Тусклый Свет Фонарей

Глава 11. Сброшенные покровы Ночи Голодных Духов

В Синской империи тринадцать крупных празднеств, каждое из которых даёт, по меньшей мере, один день отдыха для большинства чиновников, воинов, торговцев, ремесленников и крестьян нашей огромной страны. Но есть и те, для кого праздники становятся временем самой усиленной и изматывающей работы, когда трудиться приходится по шесть-семь, а то и все восемь часов в день. Разумеется, это даёт и наибольший доход, но выдерживать так по без малого две недели чрезвычайно тяжко, ведь порой поспать удается всего часа два[1].

Всё это касается торговцев потребными для празднеств товарами, содержателей гуаней и весенних домов, музыкантов, певцов, актёров, танцоров и танцовщиц, укротителей животных и многих других, чьё ремесло состоит в развлечениях. А ещё тех, кто ответственен за спокойствие и порядок — воинов, охраняющих рубежи, городских стражей и таких, как я, магов-даосов, ибо в дни и ночи празднеств врата меж мирами Ан и Ян[2] раскрываются особенно широко. И из всех ночей года самыми неспокойными для государевых магов всегда были ночи Праздника Фонарей, Цинмин и Чжунъюань.

Спустя пять с лишним лет обучения, когда мне исполнилось семнадцать, мой наставник стал брать меня в эти ночи с собой, дабы охранять покой чиновников средних рангов и не позволить духам причинить им вред. Иногда ничего не происходило, ночи проходили скучновато, но спокойно, иногда приходилось ловить незадачливых шутников, но порой доводилось сталкиваться и с кознями истинных духов, а с годами такие случаи участились, ибо наставник стал брать меня уже не охранять покой, а для борьбы с теми, что его нарушали. Посему кое-что о гуях я уже знал, и умел изгонять и даже уничтожать некоторых из них. Но рассказанное сянем Йе не напоминало мне ни об одном из известных мне духов.

Так, хотя я внезапно преисполнился веры в себя, вспомнив, что всё ж не лыком шит, я поспешил к учителю в надежде, что тот подскажет мне что дельное. Ведь, сколько б я ни храбрился, припоминая свои заслуги и умения, покуда вышагивал по оживленным улицам Цзиньгуанди, где уже развесили и зажгли многочисленные красные фонари и разноцветные гирлянды, в стычке с незнакомым духом я мог оказаться проигравшим.

Каково ж было моё изумление, когда я вошёл в учительский дом и в приёмном зале обнаружил, помимо своего наставника, И Яна. Они сидели за столом, о чём-то увлеченно беседовали и, верно, пригубили уже не один чаван ароматнейшего хризантемового чая. Завидев меня, мой приятель с торжеством произнёс: «А вот и он! Теперь сам нам всё и расскажет». Учитель кивнул, велел мне сесть и поведать им, что я узнал в доме сяня Йе.

Я сел и спросил, не рановато ли для чая из хризантем, ведь до праздника двух девяток ещё далековато. Учитель мне на это ответил, что так-то я прав, но этот напиток как нельзя лучше подходит для бесед о духах[3], после чего позвал слугу, дабы тот наполнил чаван и для меня, и уже сам спросил, что я выведал в доме сяня Йе. Я поведал им то немногое, что разузнал, и, пробуя чай, слушал с тревогой их рассуждения об услышанном.

Вначале они пытались разобраться в том, отчего же картина вообще засветилась призрачным светом, и отчего именно в ту ночь, ведь духи в ночь Цисидзё не так уж и часто наведываются к людям, а, коль такое и случается, то редко приходят со злыми помыслами. Верно, это и заставило И Яна предположить, что какой-то доброжелатель решил подарить картину сяню Йе с благими намерениями, быть может, кто-то сказал ему о её чудесных свойствах, но вышло то, что вышло, и этот человек навлек беду на того, кому хотел блага.

Услышав это, мой наставник глухо посмеялся и сказал, что слишком стар, чтоб поверить в такое. Скорее уж кто-то пытался намеренно навредить брату генерала Йе, но, верно, выбрал не самый надёжный инструмент — ведь все обитатели дома отделались лишь испугом. Впрочем, через миг он стал серьёзен и спросил меня, нашёл ли я какие-либо следы вредоносной магии или проклятья. Я медленно покачал головой. Картина и так, и эдак казалась лишь безобидным произведением искусства. И, кроме того, я вдруг смекнул, что так и не узнал, кто принёс её. Сянь Йе говорил лишь о подарке, но не сказал, от кого он. А я, дурак, и не додумался спросить сам.

— Отчего же мы не думаем, что даритель и вовсе не знал о странных свойствах этой картины? — выпалил я. Наставник и товарищ уставились на меня.

— С чего это ты так решил? — спросил учитель.

— Если эти видения возникают лишь несколько раз в году, то мудрено ли о них не знать?

Слова мои заставили остальных призадуматься. Учитель счёл моё предположение разумным и возможным, но и от своих слов не отказался, а посему вооружил меня всеми необходимыми средствами против ста злых духов[4], а в остальном велел полагаться на себя, глядеть в оба и действовать в соответствии с обстоятельствами, напомнив, что, ежли гуя нельзя убить, то можно лишить силы или заточить, ежли нельзя ни то, ни другое, то можно изгнать. А коли уж всё это не помогло, то остается ещё бегство. С этими наставлениями он и выпроводил меня за порог на улицу, где стремительно сгущающийся мрак разгоняли огни праздничных фонарей и полная луна.

_

Сянь Йе и его домашние встретили меня с тревожными улыбками. Сам хозяин дома, провожая меня в приёмный зал, признался, что они уж было подумали, что я не вернусь. Стараясь звучать непринужденно, я ответил: «Что вы, как бы я вас бросил с такой неприятностью?». Господин Йе, видно, воспрял духом и предложил мне ужин. Мне предстояло скоротать там всю ночь, потому я не отказался.

Меня усадили за стол в свете светильников, а ужин на глазурованной посуде подала мне красивая девушка. По одежде и украшениям я понял, что это не обычная служанка, и поблагодарил её особенно учтиво. Девушка улыбнулась и, прикрывая рукавом покрасневшие от смущения щёки, поспешила уйти.

Трапезничал я в одиночестве, а чай принёс мне сам хозяин и спросил, может ли мне ещё чем-то помочь, прежде чем они уйдут на фестиваль. Я покачал было головой, но вдруг вспомнил о самом главном:

— Сянь Йе, простите, что тревожу вас такими вопросами, но я не могу не спросить…Кто был человек, что подарил вам эту картину?

— А разве ж я не сказал? То был мой сын. У меня двое детей, сын и дочь. Дочь вы уже видели. Я попросил её подать вам ужин.

Я медленно кивнул и спросил, могу ли побеседовать с его сыном. Господин Йе кивнул, удалился, но вскоре вернулся с молодым мужчиной лет двадцати-двадцати пяти. Тот тоже вежливо меня поприветствовал, но, очевидно, совершенно не понимал, зачем его позвали. Он с тревогой взглянул на картину и спросил, чем мог бы помочь. Вначале я подумал насмешливо, что он боится призраков не меньше служанок в его доме, но потом вдруг припомнил слова своего наставника и попросил хозяина дома позволить нам с его сыном потолковать немного вдвоём. Тот не стал спорить и стремительно нас покинул. Так мы с Йе Баоюем остались наедине.

Когда стихли шаги его отца, он вздохнул, сел на табурет возле стола и вновь посмотрел на картину. Я молча ждал, вдруг он что-то скажет. Юноша долго таращился на изображение десяти солнц, а потом спросил:

— Неужели же она и вправду так опасна, сянь Мэн?

— Это мне ещё предстоит узнать, сяньцзы Йе.

Не знаю, отчего вдруг, но юноша грустно улыбнулся и пробормотал: «Чудесны дела богов среди смертных». Я спросил, о чём он говорит, и с новым вздохом он признался, что вовсе не собирался дарить эту картину своему отцу. Так вышло случайно.

Мы встретились с ним взглядом, и, словно прочитав мои мысли, он сказал: «Вы ведь позвали меня, дабы спросить, откуда я взял её?». Я молча кивнул, и с очередным вздохом он поведал мне, что незадолго до Цисидзё бродил среди лавок на Северном рынке, где и увидел эту картину среди других, выставленных на продажу в тот жаркий и солнечный вечер. Ему сразу вспомнилась легенда о запретной любви Небесного Стрелка и красавицы Лян Юэ, и он решил, что лучше подарка и не сыскать…Сказав это, он резко умолк и взглянул на меня с тревогой. Вначале я не понял, в чём причина, но вдруг меня озарило:

— О, сяньцзы Йе! Неужто вы искали подарок для девушки?

— Да, — смущенно кивнул Йе Баоюй. — Для моей возлюбленной…Только молю — не говорите отцу. Эта картина попала к нему, только потому что он заметил её у меня, и мне пришлось сделать вид, что я решил сделать подарок им с матушкой. Я не мог допустить, чтоб он узнал, для кого я в самом деле купил её.

— Почему так?

— Эта девушка — дочь довольно влиятельного человека. В начале года я рассказал отцу о своём намерении посвататься к ней, но отец велел мне забыть об этом. Сказал, что наша семья недостаточно знатна и богата, и к тому же ходят слухи, что её отец уже сузил круг женихов до троих знатных молодых людей, и я непременно получу унизительный отказ. А вместе со мной щелчок по носу получит и вся наша семья. Позже я понял, что эти трое — сыновья людей, с которыми мой отец очень не хотел бы поссориться. И теперь, хотя моя любимая так ещё и не просватана, я не знаю, что мне делать…

Очевидно, он ещё что-то хотел добавить, но не сумел. Лишь опять печально вздохнул и повторил свою просьбу держать это всё в строжайшем секрете. Я же, хоть и сочувствовал ему как товарищу по несчастью, больше был занят порученным мне делом и, пообещав помалкивать, попросил всё же рассказать подробнее о том, кто продал ему эту картину. Йе Баоюй рассказал, что то был старик, торгующий в лавке старьевщика, но не хозяин самой лавки. Сам я в эту лавку не наведывался ни разу, в чём смущенно и признался, тогда юноша пообещал на следующий день сходить вместе со мной.

Он определенно начинал мне нравиться, и мы уж начали договариваться о времени встречи, когда внезапно стало по-зимнему холодно, и словно ветром задуло разом все светильники в комнате. Мы тут же вскочили, кинулись к опорным столбам у входа и спрятались за одним из больших деревянных экранов. Я клял себя на чём свет стоит — котомка со всеми моими магическими инструментами так и лежала у ножек табурета, на котором я так безмятежно восседал несколькими мгновениями ранее. Совсем забыл, дурачина, зачем явился! Надо было не чаи распивать, а подготовить зал! Теперь оставалось лишь прятаться и, затаив дыхание, наблюдать в надежде, что духи нас не тронут.

Пока я мысленно ругал себя, на стене, где висела шёлковая картина, одно за другим призрачными желтоватыми огоньками засияли все десять солнц, а потом проступили и тусклые очертания ствола, и красноватые изображения птиц, и волны, и горы…И я мог бы поклясться, что всё оно зашевелилось словно на ветру, и будто ожило — зашелестела листва, зашумели волны, птицы кругами витали вокруг Древа… Я моргнул всего на миг, а когда вновь разомкнул веки, то с ужасом увидал, что комната исчезла.

Мы с Йе Баоюэем всё так же прятались за экраном, но теперь он скорее напоминал инби[5], а вокруг нас трепетал летними красками и звуками сад, и впереди стоял деревянный экран, на котором всё так же висела шёлковая картина с Древом Десяти Солнц, но теперь словно освещенная призрачным солнечным светом. И возле неё сидели двое — мужчина и женщина в старинных нарядах. Одежды такие носили, должно быть, на заре становления нашей империи, в Эпоху Обновлений. Женщина играла на гуцине[6], а мужчина с улыбкой слушал её. Потом исчезли и экран, и то место, а эти двое уже прогуливались по мостику над речкой, взявшись за руки, пока их не окутал туман, и, едва марево расступилось, как пред нами предстал тот же мужчина в доспехах в окружении всадников и слуг, и та же женщина с поникшим лицом провожала его, обнимая на прощание.

А потом пошёл дождь, и в его пелене показалась похоронная процессия, виднелся тусклый свет фонарей, слышался бой ритуальных барабанов…Последнее, что я видел — это ту же женщину с покрасневшими от слёз глазами, которая стояла возле саркофага, касаясь его рукой. То ли услышал, то ли прочёл по губам я её слова — «Дождись меня…». Дальше она будто бы произнесла имя, но разобрать его я не сумел. А после вновь всё окутал туман, затем он потемнел и исчез…А мы с Баоюэем оказались в приёмном зале дома сяня Йе. И всё было по-прежнему, даже светильники зажглись сами собой, а потом пришёл хозяин дома и очень удивился, увидав нас там, где мы очутились.

_____

[1] Имеются в виду синские единицы измерения, где один час равен двум нашим привычным, а неделя длится десять дней. То есть работа увеличивается до двенадцати-четырнадцати часов, а на сон остается четыре.

[2] Синская концепция Ан и Ян действительно во многом похожа на китайскую Инь и Янь, но, полагаю, не вполне. Древние маги и жрецы были убеждены в том, что Цю наполнен различными духами, низшими и высшими. Первые были порождениями «Изначальных», вторые, как и люди, пришли извне и были связаны с Небесным императором.

Всё это породило концепцию Ан и Ян, тёмного и светлого начал, женского и мужского, спящего статичного и бодрствующего активного. Помимо этого, существовали духи людей, мертвых и живых. Сила Ан представлялась тёмной и загрязненной, но не злой. Однако со временем сложилось представление о том, что мужчины-маги (даосы) должны избегать по возможности любых обращений к Ан, в то время как женщины-маги свободно могут пользоваться и теми, и другими силами. Это привело к чрезвычайно жесткому отбору в маги среди женщин. Вплоть до полного запрета в некоторые периоды.

Всё, что касалось Ан, вызывало у древних шанрэнь противоречивые чувства. С одной стороны это было нечто грозное и опасное, с другой — на этом были завязаны все силы природы, и люди от них зависели. Так был порожден ряд культов: Ни Яй и Фу Са, отвечавших за землю и её плодородие, Тян Луна, Небесного Дракона, почитавшегося в качестве божества «Нижних Небес» и погодных явлений, Шуи Луна, Водного Дракона, почитавшегося в качестве повелителя вод (океанов, морей, рек и озер).

Строение Цю представлялось шанрэням в виде семи слоев — одного срединного, мира людей и животных, куда те, что связаны с Ан, как правило, не забредали, трех земных и трех небесных. Океаны делились так же, как и земля. Считалось, что в «дни и ночи духов» границы между мирами имели большую пропускную способность, и духи могли перемещаться в мир людей и наоборот. Помимо трёх перечисленных, наиболее рискованными считались Дунчжи, Праздник Зимнего Солнцестояния, и Праздник Двух Девяток.

[3] Праздник Двух Девяток — отсылка к реальному празднику, который приходится на девятый день девятого лунного месяца и в качестве празднования включает в себя распитие хризантемового чая или вина, а также ритуалы поклонения духам предков. Близкий к нему по датам Праздник Середины Осени — начало осеннего сезона в Син, когда пьют хризантемовый чай, а после Праздника Зимнего Солнцестояния переходят на чай с женьшэнем.

[4] Отсылка к оберегу «Защита от ста злых духов» (押百煞(Yā bǎi shā)).

[5] Инби (影壁 — досл. стена отражений, или стена теней) — это экран в традиционном доме, который расположен за вторыми воротами, ведущими во внутренний двор. Его назначение — защищать дом от посторонних, злых духов и дурных глаз.

[6] Гуцинь — щипковый семиструнный музыкальный инструмент. На нем играли с древних времен, и он традиционно пользовался популярностью у ученых и литераторов как инструмент большой тонкости и утонченности. Не следует путать с гучжэнем, имеющим подвижные мостики под каждой струной.