Тусклый Свет Фонарей. Том 2

Глава 15. Целебные шарики

После мастера Ванцзу кадку по старшинству предложили занять мне, и мы с Сяодином долго препирались, прежде чем я уверил его в том, что хочу посидеть в ней спокойно, а не тревожиться о том, как бы он не замерз, ожидая своей очереди, и отправил его вперед. Сам же я просто отыскал старую одежду в комнате, где жил мальчишкой, и где ночевал, приезжая навестить родных, да переоделся.

Спустя полчаса довольный вернулся Сяодин, а я занял его место и с удовольствием обнаружил, что слуги не просто кинули камни в кадку, а в самом деле нагрели воды, да так, что от неё уютно пар валил клубами, и в тот промозглый день это казалось настоящим даром небес.

Я разделся и уже, было, забрался в приготовленное для меня согревающее озерцо, но вспомнил об амулете, висевшем на шее. Госпожа Шэн, вручив мне его, велела носить поближе к голове и посоветовала даже спрятать под путоу. Но я счёл это слишком неудобным и носил на шее, повязав на тесемку. И с тех пор, как заполучил его, не снимал ни разу, даже в банные дни, предпочитая просто узелками укорачивать тесьму и не погружаться в воду слишком сильно. Но то были тёплые и даже жаркие солнечные дни. А после мокрой одежды хотелось хорошенько согреться.

«Да не примчится ж она тотчас же, дабы только поглазеть на то, как я отпариваюсь в кадке», — подумал я, снял амулет и положил поверх заготовленной для переодевания одежды, а сам погрузился в горячую воду. И, хоть я сам над собою посмеялся, стоило прикрыть глаза, как я почувствовал, что за мной наблюдают.

«Оставь меня в покое, — пробормотал я. — Просто исчезни, и я сделаю вид, что ничего не заметил». Мгновение спустя ощущение чужого присутствия точно рукой сняло, и я, наконец, сумел в полной мере расслабиться.

Полчаса спустя я присоединился к остальным в чжунтане. Как раз подавали обед, и можно было насладиться домашним уютом, застольной беседой и вкусной едой — салатами из огурцов и грибов, цзунцзы[1] и супом из говядины с лапшой. Ближе к вечеру матушка с невестками в честь приезда гостей сами взялись приготовить ужин. Время текло неспешно и приносило умиротворение. Так и минул незаметно тот день. И больше уж такие дни для нас троих не повторялись.

Утром, сразу после завтрака, мастер Ванцзу сказал, что пора бы уж и честь знать да браться за службу. Мы с Сяодином согласились с ним, и я ожидал, что мы трое вместе отправимся в ведомственный терем, но наш старший неожиданно огорошил нас своим решением — к чиновникам он пойдет один, ибо мы двое не знаем, как верно с ними вести подобные беседы, и ничего толком не добьемся. А нам — одному или двоим сразу — надлежит пойти в дом того несчастного чиновника и ещё раз порасспросить его домашних.

— Спрашивайте обо всём, что сочтете важным и достойным внимания, обо всём, что покажется вам странным и подозрительным, — напутствовал он нас.

— Это о чём же? — озадачился Сяодин.

— Обо всём, — грозно повторил начальник. — Как он обыкновенно жил, с кем проводил время да чем веселил себя на досуге, и о том, не переменилось ли чего перед самой его гибелью. Не появлялись ли рядом с ним люди, коих прежде ближние его не знавали, не вёл ли он себя не как обыкновенно…

Ещё многое перечислил нам наш старший товарищ, покуда, должно быть, не утомился и, махнув рукой, поглядел на меня и сказал: «Друг мой Байфэн, уж тебя-то, надеюсь, учить нужды нет. Возьми его с собой да поручи ему что попроще. А потом возвращайтесь сюда и ждите меня. Да смотрите — обо мне помалкивайте, словно меня и нет, и вы вдвоем прибыли».

Последнее его указание меня подивило, и я, прежде ушедший в собственные размышления о том, как выполнить его поручение, не удержался и спросил, отчего он настаивает на подобном. Но он отмахнулся тем, что скажет позже, и велел нам собираться поскорее да заняться делом. Спустя всего один дянь времени мы втроем вышли за ворота и по совету мастера тотчас же разошлись, он — в одну сторону, а мы с Сяодином — в другую, и каждый пошёл своею дорогой.

Было ещё прохладно, хоть южный ветер и дул едва ощутимо, только-только рассеялся утренний туман, и сквозь него и неплотные тучи в небе пробивались робкие солнечные лучи. Можно было даже уверовать в торжество дневного светила, но я-то знал, что впечатление сие обманчиво, ибо, коль Тян-лун будет великодушен, лучшее, что он дарует — это переменчивую погоду, при которой небо так ни разу и не просветлеет полностью. Подобное положение вещей навевало сонливость, и потому Сяодин без конца зевал, прикрывая рот ладонью, отчего я и сам едва сдерживался. В конце концов, дабы отвлечь его от этого занятия, я увлек его разговором о летней поре в Цзыцзине, и за этой беседой мы и добрались до дома чиновника.

То был небольшой сыхэюань на восьмой линии, недалеко от Северных врат, почти у самого тракта, с белыми стенами, тёмно-серой черепицей да красными дверями и колоннами галерей. Когда мы подошли к нему, пошёл слепой дождь. Мы громко постучали в ворота и, дожидаясь, покамест нам откроют, успели порядком вымокнуть, и я невольно подумал о том, что день сразу не задался.

Открыл нам старик с уродливым и угрюмым лицом, одетый в халат и штаны из неокрашенного льна. Он, щурясь, довольно грубо спросил, кто мы такие, а, услышав ответ, и увидав наши таблички и подвески, поджал губы и вначале пропустил нас во двор, а затем провёл в главный дом.

«Вам, верно, с госпожой надобно переговорить. Садитесь, куда пожелаете, я позову её», — сказал он и, не дожидаясь ответа, ушёл.

Сяодин выглядел растерянным, а меня разобрала досада. Неужто мы выглядим столь кроткими и незначительными, что этот противный старик вздумал, что может крутить нами, как пожелает?

Покуда я думал об этом, Сяодин улыбнулся и жестом подозвал кого-то. Я обернулся и увидал, что за колонной стояла девчушка лет трёх, приложив палец к верхней губе и с подозрением поглядывая на нас. И вот она уж, должно быть, что-то собралась нам сказать, когда вновь послышались шаги, и в сопровождении того самого старика явилась довольно высокая, но тучная женщина лет сорока в жуцуне из белого хлопка, и, хотя традиция предписывала вовсе отказаться от любых украшений, в прическе у неё виднелись серебряные заколки. Поприветствовав нас, она с сомнением спросила, подать ли нам чай. Мы отказались, и я после традиционных слов соболезнований спросил, нет ли в доме мужчины, с которым мы могли бы побеседовать, не тревожа её. Помолчав, она ответила: «Нет. Моему сыну только девять лет. Ежли вас дело какое привело, то говорите со мной, почтенные».

Я пожалел, что мы послушались мастера Ванцзу, и сразу направились в дом Пао, ибо после слов хозяйки этого дома уразумел, что мы будем с нею толковать словно слепые котята, не разобравшись даже в самом простом. Как уж тут заговорить о сложном?

Покуда я сомневался, Сяодин вдруг поклонился женщине и тоже выразил ей соболезнования, после чего спросил, супругом ли ей приходился покойный Пао Цзяньдань. Смутившись, женщина кивнула и прямо поинтересовалась, явились ли мы из столицы по этому поводу, а после того, как мы её предположения подтвердили, сделала старику знак рукой, и тот, уведя с собой и девочку, удалился обратно во двор. Госпожа Пао же усадила нас за стол, кинула взгляд в сторону алтаря, заполненного подношениями, и, садясь напротив, заверила, что готова нам помочь, чем сумеет.

Сяодин знаком показал мне, что теперь передает это дело в мои руки, и тогда я спросил, состоялось ли уже погребение. Хозяйка дома подтвердила, что на третий день провели положение в гроб, а на пятый захоронили. Мы с моим младшим товарищем переглянулись и стали расспрашивать её о том, не показалось ли ей что-то странным до случившегося или ж после. Но на все наши расспросы она твердила, что муж её был обычным чиновником — служил, как все, жил, как все, отдыхал, как все, и даже, не решаясь ввести в дом наложницу, в весенние дома захаживал, как все. Вот только смертью своей и отличился.

Мною всё больше овладевали подозрения в том, что своему покойному мужу она любящей супругой отнюдь не была, и наше присутствие и расспросы её раздражали. Но не могли ж мы уйти ни с чем. Потому я, наконец, прямо спросил, были ль враги или недоброжелатели у сяня Пао, но, поджав губы, его вдова ответила, что в дела его не лезла и ничего не знает. От этого досадой преисполнился и я сам: зачем же мы тратили время на пустопорожние разговоры с ней, коль она ничего не знает?

Лишь для того, чтоб временно отвлечь её, я спросил о том, сколько слуг в доме, и сама ли она ведет дела. На это она рассказала, что в доме девять слуг, включая и детей, и что домом управляла она, но финансами распоряжался управляющий и помощник её покойного супруга. Однако, ежли мы с ним желаем потолковать, придется ждать до вечера, ибо на того разом свалилось множество дел.

Мы с Сяодином переглянулись, и я попросил показать нам комнаты почившего хозяина дома, где он спал и работал. С угрюмым видом хозяйка попросила подождать её и удалилась. Мы так и молчали, покуда она не вернулась, хотя обоим наверняка хотелось обсудить многое. Наконец, хозяйка дома воротилась со связкой ключей и повела нас за собой. Первым делом она отперла и показала спальню, а после и рабочую комнату сяня Пао. Припоминая донесения, которые передал нам наш начальник, я спросил:

— Так это здесь его нашли бездыханным?

— Да. Тогда он остался здесь один, верно, для какой-то работы.

— Было это утром, днем или вечером?

— Это было поздним вечером. Я и многие из слуг уже отошли ко сну.

Что ж, возможно, это объясняло и то, почему никто не пришел чиновнику на помощь, и почему не сразу заметили, что произошло несчастье. Из разговора с госпожой Пао мы узнали, что слуги хватились хозяина лишь утром, и что дверь его рабочей комнаты была заперта изнутри, окно распахнуто настежь, а настольный светильник лежал на полу недалеко от тела. Было там, над чем поразмышлять. И о чём ещё порасспросить. Но я чувствовал, что женщину мы окончательно утомили и вконец допекли её своими вопросами. Посему я лишь спросил, когда мы могли бы переговорить с помощником её мужа, и, когда она предположила, что на следующий вечер он закончит дела не слишком поздно, я пообещал, что тогда-то мы вновь и явимся, после чего мы с моим младшим товарищем откланялись и поспешили уйти.

Дождь к тому моменту давно иссяк, но небо затянули тучи, и солнца больше сквозь них не было видно. Мы с Сяодином долго шли молча, оба погруженные в свои думы, и лишь в последний момент сообразили, что ноги сами нас принесли обратно в дом моего отца.

«Неужели мы ничего более сегодня не узнаем и не сделаем?» — неуверенно спросил Сяодин. Я пожал плечами и ответил, что, как бы то ни было, нам надобно переодеться, раз уж мы оба успели промокнуть, да к тому ж близилось время обеда, и мастер Ванцзу велел нам дождаться его дома. Сяодин согласился со всеми моими доводами, и мы постучали в ворота. Благо, на этот раз слуги не заставили себя ждать.

Едва мы переоделись, нам подали чай, и мы смогли, наконец, поделиться друг с другом своими мыслями. Впрочем, делиться там особливо было и нечем. Сошлись мы лишь в том, что ничего толком не выведали, и вдова покойного чиновника его недолюбливала.

— Быть может, она и повинна в его смерти? — высказал догадку Сяодин. Я и сам не мог отделаться от подобных подозрений, но всё ж ответил:

— Этого мы знать не можем. Что ни говори, а, не увидев тела, ничего нельзя говорить наверняка.

— Зуб даю, что мастер Ванцзу об этом позаботится.

Я лишь вновь пожал плечами. К слову, сам мастер явился спустя полчаса озабоченный и суетливый. Спросил, что мы узнали, и очень был нашим рассказом недоволен. Распекал нас, доколь не явилась супруга моего первого старшего брата и не позвала нас обедать. Тут-то наш начальник будто что-то припомнил, уточнил, который час, и, услышав, что, должно быть, уж скоро стража Козы сменится стражей Обезьяны, нахмурился, извинился перед моей невесткой и сказал, что вынужден отказаться, ибо дела гонят его обратно в город, и ему надобно спешить. Увидав наши с Сяодином изумленные лица, он заверил, что у него уж всё схвачено, в отличии от нас, олухов, и что до исхода часа Свиньи он не воротится точно, посему искать его не надобно. И, когда он вернется, беспокоить — тоже. Утром он сам всё расскажет.

Мы не решились ни расспрашивать его, ни спорить, хоть я и не мог отделаться от сомнений в том, что затея его хороша, благовидна и разумна. Мастер же, недолго собираясь, ушёл и более в тот день и вечер мы его не видели.

Прошло время обеда, затем незаметно пролетели часы до ужина и сам ужин, а его всё не было. Когда стало смеркаться, всё окутал непроглядный туман, и моё сердце объяла тревога. И как бы ни утешал и ни уговаривал я себя, она не желала меня покинуть, и я беспокоился — как бы наш старший товарищ от своей излишней самоуверенности не попал в какую передрягу, из которой мы б, коль даже б захотели, не сумели б его вытащить. Я долго сидел у окна, размышляя и о нашем деле, и о совсем несвязанных с ним вещах, доколь сон не сомкнул мне веки, а, когда проснулся, то загасил светильник и лег в постель.

Лишь наутро, пробудившись где-то промеж часа Кролика и часа Дракона, я вспомнил о мастере, встал, оделся и пошёл вниз, дабы справиться о нем. Зевая, старый слуга, сказал мне, что сянь Ванцзу воротился глубокой ночью и едва держался на ногах.

«Верно, совсем ему худо было», — иронично заключил он. Но я был так встревожен, что вовсе не уловил его насмешки и поспешил в комнату, что выделили для моего старшего товарища. Целый рой беспокойных и пугающих мыслей жужжал во мне, покуда я стучал и не получал ответа. И, когда я уж собрался войти без дозволения, раздалась тихая, но гневная брань, а после хрипло из-за двери прозвучало:

— Кто там пришёл в такую рань?

— Это я, мастер. Дозволите войти?

Казалось мне, будто целый фэнь[2] миновал, прежде чем он ответил: «Входи». Тогда я толкнул дверь и заглянул в комнату. Мастер сидел на кровати, наскоро одетый и весь растрепанный, с небрежно собранными в пучок на затылке седеющими волосами. Завидев меня, он сделал мне знак рукой, дабы я поскорее вошёл и закрыл за собою дверь, что я и исполнил. Тревога не покидала меня, и я спросил:

— Вам плохо, мастер? Что стряслось?

— О, Байфэн, кабы ты знал, как мне плохо, и сколько всего стряслось…

Я подошёл поближе, готовясь услышать какой-нибудь ужасный рассказ. Но, стоило приблизиться и принюхаться…как тревогу мою словно рукой сняло, и место ей уступили досада и стыд, ибо я понял, какая болезнь поразила моего старшего товарища.

— Только не говорите, мастер, что всю ночь веселились в весеннем доме…

— Да ветром тебе что ли в голову надуло? Что за вздор ты несешь?

— Но ведь то, что не один кувшин цзю пригубили, вы ж не станете отрицать.

— Ой, да что ты, юнец, в этом смыслишь? Как бы ещё я вызнал всё то, что вызнал?

— И что ж вы такого вызнали? — со вздохом спросил я, впрочем, не надеясь на ответ. К моему удивлению, мастер слабо улыбнулся и тихо проговорил:

— Друг Байфэн, коль ты и в самом деле мне друг…сходи-ка к аптекарю да купи мне лекарств, каких скажу. А как мне станет полегче, я непременно всё тебе поведаю.

Я обреченно вздохнул. Мой наставник, бывало, посылал меня в аптеку и в пору моей юности, но особливо часто стал это делать, когда женился Цунь Каоши. И, хоть средства от подобного недуга бывали нужны ему редко, я уже и сам наизусть знал их перечень, но, согласившись исполнить просьбу мастера Ванцзу, всё равно терпеливо выслушал всё, что он шёпотом перечислил. После этого он заставил меня повторить перечисленное и взял с меня обещание держать всё, что я от него тем утром слышал и видел, в строжайшей тайне, и повелел помалкивать о том, куда и зачем я иду. Я ж не стал ему говорить, что в такое время никто и не спросит, и молча вышел из его комнаты.

–

Как водится, аптек и травных лавок в Цзыцзине было несколько, но сквозь густой утренний туман я побрел к той, куда и сам наведывался не раз, в самом центре города. Когда я пришёл, она, должно быть, только-только открылась, но старик-аптекарь выглядел бодрым и жизнерадостным, и суетливо переходил от ящичка к ящичку и от полки к полке, собирая то, что я у него попросил, и попутно пытаясь вытянуть из меня, кого из моих близких и какой недуг поразил.

Помня наказ мастера, я так и не признался, но аптекарь, верно, был ещё и опытным лекарем, посему выложив передо мною всё, что я назвал, сам заключил, что, должно быть, кто-то силы свои не рассчитал, и прочёл подтверждение высказанных догадок на моём лице. Тогда он понимающе улыбнулся, отошёл, а вернулся с шелковым мешочком, из которого выудил и показал мне какой-то шарик, по виду — из спрессованных трав.

— У вас, сянь, сегодня удачный день. Только вчера закупил у одного целителя эти чудесные целебные шарики. Они-то точно помогут, быстрее и лучше всего, что вы попросили.

— Да ведь я не для себя просил. А тот, кто мне дал этот наказ, на шарики ваши и не взглянет. Ещё и меня выбранит, коль я ему их принесу вместо остального.

— Что ж, так и быть. Берите и то, и это.

— Вам какая нужда их сбыть? — усомнился я. — Закон суров к отравителям, даже, ежли те и не желали никого отравить.

Аптекарь рассмеялся и стал заверять, что его снадобьями никто и никогда не травился, и что зря я от его чудо-шариков нос ворочу — ими не только отравиться невозможно, они ещё и любое отравление могут исцелить, будь то змеиный яд, избыток желчи иль даже избыток цзю — всё вскорости выйдет из тела отведенными для того путями. Я ж всё силился выпытать у него в чём подвох, и, наконец, он признался, что это лекарство сделал сам вместе с сыном, который выучился в университете Айшэня и теперь жаждет признания среди других таких же лекарей, а для этого нужно иметь и показать собственные достижения, иначе более высокого ранга вовек не видать. Потому эти шарики они продают всем, кому те могут быть полезны, за невысокую цену с одним лишь условием — позже прийти и поделиться результатами, и добавил, что беспокоиться мне не о чем.

Я хотел было отмахнуться тем, что и в Цзыцзине-то не живу теперь, но стоило ему услышать, что я приехал по служебным делам и не знаю, когда уеду, он удвоил свой напор, и я счёл за благо согласиться на покупку трёх его шариков, лишь бы он продал мне и всё прочее да оставил меня в покое. Подозрительное снадобье я, как получил, закинул в свой поясной кожаный мешочек, а остальное понес в бумажном свертке домой. И, видно, Тян-лун внял моим молитвам, потому как, небо хоть и было беспросветно-серым, на меня до самого дома не упало ни единой капли.

Целебные шарики мастеру я, само собой, предложил. Однако то ль он не желал менять свой изначальный план, то ль усмешка моя и его нежелание ввязываться в такого рода сомнительные приключения повлияли на его решение, но он велел мне не валять дурака, а пойти на кухню и сготовить для него целебный настой. Посмеиваясь, я всё ж исполнил его просьбу и принес обратно кувшин со спасительным зельем, которое он мало-помалу всё выпил. И, когда послышались шаги моих домочадцев, он долил остатки в свой ван и тихо поведал мне, что ж приключилось с ним минувшими днем и вечером.

________________________________________________________________________________________________

[1] Это не те цзунцзы, что в романе у Сюй Лэя, а те, что еда — клейкий рис с начинкой, завернутый в бамбуковый лист.

[2] Фэнь — промежуток времени, равный двум минутам