Тусклый Свет Фонарей

Глава 18. Скрытый хвост

Хоть мы так ничего и не добились от той троицы, мастер Ванцзу сдаваться не желал и вначале велел мне потолковать с теми караульными, что условились в то же время послать своего бойца для встречи с Сун Дисаном, а сам решил посмотреть на следы и позже порасспросить других. На прощание он посоветовал мне, ежли он не придет раньше, навестить семейство мельника. Я кивнул, и каждый побрел своей дорогой.

Дозорные из другого отряда рассказать ничего дельного не сумели. Никого подозрительного не видели, их боец без приключений добрался и туда, и обратно, а больше им добавить и нечего. Иного я и не ожидал, а потому, не теряя времени, направился в сторону мельницы. Окутавшая ещё с утра всё небо туча прорвалась, наконец, крупными как лебяжий пух снежинками, и я брёл, с трудом разбирая дорогу. Ноги сами несли меня проторенным путём, и я надеялся, что снега хотя бы не навалит так много, что тяжело станет идти. В том, что стемнеет плотно и рано, сомнений никаких и быть не могло.

На мой стук в доме никто не отозвался. Только пёс залаял по ту сторону двери. Полный мрачных предчувствий и подозрений я зашагал к мельнице и уже без всякого стука вошёл внутрь. Сам не знаю, что ожидал я там узреть, но увидал только Чихуа в одиночестве сгребавшей муку в мешок.

«Что-то позабыла, матушка?» — рассеянно спросила она, обернулась и вскрикнула.

Я уж и сам был не рад тому, что поддался своей тревоге и не постучал, дабы дать знать о своем появлении, и, позабыв от неловкости, кто есть кто, стал кланяться и просить о прощении. Когда я поднял глаза, девушка притихла и смотрела на меня так, словно гадала, чего ещё от меня ждать.

Дабы совсем её успокоить, я сказал, что искал её мачеху, а раз дом оказался заперт, то решил, будто искать надобно в мельнице. Где ж ей ещё быть в такой час? Чихуа опустила глаза и угрюмо ответила, что дом не заперт, а жена мельника на рынок ушла, и, верно, я с ней разминулся. Оно и не мудрено в таком снегопаде.

Несколько мгновений мы смущенно и задумчиво молчали, покуда девушка не предложила мне подождать в доме и побеседовать с её отцом, а ей, де, надобно закончить. Накануне днем все отдыхали, принесли своё зерно для помола, а сами на деревенский торжок ушли, где в первый день месяца идёт бойкая торговля, потому как приезжают мастера и крестьяне из соседних деревень продать то, что изготовили за месяц, а коль повезет, то и торговые караваны могут остановиться. Обыкновенно в это время можно прикупить самые разные полезные в быту вещицы и просто приятные мелочи, а им с Байхуа пришлось весь день жернова вдвоем крутить, иначе было никак не успеть к сроку. Вот только закончили, и хозяйка тотчас же ушла удачу попытать, вдруг ещё не всё раскупили. А к её приходу мешки в телеге должны быть. Придёт — развезет.

Всё это и поведала мне Чихуа, ссыпая остатки муки в мешок и завязывая его потуже. Мешков таких я там с дюжину насчитал и с трудом верил, что две женщины с этим управиться сумели. Чихуа же закончила своё дело и сказала, что проводить-то меня проводит, но ей надобно мешки перетаскать, и, дабы времени не терять, она сначала в конюшню зайдет. Сказав это, она уставилась на меня так, словно ждала чего-то, а, не дождавшись, подхватила один из мешков, взвалила его себе на плечо и зашагала к двери.

Только было я подивился, какие сила и ловкость таятся в ней, раз она это так легко сумела, как она, прошагав мимо, попыталась открыть дверь, пошатнулась и едва не рухнула наземь вместе со своей ношей. Так бы и случилось, коль я б её не подхватил и мешок её не придержал. Силясь скрыть смущение, я с показной удалью произнес — «Э, сестрица, эдак ты и сама в сугроб свалишься, и мешок свой не донесешь…Дай-ка я тебе помогу».

Чихуа зарделась пуще меня и уж и впрямь походила на красный цветок, отчего казалась ещё милее. Да и пахло от неё смесью муки, свежих злаков и каких-то ароматных цветущих трав. И, верно, думали мы об одном и том же, потому как я следом тихо попросил — «Только никому не говори», а она молчаливо кивнула. Тогда, позабыв о повозках и возницах, я взвалил мешок с мукой уже себе на плечо, толкнул дверь и вышел во двор.

Кабы увидал меня кто за таким делом, век бы мне позора с себя не смыть, и стал бы я посмешищем во всей империи. Но небо заботливо укрыло нас белой пеленой, и незамеченные никем так мы и перетаскали в конюшню все мешки, уложили в телегу и закрыли наглухо дверь, а после побрели взмокшие и уставшие к дому.

— Отчего твой старший брат не помогает вам, раз уж живет в этой же деревне? — не удержавшись, спросил я, едва мы отошли от конюшни.

— У брата своя мельница, — после долгого молчания тихо ответила Чихуа. — А с отцом он рассорился много лет тому назад. Отец от него отрекся, и больше между нами нет ни мира, ни разговоров. Какая уж там помощь?

— Какая причина могла заставить почтительного сына восстать против отца? — удивился я, но Чихуа лишь покачала головой и сказала:

— Пускай сянь вновь простит моё молчание, но достойная дочь не выносит сор из терема.

Я кивнул и больше ни о чём её не спрашивал, но на сердце стало тепло. Хоть она и отказала мне в раскрытии семейной истории, но слова её были достойными, и впервые она говорила со мною как с другом, а не с врагом иль доносчиком. И потому, когда мы остановились у дома, я решился спросить её:

— Чихуа, скажи, а какова из себя была та старуха-шаманка, видела ты её?

— Мельком видела, сянь, — вновь закрываясь словно бутон по вечеру, отозвалась девушка. — Очень старая, одетая в шерсть и шкуры, увешенная оберегами да лентами. Думается мне, из маньчжань она.

— А кто ещё её видел?

— Мои отец да мачеха.

— А староста и сяоцзян Вэй?

На этот раз Чихуа не ответила. Хотелось мне коснуться её плеча и пообещать, что мы с мастером Ванцзу сумеем защитить и её, и тех, кто ей дорог. Но как я мог такое пообещать и оставаться честным?

«Мне и сяню Ванцзу ты можешь верить. Но принуждать тебя я не могу и не стану…» — проговорил я и силился добавить что-то ещё, но верные слова не шли ко мне. И я беспомощно уставился в глаза взиравшей на меня с ожиданием Чихуа. И лишь тогда заметил, что глядит она прямо на меня, а не в землю, как до того, и отчего-то в тот миг её юное лицо с алыми щеками и ниточками волос на лбу невольно напомнили мне о Маранчех. А ведь, казалось бы, кроме возраста ничего общего меж ними…

«Вон матушка идёт», — прошептала Чихуа и вернула меня в холодный Сяопэй.

–

В доме мельника я не задержался. Лишь ещё порасспрашивал и хозяина, и хозяйку о таинственной старухе, и оба сказали то же, что и Чихуа. И ежли только они не сговорились меж собой, то значило это то, что шаманка и впрямь существовала и заявлялась в деревню.

Об этом я и поведал мастеру Ванцзу, когда пришёл и застал его развешивающим на веревке посреди нашей комнаты мокрую одежду. Даже после того, как управитель гарнизонного терема принес нам согревающего чая с мёдом и травами, мой старший товарищ ещё долго ворчал на погоду и проклятущий снег, в котором увяз по колено, покуда вместе с Сун Дисаном бродил за околицей.

Вспомнив о том, чем был занят он, я оживился и спросил, удалось ли что ему вызнать, но он лишь отмахнулся: видны были и впрямь отпечатки женских ног, но ничего более увидеть не удалось от того, что повалил снег и замел собой все уцелевшие следы. Я разочарованно вздохнул, и некоторое время в сгущавшихся сумерках мы молчали, прислушиваясь к треску огня в жаровне.

— Думы я думаю прежние, дорогой мой Байфэн. Призраки таких следов не оставляют. А стало быть, мы ищем живое существо. Колдуна или колдунью, — наконец, подал голос мастер Ванцзу, и тотчас же, словно прочитав мои мысли, добавил: — Но не верится мне, что то дело рук шаманки, о которой ты так выспрашиваешь. Ей до этой деревни дела нет.

— Ну неужто, мастер, вы на жену или падчерицу мельника думаете?

— Не спеши снимать камни с доски, когда не видишь глаз[1]. Я видал их лишь мельком, и наверняка говорить не могу. Девица знает что-то, да молчит. Однако ежли на кого и думать, то на эту белую лисицу[2]. Подумай, друг мой, не потому ль она тебе поведала о шаманке, что желала отвести подозрения от себя?

— Думайте, что хотите, мастер Ванцзу, но, как по мне, глупо сознаваться в таком, ведь наказание может и её коснуться. Но разве ж наш враг глуп и неосмотрителен?

— Тут твоя правда. Враг наш умён. Есть у меня ещё пара подозрений, но говорить о них я тебе покамест не буду. Потому как, ежли одно из них верно, погублю я этим всё дело. И давай-ка сделаем вот как — нынче вечером встану я в дозор с этим Сун Дисаном. А через два часа ты придешь и меня сменишь. А сяоцзяну пока всего говорить не станем.

Раз-другой пытался я у него подробности выпытать, но он вначале отшутился, потом начал серчать, и ничего мне иного не оставалось, кроме как согласиться. Сяоцзян только рад был тому, что дозорных прибавится, да ещё таких, заранее велел подать нам ужин и даже оружие и одежду служебную на нас отыскал. Уже шёл час Собаки[3], когда мастер Ванцзу переоделся и, наказав мне на прощание быть настороже, ушёл с остальными на пост.

Не зная, чем занять себя, я велел дать знать, когда минет два часа, а сам принялся писать донесения и не замечал, как летит время. Когда в дверь постучали, подумал было, что уже срок пришел и мне собираться, но молодой солдат сказал, что пришла какая-то девушка деревенская и меня просит. Смутившись, я спросил, назвалась ли и кто такая.

«Да, почтенный сянь, сказала, звать её Пэй Чихуа, и что есть у неё что-то очень важное вам сказать, но внутрь пройти отказалась», — ответил солдат.

Сердце моё забилось чаще, я велел передать, чтоб она подождала меня, и, вскоре после того, как боец ушел, оделся и вышел из терема.

Когда у дверей я спросил, который нынче час, мне ответили, что уж стража Свиньи[4] на исходе. На дворе стояла тёмная и холодная ночь. Снег сыпался уже не крупными хлопьями, а мелкими крупицами и блестел в свете немногочисленных фонарей и окон. У лестницы, зябко ёжась и прижимая что-то к груди, стояла девушка. Приблизившись, я и впрямь узнал в ней Чихуа. Одета она была так же, как и днём, разве что сверху накинула ещё шерстяной плащ с капюшоном, прикрывая голову, обернутую платком.

— Здравствуй, Чихуа. Уже так поздно. Что случилось?

— Здравствуйте, сянь Мэн, — с поклоном отозвалась девушка. — Ничего нового покамест не случилось. Я только хотела побеседовать с вами.

— Теперь? — удивился я.

— Теперь. Никто из моих родичей не знает, что я здесь. Но, ежли вы хотите услышать то, что я хочу вам сказать, надобно торопиться.

Мы встретились взглядом. Столь открыто и дерзко она не глядела на меня, верно, ни разу, и я подумал, что дело у неё и впрямь серьёзное. Невольно я припомнил слова мастера Ванцзу о том, что она может знать и скрывать нечто важное. Но сам же мастер ждал, что я сменю его на дозорном посту.

— Отчего ты внутрь не желаешь зайти?

— От того, что не желаю, чтобы обо мне потом судачили. К тому же я хочу говорить с вами наедине, без вашего старшего товарища. Попросите того юношу, чтоб никому не говорил, что я приходила, и идёмте со мной.

Поколебавшись, я подумал, что мастер сказал, что сменить его надобно через два часа, а прошло лишь полчаса или чуть поболее того. Успею ли? Словно прочитав мои потаенные мысли, Чихуа приблизилась и прошептала:

— Время дорого нам обоим, и много его я у вас не отниму. Идёмте, тут недалеко есть укромное местечко, — махнув рукой в сторону околицы, она добавила: — Один-два ли[5], не более того. Мигом обернетесь.

— А ты?

— А мне ведомы тайные тропы. Я тоже не потеряюсь.

— И не боишься?

— Я боюсь только их, — шепнула Чихуа и, прячась за меня, кивнула на солдат, вышедших во двор и теперь, посмеиваясь, таращившихся на нас.

Вздохнув, я кивнул и попросил её за бревенчатой оградой подождать, покуда я обо всем договорюсь. Неохотно она кивнула и зашагала к воротам, а я вернулся к стражам и не придумал ничего лучше, кроме как сказать им, что по важному делу должен отлучиться к околице и скоро ворочусь. Глядя на их глумливые улыбки, я раздраженно добавил: «Один-два ли, и получаса не пройдет, как я вернусь. Если кто меня спросит, так и скажите. И нечего зубы скалить. Не было здесь никакой девушки, никого вы не видали. Ясно вам?». Оба солдата перестали улыбаться, закивали и, бормоча извинения, заверили, что всё передадут надлежащим образом. Не очень-то я им верил и опасения Чихуа разделял, но делать было нечего. Хотелось мне тогда верить в то, что мы оба понимали, что творим, и пошли на это ради того, что этого стоило.

Чихуа всё так же ждала меня в тени ограды, а, когда мы отошли, я спросил её о месте, куда мы идем.

«Это задний двор дома деда по матери, — отозвалась она глухо. — Он теперь, верно, уже спит, и нам не помешает. А коль помешает, то объяснюсь, и он простит».

Я хотел было порасспросить её ещё, но она сказала, что лучше б в пути нам помалкивать и остаться незамеченными, а не то поутру ни ей, ни мне несдобровать. Я счёл её слова справедливыми, и хранил молчание, покуда она вела меня по заснеженной деревенской улочке. Путь, казалось, занял немного поболее того, о чем она предупреждала, и я уже начал тревожиться, когда она махнула рукой, провела меня за покосившийся плетень, где и калитки-то никакой не было, и ввела то ли в сарай, то ли в амбар по виду.

Когда захлопнулась скрипящая дверь, а глаза привыкли к темноте, я увидал, что это в действительности овин — под крышей висели пышные снопы, у дальней стены стояла печка, а у стены по левую руку лежали пышные кучи сена. В той же стене проделано было маленькое оконце, верно, днем служившее единственным источником света. Тогда же там царила темень, но Чихуа, словно была там уже не раз, прошла мимо меня и развела в печи огонь, а потом села на сеновал и попросила сесть с нею рядом. Лишь тогда я заподозрил, что беседа наша будет долгой, но всё равно кое-как устроился на сене поодаль от неё.

Чихуа улыбнулась и развернула свой узелок, откуда выудила глиняную бутыль, открыла и, сделав глоток, протянула мне с тихим: «Угощайтесь, сянь. Печка ещё не скоро раскочегарится, а я уже озябла, покуда ждала вас». На мой вопрос, что в бутыли, она ответила, что там у неё было прекрасное шаоцзю, и добавила, что теперь уж оно остыло, но на вкус хорошо по-прежнему. Я с недоверием вгляделся в её лицо. Как это было не похоже на неё. Неужто я ошибся, когда посчитал её скромницей? Или дело в другом?

— О чём ты говорить со мной хотела? — спросил я строго. Девушка тут же смутилась, и к ней вернулось уже знакомое мне выражение лица.

«Верно, я несправедлив был к ней, и просто она разволновалась», — подумал я виновато. Чихуа же закрыла бутыль и, сжав её меж коленей, заговорила:

— Вы, верно, думаете, что то, что с Цинхуа приключилось, было лишь её бедой, а других не трогали?

— Так ведь сяоцзян Вэй говаривал, что люди его к деревенским девушкам приставали, да до такого не доходило, ни до, ни после.

Короткий взгляд, полный то ль гнева, то ль осуждения, кольнул меня, но тут же исчез под гребнем густых ресниц.

— Да, знаю-знаю, мужчины видят в женщинах лишь товар или награду. Верно, сянь?

— Я такого никогда не говорил и не думал. К чему ты это?

Вместо ответа Чихуа вновь подняла бутыль, предлагая мне выпить, а после моего отказа отложила её куда-то в сено и придвинулась ко мне так близко, что разделять нас стало лишь несколько цуней[6]. Знаком она велела мне склониться к ней, что, поколебавшись, я и сделал. Горячее дыхание обдало мне щеку и ухо:

— Тогда что же сянь думает? Какой должна быть женщина его мечты?

Зардевшись, я отпрянул и в изумлении уставился на неё. Она глядела на меня хищницей, прямо и насмешливо, и, может, от этого внезапно пришедшего мне в голову сравнения я почуял исходивший от неё запах меха.

— К чему такие вопросы? Неужто ты заигрываешь со мной? Я-то думал, ты скромна и добродетельна…

— Вы понравились мне. Отчего ж мне не искать вашей любви?

После этих слов она вновь подалась ко мне и коснулась плеч, а затем, заглядывая в лицо и пытаясь встретиться взглядом, спросила: «Разве ж я недостаточно красива для вас, сянь?». Смущенный, я убрал её руки и проговорил:

— Ежли это после того, что днем меж нами было…Так я загляделся на тебя от того, что ты напомнила мне мою возлюбленную.

— Неужто? — переменившимся голосом спросила девушка. — И она красивее меня? И знатнее, верно, и богаче.

— Она южанка. Семья её родовита, но не богата по меркам столицы. Несколько лет тому назад меня отправили в деревню Варрмджо, где я с нею и свёл знакомство. Поначалу она не показалась мне красавицей, но позже…Она завладела моим сердцем. И, хотя родители давно подыскивают мне невесту, мне никто, кроме неё, не нужен.

— Отчего же сянь не женится на ней?

— Она отказала мне. И я не смог ни опровергнуть её доводов, ни настаивать. Мы обмениваемся письмами, и слабая надежда во мне ещё теплится. Я продолжаю видеть её во сне и не могу забыть. И стараюсь не думать о будущем, в котором её со мной не будет…

На этих словах я замолк. На смену смущению пришли тоска, печаль и отчаяние, и стали давить на меня с такой силой, что я и не заметил, как сидевшая рядом девушка обняла меня и стала гладить по спине словно красавица проводит ладонью по шерстке любимого кота.

— Отчего же хотя бы не попытаться отыскать утешения с другой? — прошептала она.

— От того… — начал было я, но лишь тогда, словно очнувшись ото сна, почувствовал её всё более крепкие объятия, отстранился и заглянул ей в лицо. В отблесках огня, горевшего в печи, её лицо казалось мне настолько красивым, что я невольно спросил себя, отчего раньше не замечал её красоты? И всё же…Было в этом нечто неправильное. Я перебирал в мыслях то, что видел перед собой, то, что слышал, что чуял, что говорило мне сердце: алые щеки, тонкие пряди черных волос на лбу, запах меха… Какие-то настойчивые образы звали меня по имени, а я не мог припомнить, что ж такое важное я видел, и почему оно было столь важно, покуда девушка передо мной нежно не прошептала: «Что случилось, сянь Байфэн? Отчего вы смотрите на меня так, словно увидали впервые?».

«Это не она!» — стрелой рассекло мой разум внезапное озарение. И несколько мгновений я задавался вопросом, не веря самому себе, с чего же это я так решил. Обликом это была уже знакомая мне Чихуа, но её повадки, речи, запах — всё выдавало в ней кого-то другого. И это обращение…Я не называл ни ей, ни её родным своего имени!

— Чихуа, а что ты сказала стражу в гарнизонном тереме, когда пришла?

— Попросила позвать вас, дабы сказать вам нечто важное.

— И как ты меня назвала, когда говорила с ним?

— Верно, я сказала — «Позови, столичного мага»? — с улыбкой предположила девушка.

— И какое же имя ты назвала? Ведь все знают, что мы вдвоем прибыли.

Девушка перестала улыбаться и уставилась на меня пытливо, будто силилась в моих глазах прочесть верный ответ, а, не сумев, проговорила: «Я не помню. Разве ж это важно?». Я покачал головой, встал и направился к двери. Нужно было поскорее выбираться из западни, в которую меня заманили. Но не тут-то было: девица с ловкостью зверя вскочила, бросилась вперед и преградила мне путь.

— Неужто я сяня чем-то обидела? Ежли дело в моей развязности…

— Нет, но ведь ты позвала меня ради важного разговора, а важного я ничего так и не услышал. А теперь уж мне пора идти.

Будь передо мной настоящая Чихуа, она бы, несомненно, отошла и дала бы мне уйти. Но та, что приняла её облик, не шелохнулась. Теперь ещё отчетливее на красивом лице стали проступать звериные черты. А я, увидев на расстоянии всполохи огня, заигравшие на её щеке, внезапно вспомнил то, что не мог вспомнить так долго — именно её, в шерстяном платке и с воротником из лисьего меха, я видел в то утро! И именно поэтому лицо Чихуа при нашей первой встрече показалось мне знакомым. Но самой Чихуа там быть не могло, ведь в это время она молола зерно, и никак не сумела бы с места гибели солдата попасть на мельницу столь быстро. Лишь для того, чтобы окончательно развеять сомнения, а заодно придумать, как мне быть дальше, я спросил:

— Чихуа, скажи, а твоя сестра, что живет в Маоци, очень на тебя похожа?

— Все три сестры были очень похожи, но близнецов среди них нет, — холодно ответила девушка.

Я медленно кивнул и уже во второй раз оглядел овин в поисках хоть чего-то, что мне могло бы помочь. Внезапно мне на глаза попались связанные вместе еловые ветви[7], которыми, верно, хозяин надеялся отогнать грызунов. А я вот понадеялся отогнать ту, что мешала мне сбежать, поэтому крикнул первое, что пришло в голову — «Ох, да у тебя шерсть на щеке!», а, когда девица озадаченно коснулась лица, схватил ветви и кинулся было с ними к печи, но не успел и шагу сделать, как огонь погас, резко, словно кто-то невидимый задул его подобно свече. Раньше, чем страх сковал меня, я поразился тому, что в овине по-прежнему можно было хоть что-то разглядеть, разве что теперь царил холодный полумрак. Я обернулся, но не успел ничего ни поделать, ни даже толком разглядеть — что-то обвило мои ноги и рвануло так, что я едва успел подставить локти и защитить при падении хотя б затылок.

Мгновение спустя я лежал на полу, изнывая от боли и будучи не в силах пошевелиться, а сверху на мне сидела — она…Теперь уже девушка не походила на Чихуа, но от её красоты захватывало дух, а тонкая бледная кожа светилась серебристым светом. Всё окончательно прояснилось в тот миг, когда за её спиной я увидал девять рыже-золотистых и очень пушистых лисьих хвостов.

— Видишь, — насмешливо проговорила она, — и жечь ничего не надобно. Услужила я тебе?

— Чего ты хочешь? Зачем ты явилась? — прошептал я, не столько от того, что и впрямь хотел это выяснить в такое-то время, сколько от того, что силился совладать с собой и вернуть ясность разуму и твердость рукам.

— О, Байфэн, я знаю, что дурно поступила. Обещала сказать важное, а сама…Но и ты виноват. Перебил меня, да ещё и так. Думал ли ты когда-нибудь, что лис злодейками малюет молва, но молва редко бывает справедлива? Отчего же мне не желать помочь людям?

— А отчего желать? Разве ты не погубила стольких людей за столь краткий срок?

— А разве ж я погубила их безвинно? — спросила она и склонилась надо мной, заглядывая в глаза. Я зажмурился. Теперь я корил себя за то, что пренебрег советами мастера Ванцзу и был столь неосторожен, и вспомнил всё, и всё понял. А девушка-оборотень коснулась мягко моей щеки и спросила: — Или ж ты готов оправдать их? Не одна Цинхуа пострадала тогда, хоть и не столь серьёзно. Сотни матерей и их дочерей взывали о помощи в своих тщетных молитвах богам, но только одна решилась воззвать напрямую ко мне. Скажи, Байфэн, ты бы отказал ей?

— Нет. Когда ты пришла, я писал в столицу о происходящем здесь. Их накажут.

Я услышал шорох, словно кто-то глухо смеялся, и невольно открыл глаза. Лицо моей пленительницы оказалось совсем близко, и теперь я видел острые клыки за её бледными, но отчего-то влажными губами. Одну руку она положила мне на грудь, а другой коснулась макушки и с неподдельной нежностью прошептала:

«А ведь я не солгала, ты мне сразу понравился. Как приятно, что я не ошиблась в тебе. Я вовсе не хотела причинить тебе вред. Как и некоторым другим. Но такова уж моя сущность. И пускай меньше, но своё я всё ж возьму…Не бойся, мне хочется оставить тебе об этом приятные воспоминания, хоть я и не заменю тебе любимую».

С этими словами она склонилась ещё ниже и уже готова была своими губами припасть к моим, когда раздался оглушительный грохот.

Я и сам не заметил, как она соскользнула с меня, а я почувствовал, что вновь могу двигаться. Когда я встал, то девица-оборотень стояла посреди овина, медленно покачивая всеми своими хвостами, а мастер Ванцзу стоял рядом со мной, держа что-то в вытянутой руке. Кинув на меня взгляд, он двинулся на девушку, но та коротким взмахом провела одним из хвостов по полу, отчего солома на нём загорелась.

Я слышал, как выбранился мастер Ванцзу, ведь теперь нам было не до поимки нечисти, а девушка обернулась девятихвостой лисицей, выскочила в узенькое оконце и была такова. Кто-то кричал о том, что она убегает, а мы с мастером Ванцзу кинулись во двор, захватили побольше снега, вернулись и стали засыпать огонь. Когда удалось его затушить, мы вышли на морозный воздух. Там стояли солдаты, что из столицы нас сопровождали, и Сун Дисан. Последний потер затылок и проговорил: «Вот так раз! Да это ж была хули-цзин!».

_________________________________________

[1] Выдуманная идиома, представляющая собой отсылку к игре в го: базовым элементом позиции является группа. Именно жизнь и смерть групп камней определяет выигрыш или проигрыш игрока. Группа камней, которая при любой атаке противника не потеряет все свои дыхательные пункты (при условии правильной защиты), называется живой, а группа, которая при правильной атаке неизбежно потеряет все дамэ и будет снята с доски, называется мёртвой. Вопрос жизни и смерти камней — основной вопрос тактики го. Простейшим критерием жизнеспособности группы является наличие у неё глаз — нескольких соседних пустых пунктов, со всех сторон окружённых камнями группы. Наличие у группы двух или более глаз делает её безусловно живой, но строить группы с двумя глазами для игроков невыгодно — на оформление глаз тратятся лишние ходы.

[2] Отсылка к настоящему имени Байхуа, которое означает «Белый Хвост», ну и, конечно же, намек мастера Ванцзу на то, что женщина хитрит и изворачивается, хотя он пока ещё и не разобрался, в чем её мотивы и реальные действия.

[3] Время с 19 часов до 21 часа. Как и прежде, речь о синских (китайских) часах, равных двум привычным.

[4] Следующий за часом Собаки час Свиньи, длится с 21 до 23 часов.

[5] Один ли равен 500 метрам

[6] Один цунь равен 3,3 сантиметрам

[7] Если верить некоторым источникам, еловые ветви служат для отпугивания грызунов. Но, помимо этого, ели приписывают магические свойства, в славянской мифологии, например, её звали навьей травой. Кроме того, дым от хвои в китайской и японской мифологических традициях был способен остановить одного конкретного духа и заставить его показать свой истинный облик.