раз­деться.

А у вас тепло? — спросили мы.

Тепло-с.

Мы поверили этим лгунам и заплатили по двугривенному. Заплатили даром, потому что через пять минут пришлось опять облечься в шубы. Не­хорошо надувать. Коли холодно, так говорите, что холодно, а не берите двугривенных. Гг. капельдинеры, надевая на нас шубы, поздравили нас с Новым годом. Это после двугривенных-то. Вежливо, но — некрасиво. Народный обычай поздравлять — может не иметь места в народном те­атре.

В буфете все есть, но нечем закусывать после водки: ни килек, ни се­ледки.

Выход ужасен. Нужно отворять две половинки двери, а не одну, а то приходится выходить поодиночке, гуськом, что скучно и неудобно. Тес­ноту нужно избегать по многим причинам.

Мы глядели «Смерть Ляпунова», драму Гедеонова. Пьеса старинная, холодная, трескучая, тягучая, как кисель, но мы почти ничего не имеем против ее постановки на сцену «Скомороха». Пусть малознающая публика хоть за четвертак поучится истории. Это во-первых, а во-вторых, подобные пьесы понятны каждому, не тенденциозны и трактуют далеко не о пустя­ках... А этого, пожалуй, достаточно. При нынешней дороговизне и за это спасибо.

О труппе можно сказать весьма мало по весьма уважительной причи­не: видели ее только раз. Г. Рахимов ничего себе. Картавящий г. Пальм («князь П'енский... Говою тебе... д'юг д'югу»...), Осетров, Протасов го­дятся как для пьес, так и для сцены. Глядя на них, узнаешь тетку-провин- пию. Г-жа Савина много ныла, много руками махала, энергично белками вращала, но ничего не вышло. Что-нибудь из двух: или она плохая акт­риса, или же озябла...

Думаем, что и то и другое.

М. Ковров

II

КАЛИОСТРО, ВЕЛИКИЙ ЧАРОДЕЙ, В ВЕНЕ (В «НОВОМ ТЕАТРЕ») М. и А. Л<ЕНТОВСКИХ>

—Слышали? А? Граф Калиостро дает такие капли, что если вы­пьешь, то помолодеешь... Ежели тебя не любят, так и против этого есть у него капли.Колдун! Золото делает, сквозь карман письмо читает! и т. д.

Северин. Не верьте, господа! Вздор! и т. д.

Приезжает Лоренца Феличиани (г-жа Волынская) н слабым голос­ком уверяет, что это правда. Около нее граф Принценштейн (г. Леонидов) и маркиз Центифоли (г. Вальяно) поднимают ноги выше головы, но тем не менее влияния на ход событий не имеют. Оба лишние.

Граф Калиостро. Интендант, кассир: большой приятель Рыкова. Вытащит деньги из воспитательного дома, не падая в обморок на бульва­ре... Превзошел изобретателя мази Иванова: изобрел элексир долгой жиз­ни и любовный напиток. Шельма!.. Вечен — хочет жениться на миллионе тетушкиной племянницы, любящей барона Ливена. Доказывает ей, что барон ей неверен, и за доказательство ему обещали руку и сердце, и проч.

Надо отдать справедливость г. В<аль)цу. Это самый лучший фокус Калиостро. Поднимается стена, и надуваемые видят эффектнейшую кар­тину. Феличиани помогает Калиостро. Она его жена, что видно из брачного свидетельства, хранящегося у Калиостро. Она не любит мужа и готова его полюбить с тем только условием, чтоб он позволил ей удрать от него.— «Помогай мне, говорит он, и я заплачу тебе отпуском во все четыре сторо­ны!» Она и не знает, что свидетельство подложно и что их венчал не священник, а лакей Калиостро... Она любит Штенерека (не за голос) и надувает его поневоле.

Гг. Шеромов и Стрешнев. Возмутительные тенора. Слушая их, забо­леваешь изжогой. Изображают двух сиятельных балбесов, графа Ште­нерека и барона Ливена. Первый влюблен в Феличиани, второй — в Эми­лию, тетушкину племянницу. Оба пьют любовный напиток, но, увидев, что Калиостро их надувает, начинают хорохориться и помогать добру побеждать зло и т. д.

Дочь швейцара, которую Калиостро выдавал за 70-летнюю старуху, хватившую капель через меру. Плакала хорошо, за что и вкусила сладость аплодисментов.

Тетушка выпивает капли, п лакей Калиостро, одетый маркизом, де­лает вид, что влюблен в нее... За это Калиостро получит племянницу с миллионом... Но все имеет свой конец.

Лакей крадет у барина брачное свидетельство и продает его. Все от­крывается. Но Калиостро не робеет. Когда в доме тетушки Ливен тре­бует, чтобы он расписался мошенником, Калиостро дает понюхать бу­кет и Ливен засыпает. Приходит ясновидящая Феличиани, и т. д. Гра­фу шах и мат.

Калиостро бежал из Вены с позором. Теперь он морочит уже не венских дур. Так добро побеждает зло.

Арбенин и Волховской были хороши, Волынская эффектна, опе­ретка тоже, но... в залах ужасно холодно! Около вешалок сквозной ве­тер.

С подлинным верно:

Н. Чехов М. Ковров

III

ЖЕНЕВЬЕВА БРАБАНТСКАЯ

БУФФОНАДА В 4-х ДЕЙСТВИЯХ И Р КАРТИНАХ

Маркграф Сифроа, герцог Кюрассо (г. Волховской). Женат на Женевь- еве (г-жа Вельская). Глуп и туп, как двенадцать дюжин пробок. Несчаст­лив тем, что не имеет наследника. Когда-то, где-то колдун наложил на его родительские способности заклятье. Поет петушком и играет в куклы. Г. Волховской мастер изображать дураков. Всегда недурен.

Дроган, поваренок; маленький, но симпатичный голосок (г-жа Рю- бан). Влюблен по уши в Женевьеву. Поет перед ее окнами.

Сей паштет был испечен поваренком, который, желая пробраться в па­жи, врет, что покушавший этого паштета освобождается от ига колдун- ского. Ему,— увы! — верят, едят паштет, делают поваренка пажем... И что же?

Герцог объедается, чувствует в себе всевозможные чувства и объясня­ется в комнате Женевьевы в пламенной любви... Во время объяснения он хватается за живот. Приходится объяснение отложить до другого раза и бежать от поэзии к прозе. Дроган берется утешить бедную Женевьеву, ко­торой «ничего не удается». За ними подсматривает:

Каналья Голо, первыйминистр герцога, его главный советник и соста­витель речей. Этот несчастный влюблен в герцогиню и мечтает о герцог­ской короне. Злой демон оперетки. Одна из неудачных ролей. Г. Леони­дов хорошо делал, что слишком шаржировал.

Герцог, объевшийся и держащийся за живот, лежит у себя в спальне на кровати. Стонет и слезно ерундит. Является Голо и извещает его об из-

СТРАНИЦА ИЗ ЖУРНАЛА «ЗРИТЕЛЬ» (№ 3, 1883), С ФЕЛЬЕТОНОМ ЧЕХОВА «КАЛИОСТРО. ВЕЛИКИЙ ЧАРОДЕЙ, В ВЕНЕ» Напечатан под псевдонимом М. Ковров Иллюстрации Н П. Чехова

!• И 1 К Л !>

иг turb. ажвгггл п> «|х>«л. ь ч» вгаюг Шяп«>»яв»>«ги. .1ыыкы .1*» jwHrwen Сахаровы шпт ни v в. шт.

, l|IWJ»rCM жыь гшия. K»U»-«Marv 4W» ■ н1в;г сучжгп- Hp*ir>...

.♦г*. ftvL-rv таг».' j T«-Brpfc -ГЯ »T* }>аТ>« | на«Т14 вр*Л В"*»-cMwa В М »выва а в лВв ■ ггЛл «М1»Г1 t9\"

(«•I Binirm • uai. mai'4'iit я«>м|>ги n>iv :»>}>ы4 л>лля -ел »v пажи

fcJMTV. 1Г-' ПиП ШаВИ^-.'* f n 1WWT»

Ч »•" л ..и-ff* >•: tia WdlJIK».! • t »?.

умы' rfcpdn.. I и- n. luaiv-v a»»-

KijH НКл n&jcrav И XI •

яви

• и«- »a4 !• I " !•• opr*»

Н»Г

Жене- -ьа Г лОан к ля

1-я ичи» m. *-»v 1%атгя\х и • *»г-, ни tv.

.1/ Ка }».«.•

rtwis вг »«lm ва»-г1двв«*. li-ria- r>. oftrM МЦПЯЯНМПНМ >■«*- trjwiix ra-"'Hum «ш/и- ll-»n efc- naia-.*». a *rparrv «т- к» алы 1 lUux ••!' сам* идеггрг | Ila r u

Br {VprttV

l).»»'-»p»-il'>.. I В.«.>в> «Г1<1 Ь. СВМ-

| И«ТЙЧЙЫЙ rv п ал Р|и<т>. H i».

-1»'Н1> АОУШИ »Ь ЖгЛ+ъи*\ II +<ТЪ BfpCJ'

I . l-lf'-V ч«М .-••Tl. I

ariKi.«iiiiiu *««.irn* PI ,,

ИЫГ» .(.• *.•;-.•» «Ы » <• ' »- : •

lid -«v uxncni за

lwtb.uui Пйо пгрвып «BBB'Tpi Г»рк.- гш ГШ Iдавай* ortrBasi. в г—тлпви-л. l-t.iHi. '.Hun и»чч.1Т|гив ui/.fwv вг 1 <-рп»гвb*j в в' ггаггь о ivpk<- « фйК pi'iit. !«-а«в> ..iirjwr*» 1»гна

н»7.ичии'. •• рамп. Г. .ftvBBi«-BV ч«>;->иг«. dim. иг- ijumt'iv м|«шр»к»ль.

xuaurv. Ilpatoiana м'ккИ'm Mjxaan. lv ipyrau. (мм a ft^Kari. itv в<->д1а n apfit. 1|ni'ami •-•рта irinii-i'. Мити ili< arMl-M . «М-р-* МИЧМн B«- » L н ти u«i

ivpu-rv сЛг!в- шзигл i9 irpauusufl

I 4 « ХШИТТ. ЛГ- ЖВТГ V ■ г-ч'.й IIV

адЛЫгЬ и* крова­ти ('«« Ш-tv III.I •

- «рувдеъ. И»- ла»тся l ow я и> vtmarrb no %Л% и ib »nt SfBU r«JH a«rw в рмшиы едггъ. 1|м>,лв^ ткнв-шип.

а Же В»

иать мпулА вт ru­st) Ужл< но' Ни rtmi Гили i иФр>«

,#1И1ВГХ В> иио

Г1н>. (рп'лма

■i-i < • . ■'■wjiimi,

"»• ' •'"•!! •• В Т-. •• Л Л tA

ст. «trrauaut >4k видг. ^(ьчивч иа

• ii.. ..I.. м , • |,11. . Ч» pit .и»

•Ы ! «г ■ ' '.k I. • ... „ 1И1 (fu'Tt тагг и глег icuj. !: гиа

и1 к« ..„.»».|>л» - к во. :а с-м imu - "'« и.' • I I•uxf'fTac.iti!. Марггль

М |Л л.*- его! |«>М»р1ГГ1. • -вv. в вы КМ< ь. КОТННЪ М»Ш. Ь-.\.1 -«Ь»Т»"Л

ФЕЛЬЕТОН ЧЕХОВА <«ЖЕНЕВЬЕВА БРАБАНТСКАЯ. БУФФОНАДА В 4-х ДЕЙСТВИЯХ И 9 КАРТИНАХ» («ЗРИТЕЛЬ», № 10,1883)

Первая страница Напечатан под псевдонимом М. Ковров Иллюстрации II- П. Чехова

ФЕЛЬЕТОН ЧЕХОВА «ЖЕНЕВЬЕВА БРАБАНТСКАЯ. БУФФОНАДА Б 4 х ДЕЙСТВИЯХ И 9 КАРТИНАХ» («ЗРИТЕЛЬ», Л5 10. 1883) Вторая страница Напечатан под псевдонимом М. Ковров Иллюстрации Н- П. Чехова

IV

Г.*.

|>.l.v i::i. ijmTI. г цшг «и6в|м»ттгя

пр..

я*

■ Ывп'к Туркам. !<ч'»"п. н явггви»| 1ТПЧИШП «к'тмиА-.ц. щуп. пЪткнгь it.. Kt'tw ■ .(••|к>г»й м-трЬчнпп. «пн <:<1И ffcUV Ж« ••• 1'«-|.||.,]1. 1..: .«I»?,.-!'

«Мм. НЦ1Л М] ■ •• • » t

»'TU. ЧТ!» «Як К< |Чк K»»t и X*- и »г- lllai. у

a< • iof'U ■ лил

НИТрИГ? в n«|'> t UI •

J* ¹ 4'» •

W»

i и Н4ч1.их IKrwrnw.. Вшктъ \\к>г»«т. къ lurrunt МЩ>Д М !• "I »К4Л ВрН11 Ш" лчгъ. uAuium.. iiv Жпн'Вичшп-'К'ииагU 4 Пф]М1.« ШЧлЛИТ«Л. ТнГ'Л l&>-autHXl|'*!

? V II Т К А I." И то и ' ••

1! *Я>ЧГ- (UUU К. ■ •lo'.f. Ji.urr* IK

ЯИ^М ЛЯМ.

Л к1««лиы.

И.

I' t-rv av р.мбгрегъ.

"I I'tlMlk

II* . i.eir». a < «|4m! Sm • ил и». I г

1ИЙ li|--|CI "

> .1 i i>4»v •'intm|".iMiH' н.ini i»i.>k. '•I ! .. кчч, и ,«trni -

II» a^j^m. aum* I

прими nogpwu» HI »U BiHWFl* )•,.

- \

Г>uo пвшмг1Ъ(1>Л| '.ри^ампкммг rep- H"(u«V IH xov-iirt. .«"o^iuH-Hia

n*«>iim. rvpuon» ii i.«'>}Mi gn'HxuuTl :uo. I\«ли- «iint а лить, it Ця1гд«-ь i Hie-

HiHM'M. 'И.Н H«tlTi. IH' ЬЫ\<-!.1Т1- Hit.

•/•ищи ггря»га. Кпнкпнь.

|1<|»нлц«>> in'T|»'<< 4r-ii>ka>Tv I to man пин. ;>»ШЫМ Id .1 Чт. ил yiHi.aM. «Ин- •-«>».t T>n fantra vfcxfc ни r»ua«a

T|'»l I'i" • 1.И w All', 44

t n

'"I"* HIS»!" ••» 14Л1

V 5 и.

И^ч^амуншеят ДРГПГ

ИфЯ •• ||>*П> Т1" • "Ли»' п. та mi и rv Лич» г"Ш

i^imiv N m■• ant »*

>|lt|H№lV №- ШК*и1>И11Ы. HCBIUlK-fUr Sib |»l «!!••«• .RI|M- >ui:r ШЯИ.А £|>1П il K4I. oo.

!'ittv wiii i "' «'.nnunnfb i" -•■««'•jiaiia x.i п. И i ,i*ii И1.Ш.ЧШ1 pjLi«U. |||м>

lb an •I- т. a »l |

■ФЕЛЬЕТОН ЧЕХОВА «ЖЕНЕВЬЕВА БРАБАНТСКАЯ. БУФФОНАДА В 4-х ДЕЙСТВИЯХ И_9 КАРТИНАХ» («ЗРИТЕЛЬ», Лв 10, 1883) Третья и последняя страница Напечатан под псевдонимом М. Ковров Иллюстрации Н. П. Чехова

мене жены. Герцог приказывает: Дрогана укокошить, а Женевьеву зако­пать живой в землю. Ужасно! По уходе Голо Сифроа видит в окно тень Дрогана.

— Я оболью его! — говорит он, и выливает за окно кувшин воды. Вода льется не на Дрогана, а на могущественного повелителя, Карла Мартела, большого и толстого человека с жестянкой из-под керосина на голове. За внезапною болезнью г. Чернова сию роль изображал... не помню кто (нигде так часто и так скоропостижно не заболевают, как за занавесом — тема для докторской диссертации). Мартел поет, бранится и приказывает своему вассалу, герцогу, следовать за ним: он едет в Палестину драться с сарацинами. Трубные звуки. Сбегается народ. Герцог плачет н спрашива­ет каждого: «Что бы вы сделали, будучи на моем месте, если бы вам изменила жена, болел бы у вас живот и вас тащили бы на драку с сара­цинами?»

Поднимается декорация, чтобы уступить место другой.

Женевьева, преследуемая Голо, бежит из Брабанта с пажем Дроганом. Бегут через большой лес. Гроза. Их преследуют жандармы (гг. Родон и Вальяно), посланные Голо. Кстати сказать, Голо сочиняет телеграммы о смерти герцога и хочет завладеть короной. Жандармы ловят и хотят зарезать Женевьеву. Дроган одевается клоуном и приказывает суеверным жандармам оставить Женевьеву. Те повинуются, прокалывают с горя друг другу подмышки, падают... Повалявшись немного, они поднимаются, ост­рят (умывальница... то бишь, усыпальница и т. п.), маршируют, ретиру­ются.

На сцене поезд, идущий в Палестину. Свист и шипенье. Сифроа вручает бразды правления каналье Голо. Марш. Садятся в вагон. Свисток. Adieux.

Поезд не доходит до Палестины. По случаю ненастной погоды он ос­танавливается около резиденции Карла Мартела. В резиденции колоссаль­ный кутеж. Туда отправляется Дроган с прядью волос Женевьевы. Канкан н пьянство. Сифроа в вихре канкана забыл все: и корону, и отечество, и измену Женевьевы... Входит Дроган в костюме жандарма и, подавая прядь волос, объявляет, что Женевьева скончалась. Сифроа не печалится. Тогда лжежандарм рассказывает ему про козни Голо. Герцог собирается домой.

Одевшись турками, герцог и могущественный повелитель идут пешком в Кюрассо. Дорогой встречают они среди скал Женевьеву. Герцог недоу­мевает. Он видит умершую жену и его уверяют, что он уже умер.— Когда же я успел умереть? — спрашивает он. Супруги мирятся.

Голо объявляет себя брабантским герцогом. В самый момент объявле­ния входит герцог и... добро побеждает зло. Голо — шах и мат, а Дроган и Женевьева, оба вместе, не выходят из объятий герцога. Канкан.

Декорации великолепны, исполнение хорошее, антре выше всякой кри­тики, но... опять-таки около вешалок до безобразия холодно! И сами ве­шалки безобразны. Пространство, занимаемое каждой из них, так мало, что приходится более чем тесниться. Публика берет сама платье, несет его через головы, пачкает... Кто-то кого-то мазнул калошей по лицу.

Обратите внимание!

М. К о в р о в

ПРИЛОЖЕНИЕ

«МОЯ СЕМЬЯ» — ПРЕДПОЛАГАЕМЫЙ ФЕЛЬЕТОН ЧЕХОВА

Просматривая комплекты журнала «Зритель», мы обратили внимание на неболь­шую юмористическую заметку под заглавием «Моя семья» (1883, № 19). Заметка эта не подписана. В оглавлении вместо имени автора обозначены три заглавные буквы: С. Б. Ч.

Писателя, фамилия, имя и отчество которого начинались бы с этих букв (в раз­личных сочетаниях), мы не знаем. В юмористических журналах того времени такой под­писи нам больше не встретилось.

Между тем известно, что молодой Чехов подписывал некоторые из своих рассказов псевдонимом «Человек без селезенки» или сокращенно — «Ч. без е.». А рассказ «Пат­риот своего отечества» в журнале «Мирской толк», 1883, № 8, от 25 февраля, он подпи­сал тремя начальными буквами этого псевдонима: Ч. Б. С. Можно предположить, что инициалы, которыми обозначен автор «Моей семьи», представляют тот же криптоннм, написанный в обратном порядке. Такое предположение кажется тем более вероятным, что «Моя семья» по содержанию и стилю весьма близка к другим произведениям Че­хова этих лет (ср., например, рассказ «Мои жены»); основу его составляет перечисление характерных черт персонажей.

Не противоречит предположению об авторстве Чехова и язык «Моей семьи».

МОЯ СЕМЬЯ

(БЕСПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ К ПРОШЕНИЮ О ВСПОМОЩЕСТВОВАНИИ)

Тесть: Емельян Сидоровнч, отставной гардемарин. Мал ростом, худ, морщинист, но внушителен. Рожден в Кронштадте. Говорит, что купался в океане. Будучи в Константинополе, вндел султана. Со времен отставки ищет место управляющего домом или имением. Не любит беспорядков и вечно читает мне нотации за нечистоплотность. Встает в четыре часа и сам чистит себе сапоги. Ложится в восемь часов. Спит в гостиной. Вечером дол­го молится в моем кабинете, причем приказывает мне стоять и не курить. Искусства любит, но наук не признает. Ждет, что меня арестуют за то, что я читаю газеты. По праздникам будит меня к заутрене. В день ангела получает визитную карточку от друга детства, капитана 2-го ранга П. А. Дромадерова. Вечно трется в кухне около бочки с квасом. Часто плачет.

Теща: Глафира Кузьминична. Бабища шестидесяти лет, слезливое, богомольное, нравственное и вместе с тем в высшей степени ядовитое соз­дание. Жалуется всем и каждому, что ее бог обидел зятем. Любительница цикорного кофе, сливок и рыбки. Мяса не ест: обет дала. Давно уже со­бирается умирать, но не умирает. Ежедневно ходит в гостп. Хвастает, что ее старпчок не употребляет горячих напитков. Сваха, дает деньги на про­центы и скупает рухлядь. Меня величает «окаянным». Меня?! Я ли ее не кормлю? Я ли не выношу ее целодневных толков о том, что она чай без хле­ба кушает? Я ли не даю ей денег на мазь Иванова, которой она по ночам натирает себе поясницу? Дрянь ты этакая!

Брат моей жены: Иван Емельяновпч. Брандмейстер, изгнанный со службы за неумеренное употребление спиртных веществ. Ищет должности и хочет жениться на нравственной девушке. В женщинах прежде всего признает «ум». Собственноручно режет кур, гусей и уток. Ходит на базар за харчами. Верит в спиритизм. Со мной в ссоре. Клянется, что нз меня не выйдет толку. Впрочем ссора не мешает ему курить мой табак и по целым дням валяться на моей кровати. Хочет купить себе ружье. Родителей не почитает.

Пантелей: другой брат моей жены. Служит кочегаром на железной до­роге. Ходит к нам по субботам ночевать и всю ночь играет на гармонике. Обещает починить мне портсигар. Два раза судился у мирового судьи за буйство и два раза по настоянию Ивана Емельяныча подавал на апелля­цию. Бьет Митю по голове. Умоляет меня, чтобы я его остриг. Пьяница.

Костька: третий брат моей жены. Фельдшер, еженедельно пускает от­цу кровь. Имеет в нашем околотке большую практику, но все зарабатывае­мое пропивает. Любит читать романы и выписывает газету Гатцука, которую никому не дает читать, боясь чтобы ее не запачкали. Рябой. Жениться не хочет, потому что в женщине видит причину всех зол. Дает от кашля детскую присыпку, приказывая употреблять ее внутрь на водке. Был в Москве на выставке и купил себе там прибор для показывания фокусов. Родителей не признает за их невежество. Меня не любит за то, что я не позволяю ему ставить па мой стол бутылки с лекарствами. Пьяница. Ворует у матери деньги и поедает ее варенья.

Моя жена: Агаша. Маленькое, пришибленное, безгрудое, курносое, сутуловатое, но крикливое существо. На лице постоянное выражение ис­пуга. Боится родителей, братьев, мужа, мышей, лягушек, тараканов, боль­ших мух... Ежегодно родит. В детстве была переехана пожарными лошадь­ми. Пять лет тому назад я купил ей серебряные часы, но она их не носит и не заводит, боясь испортить. Читает, но писать не умеет. Плачет каждый день. Стирает пеленки — это ее специальность.

Моя мамаша: Мавра Степановна, маленькая, согнутая старушенция. День п ночь бонтся воров и то и дело ходит посмотреть: заперта ли дверь? Выварпвает из кроватей клопов и оклеивает степы картинками. Повитуха п костоправка. Опасный конкурент Костькп. Горячие напитки не от­рицает.

Тетенька: (моя или женина; чья именно, не знаю). Заживо умершая. День и ночь лежит на печи, откуда никогда не слезает. Питается одним только чаем.

Митя и. Ваня: мои сыновья, близнецы. Гимназисты первого класса. Усерднейшие потребители единиц и двоек. За поведение имеют тройку. Ку­рят и на заборах пишут скверные слова. Пробегая по улице, дергают за звонки и срывают с дверей визитные карточки. Секу их ежедневно.

Зойка: моя дочь. Копается около печи в золе. Друг кошки и собаки, с которыми спит. По ночам плачет и не дает мне спать, за что бывает жесто­ко бита.

ВНОВЬ НАЙДЕННЫЕ РУКОПИСИ ЧЕХОВА

БЕЛОВАЯ РУКОПИСЬ ПЬЕСЫ-ШУТКИ «ЮБИЛЕЙ»

Сообщение Н. А. Роскиной

Одноактная шутка Чехова «Юбилей» воспроизводится в Полном собрании со­чинений по печатным источникам. Рукописи пьесы до сих пор оставались неизвестными.

Написанный в декабре 1891 г., водевиль «Юбилей» был в феврале 1892 г. издан ли­тографией С. Ф. Рассохина. При подготовке собрания сочинений в издании А. Ф. Маркса Чехов переработал водевиль, и текст, включенный в т. VII (изд. 2, 1902), а затем и в Полное собрание сочинений (XI, 129—142), значительно отличается от первого литографированного издания (см. комментарии А. П. Скафтымова, XI, 554—558).

Обнаруженная нами в Театральном музее им. А. А. Бахрушина беловая рукопись «Юбилея» легла в основу текста рассохинского издания, и, следовательно, можно пред­полагать,что она относится к декабрю 1891 г. Тамжехранится и писарская копия с этой рукописи. О высылке рукописи Чехов писал С. Ф. Рассохину 17 декабря 1891 г. (см. публикацию этого письма ниже в настоящем томе).

В рукописи имеется ряд вычерков. Так, в реплике Кистунова (в редакции 1902 г. он назван Шипучиным), начинающейся словами «Благодарю, мой дорогой!» {стр. 4 литографированного издания), в рукописи вместо вычеркнутого слова «порядоч­ное» вписано: «полезное». После реплики Хирина: «А я вот не понимаю,за что вы их так любите? (Пауза)» (стр. 5 того же издания), в рукописи вычеркнут следующий текст:

Кистунов: За что... Гм... Женщина, батенька, это... такая штука. Это нечто... Это аромат жизни. Однако пишите, мой дорогой. Надо торопиться.

X и р и н. Ароматы разные бывают. (Пауза.)

К стр. 13. В рукописи зачеркнуты слова Хирина: «Удивительно противная!», стоявшие перед словами: «Но ведь вам, кажется, было сказано русским языком: здесь банк!»

К стр. 18. После реплики Хирина: «Вон отсюда!» в рукописи была заклеена часть страницы. Текст, написанный ранее, несколько отличается от того, что был написан на наклеенном куске бумаги. Приводим первый вариант:

Кистунов: Не ее, а вот эту... вот эту! Впрочем, обеих... всех! Вот! (Вскаки­вает.) Вот!

X и р и н (Татьяне Алексеевне). Вон отсюда! (Топает ногами.) Вон пошла!

Т а т. Алекс. Что? Что? Как вы смеете?

Кистунов (Щукиной [62]). Вон! (наступая на нее) Вон!

X и р и н (Татьяне Алексеевне). Вон! Искалечу! Исковеркаю! Преступление со­вершу! **

Татьяна Алекс, (бежит от него, он за ней). Да как вы смеете? Вы нахал! (кричит) Андрей! Спаси! Андрей! (взвизгивает).

Кистунов (бежит за Щукиной). Вон отсюда! Гоните ее! Ловите!

Как мы видим, новонайденный текст дает незначительные варианты. Однако бу­дущее академическое издание сочинений Чехова должно учесть эту беловую рукопись— одну из немногих дошедших до нас рукописей Чехова.

БЕЛОВАЯ РУКОПИСЬ РАССКАЗА «ПОПРЫГУНЬЯ»

Сообщение Н. И. Г и т о в и ч

В коллекции А. Е. Бурцева (ЦГАЛИ, ф. 549, оп. 2, ед. хр. 1) обнаружена беловая рукопись рассказа «Попрыгунья». Эта рукопись была послана Чеховым В. А. Тихонову для журнала «Север» 30 ноября 1891 г. (см. XV, 273). Первоначальное название этого «маленького чювствительного романа для семейного чтения» было «Обыватели», но, по­сылая рассказ в журнал, Чехов изменил название на «более подходящее» — «Великий человек». Так и назван рассказ в найденной рукописи. Заглавие было снова изменено Чеховым уже после просмотра корректуры. 14 декабря он писал В. А. Тихонову: «Право, не знаю, как быть с заглавием моего рассказа. „Великий человек" мне совсем не нравится. Надо назвать как-нибудь иначе — это непременно. Назовите так — „Попрыгунья". Итак, значит „Попрыгунья". Не забудьте переменить» (XV, 289—290).

То обстоятельство, что Чехов внес в корректуру новое заглавие, не изменив при этом содержания рассказа, позволяет сделать вывод о неосновательности имеющегося в некоторых трудах о Чехове утверждения, будто раннее заглавие «Великий человек» относилось к Дымову. Снятая в корректуре фраза: «Ей казалось, что, если бы она уви­дела настоящего великого человека, например, Пушкина или Глинку, то она умерла бы от наслаждения, и она надеялась, что, рано или поздно, она встретит такого человека», дает некоторое основание предполагать, что заглавие «Великий человек» имело в виду постоянно владевшую сознанием Ольги Ивановны мечту о встрече с великим челове­ком.

Как известно, современники Чехова находили, что в рассказе «Попрыгунья» от­ражен роман С. П. Кувшинниковой с И. И. Левитаном. В действительности же сходство это только внешнее. Возможно, что некоторые изменения в корректуре были сде­ланы Чеховым с целью устранения и этого чисто внешнего сходства.

Так, вместо «пейзажист Рябовский» в рассказе появилось: «жанрист, анималист, пейзажист». Соответственно появилось несколько правок, напоминающих о том, что Рябовский пишет не только пейзажи. В рукописи: «Помнишь, на правом плане лес, а на левом — дорога»; в печатном тексте: «Помнишь, на правом плане лес, а на левом — стадо коров и гуси». К фразе «Рябовский готовит к выставке нечто поразительное»— в печатном тексте добавлено: «смесь пейзажа с жанром, во вкусе Поленова». Во внеш­ности Рябовского подчеркнуто, что он был «с голубыми глазами» (в отличие от черно­глазого Левитана); во внешности Ольги Ивановны Чехов подчеркнул деталь — «льняные волосы»,— отличающую ее от Кувшинниковой.

В комментариях к рассказу «Попрыгунья» в Полном собрании сочинений (VIII, 517—519) имеются данные только о тех незначительных изменениях, которые внес Че­хов в текст рассказа при включении его в сборник: Антон Чехов. Повести и рас­сказы, изд. Сытина. М., 1894, а также при подготовке собрания сочинений в издании Маркса, в 1900 г. Теперь же, после сличения рукописи с первой публикацией в журнале «Север», 1892, № 1 и 2, можно установить и те изменения, которые внес Чехов в текст рассказа при просмотре корректуры, посланной ему редакцией «Севера» около 10 де­кабря 1891' г.

Ниже печатаются все места, подвергшиеся в корректуре изменению. Вставленные или исключенные Чеховым части текста, а также слова и выражения, подвергнутые замене или переделке, выделены курсивом.

В рукописи

Частная практика его была ничтожна, рублей на семьсот в год. <...> затем несколько художников и во главе их пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, имевший успех на выставках и продав­ший свою последнюю картину за тысячу рублей;

<...) литератор, молодой, но уже извест­ный, писавший повести и рассказы. Артист говорил Ольге Ивановне, что е своем венчальном платье она очень похожа на стройное вишневое деревцо<...>

<...> Дымов по целым дням и ночам де­журил около него.

<...> увешала все стены всплошь^...} В столовой она развесила на стенах лу­бочные картины, лапти и серпы, поста­вила в углу косы и грабли, а на полках простую глиняную посуду <...)• Л..) начинал а жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала. Для чего? Ей казалось, что если бы она увидела настоящего великого человека, на­пример, Пушкина или Глинку, то она умерла бы от наслаждения, и она надея­лась, что, рано или поздно, она встретит такого человека.

Ольга Ивановна испугалась, а он кротко улыбнулся и сказал <...) <...> вслед за нею с большим зонтом и складным стулом вошел Рябовскпй.

— Хорошо, мама. Ах, я ничего не знаю.. Ольга Ивановна сидела за перегородкой на кровати и воображала себя то в го­стиной, то в спальне <■••)

Помнишь, на правом плане лес, а на ле­вом — дорога

Она вдруг почувствовала себя глубоко оскорбленной ■(...)>

«Укажи мне такую обитель, где бы рус­ский мужик не страдал» <...)> <...> Рябовский готовит к выставке нечто поразительное, отчего все, кто бывает в его мастерской, приходят в восторг<...>

В первой публикации

Частная практика его была ничтожна, рублей на пятьсот в год. <...> затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист, пейза,- жист Рябовский, очень красивый бело­курый молодой человек, лет 25, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; <...> литератор, молодой, но уже извест­ный, писавший повести, пьесы и рассказы. Артист говорил Ольге Ивановне, что со своими льняными волосами и в венчаль­ном наряде она очень похожа на стройное вишневое деревцо<...> /...) Дымов по целым дням и ночам дежу­рил около его постели. <.увешала все стены сплошь <...)> В столовой она оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в углу косы и грабли <...>

<(...) начинала жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала. Для чего?

Ольга Ивановна испугалась. Он кротко улыбнулся и сказал <...> <...) вслед за нею с большим зонтом и складным стулом вошел веселый, красно­щекий Рябовский.

— Хорошо. Ах, я ничего, ничего не знаю... Ольга Ивановна сидела за перегородкой на кровати и, перебирая пальцами свои прекрасные льняные волосы, воображала себя то в гостиной, то в спальне <...> Помнишь, на правом плане лес, а на ле­вом — стадо коров и гуси. Она вдруг почувствовала себя оскорблен­ной <•■•>

«Укажи мне такую обитель, где бы рус­ский мужик не стонал» <...> <...> Рябовский готовит к выставке нечто поразительное, смесь пейзажа с жанром, во вкусе Поленова, отчего все, кто бывает в его мастерской, приходят в восторг <...)

И вспоминала она также, что в последний раз он приходил к ней в каком-то синем пиджачке и в новом галстуке испрашивал томно: «Я красив?» II в самом деле, он был очень красив ,<...>

Один из докторов нечаянно тронул клавиш у рояля, и как-то странно и робко прозвучала нота <(...)> Уже... Признак не того... не благоприят­ный. И сердце неважно работает. Шрек, грек, дрек, врек... крек... Шрек, грек, дрек...

<...> это был в самом деле редкий, необык­новенный и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек.

И вспоминала она также, что в последний раз он приходил к ней в каком-то сером сюртучке с искрами и в новом галстуке и спрашивал томно: «Я красив?» И в Самом деле, он, изящный, со своими длин­ными кудрями и с голубыми глазами, был очень красив <...> Один из докторов нечаянно чему-то за­смеялся и как-то странно и робко про­звучал этот смех (...У Уже... И сердце неважно работает.

Шрек, грек, врек... крек... Шрек, грек...

..у это был в самом деле необыкновен­ный, редкий и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек.

СТРАНИЦА ИЗ ЧЕРНОВОЙ РУКОПИСИ РАССКАЗА «ДАМА С СОБАЧКОЙ»

Сообщение К. М. Виноградовой

Работа над рассказом «Дама с собачкой» почти не нашла отражения в письмах Чехова. Немногие упоминания об этом рассказе относятся лишь к срокам окончания работы и присылки рукописи в редакцию. По этим письмам можно установить, что Чехов работал над рассказом осенью 1899 г. в Ялте. Основная работа шла, по-видимому, в сентябре —- октябре 1899 г., а 30 октября рукопись уже была отослана Чеховым В. А. Гольцеву.

В рассказе использованы три записи из записной книжки Чехова. Одна из них, содержащая рассуждения о тайне, очень отдаленно вошла в рассказ своей философской темой. Две другие записи касаются незначительных деталей, не связанных органически с основным сюжетом. Это упоминание о губернаторской дочке в ложе провинциального театра и сравнение кружев на дамском белье с чешуей.

Рассказ «Дама с собачкой» дошел до нас в двух редакциях: первопечатный текст в журнале «Русская мысль» 1899 г., № 12, п позднейший текст 1903 г. (А. П. Ч е- хов. Собрание сочинений, т. XII. СПб., изд. Маркса, 1903). Обе редакции суще­ственно отличаются друг от друга.

Все изменения, осуществленные писателем, углубляют главную мысль рассказа. Даже небольшие текстовые исправления усиливают идейную и художественную значи­мость рассказа. Наиболее значительная правка произведена Чеховым во второй и третьей главах рассказа. В первой главе сделаны лишь мелкие стилистические изме­нения.

В общей композиции рассказа, в художественном раскрытии его идейного замысла вторая глава является наиболее значительной. Центральной, глубоко лирической темой проходит в ней тема Анны Сергеевны. Дама с собачкой, с вульгарной лорнеткой в руках (которую она, кстати сказать, теряет в первой же прогулке с Гуровым), стано­вится бесконечно трогательной в своей любви: «От нее веяло чистотой порядочной, на­ивной, мало жившей женщины» (IX, 361). Гуров же смотрит на свое сближение с Ан­ной Сергеевной как на весьма обычное для него увлечение: спокойно, равнодушно, даже несколько презрительно. Разница в переживаниях героев раскрывается в пер­вом же их серьезном разговоре. Небольшая сценка эта, построенная на контрастах ду­шевного состояния Анны Сергеевны и Гурова, подвергается изменениям при подго­товке рассказа для собрания сочинений.

Так, в картину душевного состояния Анны Сергеевны после сближения с Гуро­вым, данную в журнальном тексте глазами Гурова, Чехов вносит всего лишь два слова: «очень серьезно», которые меняют интонацию этой фразы.

«Анна Сергеевна, эта „дама с собачкой", к тому, что произошло, отнеслась как-то особенно, очень серьезно, точно к своему падению,— так казалось, и это было странно и некстати»[63].

Перенеся сюда стоявшие в журнальном тексте в следующей фразе слова: «она стала серьезной» и несколько изменив их: «отнеслась... очень серьезно», Чехов подчеркнул глубину переживаний Анны Сергеевны.

Душевному смятению и тревоге Анны Сергеевны противопоставлено в рассказе спокойное, равнодушное, граничащее с пошлостью, поведение Гурова. В тот именно момент, когда Анна Сергеевна «задумалась в унылой позе, точно грешница на ста­ринной картине», Гуров спокойно подходит к столу, на котором был арбуз, отрезает себе ломоть. В позднейшей редакции Чехов добавил еще одну выразительную деталь:

«На столе стоял арбуз. Гуров отрезал себе ломоть и стал есть не спеша. Прошло по крайней мере полчаса в молчании».

Чехов исключает слова Анны Сергеевны: «Это больше никогда не повторится. Клянусь!» — и заменяет их предельно лаконичным восклицанием, которое передает смятение Анны Сергеевны: «Это ужасно».

Существенно изменяется Чеховым разговор Анны Сергеевны с Гуровым. В жур­нальном тексте Гуров прерывает взволнованную исповедь Анны Сергеевны грубова­тыми репликами, в которых сквозит эгоизм самодовольного мужчины, избалованного успехом у женщин, и полное безразличие к душевному состоянию Анны Сергеевны. В позднейшем тексте Чехов сильно сокращает рассказ Анны Сергеевны и целиком исключает все реплики Гурова, обличающие его. После эпизода с арбузом они уже не нужны, так как все уже выражено одной этой деталью. Диалог превращается таким образом в монолог Анны Сергеевны.