Тусклый Свет Фонарей

Глава 19. Ловля лисиц

Хули-цзин под разными именами были известны с древности у многих народов нашей империи. Их знали и шанрэнь, и гичё, и даже варвары с Восточных Островов, которые наравне с гичё в древности поклонялись им как божествам. Об их способностях слагали легенды, но мало кто говорил о том, откуда они сами берутся.

В трудах великого мастера Цзыю Юнци[1], основателя школы Дао Фуци, который в свою очередь опирался на записи легендарного мага и мудреца Хэя Сянкэ[2], говорилось, что хули-цзин появляются, когда в тело обычной лисицы попадает гуй — демон, дух природы, душа умершего человека или же, изредка, низшее божество. Тогда такой гуй завладевает телом животного, начинает расти в нём и крепнуть, покуда словно цветок не раскроется его разум, и он не осознает себя.

Когда же это случится, хули-цзин завершает своё превращение, перестает быть обыкновенным животным и начинает мыслить как разумное существо. Мудрецы древности писали, что это можно сравнивать со взрослением человека: сначала оборотень мыслит и ведет себя подобно ребенку, потом юнцу, затем становится взрослым, а позже матерым и умудренным опытом, и чем дальше, тем более раскрывается его истинная сущность, и тем сильнее начинают довлеть над ними те страсти, что свойственны его подлинной сущности.

Демоны стремятся использовать людей и вредить им, духи природы — защищать землю, растения и животных от людских посягательств, души людей ищут того, чего искали при жизни и в мгновение своей смерти: одни — мести, другие — избавления от одиночества, третьи жаждут вечной жизни. Человеческие страсти и желания неисчислимы. Божественная же сущность требует выполнения божественного же предназначения.

В одном лишь схожи они все — истинной хули-цзин становится лиса, прожившая полвека, но, дабы прожить столь долго, ей потребна человеческая ци, которую поначалу она пытается отыскать на кладбищах у свежих могил или в храмах, а ещё подбираясь к спящим путникам или питаясь жертвоприношениями. Ежли задуманное ей удается, то, достигнув пятидесятилетия, хули-цзин приобретает способность превращаться в женщину и уже при помощи этой своей способности охотится на людей, придумывая различные хитрости и уловки. Иногда она является в дома умерших людей, о смерти которых родные прознать не успели, но куда чаще соблазняет молодых мужчин, дабы красть у них не только живительную ци, но и их светлую ян. Так хули-цзин не только продлевают свою жизнь, но и сохраняют молодость и красоту.

А ежли такой оборотень проживает сто лет, то при желании сумеет обратиться в мужчину-колдуна или старца, или старуху, а особо умудренные и во что-то иное, и научается узнавать о том, что творится за целую тысячу ли от них. Тогда же обретают они и способность повелевать огнем, гасить или разжигать его взмахом своего хвоста. И каждую сотню лет у хули-цзин становится на один хвост больше, но никогда не больше девяти. Прожившая девять сотен лет лисица ещё имеет мех золотисто-рыжий, но прожившая тысячу лет и более седеет, и мех её становится белым или серебристым. Впрочем, кто-то из мудрецов писал, что такая лиса по своему желанию цвет может изменить. Некоторые будто бы даже могут предвидеть будущее.

Самцы хули-цзин, что, впрочем, встречаются реже, могут соблазнять, и женщин, и мужчин, а потому могут становиться даже сильнее и опаснее самок. Самки, как считается, лишь в своей молодости могут охотиться и на женщин, когда важна каждая крупица ци.

Как говаривали древние, хули-цзин, прожившие большое количество лет, могли сами выбирать свою судьбу — попытаться стать человека или же бессмертным духом. И способы для того существовали разные…

Сквозь тучи то и дело пробивались солнечные лучи. Я сидел уставший и, продолжая писать служебные записки, волей-неволей размышлял о том, какова же истинная сущность той хули-цзин, что поселилась в окрестностях деревни Сяопэй, как долго она жила там и к чему стремилась.

Догнать её не удалось бы никому из нас. Лишь Сун Дисан сумел разглядеть, что она убежала в лес, туда, где нашли её жертв. Когда мы с мастером Ванцзу управились с огнем, он велел солдатам идти в терем и доложить о случившемся сяоцзяну Вэй.

Когда же они ушли, он выбранил меня не хуже своего родича — «Дурак! О чём ты только думал?! Ужель я тебя не предостерегал?!..». Не умолкал он всё то время, что мы брели до терема, заставляя мои щеки пылать словно перья Чжу-Цюэ[3]. Лишь у терема он замолк и более не обращался ко мне, покуда мы пребывали у сяоцзяна Вэй.

Я поведал им всё, как было, но о том, что случилось после того, как я попытался бросить в огонь еловые ветви, я говорить застыдился и умолчал обо всем, кроме того, что хули-цзин сбила меня с ног своим хвостом. Её слова о том, что пострадала не одна лишь покойная Пэй Цинхуа, я сначала позабыл, а потом тоже решил оставить при себе, боясь, что мастер Ванцзу выбранит меня и за это, ежли я заикнусь о чём-то таком при сяоцзяне.

Когда ж, глубокой ночью, мы с ним вернулись в нашу комнату, я расхотел поделиться этим и с ним. И вот наутро, размышляя о стремлениях загадочной девушки-оборотня, невольно задался вопросом, правильно ли поступил, умолчав об этом. И лишь за утренней трапезой я решился спросить о том, как мастер сумел отыскать меня, и чем спугнул хули-цзин. Тот поглядел с укором, сказал, что я доверчив словно дитя, и умолк.

Я уж было подумал, что на этом он и закончит, как бывало с ним уж не раз, но он, покончив с рисом и отодвинув пустую миску, налил себе чая и признался: прошло куда меньше времени, чем ожидалось, когда он замерз и решил, что самое лучшее переложить наблюдения на своего младшего товарища, и побрел обратно в терем, но меня там не обнаружил и сразу смекнул, что что-то стряслось.

Не теряя ни мгновения, он пошёл к солдату, караулившему вход, и спросил того, куда я делся. Тот поначалу повторил всё то, что я велел ему, про то, что я отлучился в сторону околицы по делу, ссылаясь на то, что это один-два ли, и что не пройдет и получаса, как я вернусь. Тогда мастер Ванцзу спросил, когда это случилось, и тут-то и ему, и стражу стало ясно, что в положенный срок я не воротился. И стоило моему старшему товарищу это подчеркнуть и спросить, с кем я ушёл, как привратник всё вывалил как миленький, ничего не утаив, невзирая на мои просьбы. Не теряя времени, мастер Ванцзу всполошил двоих солдат, что прибыли с нами из столицы, которые в то время передыхали в тереме, и одного послал за Сун Дисаном, а второго взял с собой на поиски.

— Начто понадобился вам Сун Дисан? — удивился я.

— Сам он мне был за ненадобностью. Но я знать не знал, что ты такой дурак, и, уходя, оберег у него не забрал.

— Какой оберег?

Мастер Ванцзу усмехнулся и ответил: «Да неужто ты думал, что он и впрямь кувшином оборотня застращал?», и поведал мне о том, что, когда они с Сун Дисаном пошли смотреть оставшиеся на снегу следы, тот неожиданно сознался, что причина спасения его и его товарища, верно, висит у него на шее. Мой начальник в справедливом возмущении спросил, отчего тот раньше не сказал, а корчил из себя дурня, и боец смущенно признался, что промолчал потому, что боялся — как бы сяоцзян Вэй из собственных страхов перед местью загадочного гуя не забрал у него оберег себе. Тогда они договорились, что покуда в ином нужды не возникнет, это останется тайной промеж ними. Но, благодаря мне, нужда возникла и очень скоро.

Где меня искать, они знать не знали. Мастер Ванцзу лишь приметил, что появляется-то загадочная незнакомка всегда в разных местах, но уходит извечно примерно в одном направлении, на юго-запад, и признался, что по умыслу попросил поставить Сун Дисана неподалеку от тех мест, до последнего допуская, что тот темнит. Отчасти именно знание о том, куда побежит наш враг, помогло ему быстро отыскать нужное место, но он бы, верно, так его и не нашёл, кабы не заметил отблески огня в оконце. Час был столь поздний, что ошибиться было почти невозможно. А, когда огонек резко погас, то он уж не сомневался. Тут и Сун Дисан с нашим воином подоспели, мастер Ванцзу тотчас же истребовал у него амулет, и кинулся мне на помощь.

«Свезло тебе, что я у тебя в старших, а не кто другой, иначе б не слушал ты сейчас этой истории», — самодовольно проговорил он. А я ничего не ответил, лишь думал, сказать ему или ж нет…Мастер и сам, наконец, приметил мой задумчивый вид, и спросил, о чем мои думы. Но вместо всего прочего я спросил его:

— Отчего она пошла на это, мастер Ванцзу? Что говорят ваши опыт и познания?

— Понравился ты ей, — рассмеялся мой старший товарищ, но тут же сделался серьёзен. — Избавиться она от тебя хотела. Ещё чуток — и мы б её раскрыли, и тогда уж вдвоем бы стали искать её. Вот и решила напасть первой. Один даос всё ж лучше, чем два. Ну а теперь… что есть, то есть.

— И что дальше?

— Нору искать надобно. В лес пойдем. Впрочем, есть кое-что, что тревожит меня…Но обождем пока об этом толковать. Торопиться следует. Я пойду потолкую с сяоцзяном Вэй, а ты покамест приберись.

После этих слов он ушёл, а я сделал, как он велел, а после сел за свои записи, и сам не заметил, как ушёл в свои мысли. Так миновало полчаса или немногим меньше, прежде чем он вернулся и сказал, что в лес пойдет с солдатами и Сун Дисаном, а мне, ничего не объясняя, дал странное задание — пойти к мельнику и семью его порасспросить о прежних собаках: каких кровей, какими из себя были, как жили, как умерли, где схоронены. Спросить именно так, не больше и никак не меньше. Пытался было я выведать, зачем мне их о таком спрашивать, но мастер Ванцзу сказал будто мечом отсек — «Иди и сделай, допытываться потом будешь». Я пожал плечами и принялся выполнять. А, уходя, спросил нежданно даже для себя самого:

— А ежли б я ей для чего другого понадобился?

— Для чего бы?

— А что, ежли она мне что-то сказать хотела?

— Ты давай не виляй мне будто псина дворовая — коль знаешь что, так говори. А нет, так поторапливайся. Некогда нам.

И он уставился на меня своим суровым колючим взором. И, быть может, был я в шаге от того, чтоб обо всём поведать ему, но передумал. Ни к чему нам было творить смуты, сомнения и подозрения промеж собой в такое время. Во всём он прав был: надобно было торопиться, и я отмахнулся словами о том, что лишь рассуждал вслух, и поспешил уйти.

–

Ежли уж даже столица полнится слухами, и в ней они разлетаются птицами в считанные дни, то что уж говорить о деревне? Наутро, верно, все в Сяопэй болтали о том, что то ль сама Чихуа приходила ко мне в гарнизонный терем, то ль гуй в её обличьи.

Узнал я о том лишь на следующий день, а в тот, когда дверь мне открыла смущенная и поникшая Байхуа и, извиняясь сказала, что нынче ничем помочь не может, ибо мужу её стало хуже, не связал это с событиями минувшей ночи. На мои вопросы она отвечала неохотно и кратко, явно не понимая, к чему я их задаю. Я и сам не понимал, а посему ни о чем излишнем не просил, и ни на чем не настаивал, однако ж, когда вернулся в терем, встретился с мастером Ванцзу и на его вопрос «Показала, где?» покачал головой, он остался недоволен. И от того особливо удивительно было, когда в час Обезьяны он сказал, что уйдет по делам, а мне велел хорошенько отдохнуть и лучше б даже поспать.

— Нам и ночью предстоит какое-то дело? — недоверчиво спросил я.

— Всяко может быть, мой юный друг Байфэн, — загадочно отозвался мой начальник и добавил: — Скажи-ка мне ещё раз, хули-цзин попыталась помешать тебе кинуть ветви в огонь до того, как ты их схватил, или уже после?

— После, мастер Ванцзу. Я опасался, что она может догадаться о моих намерениях, но этого не случилось.

Мастер Ванцзу задумчиво кивнул и удалился. Я лишь пожал плечами, хорошенько пообедал и после трапезы, следуя его совету, лег отдохнуть. Спать мы накануне ложились между часом Быка и часом Тигра, а встали в час Дракона, потому и не мудрено, что я немедленно заснул, едва голова моя коснулась деревянного подголовника. И мне снились странные сны — вначале запертая комната, потом место в заснеженном лесу, где стояло большое дерево с двоящимся стволом, и голос, звучавший рядом, хотя я никого так и не заметил, неизменно спрашивал: «А здесь что?», «А это зачем?», «А это ты видел?», «Зачем ты здесь?», но я мог лишь повторять — «Не знаю, не знаю».

Когда ж я проснулся, было уже темно, и в дверь кто-то настойчиво стучал. Я встал и открыл. На пороге оказался гарнизонный слуга, принесший ужин. Когда он уже собрался уходить, я спросил его, который час идёт, и он ответил, что час Собаки. Получалось, что проспал я несколько часов, а мастер Ванцзу так и не воротился, и слуга не видал его и не знал, где он. Ужинать я стал без него, но так и не дождался его возвращения, и позже пошёл справиться о нём у сяоцзяна Вэй, но тот тоже сказал, что ничего не знает. Только то, что утром мой начальник попросить выделить ему комнату, выдать ключ, и строго-настрого запретил кому-либо к ней даже приближаться.

«Верно, он всё ещё там», — угрюмо заключил сяоцзян.

Я спросил его, где искать эту комнату, а, когда получил ответ, поблагодарил и пошёл туда, куда он сказал мне. Коридор был темен, и я пробирался по нему со светильником в руках, но и так показалось мне, будто я уже видал где-то дверь, у которой остановился. И покуда соображал, так мне войти иль постучать вначале, послышались какие-то шорохи, дверь распахнулась, и из мрака комнаты вырос прямо предо мною мой старший товарищ. Вид у него был усталый, напряженный и мрачный.

Ворчливо он спросил, отчего я рыскаю по тому коридору, а затем, услышав, что я искал его, велел следовать за ним в комнату и ни о чем не спрашивать. Уже в комнате он велел мне одеваться потеплее и потом разыскать Сун Дисана, а, когда разыщу — ждать его во дворе. Я принялся надевать мяньпао, и уж собирался уйти, как он подошёл ко мне и что-то положил в мой поясной мешочек.

— Это Сун Дисану отдать? — в недоумении осведомился я, но он покачал головой.

— Нет. Это для тебя. Времени мало у нас, посему, ежли станешь чего-то ждать, ничего не делая, то открой и прочитай. А теперь ступай.

Он слегка подтолкнул меня в спину со свойственной ему развязностью, и я удалился на поиски бойца, по пути гадая, что ж всё это могло значить. Сун Дисан отыскался довольно быстро, и вскоре мы с ним уже стояли у входа в терем. Хотя ожидание могло стать долгим, мне неловко было при нем читать записку, и я спросил его о поисках норы днём, но он пожал плечами и сказал, что ничего не нашли, да и мастер Ванцзу с ними дошёл только до «волчьего круга», а потом будто б что-то припомнил, велел искать дальше самим, и ушёл, но куда — в глубь леса или ж обратно в деревню — они уже внимания не обратили.

Услышанное показалось мне странным, но спросить о чем бы то ни было ещё я не успел, ибо явился мастер Ванцзу с двумя незажжёнными фонарями да с вязанкой хвороста, которую тут же всучил мне, и велел нам следовать за ним. По пути я спросил его о том, куда и зачем мы идем, и его ответ о том, что мы продолжим поиски логова хули-цзин пропитал меня недоумением окончательно. Неужто, ежли даже днём не удалось его отыскать, ночью нам это удастся? Но всё ж я предпочел промолчать. Лишь, когда мы прошли мимо того самого злополучного двора, я вновь обратился к старшему с вопросом:

— Так а чей же это овин?

— Чей?.. Да говорят, что деда Чихуа и её братьев с сестрами, отца их матери покойной, — рассеянно пробормотал мастер Ванцзу, подозвал Сун Дисана и от его фонаря поджег фитилек одного из своих.

Тогда мы втроем вышли за околицу и побрели по недавно натоптанной тропинке, да так и вошли под сень заснеженных сосен и елей.

–

Лес, стоявший в своем одеянии из холода, снега и мрака, казался жутким и опасным. Ухали совы, и вдали где-то выли волки. Шёпотом я спросил своих спутников, что мы будем делать, ежли волки нападут на нас, но мастер Ванцзу лишь указал на меч, висевший у меня на поясе, и более не сказал ничего.

Мы миновали то место, где нашли тех двоих, и стали углубляться в лес. Я напряженно вслушивался в каждый шорох, и подумал, что ослышался, когда мастер Ванцзу остановился и велел нам разойтись по разным сторонам.

«Да ведь это ж истинное безумие!..» — попытался было я возмутиться, но мой начальник, махнув рукой, Сун Дисану уже велел идти вправо, а, когда тот неохотно пошёл исполнять этот странный приказ, подозвал меня, зажег и третий фонарь, и подал мне со словами:

— Ну а ты, мой юный друг, иди-ка вот туда, есть там дерево одно большое, дуб с раздвоенным стволом. Ты его ни с чем не спутаешь. Напротив него валун ещё лежит, а ежли на него со стороны этого валуна глядеть, то по левую руку ещё озерце замерзшее. Ты вот там осмотрись ещё разик и разведи костер, как положено. Да и жди меня. Я как разберусь, с чем хотел, подойду…

— А как же Сун Дисан?

— Так ты ведь для того огонь и разводишь, дабы всем видно было издали, — ответил мастер Ванцзу и поглядел на меня так, словно хотел ещё что-то сказать да не мог. — Ты понял меня?

— Понял, — кивнул я, хотя уверенности в том у меня отчего-то не было.

— И всё помнишь, о чём толковали сегодня?..

Я вновь кивнул, припоминая, о чём таком он говорил мне за минувший день. Но раньше, чем всё припомнил, он вдруг задал ещё вопрос: «Байфэн, а откуда ты знаешь, что я это я?». Я поднял на него глаза и стал с тревогой вглядываться в очертания его лица и фигуры. И отметил невольно, что тянуло от него чесноком…Как и от Сун Дисана, и от меня после того, чем нас потчевали на ужин. Одним словом, то совершенно точно был мой начальник и родич моего наставника, всё в нём было так же, как и прежде, и я уж было хотел ответить, но он рассмеялся и проговорил:

— То-то же. Гляди в оба. И вот ещё что…Деньги-то есть у тебя?

— Есть, мастер…

— Вот и славно. Хорошая придумка — металлические деньги, верно?

Я, сбитый с толку, опять кивнул, и он, посмеиваясь, повторил свой приказ. И тогда я побрел влево, а он прямо, и вскоре я совсем потерял его из виду. Коль не фонарь, я бы и вовсе ничего не видал бы, оттого что небо вновь было затянуто тучами. Но дерево, о котором он говорил мне, я заметил ещё издали, а, когда приблизился, то невольно ахнул — ведь было это то самое дерево, что приснилось мне несколькими часами ранее.

Я обошёл его и так и эдак, отыскал и валун, и даже замерзшее озерце, скованное льдом и накрытое снегом, и стал подыскивать место для костра. Вначале я хотел развести его прямо под деревом, но внезапно сообразил, что мастер разумел под «развести огонь, как положено», и, всё ещё не вполне понимая, что стоит за этим поручением, разложил и поджег хворост справа от дерева.

Когда ж огонь ярко разгорелся, я сунул ладонь в поясной мешочек, дабы достать оттуда лян иль хотя бы цянь, но рука моя нащупала то, что мастер Ванцзу вложил туда перед нашим уходом. Невольно я вспомнил его слова, достал этот предмет и рассмотрел в свете огня. То был маленький кожаный мешочек, из которого торчала записка. Я выудил её и прочитал. Слова в ней были столь же загадочны, сколь просты, понятны и коротки: «Из кожи вынь, но не рассматривай. Зарой по центру, и замкни круг[4], когда явится». Впрочем, кое-что я стал понимать. Особливо, когда отыскал нужное место, вырыл там ямку кончиком кинжала и опустил туда предмет, на ощупь слепленный из глины. Когда ж я засыпал его землей и выпрямился, то увидал у костра своего начальника греющим руки и замер в нерешительности.

Не зная, как мне поступить, и о чём таком я могу спросить, дабы увериться наверняка, я так и стоял словно вкопанный, покуда сам он не обернулся и не подозвал меня. На свинцовых ногах я подошёл к костру, и мастер сразу спросил меня:

— Всё сделал, что я велел?

— Да.

— И что ты успел сделать?

— Осмотрелся, костер развёл…

— А закапывал что?

— …Ничего не закапывал. Подвеску уронил. Ежли у вас поручений нет, покамест Сун Дисана ждем, так, быть может, я снова покамест поищу?

Мастер оторвал взгляд от пламени и вперил его в меня, отчего по спине побежали мурашки. Я невольно втянул воздух…и почуял лишь запах хвои, мороза и меха. А тот, что стоял передо мной, продолжал пытливо глядеть на меня.

«Ценная подвеска? Так пойдем, вместе поищем», — сказал он, наконец. Стараясь сдержать дрожь, я пожал плечами и согласился, но тело вновь одеревенело, когда я заметил, что начальник побрел прямиком к тому месту, где я зарыл фигурку. Ускорившись, я проговорил: «Не стоит, мастер, там я уже всё обыскал!». Он, будто не слышал меня, подошел к тому месту, присел на корточки и стал рыть землю прямо ладонью. Медлить было уже никак нельзя, я постарался подобрать место поточнее, достал первую попавшуюся мне под руку монету и успел бросить в снег, прежде чем краем глаза заметил, как что-то темное пронеслось в мою сторону и непременно сбило б меня с ног, ежли б я не успел отскочить в последний момент, выхватывая меч из ножен.

Ещё несколько мгновений я видел перед собой своего старшего товарища, упавшего на колени, словно что-то невероятно тяжелое тянуло его к земле, а потом услышал звериный крик и почуял запах горящей хвои. И человек предо мной стал преображаться — вначале размылись мужские черты, потом сменило цвет одеяние, зазолотилось и превратилось в мех, и предо мной, корчась, предстала та самая хули-цзин в облике необыкновенно прекрасной девушки.

«Что ты сделал?» — прохрипела она и подняла на меня блестящие глаза, полные слёз. Превращение её продолжалось — оголились клыки, стали рыжеть чёрные волосы, на руках отросли когти и словно от боли заметались девять хвостов. Отчего-то моё сердце охватила жалость к ней… В этот миг я услышал низкий голос мастера Ванцзу, потребовавший: «Посторонись-ка!». Я и не заметил, как и откуда он явился, зато в свете огня явственно блеснул его оголенный меч, и лишь в последний миг я успел отвести его удар собственным мечом, и заслонил собой съежившуюся на снегу девушку-оборотня.

— Умом ты повредился иль она околдовала тебя? — прорычал мастер Ванцзу, метая в меня взором искры гнева.

— Пощадите её, мастер, — взмолился я. — Я был с вами открыт не до конца, ибо сомневался до последнего. Не по своей прихоти она пришла сюда, но по зову тех, кто нуждался в защите…

— И без тебя я это понял, дурак! Отойди! И я забуду, что ты там стоял!

— Она ввела меня в заблуждение, но не лгала мне! Вспомните, подобные ей лишь позволяют нам самообманываться, но язык их не оскверняется ложью! Позвольте ей принести клятву и уйти из этих мест[5]!

Мастер Ванцзу опустил меч и уставился на меня пытливо. Я же, покуда он не передумал, обернулся и встретился взглядом с хули-цзин. Тогда я подошёл ближе, склонился над нею и проговорил:

— Дай нам зарок, что впредь никогда более не причинишь вреда людям.

— Я — та, кто я есть, Байфэн, такова моя сущность…Если не буду забирать хоть немного ци, погибну…Но я клянусь, что покину пределы вашей страны, и никогда впредь не трону никого из подданных вашего императора, коль вы меня теперь отпустите.

— Поклянись, что никого более намеренно не лишишь жизни.

— Клянусь, — прошептала хули-цзин. — Клянусь, что больше ни одного человека, будь он добр или зол, справедлив или подл, не лишу жизни…

Я выпрямился и поглядел на своего начальника, ведь последнее слово было за ним. Руки его то сжимали, то разжимали меч, а брови сошлись и не расходились. Так он задумчиво молчал, а потом спросил меня:

— И что ты делать будешь, коль она клятву свою нарушит?

— Понесу своё наказание, мастер Ванцзу. И ежли будет мне оказана такая милость, сам разыщу её и избавлю мир от зла, ибо тогда уж будет очевидно, что я ошибся, и она — зло.

— Давай хоть хвосты ей обрубим.

Верно, это он и хотел сделать в самом начале, и это, несомненно, было разумно, но я лишь покачал головой. Это не только б лишило её всей силы, но и погубило б, в конце концов.

— Дурак ты, — процедил сквозь зубы мастер, — и меня за собой тащишь в омут своей глупости. Коль готов нести ответ, отпускай. Я отвернусь и буду твердить, что ничего не видел, и…

Не договорив, он махнул рукой и в самом деле отвернулся, но меч не спрятал. Я же снова посмотрел на хули-цзин, терзаемую его колдовством.

— Ты слышала всё, — сказал я. — Сроку тебе день и ночь. Договор меж нами таков, принимаешь?

— Принимаю, — прошептала она. — И покуда ты меня от него не освободишь или сам не позовешь по имени обратно, буду блюсти.

Я не придал в тот миг значения её словам, отыскал монету, поднял и посторонился. Девушка-оборотень поднялась, шатаясь прошла мимо и, одарив меня печальным взглядом, обратилась девятихвостой лисицей и умчалась во мрак леса. Лишь тогда мастер Ванцзу вернул меч в ножны, велел затушить огонь и следовать за ним. По пути мы повстречали встревоженного Сун Дисана, но мой старший товарищ на его расспросы ничего не отвечал, и кратко это пришлось сделать мне.

Когда мы вернулись в терем, мастер Ванцзу лишь снял мяньпао, перевязь с оружием, обувь и завалился на кровать да тут же и заснул. Лишь несколько дней спустя я понял причину такой его невероятной усталости.

–

Я проспал до часа Змеи и, стараясь не тревожить своего начальника, покинул комнату в поисках еды. Сам мастер Ванцзу пробудился лишь в середине стражи Лошади, и молча вышел, а вернулся посвежевшим и разделил со мной трапезу, но на вопросы отвечать тогда отказался. После мы вместе посетили сяоцзяна Вэй и поделились с ним своей благой вестью, а он с нами своей — пришли известия о том, что синские войска взяли крепость близ Дапэй и заняли саму деревню, посему его вместе со всем фубином призвали туда, и дали три-четыре дня на выполнение приказа.

«Что ж, тогда на этом наши общие дела завершатся», — равнодушно заключил мой начальник и попросил дать ему небольшой отряд, дабы убедиться в том, что мы с ним своё дело сделали надлежащим образом. Сяоцзян Вэй, верно, так был рад, что не отказал ему.

Утром, покуда мы спали, прошёл дождь и смыл весь тонкий снежный покров, оголяя тёмное тело земли. И хотя в такую погоду хотелось сидеть в тепле и попивать чай или шаоцзю, я присоединился к остальным. На исходе дня мы отыскали яму, заполненную всяческими вещами. Солдаты уверяли, что обнаружили там все свои пропажи, и целую гору из украденных сапог в числе прочего.

Мы с мастером Ванцзу провели в деревне ещё несколько дней, и не заметили ничего подозрительного. На шестой день десятого месяца весь фубин во главе с бубин сяоцзяном Вэй под мрачными взглядами местных жителей покинул деревню Сяопэй. Накануне вечером сяоцзян звал нас присоединиться к нему и его юням за ужином и хорошенько выпить за наши успехи, но мой старший товарищ наотрез отказался. Вместо этого он весь вечер читал мои докладные записи. А вечером шестого дня, когда воины уже ушли, мы наведались в дом мельника.

Байхуа опять отказалась нас впустить, но мастер Ванцзу сказал, что ему это не потребно, он лишь хотел сказать, что мы утром тоже уедем, и не позже, чем две недели спустя обо всём, что случилось в Сяопэй узнают все те, кому о том знать следует. Но, ежли в деревне не найдется никого, кто захочет свидетельствовать против сяоцзяна и его людей, то те так и останутся безнаказанными. Байхуа слушала его с молчаливой тревогой. Не добившись от неё никакого ответа, мастер Ванцзу добавил: «Хули-цзин тоже больше никого не потревожит… А коль так, то и спрашивать, откуда да почему она взялась, нужды нет». Они обменялись долгим взглядом, и лишь после этого Байхуа кивнула, а мой старший товарищ сказал, что более сказать ему нечего, попрощался и ушел.

Я поглядел ему вослед и тихо спросил о Чихуа, всё ль с ней благополучно будет после той истории. Её мачеха вновь кивнула и сказала, что всё уладили. Отчего-то я не поверил ей, попросил передать девушке мои извинения, тоже попрощался и поспешил догнать своего старшего товарища. Наутро, едва рассвело, мы покинули деревню.

–

Лишь тогда, когда самые окраинные домишки и околица остались далеко позади, я позволил себе спросить мастера Ванцзу о том, о чем он не дозволял мне спрашивать тремя днями ранее. Вдыхая холодный воздух с явным наслаждением, он поведал мне обо всём.

Уже после рассказа Сун Дисана о встрече с загадочной женщиной он заподозрил, что ошибался, и искать следует хули-цзин, но уверился в этом лишь после того, как с ней столкнулся я сам. Тогда-то для него многое прояснилось, и поутру он ещё раз оглядел то место, которое обозвали «волчьим кругом».

— В первый-то раз я не заметил, а тогда вгляделся ещё раз и нашёл, что искал.

— Что же это было?

— Следы шаманского обряда. Оно хоть и под запретом, но мне уже доводилось видеть подобное в Гичёгуо. Вот тогда-то я всё и понял — и кто хули-цзин призвал, и почему. А тут ещё ты со своими вопросами.

Я смущенно покраснел и, не желая называть имени, которое мы оба уже прекрасно знали, спросил совсем о другом:

— Что вы делали весь тот день и отчего мне ничего не сказали?

— Оттого, что хули-цзин тебя выбрала как самое слабое звено этой цепи. К тому же, как ты, надеюсь я, помнишь, это не простая хули-цзин, а почти что тысячелетняя, и посему совершенно точно знала всё, что происходило в деревне. Так я и не разобрался, как ей это удавалось, но благодаря тебе выяснил наверняка одно — мысли она не читает. А коль так, то, что знаю я один, не знает более никто. Даже она. За себя-то я спокоен был, а у тебя она могла б всё выпытать. Потому я сам нашёл подходящее место, вытребовал у этого Вэй комнату и завесил её темными тканями и амулетами, дабы скрыть от взоров магов, духов и демонов. И как ни пыталась, заглянуть она туда не смогла. Иначе б ничего у нас не получилось. Там я изготовил амулет, который сделал бы меня невидимым, когда я захочу, и ещё фигурку стража для круга…

— Так я для этого о сторожевых собаках спрашивал? — изумленно догадался я. Мастер Ванцзу усмехнулся в усы и продолжил:

— Не всё ты сделал, как мне бы хотелось, но дело облегчил. Хотя пришлось мне помучиться, пока я клыки и когти мёртвых псов добывал. Да другим-то путём быстро я б этого никак не сделал. А делать всё надобно было быстро. А дальше дело за малым оставалось — сделать так, чтоб она пришла за тобой, и ты сам в круге со стражем её запер…

— А ежли б она не за мной пошла, а за вами или за Сун Дисаном?

— У Сун Дисана его оберег, да и за себя мне тревожиться было нечего.

— Пускай. Ну а ежли б она о вашем замысле догадалась? Ловушку-то ведь она почуяла, да только не разобралась, что…

И тут меня посетила обидная мысль — то не охота была, а рыбалка, и ловили словно золотую рыбку лисицу-оборотня на меня будто на живца, словно я червяк какой-то. Мастер Ванцзу, заметив выражение моего лица, самодовольно посмеялся.

— Тогда всё вышло б не так, как мне хотелось. Но я ж хорошо придумал, а?

— Не серчайте на меня, но однажды ваша самонадеянность боком вам выйдет.

— Моя самонадеянность, — недовольно фыркнул мастер Ванцзу. — Да ты б о себе побеспокоился, твоя-то самонадеянность тебя заставила кое-что похуже вытворить.

— Но вы ж о том не доложите? — смутился я.

— Вот ещё. Сам знаешь, что нет, и отчего.

— А о Байхуа и шаманке? — понизив голос до шёпота, спросил я.

— Делать мне, по-твоему, нечего? Мало ли отчего хули-цзин в деревни приходят. А о шаманке-то я доложу да искать её тебя отправлю, ежли она кому-то так сильно понадобится. Только что-то сомнения меня терзают, что кто-то старуху будет в горах искать, которая то ль жива, то ль померла уже.

Я невольно улыбнулся, слушая эти рассуждения. И даже не обиделся, когда он, заметив мою улыбку, попытался было меня поддеть. И даже его бесконечные истории в дороге до столицы меня стали развлекать. Путь наш занял полторы недели, и в столицу мы вернулись аккурат в ночь полнолуния, на шестнадцатый день десятого месяца[6], когда вновь выпал и уж больше не сходил до самой весны снег.

Мастер Ванцзу сдержал своё слово и в поданных сяню Тану докладах упомянул шаманку как нечто незначительное, а о жене мельника не написал ни слова. Зато о ней как об одной из пострадавших от произвола сяоцзяна Вэй он написал в подробном докладе на имя цзяна Йе, который лично подал тому на аудиенции в двадцатый день месяца. И, может, сказалась слава самого мастера Ванцзу, может, моя всё крепшая дружба с племянником генерала и то, что я стал вхож в дом его брата после той истории с картиной, но в начале одиннадцатого месяца сяоцзяна Вэй и нескольких подчиненных ему командиров арестовали.

Разбирательство длилось почти полгода, после чего сяоцзяна сослали на рудники за произвол под его началом, который привел к надругательству над деревенской девушкой и её самоубийству из-за этого, и разрешение позвать шаманку стало отягчением его вины. Подчиненного ему юня, командира того самого чжана, наказали палками и обязали заплатить семье мельника двести лянов. Крестьян же по особому распоряжению самого императора не тронули, лишь провели с ними разъяснительные беседы, дабы впредь такое не повторялось, а неподалеку император повелел построить святилище и направить туда жреца для службы на такие случаи.

В одиннадцатый же месяц года прошли очередные императорские экзамены на должность, сдав которые я, с учетом своих заслуг, удостоился получения восьмого ранга и положенной по этому случаю новой одежды. А вот мастеру Ванцзу опять не повезло. Хотя он также успешно сдал экзамены, его щедро наградили, но четвертый ранг не присвоили. Зато под его началом оказалось ещё шестеро юнцов, и седьмым я. Лишь наблюдая за ними и вслушиваясь в их беседы, я внезапно осознал, что когда-то и сам был таким, и как возрос я с той далекой поры.

________________________________________________________________________

[1] Цзыю Юнци (792–725 гг. до Я.Л.) — знаменитый мудрец древности, ученик мудреца Дао Пинцзина (842–764 гг. до Я.Л.), основателя учения о Божественном Течении (Дао). Сам Цзыю Юнци известен тем, что создал собственную философско-магическую школу Дао Фуци, и как первый даос (инь-янь-мастер), чьи последователи прослыли знатоками стихийной магии, духовидцами, медиумами, экзорцистами, а также борцами с демонами, злыми духами и прочими силами зла. Во многом они опирались на изыскания основателя школы.

[2] Хэй Сянкэ (1025-981 гг. до Я.Л.) — легендарный мудрец древности, первый из известных Великих Мудрецов. Согласно легендам, родился ещё до переселения в Цю, по некоторым записям, в 1854-м до Я.Л. и, будучи величайшим магом, прожил несколько сотен лет. Более приземленные утверждают, что реальный человек с таким именем родился в 1025-м году до Явления. Правда, он действительно будто бы утверждал, что в прошлых жизнях жил в ином мире, и что в очередном перерождении оказался среди тех, кто прошел сквозь Врата. По сути, основоположник синской магической традиции. Первым изложил свои взгляды, касающиеся инородности людей в Цю и враждебности к ним изначальных её обитателей. Утверждал, что в силу своих уникальных способностей и опыта способен отличить изначальные элементы мира от привнесенных. Более того, известные ему элементы он перечислил, рассказал о способах различения, и о том, как и с чем следует (или не следует) взаимодействовать. Был жрецом и потому, подобно своим предшественникам, упор делал на общение с богами и духами. Первым выделил элементы и стихии, составил таблицы соответствия и привязал это, в числе прочего, к техникам гаданий. Полагал, что главная цель людей — выжить во враждебной среде. В числе прочего занимался медициной. Пропагандировал накопление и распространение знаний. Умер предположительно в 981-м году до Я.Л. в возрасте 44 лет и был советником Золотого Императора, основателя империи Хуандигоу (ок. 1000 до Я.Л. — 280 после Я.Л.).

[3] Мифическая птица юга с красным оперением, её элемент — огонь.

[4] Речь о пентаграмме у-син, состоящей из пяти стихий (огонь, земля, металл, вода и дерево) и трех кругов — порождения, преодоления и контроля. Традиционно, помимо философии, у-син широко используется в традиционной медицине, гадательной практике, боевых искусствах, нумерологии, в искусстве фэн-шуй. В данном случае пентаграмма использовалась синским магом для создания магического круга, действующего так же, как и традиционные магические круги — как препятствие для прохода духов и т. п., а также с ещё одном целью — «оживления фамильяра» (аналога шикигами, по-китайски это шишэнь(式神)).

[5] Хотя однозначного запрета на ложь у подобных существ нет, и они-таки вполне могут к ней прибегать, тем не менее они обязаны держать свои обещания и не нарушать клятвы, иначе их ждет наказание — снижение ранга или уровня силы, что в некоторых случаях может быть действительно критично. То, что хули-цзин в данном случае не соглашается сразу, а начинает выторговывать себе более приемлемые условия, это косвенно подтверждает.

[6] В данном случае это соответствует 23 ноября 755 года.