Тусклый Свет Фонарей. Том 2

Глава 10. Сон в белом тереме

Спустя неделю после того, как я получил странное послание Юньсюэ, о котором мне с ней переговорить так и не довелось, ибо она являлась лишь тогда, когда сама того желала, внезапно потеплело, и вместо снега на столицу стали падать капли моросящего дождя. Все только о том и судачили, ибо в Цзиньгуанди подобные оттепели в зимнюю пору редки.

Вот и учитель, покуда я готовил для него чай, стал перечислять приметы, связанные с подобными явлениями, и в разгар его перечислений в дверь флигеля постучали. Мне пришлось открыть. На пороге стоял старик-слуга, а позади него, к великому моему изумлению, мастер Ванцзу.

Я учтиво его поприветствовал и пригласил войти, а слугу отпустил. Мой наставник тоже встретил его с огромной радостью и порывался проводить в главный дом, мол, Ву Хэ всё равно из комнаты своей до вечера не выйдет, а Цунь Каоши ушёл куда-то вместо того, чтоб провести свободный денек с молодой женой. Его двоюродный племянник лишь отказывался с насмешливой улыбкой, слушая эти разъяснения, и, в конце концов, чай я им подал прямо в комнату учителя, где они позволили мне побыть с ними, мол, должен же кто-то за старшими поухаживать. Я вздохнул, однако был отнюдь не против. Меня мучило любопытство, ведь мой начальник всё ж был редким гостем в доме своего родича.

Первым делом он поздравил лао-Ванцзу с прошедшим торжеством, сказал, что принес подарки, и просил простить его за то, что сам он не сумел явиться в положенный день, но мой наставник лишь отмахнулся — он и сам вот уж почти сорок лет как стал вдовцом, и с пониманием отнесся к беде племянника, который рисковал лишиться уже и второй своей супруги; Да напротив, со всей внимательностью расспросил его, что да как, и мастер сказал, что жене его лучше, но будущее туманно, и недуг её тяжек, потому лекари убеждены в том, что полное исцеление невозможно. Я видел, что что-то ещё тревожит его, когда он говорил об этом, но не мог уразуметь, что именно.

Учитель же деликатно сменил тему и принялся расспрашивать его о нашем путешествии, что меня искренне задело — ведь я ему уже и сам всё поведал! Неужто этого ему было мало? Впрочем, мне хватило благоразумия, дабы смолчать. В конце концов, быть может, так он желал отвлечь мастера Ванцзу от печальных мыслей и тревог. И ему это удалось.

Поначалу рассказ был полон утомительных подробностей и нетороплив, но к середине, стоило упомянуть первый оазис, как мастер оживился и попросил наполнить его чаван вновь, дабы «горло промочить». Как оказалось, он уже при разговорах с людьми командира Лай понял, что что-то неладно в пустыне, но никак не мог взять в толк, то ли, о чем он думал, или ж нет. С изумлением я понял, что он тогда молчал, но был осведомлен куда лучше, чем все его спутники, включая нас с Сяодином, вместе взятые. Знал он и о маньчжанях, и о Хорхое, и о Воющем Ущелье. Тут-то мне и открылась причина его мрачности во время нашего пути до Чунху, словно я был и слеп и прозрел — после бесед с солдатами и проводником он каждый день ждал появления чудовища! И, увы, надёжного способа бороться с ним он, по его признанию, так и не отыскал.

Те, кто сталкивался с Пустынным Червём, отмечали его исполинские размеры, быстроту, силу и свирепость, но даже не сумели выяснить наверняка, считать ли его обычным, хоть и ужасным, животным, или ж Юаньлэй, а, значит, малым божеством. Те, что придерживались первого мнения, были убеждены в том, что это существо из плоти и крови, а потому смертно, хоть, быть может, и способно прожить сотни лет, и его можно убить, как и любое иное живое существо. Ежли, конечно, суметь его опередить и не стать его жертвой. Вторые же были убеждены, что подобные попытки навлекут гнев богов, даже в случае успеха, и лучше воспользоваться ловушками и тем, что Червя отпугнёт. Но достоверно никто ничего не знал.

Мастер Ванцзу проявил крайнюю осторожность и, не позволяя нам это заметить, делал многое для того, чтоб уберечь нас, да, как оказалось, этого было недостаточно. Куда подевалась его осторожность в Воющем ущелье, мне неведомо. Вот он поведал учителю моему о том, что там происходило, а, повествуя о том, как мы ждали возвращения Сяодина, всё ж взял да рассказал вначале то, что успел и тогда, а потом и тот анекдот, что я ему рассказать помешал:

В одной неназванной деревне жил старый солдат, уже давно из-за старости и болезней отпущенный доживать свои дни на покое. И как-то раз вечером он вышел из дома и долго не возвращался, а, когда родные обеспокоились, оказалось, что он мёртвый лежит на дворе. Вызванный лекарь сказал, что причиной столь внезапной смерти стала какая-то давняя немочь. Родные погоревали, справили положенные обряды, похоронили солдата, как должно, и продолжили жить прежней жизнью. Да не тут-то было!

По вечерам и ночам стал пугать их призрак почившего — ходить по двору, стучать в окна и двери и всё чего-то требовать, но слова его были не ясны. Родичи солдата звали одного за другим и местного даоса, и шамана, и даже как-то привели проходившего мимо монаха цзиньдао, но все их советы оказывались бесполезны. Никакие ритуалы и подношения тоже не помогали. Ясно было лишь, что беспокойный дух чего-то хочет, а чего — не ясно.

И вот однажды сын его лунной ночью выскочил на двор, дабы поскорее добежать до отхожего места со своей нуждой, и тут услышал голос своего почившего батюшки — «Ага!», да так испугался, что сам стал не свой, словно вселился в него кто, да по ногам вмиг всё и потекло. А потом раздался вздох облегчения, и с тех пор дух больше тех людей не беспокоил.

Учитель мой на это сдержанно улыбнулся, а я не ведал, куда от стыда глаза деть. Я-то ведь слышал ту же историю с более тяжелыми и пахучими подробностями, да не решился бы пересказывать её вот так вот старшим и в том виде, в каком это сделал мастер. Хвала всем богам, что Сяодин тогда так вовремя вернулся! Мне отнюдь не хотелось проверять утверждения моего безумного начальника о том, что духи на такое не серчают.

Видя моё смущение, он громко расхохотался и сказал признать, что история хоть и скабрезная, но поучительная. Тут уж мне пришлось согласиться. Оба старших довольно улыбнулись, и тогда наставник велел мне прибраться, а после меня отпустили. О чём они толковали в те полчаса, мне неведомо. Мастер Ванцзу лишь зашёл попрощаться и сказать, что мы встретимся на службе, а ежли намерения мои тверды и времени не жаль, то после неё можем заняться тем, что связано с облегчением страданий духов Воющего ущелья. На это мне было не жаль ни сил, ни часов, и потому почти весь остаток месяца вечера мы с ним просиживали в библиотеке и архивах.

В конце того же месяца Байлян должна была выйти замуж, но жена нашего брата родила очередную девочку, при том весьма болезненную, и родные уговорили остальных повременить. Тогда свадьбу перенесли на середину двенадцатого месяца, ибо позже подобное торжество уже б вызвало ненужные толки и насмешки — у нас считалось, что прямо перед Новогодним фестивалем или сразу после него справляют свадьбы лишь те, кто стеснен в средствах и желает сэкономить. В столице с подобным я сталкивался реже, ибо в Цзиньгуанди всегда смотрели более на пышность свадьбы, нежели на день.

Однако ж нам с Сяодином пришлось переменить планы поначалу из-за этого, а потом уж от того, что наступил конец года и, как назло, супруге мастера Ванцзу стало хуже. Намеками, не роняя своего достоинства, он дал понять, что без моей помощи с положенными отчетами справиться ему будет непросто, и я не мог его покинуть. К тому ж наш владыка, наконец, признал, что ведение дел шэна его тяготит, и пообещал дать временно должность цзими гувэня тому, чей годовой отчет покажется ему наилучшим, и среди чиновников высших рангов началась невероятная суета.

Потому я написал родным, что приеду к главному свадебному дню, но никак не раньше. Им пришлось это принять. И посему мы с Сяодином отправились в путь лишь на пятнадцатый день двенадцатого месяца.

–

Как я и упомянул некогда, в те полторы недели, что тянется Новогодний Фестиваль, большая часть подданных Синского владыки не берутся ни за какую работу, окромя самой срочной и необходимой. Потому думать, о том, как попасть на праздник в другой город, надобно загодя. Ибо уже за неделю иль даже две до первого дня нового года поднимается плата на все дорожные услуги, а в сам тот день, ежли кто и возьмется помочь запоздалым путникам добраться, то только в том случае, когда с их путешествием можно управиться за полдня. Да и то это будет в два раза дороже обычного. В основном все, кто взял попутчиков в свою повозку или на свою джонку, в этот день намерены завершить путь в родном городе.

Посему тем, кто был столь глуп иль неосмотрителен, что не позаботился о себе своевременно, остается уповать лишь на тех, кто по какой-то причине пожелал в праздничную пору подзаработать, и берется помочь, но за плату в два-три раза выше обычной. Однако ж тут и кроется опасность, ибо, увы, но не все желают получить свои серебро и бронзу честно. И их не останавливает ничто, даже светлые праздники.

Уж давно все защитники порядка предупреждают, что, коль приходит нужда отправиться в такой путь, надобно непременно следовать проторенными дорогами и в спутники выбирать лишь надежных людей, потому как иначе можно нарваться на злодея, который, прикинувшись обычным бедняком, решившим пожертвовать отдыхом ради необходимого заработка, заманит путника в ловушку и в лучшем случае просто острижет словно овцу по весне, а то и прирежет, дабы избавиться от ненужного свидетеля. Да и разбойники на дорогах не спят.

И я был очень рад тому, что нам с моим младшим товарищем не пришлось думать, как и со служебными делами управиться, и в Цзыцзин попасть без труда и приключений. Незадолго до нашего отбытия я договорился о местах на парусной повозке[1] с зимними полозьями, и на пятнадцатый день месяца мы благополучно отправились в путь, а уж на девятнадцатый не менее благополучно сошли у пристани в Цзыцзине, и на почти целый месяц, ибо именно столько нам дали времени на отдых, позабыли обо всех дорожных тревогах и заботах.

Когда мы покидали Цзиньгуанди, там стояла стужа, и оголенная земля Цзыцзина после заснеженной столицы казалась мне чем-то странным и неправильным с непривычки. По меркам родного моего города всё ещё было холодно, но и воздух, и почва, и вода прогрелись так сильно, что снега и лёд растаяли, и шапками держались лишь на вершинах гор, окружавших город, реку и озеро. Да ещё вдобавок из приплывавших и уплывавших по небу туч то и дело падала противная морось. И ведь для сезона Личунь это было обыкновенной погодой, полностью оправдывающей подобное наименованье.

Нас встретил престарелый слуга моего отца, веселый и подвыпивший, но силившийся это скрыть. На мой вопрос о том, когда потеплело, он икнул и смущенно ответил, что вот только накануне ещё мороз стоял, а утром внезапно стало теплеть, и между часом Дракона и часом Змеи мелкий дождь смыл весь снежный покров, и все спорят о том, как это следует толковать, но в целом сходятся на том, что это хороший знак. Сами мы с Сяодином приплыли в час Козы и попали сразу ж к накрытому обеденному столу.

Я всё порывался поговорить с сестрой наедине, но так и не успел, потому что отец крепко взялся за нас с Сяодином и не отпускал до позднего вечера, а там уж спать было пора. Я думал, что свадьба состоится на следующий день, но оказалось, что, когда составили гороскоп, выяснилось, что лучше подойдет двадцать первый день, и утром, покуда все ходили в храм, нас никто даже не разбудил. В тот день я с сестрой успел перекинуться всего несколькими словами, и она выглядела счастливой. А на следующий день стало совсем уж по-весеннему тепло, и в саду раскрылись первые цветы мэйхуа, что сочли особенно благим предзнаменованием, сулящим молодым в браке теплоту и процветание.

Я же в утро торжества, гадал, в какое из святилищ мы отправимся. В Цзыцзине не так много больших храмов, которые обычно обходят в восьмидневный срок перед самой свадьбой, и сложилась традиция — ежли брак был исключительно по сговору, то в день бракосочетания обряды проводили в храме Ни-Яй и Сифан-Нюйши, а ежли в деле были замешаны ещё иль даже только чувства, то напоследок оставляли посещение храма Юэ-Ци и Тайян-Фу. Я успокоился окончательно, когда обтянутый красным шёлком паланкин под звуки барабанов, бубнов, флейт и пипы понесли в сторону Тыквенного Сада, где располагался храм божественной четы владык Солнца и Луны.

Байлян в тот год исполнилось двадцать пять лет, и некоторые поговаривали, что, согласно древним традициям, наши родители собираются оставить её в доме, с тем, чтоб заботиться о них, покуда их смерть не избавит её от этой обязанности. Сестра моя сама, бывало, шутила об этом, но я слышал тревогу в её голосе, хоть и не верил, что наши отец и мать могут так с ней поступить. Скорее уж они долго думали, как получше устроить её брак. Байлян, достигнув пика брачного возраста, не слыла писаной красавицей, но считалась вполне пригожей девушкой, и приданое у неё, хоть и не столь богатым было, как у наших старших сестер, но тоже немалым, а уж когда отец получил четвертый ранг, то она и вовсе превратилась в желанную невесту для многих.

Её жених оказался выходцем из рода Хань, к которому принадлежала наша бабушка по матери, был молод, всего на год старше избранницы, хорош собой и служил жрецом в храме Восьми Бессмертных, что стоял на Оленьей горе. Увидал я его впервые, когда в храме священнослужители связали пальцы новобрачных красной нитью, про то, где и кем мой зять служит, шепнула мне матушка, а остальное, относительно обстоятельств, что привели к свадьбе, рассказала мне моя самая старшая сестра уже на свадебном пиру. Вторая наша сестра лишь кивала, придавая больший вес словам первой.

Они откуда-то прознали, что с будущим мужем Байлян познакомилась на свадьбе его старшего брата годом ранее, куда членов нашей семьи как родичей, хоть и не особо близких, пригласили. Потом они вновь встретились на Празднике Фонарей, а после гуляли вместе уже на Цисидзё, потому как у нас до сих пор в большие празднества семьи, связанные родством в пределах семи колен, стараются хоть как-то собраться вместе.

Первая сестра говорила, что после этого они и стали постоянно писать друг другу письма, вторая же сестра уверяла, что обмениваться посланиями они начали ещё после Нового года, а после Цисидзё сянь Хань прислал ей первый подарок, а, когда она ответила, вместе со вторым уже прислал и предложение стать его женой, на которое Байлян с ответным даром ответила согласием. И вскоре после этого к нашему отцу явились сваты. Матушка пришла потом спросить у дочери, что та думает, и не без удивления получила немедленное согласие. Так вот незадолго до нашего возвращения из Индрайи прошли и сговор, и помолвка.

Спрашивать у матери, что из этого правда, а что выдумки моих скучающих дома с детьми старших сестер, я не стал. В конце концов, ежли б это оказалось правдой, то о таких вещах вслух говорить не принято, дабы не бросить тень на девушку. Посему я просто порадовался тому, что моя младшая сестренка выбрала себе супруга по сердцу. Хоть кому-то это удалось. Родители ж мои радовались тому, что устроили семейное счастье своей третьей дочери, ибо в Цзыцзине считают, что выдать замуж дочь сложнее, чем женить сына. В столице ж в основе своей мнение бытует прямо противоположное.

Как бы то ни было, почувствовать себя полностью исполнившими свой родительский долг мешал им только я. И стоило погаснуть последним свадебным фейерверкам, как они снова, верно, озаботились моей судьбой, и не прошло и пары дней, как матушка позвала меня навестить родных вместе с ней. Таких посещений за время Новогоднего Фестиваля оказалось с десяток, и лишь после вопросов, не приглянулась ли мне такая-то или такая-то, я смекнул, что мать опять подыскивала мне невесту. Увы, но порадовать её мне было нечем, ибо девушки, о которых она спрашивала, не понравились бы мне, кабы даже сердце моё и мысли пустовали.

Но сама новогодняя ночь прошла как-то тоскливо, поэтому я пользовался случаем прогуляться по улицам и домам родного города, и с родичами, и с Сяодином, которому показывал все самые красивые места в городе. Особливо, когда погода благоприятствовала, а было так отнюдь не всегда, потому как зима ожесточенно боролась с весной. В саму новогоднюю ночь стоял мороз такой, словно мы с моим младшим товарищем моргнули и вновь оказались в столице. Хоть при том было совершенно сухо, и не упало ни снежинки. А уже на следующий день стало теплеть, и вся неделя оказалась пасмурной, но относительно тёплой. И подзамерзшие сливы распустили новые цветы взамен утраченных.

Потому многие удивились, когда на Праздник Фонарей вновь ударил мороз, и сначала рано утром, а затем посреди дня из скопившихся на небе туч посыпался хлопьями снег, покрывая собой красные фонари. Благо, день хотя бы оказался безветренным. Но мы всё равно топтались на месте и дышали на озябшие ладони, наблюдая за традиционными представлениями — Танцем Тигра, Танцем Дракона, Танцем Чжу-Цюэ и Фэнхуана, и Танцем Льва, который исполняли лишь в Цзыцзине, Пубучане и Лисэчанши, где когда-то селились в великом множестве проповедники и паломники цзиньдао из Индрайи, и эта вера укрепилась в людях. В моём родном городе жители хоть в основе своей придерживались гуй-цзяо, но всё ж с уважением относились и к вере Золотого Мудреца, и многие элементы его учения встречались и в праздничных обычаях.

Я завороженно наблюдал за движениями людей, изображавших Золотого Льва с косматой гривой, и отчего-то невольно вспомнил храм Баху, что мы посетили в Индрайе. Статуи льва у храма Змеиной Богини. Не странно ли?

Я не переставал думать о чём-то подобном и тогда, когда мы все возвратились домой. Поначалу горячий цзыцзинский чай с листьями лимонника по местной традиции, а затем и ароматный суп из зимней дыни отвлекли меня, но позже, среди музыки и всеобщего веселья, я вновь погрузился в свои мысли, и вырвал меня из них лишь вопрос внезапно подсевшего ко мне дяди, одного из младших братьев моей матери — «О чём ты задумался, А-Фэн?».

Я невольно улыбнулся. Он был ровесником мастера Ванцзу, и я немало времени в детстве провёл с ним и его младшим братом, и очень был привязан к ним обоим, но к нему был расположен особенно. Должно быть, потому что он поразительно сочетал в себе тревожность, печаль о тщетности бытия и ироничную веселость, умение пошутить и посмеяться и над собой, и над жизненными неурядицами. А ещё он должным образом следовал всем ритуалам гуй-цзяо, принося положенные жертвоприношения и вознося причитающиеся богам и духам восхваления и молитвы, когда следовало, но при этом всерьёз интересовался учением цзиньдао — читал трактаты и не упускал случая поговорить с любым монахом, какого встречал на своем пути.

Когда дедушка, его отец, покинул наш мир и ушёл в Чертоги Кэн-Вана, дядя очень тосковал и находил утешение в беседах с монахами, которых стал зазывать к себе и даже позволял на правах нового хозяина оставаться в его доме на ночь. Потому у них он пользовался славой очень благонравного и великодушного человека.

Должно быть всё это в сочетании с несколькими чарками распаляющего кровь цзю заставило меня поделиться с ним своими мыслями. И тогда он сказал мне, что у последователей цзиньдао лев, особливо белый, которого они называют снежным, символизирует решимость, отвагу, духовное рвение, а ещё восток и землю.

«Подумай, — сказал он. — Ведь учение Золотого Мудреца пришло из земель Индрайи, а некоторые вещи корнями уходят в глубокую древность и не меняются. Быть может, именно посему львы для тех людей возле храма Баху всё так же уместны».

Я кивнул и поблагодарил его за ответ, подумав, что он может быть прав. Мы с ним разговорились и пробеседовали до глубокой ночи. Когда многие уже разошлись спать, а я, верно, выпил ароматного рисового вина более, чем следовало, тоска моя нашла выход через рот, и я неожиданно поделился с дядей историей своей неразделенной любви.

Выслушав меня, он рассмеялся и проговорил:

— Так вот, почему ты уже столь долго изводишь родителей своими отказами, отговорками и виляниями.

— Я вовсе не хотел их тревожить и печалить, дядя, — со вздохом ответил я, и поведал о том, как недавно мой наставник всё ж женил Цунь Каоши, и что из этого вышло. То, что они с Ву Хэ жили как кошка с собакой не укрылось, верно, ни от кого в доме. И всё ж я мог понять своего учителя, ведь то его единственный внук по мужской линии. Но у меня-то два брата, и у старшего уже двое сыновей подросли. Изложив свои соображения, я заключил: — Ежли уж, досидев до таких лет, Байлян сумела выйти замуж за того, кто ей по сердцу, отчего мне в том отказано?

— Эх, как ты молод и наивен. Твою сестру не иначе как Юэ-Ци одарила своим благословеньем, ибо её муж оказался из рода моей покойной матушки. И моя старшая сестра, твоя мать, была только рада увидеть его своим зятем. Потому как никакая материнская любовь не позволила бы ей одобрить недостойный союз, пускай и по огромной, словно Небесная Река, любви. Ведь неведомо ни тебе, ни сестре твоей, скольким твой отец отказал, не доведя дело даже до смотрин.

— Маранчех из знатного и старинного рода, пускай и не шанрэньского.

Дядя поглядел на меня жалостливо, словно на хворое дитя, вздохнул и ответил:

— Ну, тебе о том лучше знать. Это не моё дело, но так и быть, мой мечтательный племянник — ежли ты на то даешь своё согласие, я переговорю с твоими отцом и матерью, объясню им, что к чему, и попрошу дать тебе время. Но действовать тебе, даже получив гласное иль негласное согласие, придется самому. И чем скорее, тем лучше.

— И как же мне быть?

— Да неужто ты дожил до стольких лет и не ведаешь, что положено делать, когда хочешь взять в жены девушку?

Я медленно кивнул и…расплылся в улыбке. Улыбнулся и дядя. Мы выпили с ним ещё по чарке и после обмена словами благодарности разошлись спать.

С часа Свиньи и до часа Крысы шёл снегопад, и, загасив светильник, я увидал, что все дома вокруг превратились в белые, словно созданные из льда и снега, терема, и розовато-красными отблесками сияли на них алые фонари. Должно быть, отцовский дом выглядел так же. Проверять мне не хотелось. Я и без того сильно озяб, ведь в доме оказалось много гостей, и мне с братьями пришлось спать в комнате на втором этаже, обогреваемом лишь одной огненной стеной и маленькой жаровней, ибо столь сильные холода в Цзыцзине редки. Из-за холода, несмотря на три толстых одеяла, я долго не мог уснуть, но, когда всё ж уснул, то увидел странный сон.

Я словно стоял на вершине мира. Так во всяком случае мне казалось, ибо я мог, оглядываясь по сторонам увидать, ежли не все земли и воды Цю со всем, что было на них, так уж точно всю нашу империю, и даже соседние страны.

Но взор мой уцепился за заснеженные горы впереди, и я будто невольно приблизился к ним, и тогда понял, что то Лонъя, окруженные дымкой то ль тумана, то ль снегопада, то ль по какой-то загадочной причине и того, и другого.

Я хотел бы глянуть ниже, туда, где у подножья гор должен был лежать Цзиньгуанди и монастырь Лэйбаошань на одноименной горе, но вдруг заметил что-то огромное, стремительно летящее сквозь тучи, и, когда оно стало опускаться, с трепетом и ужасом понял, что то был исполинский рогатый дракон серебристо-белого цвета и с сияющими сапфировым блеском глазами. Он был столь велик и величественен, что у меня не оставалось сомнений в том, что я вижу самого Тянь-Луна, Повелителя Нижнего Неба.

Покуда я завороженно глядел на его серебристую чешую, он плавно опустился и опоясал собою одну из вершин, а затем поглядел на меня. В миг, когда мы встретились взорами, по глазам мне ударила голубая вспышка, и я зажмурился, а, когда вновь открыл глаза, то оказался совсем в ином месте, и предо мною словно из-под земли возникло огромное существо с длинным змеиным хвостом вместо ног, но туловище, руки, шея и голова были человеческими, и при том, приглядевшись, я понял, что то женщина, облаченная в шёлк и носящая на себе знаки власти.

Словно удар молнии меня поразило осознание того, что мне явилась сама Ни-Яй, Старшая из Юаньлэй, в своём подлинном божественном облике. Тогда я пал на колени перед ней и приложился лбом к земле, не смея поднять головы, покуда она сама мне этого не приказала. Когда ж я сделал это, то передо мной стояла очень красивая женщина в богатом шёлковом одеянии и золотых украшениях с драгоценными каменьями. Подобные наряды носили ещё в Хуандигоу, ежли и не в древности, то лет пятьсот тому назад — наверняка. И обликом своим она походила на шанрэнь.

«Подивило меня твоё ко мне воззвание, ибо в той ипостаси ко мне не взывали уж очень давно, и ты сумел угодить мне своим даром. Посему я даю тебе зарок в том, что там, где царю я, твоя жизнь в моей деснице, и я сохраню её даже в мгновения великой опасности, что бы ни случилось, и какие бы силы, окромя одной, ни противостояли бы мне».

Я произнёс слова почтения и великой благодарности, и склонился перед нею до самой земли, а, когда выпрямился, то её уж и след простыл, а я вдруг сообразил, что стою возле Драконье горы, и пробудился.

Ещё стояла глубокая ночь, потому я укрылся сползшими с меня одеялами, повернулся на другой бок и быстро вновь провалился в сон, но более мне ничего не снилось. А утром глядел на заснеженную вершину Драконьей горы, куда по местным легендам прилетали и садились в определенные дни и ночи драконы, и гадал, что означал мой сон, но в то время так и не сумел его разгадать. А понимание пришло позже и стало для меня полным горечи.

______________________________________________________________________________

[1] Транспортное средство в виде обычной парусной лодки или иногда действительно повозка с парусом. Из общего у них то, что движутся они по снегу или льду на полозьях, но при необходимости лодка может быть переоборудована в обычное плавсредство и спущена на воду, а полозья повозки можно уже в дороге заменить на колёса.