Тусклый Свет Фонарей

Глава 12. Слова, высеченные в камне

Всю ночь я провёл, доискиваясь до причин приключившегося. Как оказалось, чары картины не затронули никого, кроме нас двоих, оказавшихся в то время рядом с ней. Все прочие обитатели дома даже и не заметили ничего. Тогда для меня стало очевидно, что вреда никакого причинить никому не хотели. А ближе к рассвету я, наконец, понял, что духи здесь ни при чём — над картиной потрудился очень умелый маг, и всё, чего он хотел — это показать увиденные мной с Йе Баоюэем сцены. Я не мог отделаться от мыслей, что видел историю чьей-то жизни. Но зачем мне или кому бы то ни было вообще её нужно было видеть? И отчего именно в такие ночи, ежли духи тут ни при чём?

Когда сянь Йе пришёл осведомиться о моих успехах, я поделился с ним своими рассуждениями и выводами, и испросил дозволения отнести картину своему учителю, а к полудню пообещал вернуть. Господин Йе велел мне делать то, что я посчитаю нужным, и не торопиться. Я устало кивнул и стал снимать картину.

Позже проводить меня вышел Баоюй, напомнив, что мы так и не успели договориться. Тогда мы условились с ним встретиться на площади Северного рынка в час Петуха[1], пока лавочники ещё не позакрывали свои лавки и не разошлись по домам. На этом я отправился к своему наставнику.

Когда я добрался, он как раз только-только встал и порывался расспросить меня обо всём со всеми подробностями, но я поведал ему лишь то, что касалось моих предположений, попросил их проверить, и, когда учитель согласился, ушёл спать. Сил моих хватило лишь на то, чтоб снять одежду и лечь в постель.

Когда в полдень я пробудился, умылся и пошёл на поиски какой-нибудь еды, то застал в приёмном зале своего наставника, и тот сообщил мне то, что сумел выяснить он — давным-давно картина должна была наводить морок на каждого, кто к ней приближался и в любое время, но с тех пор прошло около четырехсот лет, и чары постепенно стали угасать. Маг, создавший их, сделал так, чтобы они угасали не хаотично, а постепенно. И даже спустя пятьсот лет они должны были бы рассказывать эту историю хотя бы в «Ночи Духов», потому как в это время магия становится сильнее из-за соприкосновения миров.

— Значит, это не духи? И они никак к этому непричастны? — спросил я, надеясь услышать подтверждение тому, до чего дошёл сам.

— Да, — кивнул учитель, но потом подумал и добавил: — И нет. Все эти четыреста лет эта картина находилась рядом с мёртвыми. И это, и то, что ты видел — всё наводит на мысли о том, что живые вообще не должны были больше видеть её.

— Как это так? — удивился я.

— Я думаю, что картину эту украли из чьей-то гробницы, Байфэн. И твой долг во всём этом разобраться до конца.

Что ж, дело приобретало неожиданный оборот, и я был полностью согласен со своим наставником. Картину я вернул в дом сяня Йе, хотя всё шло к тому, что ему в любом случае предстояло с ней расстаться. Впрочем, он бы, верно, не сильно огорчился.

После этого я наведался на место службы и отчитался о том, как провёл прошлый день, лишая себя законного выходного. Начальство осталось равнодушно как к моим печалям и сомнениям, так и к успехам, тем более что подозрениями наставника я предпочел не делиться, покуда не найду им дополнительного подтверждения.

В назначенный час я, сгорая от нетерпения, явился на место встречи. Йе Баоюя пришлось ещё подождать, он явился весь запыхавшийся и повёл меня за собой. По пути, немного отдышавшись, он сказал, что хотел взять с собой кого-то из людей отца, но передумал: в противном случае сохранить его тайну оказалось бы крайне затруднительно. Так что к лавке старьевщика мы пришли вдвоем.

Дело было к вечеру, и с улицы уже весь товар был убран, потому мы, тревожа серебряные ветряные колокольцы, вошли внутрь. Там нас встретил старик, но, как выяснилось, это оказался сам хозяин лавки. Узнав, в чём дело, он, кажется, забеспокоился и заявил, что о картине сам ничего толком не знал, а тот работник вот уж несколько дней как ушёл со службы, объяснив это тем, что не справляется. Мы с Баоюэем переглянулись.

«Верно, и вправду совесть у старика не чиста, раз он вот так сбежал», — подумал я и спросил у старьевщика, где можно было бы найти его бывшего работника. Тот долго отнекивался, утверждая, что ему такое знать ни к чему, но потом припомнил, что его подчиненный как-то обронил, что сам он из Донсюэ[2]. Я кивнул, а мой спутник ещё попытался расспросить лавочника о картине, но безуспешно: тот твердил одно и то же на разные лады — картину его работнику принёс какой-то знакомец, сказал, что та принадлежала его предкам, и что ему нужны деньги, поэтому вот он её продает. Старьевщик был уверен, что ей лет сорок-пятьдесят, не больше, ведь и сам шёлк, и краски прекрасно сохранились. Я и сам об этом успел подумать, но решил, что это также связано с работой неизвестного нам мага.

Ушли мы ни с чем. Можно было, конечно, донести куда следует на этого старого лиса, который то ль и вправду не следит за тем, кто и что притаскивает в его лавку, то ль прикидывается только нерадивым дураком. Но делу это бы никак не помогло. Тем не менее, посоветовавшись с учителем, я сообщил об этом сбежавшем скупщике, и за ним сначала послали в Донсюэ, а потом объявили в розыск по всей империи.

Спустя целый месяц, накануне Праздника Середины Осени[3], что показалось мне чрезвычайно символичным, его сыскали и доставили в столицу. Умельцы поработали над ним, и, когда я пришёл к нему, он уже во всём сознался — что картину и другие ценности из гробницы выкрал его старый знакомец и земляк. Мне оставалось только перечитать донесения, спросить его о главном и идти писать отчеты для начальства. Я пробыл на месте службы до самого утра, что было особливо досадно, потому как накануне праздника к часу Собаки все уже разошлись по домам. Но мои страдания всё же оказались вознаграждены людьми и богами, потому что, перерыв старые свитки, в коих содержались сведения о захоронениях Синской империи, я сумел-таки доискаться до истины и уже следующим вечером, попивая хризантемовый чай в саду, рассказал наставнику эту историю от начала до конца.

–

Во времена императора Цзинь Ди[4] некий воин по имени Цинсин из рода Ху женился по великой любви на девушке по имени Инь Ю. Одиннадцать долгих лет продлился их счастливый союз, пока Ху Цинсина не отправили к Северной Стене для защиты тех, кто будет её строить, ибо незадолго до того случилось нападение на подданных императора. Точно неизвестно, что там произошло, но, очевидно, Ху Цинсин погиб в какой-то стычке с северными варварами. Сам он был воином не особо высокого положения, но его покровитель из рода Сяо по имени Цуй позаботился о достойном погребении. А вдова — Инь Ю — даже уговорила мага из рода Шуй, который был дружен с их семьёй, поставить магическую защиту. Саму гробницу построил мастер Люй Байши из знаменитого рода Люй недалеко от Донсюэ, в лесу Муеон-сулим.

Случилось это на третьем году самоличного правления императора Цзинь Ди. Гробницу тогда не запечатали. Инь Ю пережила супруга на четырнадцать лет и умерла в девятый год правления императора Бэй Баовэя, который позже сумел-таки достроить Северную Стену до конца. Он же распорядился принести погребальные жертвы и дары на могиле Ху Цинсина, где погребли и Инь Ю. После этого гробницу запечатали окончательно и насыпали погребальный холм, но не стали ставить никакую стелу.

Очевидно, предполагалось, что через сто лет она порастет травой и станет неотличима от естественных холмов, и тогда никто не сумеет её найти, а, значит, осквернить или ограбить. Но, кабы кому-то это и удалось…его должна была остановить картина.

— И как же ты всё это разузнал за одну ночь? — подтрунил надо мной наставник.

— Обо всём этом была написано в одном очень старом свитке. Вы ведь знаете, учитель, что о простом воине тогда особо никто не беспокоился, но этот отличился, и был важен для Сяо Цуя. Потому в том свитке значилось и имя самого Сяо Цуя, и Ху Цинсина, и всех, кто имел к этому отношение, подробно было описано, что и как надлежит построить, перечислена пожалованная из казны погребальная утварь, и то, что добавили от себя родичи покойного, включая зачарованную шёлковую картину, созданную вдовой покойного…

— Там так и было написано — «зачарованную»? — перебил меня наставник.

— Да. И ещё там было написано, что магически защитить гробницу взялся Шуй Люй. Но раз туда смогли проникнуть воры, значит, либо другие чары уже потеряли силу, либо их и вовсе не было. Во всяком случае, никаких иных упоминаний о чарах больше не нашлось.

— Да неужто, мой глупый ученик, опытный маг всем растрезвонит о том, какие чары наложил?

— Наложить чары — работа долгая и кропотливая, а потому дорогая. Семейство Ху было небогатым… Я вас не убедил, я вижу.

— Не убедил. И как же должна была картина защитить гробницу?

— Но ведь просила о защите женщина… — пожал я плечами. — Верно, она подумала, что это тронет сердца жадных до богатств…

Наставник лишь рассмеялся и велел мне пойти и приготовить ещё чая. Всё лучше, чем о всяких глупостях болтать. Я бросил на него уязвленный взгляд, встал и ушёл в дом, дабы выполнить его просьбу. Лишь спустя без малого два года разграбленная гробница была найдена, и картину повесили туда, где она висела прежде. Место это безошибочно нашли благодаря высеченным в камне стихам:

Коль есть глаза, взгляни, и ты увидишь,

как Солнце и Луна любили и любимы были.

Коль сердце есть, ты жадность победишь,

и склеп покинешь, не растревожив бренной пыли.

___________________________________________________________________________

[1] Час Петуха — время с пяти до семи часов вечера.

[2] Горная деревня, расположенная к северо-востоку от Цзиньгуанди. Известна была своими скальными жилищами и храмами.

[3] Большой праздник, который приходится на 15-й день 8-го лунного месяца. В данном случае — это 24-е сентября, и праздник близко соседствовал с Осенним Равноденствием. В Син Праздник Середины Осени — один из дней поклонения богам Тайян-Фу и Юэ-Ци, особенно последней. Аналогичен одноименному китайскому празднику.

[4] Цзинь Ди (262–333) — второй император и третий правитель империи Син, внук её основателя — императора Хуанцзинь Хэйхуцзы (225–312). Его отец, старший сын легендарного владыки, умер молодым, и трон перешёл к его сестре, Лун Нуэр (245–326), самостоятельно правившей долгих четырнадцать лет с 312 года и до самой своей смерти. После этого власть унаследовал её племянник — Цзинь Ди. Строго говоря, Ху Цинсин женился ещё во времена Лун Нуэр, но она была первой и единственной законной правительницей империи вплоть до изменения законов и прихода к власти императрицы Лун Чэнцзинь (929-1012), мать которой была прямым потомком Лун Нуэр. Начиная с правления Цзинь Ди, стали меняться как общественные, так и законодательные нормы, и женщин постепенно всё сильнее отстраняли от власти и общественной жизни. Поэтому в сознании многих синцев, живших веками позже, особенно в эпоху Волнений, Лун Нуэр представлялась просто регентшей при малолетнем императоре, хотя в действительности это было не так.