Тусклый Свет Фонарей. Том 2

Глава 22. Ещё три разгадки

Когда мастер Ванцзу вечером воротился и зашёл ко мне справиться о самочувствии и о том, как я провёл день, я показал ему те записи в книге и посоветовал допросить слуг дома Пао сызнова, коли То Личи уже подвергли наказанию и выслали. А ежли нет, то и его самого. Поспрашивав меня ещё немного, мастер согласился со мной, похвалил и ушёл.

Утром, покамест я спал, он переговорил со всеми, кто сумел бы разъяснить то, на что я обратил внимание. Днем ко мне вновь пришёл лекарь и объявил, что меня можно счесть выздоровевшим, но всё ж предписал мне ещё с месяц принимать какие-то пилюли и настои да побольше времени проводить на свежем воздухе. Я мог лишь горько усмехнуться.

А под вечер пришла Байлян, крепко обняла меня и, утирая слёзы пёстрым рукавом, объявила, что лишь минувшим днём узнала о случившемся, и вот только теперь сумела меня навестить. Я утешал её и гладил по плечам, про себя ж невольно отметив, что, стало быть, не её плач слышал сквозь туман беспамятства. Подумав об этом, я спросил, не приходили ль ранее ко мне мои старшие сёстры. Байлян ответила, что не знает, а затем спросила — «Ты хочешь их увидеть? Я передам родителям. Нам всем надлежит пойти в храмы и вознести благодарственные молитвы богам и предкам за то, что сохранили тебя». Я хотел было возразить ей, но её было уже не остановить. Она потрепала меня по щеке и умчалась прочь, а её место занял мой начальник.

Он тоже справился о моём здоровье, а, когда я прямо спросил, что он вызнал, то сел и рассказал мне о том, что выяснить, кто таков этот Чу, оказалось совсем нетрудно. То был прежний слуга покойного сяня Пао, который в числе прочего сторожил его двор ночами, и которого тот прогнал за пьянство и нерачительность, примерно за месяц до гибели хозяина. И даже удалось прознать, где этот человек жил и с кем.

— И с кем же? — бросил я.

— С дочерью. Жили вдвоем. Других родичей у них не было тут.

— Так, быть может?..

— Я завтра туда наведаюсь.

— И я с вами.

— Да будет тебе. Отдыхай, покамест отдыхается.

— Я уже наотдыхался, — мрачно ответствовал я.

Так мы спорили некоторое время, покуда мастер не махнул рукой и не согласился взять с собою именно меня. Я ж посоветовал ему прочим помощникам поручить разобраться с тем вэньгуанем, что не пожелал поведать нам с Сяодином о прочих нападениях. Старший мой заинтересовался этой историей и, в конце концов, согласился со мной.

–

После нескольких солнечных дней именно в то утро, когда, наконец, я вышел из дому, небо вновь оказалось затянуто плотными тёмными тучами. Кто-то обронил, что ночью до середины часа Тигра шумел ливень. И наутро улицы были покрыты лужами, которые приходилось старательно обходить, и, ежли поначалу, в центральных районах города, нам это удавалось, то стоило заявиться в бедняцкие кварталы, как делать это стало почти невозможно — порою целые грязные озера перекрывали нам путь. Мастер Ванцзу, задирая полы своего юаньлинпао до середины бедер, дабы не испачкать служебное одеяние брызгами, клял и вражин, и мой родной город, и этого Чу на чём свет стоит. От того на душе у меня становилось ещё гаже.

Наконец, мы достигли крошечного домишки с обвалившейся черепицей и покосившимся забором. Как и ожидалось, никто нам не отворил. Тогда мы постучали в дверь соседнего дома, и дверь ту пред нами приоткрыла беззубая старуха в неопрятном жуцуне, подвязанном под грудью, как ещё носили женщины в годы моего детства. Смерив нас злобным недоверчивым взглядом, она, с небрежным поклоном и таким же приветствием, спросила, кто мы и что нам угодно. Мастер Ванцзу спросил про её соседа.

— Пьяница Чу? Да уж давно его не видала, почтенный сянь.

— Куда ж он подевался?

— Да начто мне ведать сие, сянь? Пропал — туда и дорога ему.

— А что ж его дочь?

— Дочь? Чжи Чжи? Так ведь…В паланкине с красными занавесями забрал её какой-то господин уж как бы не с месяц назад. Дождалась девка-то своего счастья. Жалко её было. Такая красавица да с таким отцом беспутным. Кто б её в жёны-то взял, бесприданницу? А тут пускай в наложницы да не абы к кому…

Мы с мастером Ванцзу переглянулись. Оба мы, верно, поняли тогда, что после стольких блужданий кругами нашли ту ниточку, что силились сыскать. А уж последнее сказанное болтливой старухой и вовсе заставило сердце биться чаще. Впрочем, надежда наша растаяла скорее, чем снег, случайно выпавший на юге. На вопрос, что за господин забрал девушку, старуха ничего толком ответить не сумела. Мой старший показал ей шпильку, но она её не признала. Более мы ничего от неё не добились. Велели только самой сходить иль послать кого к квартальному иню, либо тану, а лучше — за обоими, дабы при них взломать дверь и войти в дом Чу. Старуха помрачнела и принялась было доискиваться, что случилось, но начальник мой отмахнулся, и мы пошли допрашивать прочих соседей.

Так провели мы целый час, прежде чем явился квартальный инь, и при нем мы вошли в дом. От других соседей удалось узнать не более, чем от старухи, и так бы оставались мы в неведении, кабы случайно квартальный не заметил идущим на работу и не привел бы нам какого-то плешивого старика, который, как оказалось, был не прочь попьянствовать со стариной Чу. От него-то и выведали мы, что в наложницы забрал девушку не кто иной, как сам Пао Цзяньдань. Да только, как позже оказалось, не для себя, а для какого-то знатного господина, который, вдобавок, искал себе работника непритязательного, и бывший хозяин предложил старика Чу. С месяц как забрали девушку, а потом и отец её закрыл дом да ушёл. И с тех пор более никто их не видал, да и не тревожился о том.

Вот только, что за загадочный ши принял их у себя, никто ничего вразумительного так и не сказал. Только лишь, что владел он обширными полями, и ему требовалось много работников. Шпильку тоже никто так и не признал, зато по всем прочим приметам без сомнений выходило, что пропавший старик и его дочь и оказались теми несчастными, чьи мёртвые тела нашли мы в гробнице Хуан Пао. И из всего выходило, что убитый им чиновник был в сговоре с загадочным яодао.

Мы с мастером Ванцзу возвращались обратно в дом моего отца, оба погруженные в свои мысли, а, воротившись, заперлись в моей комнате и, силясь согреться чаем, после того как под новым дождем промокли до исподнего, шепотом обменялись итогами своих дум.

— Вы всё ещё полагаете, что есть кто-то ещё, а не сам Пао Цзяньдань был тем яодао?

— Да. Не то многое не сходится. Уж скорее я поверю в то, что кто-то желал, чтоб мы обманулись и поверили в то, что ты предполагаешь. Да и кто-то ж помог ему выбраться за городскую стену. Не ночью ж он ушёл. На стражей ведь никто не нападал.

— Вам то наверняка ведомо?

— Да. Дождемся того, что остальные скажут.

— А что ж с останками Хуан Пао?

— Ничего. Видно, то и впрямь был он. Тогда следует воротить его пепел в гробницу, замуровать её и забыть всё словно дурной сон.

От этих слов я вспомнил невольно, как Сяодин предлагал нам зайти тогда в ту погребальную камеру. А что, кабы я согласился? Быть может, мы застали б Хуан Пао врасплох? Уж слишком быстро он явился…

— О чём ты задумался, мой юный друг?

— Ни о чём, мастер. Завтра мои родные хотят пойти и вознести благодарственные молитвы богам за моё спасение. Не помолиться ль нам и за то, чтоб бедняга Сяодин благополучно достиг Запредельного Града?

— Да. Это можно. И пора б о погребении подумать. Коли завтра ж не придет письма от его родных, то оставим всё на остальных, а сами с его телом вернемся в Цзиньгуаньди. Всё равно своё дело мы уже сделали.

Я кивнул, и мы поначалу молчали, а потом явилась служанка и позвала нас обедать. Более до самого вечера мы с ним не обсуждали ничего, что касалось данного нам поручения, и провели всё время до самого вечера вместе с моими родичами.

Письмо ж от родичей Сяодина пришло утром. В нём они писали, что даосы сказали, что лучшими днями для погребения станут девятый и десятый после гибели, но потому как в столь краткий срок мы достичь столицы не сумеем, а позволить захоронить сына в Цзыцзине они никак не могут, надлежит нам доставить им гроб с телом к семнадцатому дню месяца.

Это можно было исполнить, потому днем мы посетили храмы, принесли положенные жертвы и договорились о местах на джонке. И, когда запылал погребальным костром рассвет, на четырнадцатый день шестого месяца[1] мы с мастером Ванцзу простились с моими близкими и взошли на борт судна. Перед тем я всё ж успел спросить старших сестер, не приходили ль они ко мне до минувшего дня, но они озадаченно переглянулись и ответили, что узнали о произошедшем лишь после того, как меня позволили забрать домой. Мне ж не оставалось ничего иного, кроме как заверить их в том, что я просто так спросил, и поспешить скрыться с их глаз долой. Позже, глядя на горы, покрытые туманом и зеленью, мимо которых мы плыли, я достал из поясного мешочка амулет, взглянул на него и со вздохом убрал обратно.

–

Мы достигли пристани близ Цзиньгуанди ранним утром аккурат на семнадцатый день месяца, и, сойдя на берег, тотчас же отправили гонцов в дом Байху. Как оказалось, у них уже всё было давно готово, посему полчаса спустя нас встретили многочисленные родичи нашего погибшего младшего товарища со слугами, облаченные в грубые белые одеяния, и, со слезами на глазах поблагодарив нас за заботу, погрузили временный гроб на телегу. Я и сам с трудом сдерживал рыдания и был бесконечно признателен мастеру Ванцзу за то, что он и поведал обо всём родителям Сяодина, не подчеркивая никак моей роли в случившемся, и рассказал о том, что уже успел сам сделать, и выспросил, когда нам прийти, чтоб проститься с почившим.

Те сказали, что уж получили всё, что им причиталось из казны, и всё подготовили, потому вынос гроба и погребение необходимо провести тем же днем, и нам было велено явиться к полудню.

Мы успели посетить ведомственный терем, где доложили обо всем сяню Тан, а после разошлись по домам и привели себя в надлежащий вид, прежде чем встретились у дома семьи Байху. Народу собралось не так уж много, но всё ж шествие растянулось на добрых тройку-четверку иней[2] во главе со служителем храма Кэн-вана и его помощниками, несущими огромные траурные фонари, плакальщицами и музыкантами, бьющими в ритуальные барабаны. Вслед за носильщиками, несущими новый, покрытый лаком и резьбой гроб, плелись родичи и друзья бедняги Сяодина, а после уж сослуживцы, среди которых затерялись и мы с мастером Ванцзу. При этом я невольно приметил, что сяня Тан средь прибывших видно не было, но мысль моя немедля упорхнула, и под тяжестью других, куда более важных и тяжких для меня в те мгновения, я прикрыл лицо рукавом и некоторое время шагал так. Опасаясь, что я упаду, мой старший товарищ, не произнося ни слова, подхватил меня под руку и почти волок за собой, покуда я не сумел совладать с собственными душой и телом.

Так мы прошли через весь город, миновали мост через Цзиньхэ и свернули к храму Кэн-вана, а позже, что я уж помнил так плохо, словно разум мой окутал туман, прошли на кладбище к семейным владениям семьи Байху, где и состоялось погребение, и насыпан был достойный преданного служителя империи погребальный холм. Памятную стелу родичи намеревались возвести не позже праздника голодных духов. Потом вся процессия повернула вспять. Мы с мастером Ванцзу дошли со всеми до дома Байху, но там я шепнул ему, что никак не могу остаться на поминальную трапезу. Начальник мой насупился и попытался было уговорить меня, но я был непреклонен. Тогда он вздохнул и велел мне на следующий день оставаться дома, пообещав, что обо всём позаботится. Я поблагодарил его и, простившись с родителями Сяодина, коим так и не посмел взглянуть в глаза, побрел в дом своего наставника.

Видно, он уж обо всём знал, потому, не спрашивая меня ни о чем, пригласил потрапезничать с ним и до самого вечера мы вдвоем молча пили крепкое цзю. Как и когда ушёл я спать, вспомнить после я так и не сумел. Лишь тьму, дождь и слёзы сохранила моя память. И на этот раз то плакал я сам.

Лишь перед самым рассветом ясность вернулась в мой разум, и я нашёл себя сидящим в ночном саду, где ветер шумел ветвями деревьев, и туман клубился меж цветов, и веяло летней предрассветной прохладой. Рукав мой был мокрым, словно после ливня, и капли всё ещё бежали по щекам. Вдруг послышался шорох, а после чьи-то руки обвили мои плечи, и теплом обдало спину. Сердце моё дрогнуло, но тут же я ощутил знакомый запах шерсти, мороза и хвои, а мгновение спустя та, что явилась ко мне, провела нежно по непокрытым моим волосам, лишив меня всякого желания сопротивляться ей. Я закрыл глаза и всецело отдался её согревающим объятиям.

Так мы и сидели рядом, не говоря ни слова, покуда я не почуял приближение утренней зари и своего пробуждения. Тогда я всё так же молча убрал её руки, встал и хотел было уйти без прощаний, но вместо этого, силясь прогнать ком в горле, произнес:

— Спасибо, что спасла меня.

— Не нужно, Байфэн. Тебя спасла Ни Яй, а не я. Лучше поблагодари её, как должно.

Невольно я обернулся и взглянул на неё. Она сидела, крепко сцепив ладони на коленях, покрытых алым шёлком, и взгляд её блуждал по земле. Я не знал, что ей сказать, ведь лгать она не могла, лишь верить в то, что говорила. Это правда, что во многом я обязан был своим спасением великой богине. Но такая же правда, как и то, что я прекрасно ведал, кто ещё влил в меня свою живительную силу, без которой я бы даже подняться тогда не сумел. Такая же правда, как то, что в утро своего отплытия из Цзыцзина я окончательно уверился в том, чьи рыдания слышал…

— Ты дозволишь мне вновь приходить к тебе? Хотя б иногда. Я не стану докучать тебе.

— Для того, чтоб однажды я позвал тебя по имени, призывая возвратиться?

— Нет. Больше в том нет нужды. Мне нет пути назад.

Я отвёл взор и вздохнул, не зная, что ответить ей. Птичьи трели стали настойчиво щекотать мой слух, и нам оставались считанные мгновения для обмена словами.

— Да будет так. Я более не стану чинить тебе препон. Приходи, ежли таково твоё желание.

— Ты простил меня?

— Нет.

— За то, что…

Я сжал губы и прикрыл глаза, силясь сдержать вновь подступившие к векам слёзы.

— Кабы я могла отдать свою жизнь, дабы возвратить к ней его, я бы так и поступила. Но даже и свою подлинную жизнь я утратила давным-давно.

— У каждого своя судьба.

— Надеюсь, и ты сам вскоре поверишь в это.

Я не ответил ей. Тогда она встала, подошла ко мне вплотную и, коснувшись моей щеки, прошептала:

— Я никому не желала зла с тех пор, как узнала тебя. Моё сердце вовсе не ледяное…

— Я знаю.

Быть может, она и жаждала сказать мне что-то ещё, но я коснулся её ладони, дабы отвести от своего лица, открыл глаза, и мир расплылся пред ними, и лицо Юньсюэ потускнело и исчезло, а сам я пробудился в своей постели. И хоть сон и охватил меня полчаса спустя, более ни сновидений я не видал, не являлся мне никто. А, пробудившись окончательно, я почувствовал, как внутри разливается притупляющий чувства покой.

–

Пять дней спустя пришло донесение из Цзыцзина. Того вэньгуаня предали суду за препятствование следствию чиновников тайного шэна, лишили должности и назначили крупный штраф в пользу казны, однако ж даже его спина никак не пострадала.

Кроме того, удалось выяснить, как проклятый цзянши выбрался из города. Как оказалось, он нанял возницу и двоих носильщиков, дабы те ещё перед рассветом загрузили гроб, в котором он сокрылся, на телегу и доставили его к нужному месту. Где было то место, теперь уж сказать было невозможно. Телегу и лишенные ци трупы нашли в нескольких ли от пещеры. Окончательно подтвержденным сочли и то, что в жертву для воскрешения Хуан Пао были принесены старик Чу и его дочь. Но более ничего нашим сотоварищам разведать так и не удалось, потому сянь Тан приказал им возвращаться в столицу. На двадцать пятый день месяца они в самом деле воротились и отчитались перед главой, что мы сделали ещё неделей ранее.

Серьёзной работы нам в ту пору более не задавали, да и вскорости стало не до того. В конце месяца до столицы долетели вести о прекращении боёв и об окончательной победе наших войск, а вскоре после того в Цзиньгуанди явились и правитель маньчжаней с военачальниками, дабы подписать мирный договор с нашим государем.

Так в первый день седьмого месяца война закончилась, и по такому случаю в городе несколько дней проводили шумные празднества и гуляния. По тому договору маньчжани признавали себя поддаными синского императора, и их владения входили в состав нашей империи. А для закрепления этого союза решено было выдать за вдового принца Цинь Цао дочь одного из военачальников и родича маньчжанского владыки, ибо у того будто бы дочерей не было. Девочке, однако ж, не исполнилось на момент того соглашения и тринадцати, посему саму свадьбу было решено отложить на пять лет.

Покамест ж все обсуждали этот возможный брак, я подумал о своём и написал письмо вначале Маранчех, затем её родичам. Письмо от моей возлюбленной пришло относительно скоро. В нём она выражала сочувствие моему горю и надежду на то, что вскорости время вылечит мои раны. Я наивно надеялся, что она, как лекарь, предложит мне приехать иль сама приедет, дабы убедиться в том, что моё здоровье серьёзно не пошатнулось, но этого не случилось. Писать ей о том, что я собирался свататься, покуда не получу ответа от её отца, я так и не решился, и переписка наша угасла месяца на два. Послания ж от Бучхи пришлось ждать долго, и я никого в это дело не посвятил. И уж само собою помыслить не мог о том, что кого-то ещё оно заботит. А ведь оказалось это совсем не так. Хотя узнал я о том много позже и долго размышлять на этот счёт мне не пришлось, ибо случившееся в дальнейшем захватило меня целиком и полностью на несколько тяжких месяцев.

___________________

[1] На деле это 3 августа 757-го года

[2]Т. е. метров на сто-сто сорок

Больше книг на сайте — Knigoed.net