Тусклый Свет Фонарей. Том 2

Глава 7. Западные Врата и Многоликая Баху

Есть у пустынь и гор одно занятное сходство — даже после жаркого дня ночь непременно будет холодной, а ежли повезет, то не холодной, но прохладной. Впервые с холодом гор я столкнулся в тот год, когда отец привёз меня в Цзиньгуанди, дабы отдать в ученики моему наставнику, лао[1] Ванцзу.

Цзыцзин тоже лежит близко к горам, но непосредственно окружен лишь холмами, и не так высоко расположен, как столица. Зимой с гор порой приносит снег, но, как и морозы, он редко держится более трех-четырех дней подряд, а бывают у нас и вовсе зимы бесснежные. В Цзиньгуане на моей памяти такого не бывало ни разу. Зимы всегда морозные и снежные, потому как снег, раз выпав, мог лежать очень долго, пускай даже новых снегопадов и не случалось. И лето там оказалось прохладнее и суше, чем в родном моем городе. Отец привез меня как раз в летнюю пору, помнится, в конце шестого месяца. И до осени я особой разницы не подмечал, но уже тогда поразило меня, как после теплого или даже жаркого дня приходилось кутаться перед сном в одеяло. Наступившие же вскоре после праздника Двух Девяток холода полностью оправдывали наименованье сезона ханьлу[2]. Кабы не насмешки учителя, я бы непременно попросился бы домой. А так лишь на всю жизнь запомнил, что чем выше, тем холоднее.

Утром после вынужденного кровавого жертвоприношения в Воющем ущелье мы с облегчением пришли к мысли, что жертва и впрямь принята, и бояться нечего. Во всяком случае, ещё какое-то время. Но и мешкать никому не хотелось, посему мы двигались так быстро, как только могли, постепенно поднимаясь всё выше и выше в Наньфань Яодай. Уже на вторую ночь стало так холодно, что нам троим в палатке пришлось лечь вплотную к друг другу, дабы не замерзнуть совсем, да и то мы с Сяодином стучали зубами. Не знаю, было ль так же холодно мастеру Ванцзу, но он вида не казал и бранил нас, что мешаем ему спать.

За третий день мы полностью миновали ущелье и рассвет встретили у пологого склона невысокой горы, на которую нам предстояло подняться, дабы потом спуститься уже с другого края. Это было, должно быть, самое низкое место во всем горном хребте, не считая долины близ Мэнжэ. Горы вокруг казались огромными зубьями или гребнем на спине у заснувшего дракона. Поутру их вершины терялись в облаках. В столице мы привыкли к подобным видам, но всё ж в Южном Поясе всё оказалось совсем иначе: когда за спиной нет равнины, куда ты можешь немедля уйти и спрятаться от величия гор, то волей-неволей начинаешь чувствовать себя ничтожной песчинкой в мире богов и духов.

Я предложил в то утро мастеру вознести молитвы и Юаньлэй, и богам Небесного Императора, пускай даже без подношений. Он согласно кивнул, но сказал, что запасы всё равно истощаются, и следует, коль уж мы благополучно выбрались из теснины, поохотиться да раздобыть пищу и себе, и нашим небесным и земным покровителям. В итоге так и было сделано, и несколько утренних часов люди командира Лай во главе с его помощником и Сяодином потратили на охоту. Это замедлило наше продвижение вперед, однако мы могли ещё какое-то время не беспокоиться о пропитании и принесли хоть сколько-нибудь уместное жертвоприношение.

Подъём на ту возвышенность, ход по ней и спуск заняли у нас ещё около двух с половиной дней, а потом ещё четыре мы двигались по другому ущелью, хотя не такому же узкому и пугающему. В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмой день шестого месяца мы встали лагерем, и кто-то из наших разведчиков обратил внимание остальных на огни внизу. Так мы и поняли, что достигли земель Индрайи. Все ложились спать радостными, и командир даже позволил отдохнуть подольше, чем обыкновенно.

Примерно в час Змеи мы начали спуск и, верно, к часу Лошади вновь, наконец, ступили на ровную землю. О проходе в этом месте знали все давно, посему мы не удивились, когда наткнулись на деревеньку, охраняемую небольшим приграничным отрядом. Тут уж дело было за господином Гувэй, и он отрядил какого-то из своих людей идти вперед, а мы лишь наблюдали позади. Посланец поприветствовал воинов с поклоном и что-то говорил им на языке незнакомом нам, но, верно, хорошо знакомом им. Во всяком случае, выслушав его, они знаками велели нам следовать за ними и привели нас в небольшую крепость, где вызвали к своему старшему господина Гувэй и Цун Даогао. Наш же с Сяодином начальник явно был раздосадован тем, что его не позвали, но вслух почти ничего о том не сказал. А я был рад уже тому, что нас не посчитали врагами и не кинули в какую-нибудь яму, дабы позже подвергнуть пыткам. Более того, сытно покормили, а в Пасчимадвару направили гонца на самом быстром коне, как нас заверили. Хотя я не сомневался, что время они всё равно будут тянуть, ведь наше появление стало для них внезапностью.

Мы провели в той крепости три дня, прежде чем явился тот гонец и объявил, что градоначальник Пасчимадвары ждёт нас в своём дворце, и что он уже направил послание правителю страны с извещением о нашем прибытии. Весть эту мы получили ранним утром, посему, конечно же, немедля продолжили свой долгий путь, но едва ль я ошибусь, ежли скажу, что все ни мгновения не сомневались в том, что ожидание наше может продлиться ещё месяц, а то и сверх того. Впрочем, я рад был уже тому, что оказался в относительной безопасности. Во всяком случае не ждал встреч ни с пустынными червями-исполинами, ни с призрачными тенями, жаждущими крови и ци.

Скверная дорога, идущая через степи, привела нас к речке, вдоль которой мы и ехали дальше на своих верблюдах, покуда не достигли моста, а там уж всего день ушёл у нас, дабы добраться и до стен самого города, что именовали Западными Вратами Индрайи. Завидев крепостную стену, возведенную из глыб песчаника, я трепетал в предвкушении, но надежды и ожидания мои были обмануты.

Пасчимадвара оказалась и впрямь небольшим городом, раскинувшимся не более, чем на сотню цинов[3] земли в пригорье. Впрочем, к самой стене примыкали деревни, что прибавляло ещё примерно столько же. Через две-три из этих деревень текла уже знакомая нам речушка, название которой я позабыл.

Строения и в деревнях, и на окраинах были большей частью деревянными и одноэтажными, застройка хаотичной и очень плотной, ближе к центру дома уже оказались сложенными из кирпичей и песчаника, некоторые даже имели два этажа. В центре же, за ещё одной стеной, в окружении храмов стоял дворец.

Храмы мне сразу же напомнили тот, что я видал на руинах Бпрасада — те же очертания, похожие на пирамиду из соединенных частей, те же высокие основания с барельефами и резные лестницы. И на первый взгляд — полное отсутствие окон, разглядеть, есть ли они в действительности, тогда толком и не вышло. Зато мы хорошо рассмотрели дворец — двухэтажный, с крытыми террасами и балконами, с длинными колоннадами и сверху, и снизу. Крыша была плоской, так что, похоже, дожди в тех краях тоже не часты.

Встретил нас мужчина лет сорока с пышной чёрной бородой, едва тронутой сединой, одетый в высокую шапку, похожую своим видом на вершины индрайских храмов, широкие складчатые штаны и плащ, перекинутый через левое плечо. Остальная часть туловища и правая рука были обнажены, ежли не учитывать золотые украшения на шее, плече и запястье. Вокруг него сновали мужчины в схожих нарядах и женщины в длинных юбках и нагрудных повязках, какие Маранчех называла инси. Как называли их женщины Пасчимадвары, я так и не узнал. В общем, за время пути мне не с руки было о том думать, но уже в крепости приграничных стражей, тоже не слишком прикрывавших тело, я вспомнил варварские одежды южан в нашей стране и не сомневался, что увижу нечто подобное и в городе Западных Врат. И вот, не ошибся. Да, верно, что-то краем уха слышавшие о строгих нравах синцев они тогда ещё прикрылись более обыкновенного. Мы провели во дворце градоначальника две недели, и за это время я нет-нет да натыкался, идя куда-нибудь по своим нуждам, на полуголую девицу, а то и на женщину средних лет, наверняка уж мать семейства.

Мои спутники в основе своей то ли не решались при мне об этом заговаривать, то ли в самом деле не придавали этому особого значения. Только Сяодин не скрывал своей радости и как-то со свойственной ему прямотой сказал: «Да будет вам, Мэн-гэ. Где ж в ином месте столько красоток да в подобном виде мы б ещё отыскали?». Хотел было я ответить, что уж в весеннем-то доме и не на такое можно поглядеть, но сдержался. И негодование своё поумерил, вновь припомнив годы, проведенные в Варрмджо, и устыдился, как тогда. Ведь это мы прибыли в чужую страну, а не наоборот, и некоторые из этих женщин наверняка были благородного происхождения, а посему дурно их сравнивать с девицами из веселых домов. Да и Сяодина можно было понять. Так что я бросил ханжествовать и позволил всему быть так, как оно есть. Верное средство для того, чтоб научиться как следует держать свой разум в узде. И всё остальное — тоже.

К тому ж мне, кроме этого, и жаловаться-то было не на что. Нас окружили таким вниманием, будто мы явились вместе с самим императором в числе его приближенных, и пытались удовлетворить все наши нужды и всячески развлекать: кормили лучшей пищей, какую можно было сыскать в Пасчимадваре, устраивали для нас вечерами пиры с виноградным вином, музыкой, песнями и танцами, а днём приставленный к нам старик-сопровождающий по имени Сахил, неплохо владевший шанрэньским языком, рассказывал нам о своей стране и показывал сначала дворец и сад, а потом, через полнедели, и сам город.

В первый день Сахил показал нам огромное куполообразное зернохранилище и привёл на рынок, где, с его слов, торговали купцы со всей Индрайи и из Зархана и Сафа[4]. Остальные, мол, предпочитали торговлю в портовом городе Ниламе. Впрочем, вопрос о том, кто это «остальные», заставил его смутиться и пробормотать что-то про аксеумцев. Странно, а мне-то казалось, что после войны меж ними аксеумцы в Индрайе и носа не казали. Меня терзало любопытство, но остальные предпочли замять неудобную тему и перешли к обсуждению иных вопросов. Впрочем, это никак не помешало нам вдоволь набродиться по торговым рядам, а мне накупить всякой всячины для наставника, родни и возлюбленной. Да и для себя самого я нашёл подарок в виде причудливого кинжала, который называют джамбия. Он так нравился не только мне, но и всем вокруг, что с того дня я постоянно носил его при себе, коль обстоятельства не требовали иного.

На второй день нам показали местные храмы, хотя внутрь без споров пустили лишь в тот, что принадлежал последователям цзиньдао. Три храма, посвященных разным ипостасям их бога Ишаны, располагались прямо на земле внутренней крепости, ещё один, уже в пределах большой городской стены, был посвящен божеству войны, демоноборцу и стрелку-защитнику, который дал имя всей их стране. Ещё три храма были посвящены местным звероподобным существам — быку и корове Гау, повелителю птиц Гаруре и уже знакомому нам богу-обезьяне Ванаре. Обитель последнего после долгих уговоров и переговоров нам даже дозволили посетить и принести небольшие дары. Впрочем, святилище было столь маленьким, тёмным и невзрачным, что мы бы ничего не потеряли, кабы даже нам отказали. В храме цзиньдао тоже не нашлось ничего примечательного, кроме большой ступы.

И так бы мы и остались в молчаливом недоумении и разочаровании, коль Сяодин бы не выдержал и не спросил на обратном пути — «Неужто у вас в Пасчимадваре нет ни одного храма какой-нибудь богини?». Сахил странно поглядел на него и ответил, что в городе и впрямь нет, но в двух-трёх десятках ли от городской стены есть храм Ликов Махеши.

Мы заинтересовались и попросили его рассказать об этом месте побольше, но, хоть до того он было чудо как словоохотлив, ответы на наши вопросы об этом загадочном святилище пришлось из него словно больные зубы клещами выдирать. Под конец он не выдержал и признался, что когда-то там стояли аж два храма, но оба были разрушены при нашествии кочевников, и в народе их звали просто храмами Льва и Змеи.

Второй стал пристанищем для змеепоклонников, в том числе последователей нагаджанских культов. Будто бы Аруны, дабы склонить нагаджанов к мирному сосуществованию с ними, пошли на многие уступки и позволили им строить по всей стране свободно свои святилища. Это принесло кое-какие благие плоды, и нагаджаны даже прислали своих воинов для отражения атаки кочевников с западных окраин, а после потребовали восстановления храма. К тому моменту уже правили Шьямалы, но дела их шли не так славно, как хотелось, и новые распри были ни к чему, посему им пришлось тоже уступить. Тогда жители города возмутились, и рядом построили ещё и храм Тридеви. И вышло так, что спустя время, в сущности, они слились и стали единым храмом. И ходить туда стали лишь те, кто в мире со змеепоклонниками или ж в отчаянном положении. Все прочие предпочитали молиться своей богине у домашних алтарей.

Я немного после пребывания в провинции Сян разумел, что к чему, и уже мне вечером пришлось объяснять своим спутникам тонкости сложившегося положения. А ещё я понял, что в том храме, очевидно, поклонялись той самой змеиной богине Баху, которую у нас стали почитать под именем Ни-Яй, старшей среди Юаньлэй, покровительницы юга и земли. Я так увлекся, что впал в какое-то особое оживление и сам не заметил, как предложил сходить всё же в этот храм и помолиться великой Ни-Яй и всем её сущностям о даровании нам защиты и благополучия на пути к дому. Сяодин и господин Гувэй меня немедленно поддержали, как и многие другие, мастер Ванцзу сдержанно промолчал, а Цун Даогао лишь пожал плечами и сказал, что день ожидается жаркий, и он, будучи воином, лучше побудет в прохладе, предоставив беседы с богами жрецам, как и положено. Ведь каждому следует заниматься своим делом[5].

Не знаю, что желал он тем сказать и в каких богов верят маньчжани, но пыл многих его слова остудили, и наутро в числе просивших сопроводить их за город оказалась лишь четверть из тех, кто затею поддержал изначально, то есть всего двое, не считая нас с Сяодином и посла. Мастер Ванцзу в последний момент поддержал нас, то ль от того, что не хотел, чтоб мы двое, его подчиненные, выглядели глупо, то ль и впрямь проникся моими увещеваниями. Как бы то ни было, мы просьбу свою озвучили и неохотно, но всё ж Сахил согласился проводить нас туда с условием, что мы проведем там не более получаса. Для нас этого было вполне довольно, и посему мы без споров согласились.

–

Верхом на высоких и красивых конях мы выехали за пределы Пасчимадвары ещё утром, примерно в час Змеи, и на его исходе, минуя скалы и степи, оказались в редколесье у слияния двух рек, которое в народе называли Землей Змеиного Языка.

Сначала мы ехали по довольно широкой дороге, уходящей прямиком на юг, но в какой-то момент свернули с неё в сторону, на юго-восток, и спустя какое-то время оказались у двух высоких не то колонн, не то столбов, за которыми, по словам Сухила, располагалось уже святилище, и он велел нам спешиться.

Тропа до храма мне и остальным моим спутникам напомнила дорогу духов, вроде тех, что вели к гробницам почивших императоров и их приближенных. Вдоль тропы рядами стояли на заметном отдалении друг от друга скульптуры львиц. А вот у самого храма отчего-то нас встретили изображения львов, с гривами и свирепыми зубастыми мордами. Отдаленно они напоминали статуи наших шиши[6].

Сухил пошёл первым и вернулся примерно дянь[7] спустя, когда мы уже замучились ждать. Хорошо ещё, что удалось скрыться в тени. Вместе с нашим провожатым явились двое — юноша, что взялся последить за нашими лошадьми, и старик лет шестидесяти, в белом одеянии, с лысой головой, тремя полосами на лбу и посохом в руке. Этот второй оказался жрецом и главным в том храме, потому и взялся нас проводить и всё нам показать. Появление наше, верно, вызывало у него противоречивые чувства: с одной стороны мы уж поняли, что чужаков в храмах местных божеств не любят, с другой — узнав, что мы пришли с подношениями, он не мог не порадоваться, ибо паломники приходили явно нечасто.

Поначалу пришлось идти по длинной галерее с колоннадой, и лишь, пройдя по ней с пару-тройку иней, мы оказались в огромном зале без окон, зато с колоннами и освещенном множеством светильников, а впереди, у алтаря курились благовония, да так, что аж дым шёл. Жрец собственным примером показал нам, как следует приветствовать их богиню, и мы повторили за ним, а после подошли поближе и с поклонами принесли на алтарь перед статуей часть даров, ибо нам сказали, что это изваяние только одной ипостаси Махеши — Сарсути, той, что внимает и наблюдает.

У храма оказалось два уха, и нас провели в левое, где в зале поменьше, а в остальном ничем почти не отличном от первого, стояло изваяние Чанды, гневной ипостаси богини. Моё внимание на себя она обратила тем, что в её восьми руках, хотя у Сарсути их было всего шесть, виднелись разные виды оружия, а сама она окрашена была в красный, рыжий и чёрный цвета, лик имела грозный и восседала на льве, поджав под себя одну ногу.

Мы принесли богине ещё часть даров и принялись было слушать речи жреца, когда господин Гувэй закашлялся, попросил его извинить и в сопровождении Сухила и мастера Ванцзу, который его поддерживал, заковылял к выходу из храма. Вместе с ними, опасливо косясь на статую, пошли и двое солдат, что прибыли вместе с нами, и хотели было пойти и мы с Сяодином, но посол замахал рукой и хрипло попросил — «Нет, должен же кто-то принести остальные подношения…». Он снова закашлял, а наш проводник перевел жрецу его слова, и тот кивнул.

Мы с Сяодином переглянулись, но отказать у нас языки не повернулись. Так что мы побрели за остальными, но, когда наши спутники во главе с сянями Гувэй и Ванцзу ушли в сторону галереи и выхода, мы с Сяодином последовали за жрецом в третий зал. Тот ничем не отличался от предыдущих, кроме того, что статуя там тоже была шестирукой, окрашенной в мягкие оттенки синего и зеленого, и выглядела так, словно хотела обнять весь мир. Мы уже знали, что то Бхавани — богиня милующая и одаряющая, та, что оживляет, и тут-то нам бы и пригодился толмач, но увы, Сухил отчего-то решил, что послу он нужнее. Так что пришлось нам будто дуракам кланяться и возносить молитвы на своем языке, прося всего благого и с избытком, и сквозь наши голоса звучало непонятное бормотание жреца. Наконец, мы затихли и замерли в молчаливом благоговении, а он всё бубнил, покуда кто-то не отвлек его, да так резко, что мы одновременно обернулись.

Позади, помимо жреца, стоял незнакомый юноша и что-то шептал своему старшему на ухо. И, похоже, то было нечто важное, ибо он что-то бросил нам и вдвоем с прислужником стремительно удалился.

— И что нам теперь делать, Мэн-гэ? — шепнул мне Сяодин. — Я ведь ни слова не понял из того, что он нам сказал.

— Ты говоришь так, словно ты один не понял, — буркнул я.

Взгляды наши вновь встретились. И, кажется, мы оба силились подавить неловкую улыбку от того, как всё глупо и внезапно вышло. Дабы не осквернять святилище своими неуместными проявлениями чувств, словами и жестами, я предложил, пятясь, как это обыкновенно полагается в храмах, пойти назад и покинуть зал. Так мы и поступили, а уж в галерее, отойдя на почтительное расстояние от зала, повернулись и быстрыми шагами пошли к выходу.

На открытом воздухе уже устоявшийся жар поднявшегося высоко в небо солнца ощущался особо сильно, и я невольно со стыдом и смущением подумал, что зря всех только в это втянул — все эти богини, хоть и были хороши, но никак не походили на Ни-Яй.

«Куда же делись наши спутники? — прервал мои мысли Сяодин. — Надобно отыскать их». Я кивнул, и мы прошли немного по тропе туда, откуда пришли, но место было почти полностью открытым, и мы не сомневались, что и дальше никого не сыщем. Куда ж они подеваться могли?

Полные недоумения, мы обогнули храм и пошли по тропе поменьше вперед. Первое, что бросилось в глаза — это два каменных змея с коронами на головах, что тянулись вдоль тропы своими изогнутыми туловищами и хвостами, и ещё то, что в том внутреннем парке было куда больше зелени, даже росли кустарники и деревья.

Мы оглядывались по сторонам, но так и не замечали не только тех, с кем пришли, но и вообще людей. Меня начала мучить тревога, и, верно, оттого я и не заметил, как мы дошли до конца тропы и остановились прямо перед большим изваянием очередной богини. Вот только она заметно отличалась от тех, что мы видели прежде — лик её был бесстрастным и почти что пустым, глаза словно глядели поверх наших голов, в отличие от глаз ипостасей Махеши, будто взиравшей на паломников и их подношения. Рук у этой богини было восемь, как у Чанды, и в некоторых из них виднелось оружие — меч, нож, лук и посох, но в других были зажаты веретено, раковина, какой-то шар и что-то ещё. Что это такое — уразуметь я не сумел. Но самое важное было то, что нижнюю часть этого изваяния оплетал огромный хвост каменного змея, так что и понять было нельзя — ноги там или такой же точно хвост — а над головой капюшоном нависло множество змеиных голов.

Странный трепет охватил меня, и тогда я понял — вот же она, та, ради кого мы явились! Наполненный этим чувством, я склонился в глубоком поклоне, а, когда выпрямился, то заметил, что Сяодин ошарашенно смотрит на меня, и поделился с ним своей догадкой. Тогда он тоже поспешно поклонился, хотя и менее почтительно, и уже хотел было что-то сказать мне, когда оба мы заметили, что вовсе были там не одни. Какая-то по виду совсем древняя старуха с распущенными седыми волосами и в белом одеянии, скрывавшем почти всю её фигуру, срезала цветы, а, закончив с этим, двинулась в нашу сторону и лишь на расстоянии чжана заметила нас.

Опасаясь, что можем её напугать, мы почти что одновременно изобразили тот приветственный жест, что был в ходу у местных жителей, и слегка поклонились ей. Старуха ответила нам тем же. В этот момент мы заметили, что к нам спешит Сухил. Остановившись рядом, он, тяжело дыша, проговорил: «Ах, вот вы где. Я так долго искал вас. Нехорошо…».

Он что-то ещё говорил, но я невольно начал следить за тем, как старуха уложила цветы на жертвенник перед статуей, взяла какой-то металлический сосуд и стала окроплять водой или чем иным, что в нем было налито, и статую, и всё, что оказалось достаточно к ней близко. Опомнился я лишь тогда, когда наш провожатый позвал нас за собой.

— Что это за статуя? — спросил я.

— Один из ликов Махешвари, господин, — нехотя ответил Сухил.

— А что в том храме? — я указал на храм, яйцеобразный купол которого возвышался впереди, ибо лишь в тот момент окончательно и разглядел его.

— Не знаю. Я никогда там не был. Туда нельзя ходить.

Спорить с ним я, разумеется, не стал. Зато вновь обратил своё внимание на старуху, что теперь, сидя прямо на голом камне, плела то ль венок, то ль гирлянду из основной части срезанных цветов. Несомненно, она знала ответы на все мои вопросы, и посему я спросил Сухила, сможет ли он мне перевести её слова на шанрэньский язык, а, дабы он не вздумал отнекиваться, прежде чем он успел хоть что-то возразить, обратился к старой женщине с приветствием и вопросом о статуе.

Старуха подняла на меня глаза, внимательные и разумные, и, выслушав всё, что я ей сказал, дала какой-то ответ. Тогда я повернулся к Сухилу и спросил, что она сказала. Тот ответил мне её словами: «Это Нияти-Сутини, Мать Судеб, Малая Мать всех нагов, и великая Бабка всех нагаджанов». Это уверило меня в моей правоте. В Варрмджо я много беседовал об этом с Маранчех и даже как-то с тем её нагаджанским наставником, и потому прекрасно понял всё, что услышал. После моего понимающего кивка и слов о том, что мы пришли вознести молитвы богине, которые я вынудил Сухила перевести, он уже не пытался сопротивляться и покорно переводил всё, что я просил, а старуха перестала глядеть на нас настороженно и охотно делилась тем, что знает:

— Что это за храм с куполом?

— Это Храм Матери. Но вам туда нельзя.

— Почему?

— Матерям служат лишь женщины. К тому же внутрь заходить свободно могут лишь нагаджанки, а обычные жрицы и простые женщины — только с их согласия и с дозволения Матерей. И это изображение Нияти-Сутини здесь как раз для того, чтобы не беспокоить их по разным пустякам.

— А ваша Мать Нияти-Сутини повелевает землей и всеми земными тварями?

— Она спит в Священных горах, и потому повелевает всеми горами, — после неуверенного кивка ответствовала старуха. — Но Крмих — её брат, а Великая Мать — их мать. И Нияти-Сутини может просить их обоих о милости. О чём ты хочешь молить её?

— О даровании нам защиты в её владениях. Мы шли сюда через опасный горный перевал, а до того через пустыню, где повстречались с чудовищем — с огромным Земным Червем. Ты можешь помочь мне донести молитвы до неё? Только…

Я осёкся, ибо понял, что все дары мы раздарили уже ипостасям Махеши. Как же неправильно всё получилось. Я стал осматривать себя в поисках того, что мог бы пожертвовать, и взор мой наткнулся на недавно купленный кинжал. Расставаться с ним было очень жаль, к тому ж я немало заплатил за него серебром. Но не лучше ли откупиться своим серебром, нежели потом расплачиваться собственной кровью?

С этой мыслью я отстегнул кинжал и спросил жрицу, примет ли богиня от меня это. Та взяла оружие в руки, порассматривала, словно знает в этом толк, кивнула и вернула мне. Делать было нечего, и, пообещав себе не жалеть, я возложил кинжал на алтарь и спросил, что положено говорить. Вслед за старухой я повторил священные слова, а потом попросил её от меня добавить на её языке то, что я хотел сказать. Она исполнила это. Под конец я добавил кое-что от себя и с чувством исполненного долга поблагодарил жрицу низким поклоном, после чего, наконец, позволил Сухилу увести нас с Сяодином к остальным.

Тогда нам всем уже пора было уходить, но по пути мастер Ванцзу рассказал, что их разместили в какой-то беседке и принесли воды, а я поведал ему о том, как отыскал статую Баху. Он выслушал меня молча, и ничего не сказал, кроме того, что надеется, что я хотя б никому не нанёс вреда своим безрассудством. Уже столько лет меня не покидают вопросы о том, правильно ль я тогда поступил, и как бы всё пошло, коль я бы тогда этого не сделал.

_______________________________________________________________________________________________

[1] 老 — вежливое обращение или упоминание старшего и/или очень уважаемого человека, переводится примерно как «почтенный». В данном случае речь о наставнике Мэн Байфэна — Ванцзу Ганю, двоюродном дядьке мастера Ванцзу Даомэня.

[2] «Холодные Росы» — 17-й сезон 24-хсезонного традиционного календаря, выпадает примерно на октябрь. Название такое получил, потому что уже в следующем сезоне «холодная роса» превращается в иней, завершая переход от прохлады к холоду. В это время цветут хризантемы и идёт время убора урожая заливного риса.

[3] Т. е. примерно на 6,6 км2, что, судя по всему, по средневековым меркам, вообще говоря, не так уж и мало. Но Мэн Байфэна понять можно, потому что синские города к тому моменту были в среднем раз в пять-десять больше. Размер Пасчимадвары сопоставим с размерами крупных европейских городов, в то время как танские города того же периода были в разы больше. Так столица империи Тан Чанъань занимала площадь около 84, 1км2. Синцам также удалось построить крупные города, хотя до определенного момента куда меньше танских.

[4] Речь о Сафаре, как в те времена называли Сафир. Бедным синцам такое без труда не выговорить, и этот город они называли просто Сафа.

[5] Намёк, во-первых, на всё ту же Концепцию Повозки, согласно которой каждый должен заниматься лишь своим делом и не лезть в чужое, а, во-вторых, на то, что маги в Син — по сути, тоже жрецы, просто более узкой направленности.

[6] Традиционные собакольвы, стражи входа, преимущественно у дворцов и храмов.

[7] Отрезок времени, равный 24-м минутам. Применяется не часто.