Тусклый Свет Фонарей. Том 2

Глава 9. Обмен посланиями и дарами

Когда все дела были улажены, и я даже сумел договориться об отпуске для себя и Сяодина, жизнь потекла, как прежде, со своими радостями, хлопотами и горестями. Так у мастера Ванцзу вскоре после нашего возвращения заболела жена, и озабоченный её здоровьем он предупредил, что в ближайшие месяцы, ежли он и получит отпуск, то только ради ухода за супругой. Хотя за той будто бы было кому ухаживать, но как-то мастер с горечью признался, что перед отъездом и сам сосватал старшую дочь, да, верно, свадьбу теперь придется отложить, на полгода, а то и на подольше.

Зато вот мой наставник ничего на столь долгий срок откладывать не стал. Как оказалось, всего через несколько дней после нашего отъезда он договорился о помолвке своего единственного внука и моего соседа по флигелю — Цунь Каоши. И свадьба была даже назначена на конец восьмого месяца, но позже что-то переигралось, потому старшие брачующихся договорились, что можно так сильно и не спешить, и торжество перенесли на пятнадцатый день десятого месяца.

Прознал я о том случайно, когда в вечер прибытия заглянул к Цунь Каоши и заметил, что собраны его вещи.

— Ты что, брат, уезжаешь? — спросил я обеспокоенно.

— Нет, — со вздохом ответил он, — я женюсь через месяц с небольшим. Дедушка наконец-то повстречал девушку своей мечты, и я никак не сумел ему на этот раз отказать.

Я понимающе кивнул и спросил, как так вышло. Вот тут-то он мне всё и поведал. И о случайном разговоре его деда с отцом девушки, и про смотрины, после которых мой учитель принял решение в тот же вечер, а время ещё потянул лишь ради соблюдения приличий, про помолвку летом, про то, что девица из айшэнского клана Ю, и дед заверял его со смехом, что это прекрасное решение — вдали от жениной родни и ему будет спокойнее, и супруга шелковой станет очень скоро. При этом Цунь Каоши без конца вздыхал.

— Она не понравилась тебе? — спросил я.

— Дурно так говорить, но…Она право некрасива, брат. Сянь Ю привёз её в столицу в надежде устроить во дворец на службу, потому что вот ей уже двадцать третий год пошёл, а её всё никак не удается выдать замуж, хоть она и единственная дочь из шестерых детей, и приданое у неё для дочери священнослужителя из Айшэна весьма богатое. Должно быть, мы возненавидели друг друга с первого взгляда. Вернее, сначала она меня, а потом и я — её. Ибо она призналась мне, что хотела попытать удачу на жреческом поприще, раз не сложилось с дворцовой службой, и отец этим браком ей просто все ростки вытянет, помогая им расти[1]. Тайком просила помочь ей и что-нибудь с этим поделать. А что я поделаю?

— Учитель ничего не стал слушать?

— Да. Ты ведь помнишь, что он говорил…

Я тоже невольно вздохнул. Двадцатилетним юношей, ещё до моего появления в их доме, погиб в ходе буйства стихии младший сын моего наставника, не успев ни жениться, ни оставить потомства. Благо у старшего сына лао-Ванцзу к тому моменту уж были свои сын и дочь, которые единственные и дожили до взрослых лет из всех детей, что родились у них с его покойной супругой. Сам же младший господин Ванцзу, увы, умер в первые же месяцы эпидемии, примерно тогда же, когда и государь Чжу Мао, и даже не успел проститься с родными, ибо пребывал на службе. Там же заразился, там же слег и там же почил. Мне рассказали об этом в день моего возвращения из Варрмджо, но больше никто и никогда об этом в доме не заговаривал.

И от того, что более сыновей у моего наставника не было, да и из всех детей в живых оставалась лишь младшая дочь, жившая после развода в другом сянфане[2],с племянницей, он особливо трепетно относился к внуку, и ждал подходящего момента, дабы поскорее сочетать его браком и дать ему побыстрее обзавестись сыновьями. Ибо сыновья — продолжатели и хранители рода. И женить его хотел ещё в год, когда я вернулся с юга. Но тот, как и я, всё отшучивался, отговаривался и тянул. Мы хоть и были добрыми соседями, и могли поговорить как равные, ведь Цунь Каоши моложе меня был всего на два года, но никогда не заговаривали о делах брачных и сердечных, посему мне неведомы были причины его проволочек. Но его дед и мой наставник поначалу увещевал его мягко, затем строго выговаривал, а после, жалея то ль внука, то ль бамбуковую палку, которую больше берег для учеников, поклялся, что иль Цунь Каоши сам себе найдет подходящую жену до своего двадцатипятилетия, иль наш почтенный старик сам его женит так, как сочтет нужным, более не вникая ни в какие отговорки. А так, как он был истинным хозяином своего слова…

— Ну, пускай. Быть может, вы ещё перемените своё мнение друг о друге и станете словно уточки-мандаринки. Лучше скажи мне, зачем ты собрал свои вещи.

— Ах, да ведь дедушка сказал, что не пристало мне с молодой женой и дальше жить с тобой по соседству. Ведь ты и сам упёртый бобыль, и наверняка будешь ночами лежать и завидовать, а днем смущать молодую женщину.

Я громко рассмеялся, и Цунь Каоши невольно поддержал мой смех своим. Впрочем, нам обоим стало не до веселья. Хоть и по разным причинам.

— И куда ж он решил вас переселить?

— В главный дом.

— А сам он…Неужто поселится здесь вместо тебя?

Цунь Каоши кивнул и добавил:

— И я тебе ничего не говорил, но будь готов, что он и тебе жениться предложит.

— На ком же? — усмехнулся я, но улыбка быстро сошла с моих губ.

— На моей сестре.

Аньцин была признанной красавицей. Многие добивались её руки с тех пор, как ей сровнялось четырнадцать, а мне двадцать, но родители её любили и берегли, и, верно, её судьба моего наставника тревожила куда меньше, потому как стоило ей сказать «Нет», как он отсылал и женихов, и сватов, кем бы они ни являлись. Мы были с ней дружны с детских лет, хоть, повзрослев, и стали видеться и беседовать намного реже, нежели прежде. И я любил её будто ещё одну младшую сестру. Но жениться на ней не желал совершенно. Наверняка такое желание не родилось бы у меня даже и в том случае, ежли б не оказалось занято другой моё сердце.

Но наставник за ужином и впрямь объявил о предстоящей свадьбе внука, а мне предложил ещё разок, свежим взглядом, приглядеться к его внучке. Мы с А-Цин переглянулись, и я попытался отшутиться. Хоть взгляд моего учителя и говорил о том, что ему не до шуток. Благо он был слишком занят уже назначенным торжеством, и ни на чём не настаивал, но мне стало тревожно, ибо я хорошо знал его настойчивость и хитрость.

Тем же вечером я написал длинное письмо Маранчех, в котором поведал обо всём, что приключилось со мною за минувшие месяцы, и позже радовался как дитя, получившее давно желанную игрушку, когда она прислала мне ответное послание, полное заинтересованных вопросов, удивительных пояснений и любопытных советов.

Так она написала, что Нияти-Сутини в Индрайе иногда примирительно называют одной из ипостасей Чанды, но это совершенно не так, и спрашивала, получил ли я какой ответ от богини. А ещё посоветовала заручиться поддержкой императора и его дозволением да найти какого-нибудь жреца Кэн-Вана или ж Кэбу-гуя, и либо отправиться в Воющее ущелье с ним, либо отправить его одного иль с учениками и помощниками, дабы тот узнал имена их у самих духов, коль они пожелают их назвать. Я усмехнулся, ибо любая магия смерти по умолчанию считалась у нас запретной, и ей не обучали даже тех жрецов, о которых она упомянула, а всем прочим могло и не хватить знаний и умений для такого дела. Но мысль её дерзкая мне всё ж пришлась по нраву, и я поблагодарил её за то, что поделилась ею.

И ещё много всего я написал ей в ответ, а под конец сообщил о том, что смогу взять отпуск для свадьбы сестры зимой, и предложил ей встречу — ежли она согласится, то я прибуду ненадолго к ней в Ланьшаньбин. Увы, но она ответила, что ничего не выйдет, ибо в ту пору она намерена возвратиться на время в Варрмджо, а успеть и туда, и обратно я за свой отпуск никак не успею.

Что ж, в этом она была права. И ни о чём ином я просить её не смел, ведь у меня не было сомнений в том, что, как и я, она редко виделась с родными, попав на учёбу в Айшэнский университет, и наверняка очень тосковала по ним. Гораздо сильнее, нежели по мне. Я осмелел и в стихах написал ей о своей любви и тоске по ней, но в ответ на это она мне написала лишь одну строку: «Алая нить не рвётся никогда, а все прочие нити не стоят слёз»[3]. Слова эти причинили мне боль, и я, хоть разумом и был согласен, сердцем мириться с ними не желал, и так ничего и не ответил на них. А несколько дней спустя пришло ко мне другое послание, на время занявшее все мои мысли.

Остаток девятого месяца я провёл в заботах, и лишь в редкие свои свободные дни прохаживался по рынкам в поисках того, что искал, но Синфу-ван одарил меня лишь на четвертый день сезона шуанцзян[4], незадолго до начала десятого дня месяца.

Уж по ночам замерзала земля, а утром и вечером стоял иней, опали почти все жёлтые и оранжевые листья с деревьев, и на голых ветвях хурмы висели подобно фонарикам яркие плоды. В Цзыцзине и его окрестностях они только-только поспевали, а вот в столице их сезон уж был в самом разгаре, и я даже пробудился с мыслью о том, что надобно непременно сходить на рынок и купить хоть несколько штук.

Погода в тот день не благоволила: было пасмурно, и вечером даже прошёл дождь с градом. Но днем сделалось сухо, и я вновь выбрался без всяких излишних пожеланий в торговые ряды. На Большом Торге Северного рынка собрались торговцы снедью со всех окрестных деревень, однако я остановился возле молодого мужчины, обликом своим немного напоминающего горцев рими, но чисто говорившего на шанрэньском языке. Большие корзины его доверху были наполнены апельсинами, мандаринами, лимонами, поздними яблоками и хурмой. Почти не торгуясь, я купил у него лукошко с практически яшмового цвета плодами и довольный побрел обратно в дом учителя.

Радость моя померкла, когда путь мне в одном из рядов перегородил паланкин, который носильщики поставили наземь, и вокруг которого кудахтали служанки. Должно быть, жене какого-то чиновника стало скучно в доме, и, пользуясь его отъездом, она решилась на подобное сомнительное развлечение. Чертыхаясь, я вынужден был свернуть в другой ряд, а оттуда, видя, как стражи под руки кого-то волочат, свернул в соседний, и сам не заметил, как оказался в той части рынка, где торговали всякой мелочью. И внимание моё в какой-то момент привлек торговец с золотым зубом, который раскладывал свой товар на прилавке.

Шёл уже час Лошади, и меня поразило, что он только-только пришёл. Усмехнувшись, я подумал, что он, должно быть, чрезвычайно уверен в том, что продает, и волей-неволей подошёл посмотреть.

Заметив мой интерес, он улыбнулся ещё шире, жестом показал, что рад мне и предлагает всё поразглядывать как следует, и я не удержался от вопроса:

— Отчего ты пришёл так поздно сюда? Нынче дни коротки. Скоро начнет темнеть, торговцы будут расходиться, и возле твоих лотков станут пастись лишь воришки и попрошайки.

— А мне некуда спешить, сянь. Я только вчера прибыл в столицу из Шан Ри[5]. И товар у меня годный. Разные полезные мелочи и самые разные амулеты. Все лично сделаны мастерами своего дела. Есть тут и те, что созданы руками монахов цзиньдао, и жрецами северных варваров…

Он ещё долго перечислял, но мне его амулеты и обереги интересны не были. Мой взор от лакированных шкатулок, наперстков и ножниц скользнул к гребням. Те тоже были на любой вкус, цвет и достаток, от простых деревянных до металлических. Некоторые даже из драгоценных металлов. Вот тут-то и увидел я то, что искал так долго — серебряный гребень, украшенный изображениями цветов слив мэй с жемчужными сердцевинами. Он казался даже красивее, чем тот, что я отправил Маранчех, и я взял его в руки, дабы рассмотреть получше.

— Прекрасный выбор! — похвалил торговец. — Сянь знает толк в красивых вещах. И в красивых девушках, верно, тоже. Ежли ищете подарок для возлюбленной, то лучше этого гребня точно не сыщете. Даже у меня.

— Нет, — пробормотал я, краснея, и положил гребень обратно.

— Отчего же нет? — вместе с голосом торговца прозвучало у меня в голове. И я сам не понял, мои то были собственные мысли иль чьи ещё. Но ежли не мои, то… — Бери!

Я покосился на торговца, силясь понять, из его ль уст вырвалось последнее слово. Он смотрел на меня прямо и нагло. Должно быть, и вправду он. Из упрямства я порассматривал и другие гребни, но потом всё равно спросил, сколько он просит за тот. Услышав цену в почти четыре сотни лянов, я нахмурился и спросил, за кого он меня принимает. Торговец тут же стал уверять, что гребень полностью серебряный, а не просто посеребренный, и жемчужины все настоящие и выловлены были на границе Акашского и Рассветного морей.

Всё это было славно, но я всё равно ответил, что сто восемьдесят — предел. Он опустил цену ещё немного, но в остальном стоял на своём. В конце концов, мы сторговались до ста восьмидесяти одного ляна, коль я возьму что-нибудь ещё и расскажу о нем своим знакомцам. Я купил маленькую лакированную красную шкатулку, дабы подарить её позже сестре на свадьбу, и на этом мы сошлись окончательно.

Продолжая мысленно разбираться, не надули ль меня, я вернулся домой, и вскоре после обеда стал писать письмо. Вышло коротко и шероховато, но я подумал, что гребень понятнее любых слов. К тому ж понадобятся ей ещё слова — она себя ждать не заставит. С этим убеждением я собрал послание воедино, завернув вначале в бумагу, а после в холщовую ткань, завязал крепко-накрепко и стал думать, с кем бы отправить это в Тайян.

И снова удача мне сопутствовала, ибо на следующий день я заглянул к Йе Баоюю, дабы справиться у него о его дяде и другом моем друге, который куда-то запропал, и наткнулся на помощника Цун Даогао, который нашёл приют в доме генеральского брата. С ним-то я после некоторых сомнений и отправил своё послание. Будь это сам командир Лай, я бы ни за что на это не решился, а этому простоватому, но честному вояке отчего-то верил. Да ещё на всякий случай припугнул его тем, что посылка очень ценная, и я непременно узнаю, коли она не дойдет до тех, кому предназначена. А про И Яна я узнал, что генерал Йе сделал его войсковым лекарем и забрал с собой к границам империи, и я даже написал другу короткое письмо, которое по возможности мне тоже пообещали передать как только так сразу.

Позже я обо всём этом с чистой совестью позабыл. До того самого дня…

–

То был первый день одиннадцатого месяца, и сезон лидун успел смениться сяосюэ[6]. С самого утра ярко светило солнце, и на небе не плыло ни единого облачка. Под вечер поднялся шквальный ветер, но до сумерек стояло полное безветрие. И только мороз, делавший скрипучим снег в саду, не давал забыть о том, что в Цзиньгуанди пришла зима.

Несмотря на это, я оделся потеплее и вышел прогуляться в заснеженный сад. Уже поставили вторую зимнюю раму и заделали щели, потому проветривать можно было, лишь открыв все двери. Днём мы так и делали. Наставник остался в комнате по соседству с моей, куда перебрался парой недель ранее, а я был рад уединиться, ибо с того момента меня не отпускало чувство, что он беспрестанно следит за мной.

Свадьба Цунь Каоши и Ву Хэ, как её звали, прошла ярко, громко и пышно. Хороша ль невеста, я разглядеть тогда так и не сумел, ибо лицо её было обильно накрашено, но волосы густы, а тело казалось тонким и хрупким как у девушки, едва достигшей брачного возраста. И приданое в самом деле она имела богатое — в главный дом его заносили десять разных слуг. Так что я не знал, так ли уж не повезло внуку моего учителя. Да и со свадьбы их обоих почти не видал. И, по чести сказать, не особо-то о них думал до того дня, когда вышел прогуляться.

Вспомнить пришлось, когда я решил попить горячего чая с женьшенем прямо на галерее-лан флигеля, где жил, и уж было пошёл обратно, когда дверь главного дома распахнулась и оттуда, как была, без верхней одежды, выпорхнула Ву Хэ. Она бы, верно, и дальше бы так побежала, кабы не снег, который мог бы промочить её тканевые туфли насквозь.

«Неужто поссорились?» — подумал я с дурным предчувствием, и стал соображать, как бы теперь выйти из столь щекотливого положения — не хотелось мне с ней пересекаться, особливо, когда она вот так вылетела из дома, явно чем-то раздосадованная, а я невольно стал тому свидетелем. Я вмиг развернулся и кинулся обратно, зашёл за инби и стал думать, как быть теперь. К моему счастью, Синфу-ван посмеялся надо мной, и я услышал стук в ворота. Стрелою я метнулся к ним и открыл.

За вратами, кутаясь в свой меховой воротник, стоял какой-то мужчина, а, увидав меня, с легким поклоном сказал, что у него послание для Мэн Байфэна.

— Для меня? — переспросил я, присматриваясь к нему повнимательнее.

— Ежли вы тот господин, коего так именуют, то для вас.

— Да, это я, — признался я, и тогда он протянул мне сверток, ещё раз слегка поклонился, и торопливо ушёл прочь.

Я так и не признал в нем никакого из знакомых посланцев, посему ничего иного, кроме как закрыть ворота и вернуться в сад, мне и не оставалось. Возле инби я взглянул на холщовый мешочек, что мне передали, затем ощупал его. Внутри явно лежали лист бумаги и ещё какой-то твёрдый предмет, должно быть, деревянный.

Смотреть на улице мне не хотелось, и я выглянул из-за экрана. Молодая супруга Цунь Каоши всё так же стояла на галерее и растирала плечи. Экая упрямица. Какая б ни была ссора, это ведь точно не повод замерзнуть на морозе и заболеть. К тому ж я и сам успел озябнуть и понять, что переоценил себя. Хотелось скорее вернуться в дом и поставить медный котелок на очаг.

Прождав ещё немного, я понял, что больше тянуть нельзя и, делая вид, что с увлечением рассматриваю то, за чем шёл к воротам, я побрел к своему сянфану. Так бы мне и пройти, не поднимая глаз, но что-то дернуло меня поднять взор, и тогда я заметил, что Ву Хэ пристально смотрит на меня. Поприветствовав её со всей учтивостью, я всё ж не удержался и спросил, не холодно ль ей.

— А вам, достопочтенный господин? — ехидно спросила она.

— Мне холодно.

— Вот и мне холодно!

— Тогда отчего бы вам не вернуться в дом?

Уже, верно, готовая на меня сорваться, от этих моих слов она смутилась и опустила голову, а потом нехотя пробормотала:

— Тогда он подумает, что мои слова ничего не стоят, и незачем со мною считаться.

— А вы, госпожа, пообещали ему здесь замёрзнуть насмерть?

— Разумеется, нет!

Я усмехнулся и понял окончательно, что они поссорились, и теперь вот она решила показать коготки. Но мне всё равно было жаль её, и я предложил ей, ежли ей так уж не хочется возвращаться в главный дом, зайти хотя бы в боковой флигель к Аньцин и дочери моего наставника.

— Но там меня не ждут, — мрачно возразила Ву Хэ.

— Нас много где и когда не ждут, госпожа. Всегда нужно стремиться выйти из положения наилучшим возможным образом.

Когда я сказал это, она подняла голову и задумчиво поглядела на меня. И я подумал, что она и впрямь некрасива, но взгляд у неё умный и проницательный. И он с её упрямством неладно вязался. Мне совсем не хотелось в это вмешиваться, но чего доброго она б и в самом деле простудилась, а я бы потом остался виноватым. Поэтому я предложил проводить её. Она кивнула и требовательно взглянула на меня, но так далеко я зайти был не готов, и ей пришлось самой пробираться по заснеженной дорожке.

Дверь нам открыла госпожа Цюймоши, дочь моего наставника, и явно очень удивилась. А я вначале подумал, что лучше б на её месте оказалась Аньцин, но потом решил, что в таком раскладе есть и свои преимущества — уж они-то друг друга поймут наверняка. Посему я лишь сказал, что нюйши попала в затруднительное положение, и поспешил уйти, предоставив юной госпоже самой объясняться. Мне и без того пришлось учителю честно поведать, с кем я говорил, и он велел мне не лезть больше не в своё дело, и ещё целых полчаса говорил со мной о важности брака, спрашивал, отчего я не желаю жениться на Аньцин, и всё в том же духе. Насилу ноги унёс.

Уже начали сгущаться сумерки, когда я попал в свою комнату, зажёг светильник и сумел рассмотреть своё послание. То был сверток с письмом без подписи и маленькая круглая шкатулка из лакированного дерева. И хоть мне сразу стало любопытно, что внутри, начал я всё ж с письма. Впрочем, оно оказалось странным и коротким, ибо незнакомым мне почерком, каким писали разве что в годы первых синских императоров, было выведено стихотворение:

Твои несправедливые упреки

Я отобью ответным даром.

Меня почтил ты дорогим товаром,

Тебе ж алей, чем мои щёки,

прядь рыжих волос[7] пришлю.

И твоё желанье, надеюсь, утолю.

Ниже было подписано — «С благодарностью от Юньсюэ». Впрочем, я и без того уже догадался, кто мог мне так и такое написать, и взять не мог в толк, кто её учил писать стихи. И вообще писать. Я бы непременно обвинил её в бесталанности, ежли б позабыл, что свой жизненный путь она начала ещё в Хуандигоу. Но что могли значить подобные слова?

Я взял шкатулку и раскрыл. Внутри оказался золотой медальон с узорами, какие часто наносили на изделия в древности — с закругленными и угловатыми спиралями. С опаской я взял его в руки и стал рассматривать, нашёл какой-то выступ, осторожно нажал, и тогда медальон раскрылся. Внутри, скрученные в такую же спираль, как на золотой поверхности, лежали, связанные алой нитью, длинные рыжие и чёрные волосы хули-цзин.

__________________________________________________________________________

[1] Устойчивое выражение, означающее причинение убытков или вреда непрошеной/излишней помощью, из благих побуждений. Примерный аналог в русском языке — «оказать медвежью услугу»

[2] Название бокового дома-флигеля в традиционном сыхэюане

[3] Алая нить по поверьям — это невидимая нить, связующая мизинцы тех двоих, кто предназначен друг другу. Она может удлиняться и укорачиваться, но никогда не рвется. По этой причине в ходе свадебного обряда синцы связывают красной нитью мизинцы вступающих в брак. Намекала ли Маранчех на судьбоносную связь или на супружескую — неясно.

[4] Один из сезонов 24-сезонного календаря, идет с 24 октября по 7 ноября, название означает «выпадение инея».

[5] Так коротко иногда называют Лисэчанши.

[6] Сезоны 24-сезонного календаря: лидун длится с 8 по 22 ноября и означает «становление зимы», а сяосюэ идет с 23 ноября по 7 декабря и означает «малые снега». В данном случае дело происходило 26 ноября, а свадьба Цунь Каоши пришлась на 13 ноября.

[7] В китайском (и, следовательно, шанрэньском) языке и там, и там действительно используется слово 红 (hong), которое может переводиться и как красный/алый, и как румяный, и как рыжий.