Топор

27

Сегодня, когда я иду по лесу с пистолетом «Люгер» в правом кармане и двумя яблоками в левом, вес моего плаща более сбалансирован. Сегодня я готов к долгому ожиданию.

Еще нет десяти утра, когда я добираюсь до дома ГРБ и занимаю свою позицию, усаживаясь на пень на опушке леса, за домиком у бассейна. Дом вон там, за лужайкой, кажется наглухо запертым, как будто хозяева уехали навсегда. Но она, по крайней мере, была здесь позавчера, когда я видел, как она шла по лесу, ударяя деревья своим шиллелагом.

Я устраиваюсь, пытаясь найти положение, более удобное для моей спины, на этом пне, и жду. И через некоторое время я ловлю себя на том, что думаю о той или иной части вчерашнего сеанса с Лонгусом Квинланом, и о том, как вся эта история просто выплеснулась из уст Марджори. Я, должно быть, совсем не тот человек, каким я всегда себя считал, если ей пришлось так долго хранить молчание рядом со мной, если ей пришлось создать весь этот сценарий, интрижку, консультацию, прежде чем она смогла внезапно выпалить все это вот так, словно прорвало плотину.

Я помню, что я сказал вчера о переподготовке, это слово из тех времен, когда я получил отбивную, сразу всплывшее на поверхность, и я думаю, что отношусь к этому серьезно. Я просто шел вперед, делая все возможное, чтобы позаботиться о своей семье, но игнорировал тот эффект, который я оказывал на Марджори, считая само собой разумеющимся, что она была счастлива со мной.

Переподготовка. То, что они называли переподготовкой, было частью пакета мер по разделению на заводе, а то, что они назвали переподготовкой, было настолько жалким и фальшивым, что мне действительно следовало бы найти какое-нибудь другое слово для переоценки, которую я хочу произвести в отношении себя. То, что они называли переподготовкой, было…

Я не думаю, что они на самом деле хотели, чтобы это было оскорбительно. Я думаю, что они пытались сохранить в нас спокойствие и надежду до тех пор, пока мы не окажемся за дверью, и именно поэтому у нас были выходные пособия, вдохновляющие встречи и предложения о переподготовке, вся эта чушь.

Поначалу я даже надеялся на идею переквалификации. Я прочитал все об этом, то же самое, что читали все мы, о том, как в дивном новом мире завтрашнего дня людям будет необходимо переходить с работы на работу, попутно осваивая новые навыки, и о том, что мужчинам старше пятидесяти труднее всего отказаться от старых навыков в обмен на новые, и я был абсолютно готов доказать ложность этого конкретного обобщения, вот один парень, который может адаптироваться, просто попробуй меня.

И вот они попробовали меня, все в порядке. Они предложили мне починить кондиционер.

Где я нахожусь, в профессионально-техническом училище или в тюрьме строгого режима, в какой именно? Ремонт кондиционеров? Как это совершенно новое умение переносит кого-либо в дивный новый мир завтрашнего дня? И какое вообще отношение имеет ремонт кондиционеров ко всей моей трудовой биографии? Я управляю сборочными линиями, вот что я делаю.

Ладно, забудьте о специализированных бумажных процессах, просто говорите о сборочных линиях, управлении ими, и это то, чем я занимаюсь. Переучите меня управлять сборочными линиями другого типа, хорошо? Я умею приспосабливаться. Продуктовые линейки все еще существуют, продукция по-прежнему выходит за пределы фабрики. Я с удовольствием пройду переподготовку, если это хоть как-то связано со мной, если в этом есть какой-то смысл.

Допустим, вы владелец компании, которая обслуживает кондиционеры в крупных офисных зданиях, и у вас есть вакансия ремонтника, и тридцать парней подают заявки (и тридцать парней подадут заявки), которые имеют многолетний опыт ремонта кондиционеров, а я прихожу с сертификатом о двухмесячном обучении ремонту кондиционеров и четвертьвековым опытом в производстве специализированных бумажных изделий. Ты собираешься нанять меня? Или ты не настолько сумасшедший?

Возьмем Джеймса Холстеда, банкира, ставшего продавцом автомобилей. Это что, переподготовка? Он похож на банкира, что означает, что он похож на продавца Mercedes. У него уже есть костюм. Он там, где он есть, потому что активно приветствовал переобучение, или он там, где он есть, потому что потерпел неудачу? Искал ли он утешения в объятиях Марджори потому, что успешно перешел в дивный новый мир завтрашнего дня, или потому, что его выбросили, как прошлогодний компьютер? Может быть, он несчастлив из-за того, что только что узнал, что банк в конце концов в нем не нуждался? Эти благодушные дни изобилия, поездки на пригородном поезде три дня в неделю к тому, что оказалось не его настоящей жизнью, а просто игрой, в которую они позволили ему поиграть, на некоторое время.

Когда один из его бывших боссов приходит, чтобы купить Mercedes на деньги, сэкономленные на его зарплате, узнают ли они его? Нет. Но он узнает их. И никогда не подает виду. И улыбается, и улыбается, и продает машину.

Это переобучение.

Одиннадцать-пятнадцать; она появляется в той же шляпе, кардигане и вельветовых брюках, но в другой блузке. В прошлый раз блузка была светло-голубой, на этот раз светло-зеленой. Она снова берет шиллелаг и марширует по лужайке, как начальник лагеря военнопленных на инспекцию. Она проходит через калитку в электрическом заборе и удаляется по тропинке: крэк… крэк… крэк…

Он там? Осмелюсь ли я попробовать? У меня есть по крайней мере полчаса, возможно, больше, прежде чем она вернется, судя по прошлому разу. Я не могу вечно сидеть здесь, день за днем, на этом пне, как лепрекон.

Я встаю — уже окоченевший — и подхожу к воротам, прохожу внутрь, осторожно запирая их за собой. Сначала я думал прокрасться направо, вдоль забора, мимо клумб с рододендронами и купальни для птиц, туда, где проволока забора прикреплена к правому заднему углу дома, но теперь я понимаю, что прятаться нет смысла. Что, если он действительно увидит меня? Ну и что? Я респектабельного вида мужчина в плаще, идущий по своей лужайке, вероятно, заблудился там, в лесу, ища дорогу. Он подходит к двери, спрашивает, может ли он помочь, и я стреляю в него.

Итак, я пересекаю лужайку, не то чтобы смело, но небрежно, оглядываясь по сторонам, как будто с обычным любопытством рассматриваю чужой дом. Никто не появляется в дверях, никто не появляется в окне. Я поворачиваю налево, пересекаю внутренний дворик и дергаю одну из раздвижных дверей во внутренний дворик. Она открывается, и я вхожу внутрь.

Центральный кондиционер включен, незаметно, но очевидно. Если с ним что-нибудь случится, я не буду знать, как это исправить.

Это столовая, из которой через стеклянные двери открывается вид на внутренний дворик и бассейн. Я пересекаю ее, и теперь я определенно нарушитель границы, а не невинный человек, заблудившийся в лесу.

Я быстро и бесшумно иду по дому, сначала вниз, потом наверх, и он пуст. GRB здесь нет. В самом конце я открываю дверь из кухни в пристроенный гараж, а там нет машины.

Он на свободе. Где он? Работает ли он продавцом, как Эверетт Дайнс? Он продает автомобили? Как мне его найти? Как мне добраться до него?

Я иду обратно через кухню, когда выглядываю в окно и вижу, как она приближается, все еще твердо шагая вперед, направляясь сюда через лужайку, разминая ее палкой на каждом втором шаге. Сегодня прогулка короче; черт.

Я не хочу, чтобы она нашла меня, потому что я не хочу убивать ее. По многим причинам я не хочу убивать ее, но главная причина прямо сейчас в том, что ее мужа нет дома, и если я оставлю ее мертвой, а его живым, он будет предупрежден, его окружит полиция, я никогда не доберусь до него. Если я убью ее, а затем подожду, пока GRB вернется домой, что произойдет, если он не вернется домой? Что, если он ушел на ночное собеседование о приеме на работу и вернется только завтра поздно вечером?

Я не могу оставаться здесь, ждать его. Я не могу убить эту женщину, поэтому не могу позволить ей узнать, что я здесь.

Она пользуется дверью во внутренний дворик, или у нее была в прошлом та же дверь, через которую я только что вошел. Когда она войдет, в какую сторону она пойдет?

Я думаю, либо на кухню, либо в ванную комнату на первом этаже, то есть через столовую, гостиную поменьше и холл, не через большую гостиную, выходящую окнами в переднюю часть дома. Итак, я перехожу в гостиную и приседаю за диваном, который стоит посреди этого большого пространства. Он обращен к каменному камину, а его спинка обращена к большому эркерному окну, из которого видны лужайка перед домом и подъездная дорожка, уходящая вниз к невидимой главной дороге. Притаившись здесь, за диваном, в восьми футах от окна, я полностью открыт для любого, кто находится снаружи, но зачем кому-то быть снаружи?

Я слышу, как она войти, как двери плавно открыть, а затем закрыть. Я слышу окончательной кликните как она опускает дубинку вниз, его верхушка ярким натертому паркету.

Я приседаю за диваном. Моя правая рука сжимает «Люгер» в кармане плаща. Я стараюсь не забывать держать палец подальше от спускового крючка, боясь, что буду спонтанно стрелять, когда не захочу, возможно, ранив себя, наверняка предупредив ее, наверняка уничтожив все, что я сделал до сих пор.

Я слышу более глухой стук ее туфель, когда она пересекает столовую. В эту сторону или в другую?

Другой. Через гостиную поменьше, в холл и в ванную. Да, быстрая прогулка по лесу действительно тренирует мочевой пузырь, не так ли, и именно поэтому прогулка была короткой. И она закрывает дверь ванной, хотя она одна в доме, как учила ее мать.

Я встаю из-за дивана и вытаскиваю правую руку из кармана, подальше от «Люгера». Мои пальцы затекли, как при артрите. Быстрым шагом я пересекаю гостиную и столовую. Как можно тише я открываю дверь, выхожу и снова закрываю ее. Я бегу через лужайку, желая оказаться подальше от ее собственности до того, как она закончит в ванной, потому что затем она наверняка отправится на кухню, а из кухонных окон над раковиной ей будет хорошо виден весь этот газон.

Калитка. Я отцепляю ее, переступаю через порог, запираю на крючок. Не оглядываясь, я шагаю вверх по тропинке, почти так же целеустремленно, как и она.

На обратном пути я съедаю оба яблока.