Тусклый Свет Фонарей

Глава 7. Позабытые обеты

Староста оставил меня жить в одной из комнат своего огромного круглого дома. В первые дни там было ужасно холодно, пыльно и пахло сыростью. Потом какая-то девица с покрытым веснушками лицом и длинными косами как следует убралась, и стало гораздо лучше. В остальном же приём мне оказали необычайно радушный: в чём бы я ни нуждался, о чём бы ни просил, мне тут же это давали и помогали всем, чем могли. Однако и мне в долгу остаться не позволили.

Едва весть о моём прибытии разнеслась по деревне, как её жители воспряли духом, стали без опаски выходить из своих домов и бродить по деревне, громко разговаривая, смеясь и, занимаясь своими привычными делами. Но стоило какой-нибудь нужде поманить их за околицу, как они тут же приходились ко мне и со смущением звали за собой, дабы я помог им — отогнал духов, создал какие-нибудь защитные круги и следил, чтоб всё было чинно и мирно.

Так мне пришлось просидеть весь день возле их полей, покуда они высаживали свои посевы. Прознавшие об этом дровосеки стали раз в несколько дней звать меня в лес, где, конечно, было приятно прогуляться, но лишь до тех пор, пока прогулку не превратили в обязанность. Но и это ещё было терпимо. Вот когда меня стали звать рыбаки, ловившие рыбу в Цзиньхэ от рассвета и почти до заката, я встревожился. А потом уже и пастухи не давали мне прохода, и закончилось всё тем, что я проводил день за днем, сидя на лугу с ними, и слушая их байки и хохот. При этом ничего необычного за всё это время ни разу не произошло.

Недели через полторы я начал подумывать, что раньше сойду с ума, чем появится что-то, хоть сколько-нибудь достойное моего внимания, и аккурат накануне праздника Чуньфэнь[1] написал письмо, в котором расписывал то, с чем столкнулся в действительности, и спрашивал, как долго мне надобно оставаться в деревне, ежли ничего не изменится. Письмо я запечатал по всем правилам и отложил, дабы отправить его в столицу при первой же возможности. А возможность такая могла появиться в это время года нескоро.

Хотя Юаньталоу располагается на водном пути и из Цзиньгуаньди в Ланьшаньбин, и из Цзыцзина — в Ланьшаньбин, корабли зимой и весной там останавливаются очень редко, обычно при договоренности между путниками, которым туда зачем-то понадобилось, и корабельщиками. И только в летне-осенний период корабли прибывали по несколько раз в неделю, дабы забрать рис, пшеницу, овощи и фрукты — яблочки, груши, сливы, вишню, персики и абрикосы, а ещё масло, грибы и орехи. В остальное же время рассчитывать на джонку из города приходилось не чаще раза в неделю — забирали свежее мясо, яйца, иногда молоко и то, что крестьяне готовили из него. И уж, конечно, никто бы не поплыл в такую глушь в праздники. Всё, что можно было, увезли в день моего прибытия. Но я надеялся, что они приплывут вновь на второй или третьей неделе второго месяца, и праздник вынужден был провести тоже в Юаньталоу среди крестьян, а не среди родных.

От их музыки и песен у любого столичного ценителя музыкального искусства завяли и отвалились бы уши. Мне тоже пришлось нелегко, но приятная погода, невероятно вкусные, хотя и простые блюда из ростков бамбука, молодой зелени и папоротника, рис со свежей речной рыбой и пряностями, и, конечно, чарка изумительного хуанцзю заметно облегчили мои страдания. Во всяком случае спать я улегся со счастливой улыбкой на лице. Однако ж выспаться мне не довелось.

Хотя даже простые сельские жители после праздников с обильным питьем предпочитают хорошенько отоспаться, едва солнце поднялось над верхушками деревьев, меня разбудил староста и испуганным шёпотом попросил скорее одеться и последовать за ним. Неохотно я выполнил его просьбу и ошалел, когда у входа в дом нас встретила целая толпа притихших крестьян. Тогда-то я и понял, что своё письмо в столицу в ближайшее время не отправлю.

Меня в сопровождении всей этой толпы привели на знакомые мне пшеничные поля, где высаженные почти двумя неделями ранее посевы должны были уже подняться и окрепнуть. Но вместо тянущихся к солнцу зеленых побегов я, к своему потрясению, увидел поле, словно изрытое копытами целых стай диких кабанов — земля валялась слипшимися комьями, а растения оказались поломаны и втоптаны в грязь. И так, по словам крестьян, выглядели после минувшей ночи, по крайней мере, несколько му их земли[2].

Гнетущая тишина внезапно прервалась надрывным ревом за моей спиной. Какая-то баба громко рыдала и стенала, приговаривая: «Что с нами всеми теперь станется?! Не померли от мора лишь для того, чтоб помереть от голода!». Я грубо велел ей замолчать и напомнил, что рисовые поля у них пока что целы, да и пшеничные не так уж сильно попортили. И дабы ничего не случилось с ними тоже, нужно поскорее со всем этим разобраться.

После этого я выяснил, чьи поля пострадали, велел им остаться, а остальным разойтись по своим домам. Сельчане с угрюмыми лицами удалились. А я почти до самого обеда бродил по полям и пытался рассмотреть следы. Но сумел лишь убедиться в том, что и так услышал от местных: следов было так много, словно целое полчище диких зверей, скрытое ото всех за пеленой тумана, вышло ночью из леса лишь для того, чтобы вытоптать посевы жителей Юаньталоу. И никто на этот раз не видел и не слышал ничего странного. А следы где-то походили на кабаньи, где-то на оленьи, а где-то вообще нельзя было разобрать — на чьи.

Обед я велел подать мне в комнату и не беспокоить меня, покуда я сам не позову. Поглощая похлебку с рисовой лапшой и вонтонами, наполненными бамбуковыми ростками, грибами сянгу, зеленью и пряностями, я всё размышлял о том, что может быть причиной такой беды. Мне доводилось беседовать с бывалыми охотниками, и те не раз говорили, что в голодные для них годы дикие звери приходят к деревням и кормятся тем, что там найдут. И духи в этом замешаны обыкновенно не были. Но посевы оказались вытоптаны, а не съедены. Значило ль это, что мои познания в магии инь и янь могли всё же пригодиться? Как бы то ни было, после обеда я велел раздобыть для меня ингредиенты для волшебного порошка, а сам прогулялся к лесу.

Звериная тропа тянулась до самой чащи, но едва деревья тесно сомкнулись над моей головой, как следы разошлись в разные стороны, утратив своё единство. Я понял, что продолжать их отслеживать тщетно, и вернулся в деревню. Всю обратную дорогу меня не покидало ощущение, что кто-то следит за мной.

В деревне я, используя то, что прихватил с собой, начертил магические знаки на листках зачарованной бумаги и под любопытными взглядами крестьян создал и разложил, прикопав, на полях созданные обереги.

До конца недели всё было спокойно, но на следующей, в ночь полнолуния, словно издеваясь над нами, те же звери вытоптали огороды старосты и ещё нескольких семейств. Я понял свою ошибку и защитил от зверья и огороды, и саму деревню, и вообще все её угодья. Попотеть мне пришлось изрядно, да ещё и ингредиенты, необходимые мне, я, наконец, дополучил.

Один из рыбаков ради этого самоотверженно на своей лодчонке доплыл до Цзыцзина и вернулся как раз накануне происшествия. Тогда же я сумел создать зачарованный порошок, но не торопился его применять, а выждал несколько дней и, покуда все спали, высыпал порошок вокруг деревни и рассеял по ветру на четыре стороны, произнося магические слова. Завершив своё дело, я невольно бросил взгляд в сторону леса, туда, где качались и шумели на ветру вековые дубы, тополи и вязы. И показалось мне, что мелькнуло там какое-то мерцание. Полный тревог, я поспешил вернуться в дом старосты и лег спать.

На следующий день в Юаньталоу, как и во всей империи, праздновали Цинмин. И день выдался теплый и солнечный. Сельчане ужинали под открытым небом, а после ужина на закате солнца пошли к реке, дабы запустить в воду бумажные фонарики, как обычно делали в праздник Чжунъюань. Только они запускали свои без огней, но с дарами и записками для богов и духов, и молча, с благоговением, стоя на берегу, глядели, как их подношения уносит течением. Вдруг все мы услышали звук, будто разом звенели сотни хитомских колокольчиков судзу[3]. Люди стали переглядываться, а потом в панике бросились к своим домам. Я волей-неволей последовал за ними — толпа снесла меня, и я не смог бы ей противиться. Покуда людской поток тек в сторону башен, легкое позвякивание превратилось уже в бронзовый звон старинных храмовых колоколов.

Впереди кто-то вскрикнул, и все остановились. Тогда мне, наконец, удалось прорваться через толпу и увидеть то, что ввергло всех в подобное безумие. В первый миг я и сам остолбенел: луна высветила стоявшее на поле словно войско огромное скопление диких зверей — кабанов и оленей. Они ничего не делали, просто стояли, словно ждали сигнала для наступления. И я невольно задался вопросом — кто же их полководец?

Кто-то в приступе ужаса дернул меня за рукав юаньлинпао[4] и потребовал не стоять как изваяние, а что-то сделать. Покуда мы препирались, кто-то воскликнул: «Смотрите!». Я тоже взглянул в указанную сторону и увидал, как всё это полчище развернулось и поспешило обратно в лес. И со стороны леса перед ним мерцало какое-то живое существо. Не успели мы опомниться, как все звери скрылись под сенью темнеющих вдалеке деревьев.

–

Наутро я взял с собой старосту, несмотря на его отговорки, и ещё нескольких смельчаков. Одни сами вызвались, других пришлось к этому принуждать. Они вооружились всем, что сумели отыскать в своих кладовых и сараях, от вил и граблей до охотничьих ножей, а я — одним лишь своим посохом и знаниями.

Звери оставили огромное множество следов, но они меня мало волновали. На поле у леса я достал свой порошок, произнес заклятье и посыпал некоторые из следов им. Тотчас же, вызывая изумленные возгласы, следы замерцали тусклым зеленовато-желтым светом. Но не все, а лишь те, что оставили призрачные копыта духа, которого я не сумел накануне разглядеть. И я мог сказать лишь то, что следы совершенно точно были оленьи. Я раздал всем сделанные за время, что я там провел, обереги, но скорее для их спокойствия, нежели для настоящей защиты. Я был убежден в том, что духи не желали этим людям зла, но настойчиво чего-то требовали от них. Только я никак не мог смекнуть, чего же именно.

Я первым вступил на лесную тропу и побрел в чащу леса. Остальные, помедлив, последовали за мной, но не переставали опасливо озираться по сторонам. Высветившиеся следы сначала вели нас аккурат по тропе, но примерно через полтора ли[5] неожиданно исчезли. Я огляделся. Не мог же этот призрачный олень просто взять и исчезнуть после того, как столько прошел по земле?

Уверенный в этом я подошел к месту, где следы обрывались, посохом отодвинул листья, примял траву и с облегчением обнаружил новую цепочку следов. Крестьяне сходить с тропы и идти за мной в самую глубь леса наотрез отказывались, но я убедил их в том, что, ежли меня не будет рядом, никто их не спасет, а я намерен во что бы то ни стало разобраться, в чем тут дело. И с ропотом они побрели за мной.

Мы прошли так ещё примерно ли, прежде чем я заметил впереди, на поляне окутанной дымкой из солнечного света, какое-то нагромождение камней и услышал журчание ручья. Приблизившись, я вдруг понял, что набрел, ведомый следами, на жертвенник. Он давно врос в землю, покрылся мхом и оказался припорошен сухой листвой и иголками росшей неподалеку ели. Ручей тёк прямо позади него. Крестьяне, кажется, изумились не меньше моего.

Я обернулся и спросил, откуда и куда течет этот ручей. Они уверенно сказали, что он впадает в Тайдао, протекая через весь лес, но где начинается — сказать не сумели. А на вопросы про жертвенник лишь пожимали плечами. Один лишь староста стоял и задумчиво молчал, будто силился что-то вспомнить. Отчаявшись, выяснить у них ещё хоть что-то, я сам припомнил нужные слова и стал было читать заклинание, как вдруг староста произнес: «Сянь, погоди!..», а через мгновение кто-то воскликнул: «Там! Глядите!».

На пригорке в скраденных листвой лучах солнца стоял белый четырехрогий олень. В один прыжок он каким-то чудом оказался рядом с нами и стал подходить всё ближе и ближе, глядя на нас так, словно ждал нашего прихода долгие годы. Оцепеневшие мы не сразу заметили, что за спину нам зашёл огромный, в чжан[6] длиной, кабан с острыми клыками. Но и он лишь раздраженно фыркал, не делая ничего, что причинило бы нам вред.

Так продолжалось несколько мгновений, хотя казалось, что прошла целая сотня лет. И воздух полнился звоном то ли колокольцев, то ли бубенцов, шаг за шагом, миг за мигом…Я и сам не сумел бы объяснить, как понял, что кто-то ещё приближается к нам, но когда вновь невольно глянул на пригорок, то увидел там существо с телом оленя, хвостом быка, лошадиной гривой и усами как у сома. И морда со светящимися глазами у него была подобна драконьей, но с пушистыми то ли лошадиными, то ли козлиными ушами, и нос тоже походил скорее на олений. А, может, мне и показалось. Его очертания я во многом скорее угадывал, нежели видел. Свет солнца покрывал мифического зверя, да и шкура его словно светилась сама по себе, а рога — и оленьи, и козлиные — походили на причудливый головной убор.

Цилинь оглядел каждого из нас. Когда его взор пал на меня, я почувствовал себя так, словно он заглядывает мне в душу и в разум, пытаясь там что-то отыскать. Но продлилось это совсем недолго. Дольше всего он держал под прицелом своих желтых глаз старосту Юаньталоу. А потом мы резко услышали звон ритуальных бронзовых колоколов, да такой громкий, что зажали уши и зажмурились. А, когда всё стихло, и мы открыли глаза, то оказалось, что духи исчезли, не оставив и следа. Даже от моего порошка следы на земле больше не светились. Все изумленно молчали и переглядывались. И лишь староста стоял с выпученными глазами и шептал: «Я вспомнил, я вспомнил, вспомнил…».

Когда я тронул его, он вздрогнул и на мой вопрос ничего ответить не сумел. И мы побрели обратно в деревню. Лишь у самой кромки леса, на границе между лесом и лугом, староста Йечжу вдруг остановился и сказал:

— Наши предки были из Клана Вепря и жили по ту сторону озера Лянхуа и реки Шидаолу. Много-много веков они хранили свою землю, чтили предков и Дух Вепря. А потом пришли маньчжани и потеснили их. И пятьдесят пять лет назад им было приказано переселиться в эти земли. Здесь они и создали Юаньталоу.

И мой отец рассказывал мне, когда я поделился с ним своими смутными воспоминаниями, что наши люди, помня о том, что некогда эти земли принадлежали враждебному нам Клану Оленя, обратились к Духу Бай Фужу[7] и взмолились о прощении и милости к ним, прося дать им убежище и не карать за их прежнюю вражду с Кланом Оленей. Они соорудили жертвенник в лесу и приносили там жертвоприношения для духов — Вепря и Оленя, ведь Бай Фужу смилостивился над ними и окружил своей защитой и заботой. И тогда стали говорить о том, что это самый терпеливый и сострадательный дух. Но тридцать лет назад у нас случилась эпидемия оспы. Людей стало меньше и…

— И что же было дальше?

— А я силюсь припомнить и не могу…

— Так что же, в последние годы вы приносили этим духам положенные им жертвоприношения?

— Нет, — испуганно глянув на меня, ответил староста.

— Но ведь вы же заключили обет с Духом Оленя! Как же вы позабыли об этом?

— Тогда умерли все, кто заключал этот обет. А оставшиеся в живых либо ещё не родились, либо были тогда малыми детьми, как я, а ведь было мне годков шесть, когда я спросил отца, и около трех, когда мы переселились сюда. И вскоре, по детской беззаботности, я и сам всё позабыл. Те же, кто помнил те дни, либо уехали, либо, быть может…Посчитали, что дух не выполнил своего обещания. Вот и…

Он развел руками с виноватым видом. Я вздохнул, и мы продолжили свой путь до деревни молча, стремясь нагнать наших товарищей.

В день новолуния жители Юаньталоу принесли духам обильные жертвы, прося простить их и снова заключить с ними мир. И благодарили за заботу во время последней эпидемии. Последнее подсказал им я. Какой-то лежачий старик шепнул мне, когда я попытался найти тех, кто помнил времена пришествия Клана Йечжу на эти земли, что всё началось с того, что в тот год произошло восстание на острове Хишима, и император увеличил налоги, в том числе поборы с деревень. И крестьяне в Юаньталоу не принесли ни своевременных жертв, положенных духам, ни каких-либо искупительных. Он уж и не помнит, почему. А потом мор поразил их деревню и Шуимо. И с тех пор жертвы перестали приноситься совсем, но всё было относительно тихо и спокойно. А когда та же болезнь вернулась, чудесным образом она не затронула никого в деревне, ни тех, кто когда-то переболел, ни их детей и внуков. Но никто не придал этому значения. Все лишь радовались и судачили о соседях из других деревень и о том, как им самим повезло. А месяц спустя началось то, что началось.

На следующий же день я хотел отправиться в Цзыцзин, но буквально накануне прибыла джонка, и мне принесли письмо из столицы, где незнакомым мне почерком был написан приказ — срочно отправляться в Лоу и достичь его самым коротким путем. А самый короткий путь лежал через лес Пэн-Хоу-Мао. И я бы непременно пренебрег этим повелением, кабы не печать, стоявшая на послании. А посему ранним утром я попрощался с жителями деревни, поблагодарив их за приют, и поспешил к той самой тропе, по которой мы шли намедни. Эта тропа насквозь прошивала лес и вела прямиком в Лоу. И это был кратчайший путь до той деревни.

_____________________________________________________________________________________

[1] Праздник Весеннего Равноденствия

[2] Т. к. му представляет собой около 666,6 м2, то речь идёт о, по крайней мере, о двадцати-двадцати пяти сотках.

[3] Вообще это маленькие синтоистские колокольчики, которые обычно используют по многу штук в ритуальных целях.

[4] Старинная одежда с округлым воротом, и в данном случае черного цвета и с довольно широкими рукавами.

[5] Около 700–800 метров, один ли равен 500 метрам

[6] Чжан равен примерно 3,3 метрам.

[7] Фужу — мифический четырёхрогий олень, который обычно появляется в период наводнений. В данном случае подчеркивается белый цвет духа — бай.