Тусклый Свет Фонарей. Том 2

Глава 3. Потерянный оазис

Когда-то давным-давно, много веков тому назад, пустыня была относительно невелика, и местность та была покрыта преимущественно степями. В доказательство тому частенько приводят легенду о Короле Обезьян.

За пролетевшие века молва наделила его звериными чертами, придав его облику чрезмерную даже для мужчин кочевников волосатость, а ещё рыжий хвост, обезьяньи уши и приплюснутый нос с косыми ноздрями. Поговаривают, будто это делалось намеренно с одобрения владык древности, дабы скрыть истину и сделать народного героя посмешищем.

А истина состояла в том, что Королём Обезьян называли вождя племени Обезьян, предков намдан, которые присягнули на верность владыкам Мэн а Конг. Их земли в летописях Хуандигоу в конце Эпохи Мудрецов упоминались под именем Намнуок, и они обязаны были посылать дань и людей в Сянха. Когда же Вейда Лун вторгся в пределы их страны, вождь сам пришёл на помощь и привёл с собой своих воинов, вместе с которыми мужественно сражался за город.

И сам Король Обезьян, и все его люди героически погибли при обороне Сянха, но ещё тогда, в древности, кто-то пустил слух, что это не так, и в действительности вождь, будучи ещё и шаманом, сумел избежать гибели, нагнал на врагов шторм, а сам, вооруженный одним лишь волшебным посохом, спасся бегством и отправился на запад за помощью к владыкам Паракраамы.

До падения Хуандигоу повествование о нём так и существовало в виде разрозненных, порой противоречащих друг другу легенд, обрастая всё новыми невероятными подробностями, покуда уже в годы правления нашего государя Хуан Цзилина безымянный писатель не создал роман «Путешествие на запад» в двенадцати длинных главах, тем самым приведя все легенды к единому повествованию.

Историю он завершил тем, что Король Обезьян, минуя степь в сто восемь ли и пустыню в ещё сто восемь ли, добрался до двора правителя в Сура-Упаме, но получил отказ в военной помощи. Вместо этого ему посоветовали отправиться в Хари, в «Обитель Золотого Мудреца», где он сумел бы отыскать ответы на свои вопросы. В Обители местный жрец цзиньдао предложил ему совершить сто восемь подвигов на землях Трёх Царств[1], дабы заслужить благосклонность божеств и встать на путь дхармы, а, когда это случится, возвращаться назад.

Король Обезьян выполнил это поручение и стал известен в народе как великий герой Ванара, которому ещё при жизни стали поклоняться как воплощению божества. Он постиг Золотой Путь и отказался от войны, но согласился превратиться в статую обезьяны при храме, дабы дождаться дня, когда вновь будет полезен на своей родной земле и сможет помочь обрести свободу потомкам своих собратьев. Так он, с одной стороны, снискал себе славу, прошедшую сквозь тысячу с лишним лет, но с другой — потерял всё остальное, даже своё имя.

Нам предстояло преодолеть по пустыне почти тысячу двести ли, и, пока мы брели по разогретым пескам, я невольно вспомнил и легенды, и роман на их основе, и подумывал, что нынче мне и моим спутникам предстоит пройти путь Короля Обезьян, ведь цель у нас та же самая, а надежды на успех столь же призрачны. Разве что идти предстояло уже не к самому побережью моря, что обитатели тех мест величают Жемчужным, а к Пасчимадваре[2], Западным Вратам царства Индрайя, где уже тогда правил Индражит, сын Индерпала, правнука царя Ману[3], к которому когда-то отправлял посольство наш государь Хуан Цзилин.

Тогда дело прошло как нельзя лучше, и, благодаря щедрым дарам и мастерству посла, удалось возобновить давние торговые связи, прерванные после свержения рода Арунов. В Син тогда правил император Баоцзюньчжэ Гуанли, более заинтересованный в наведении внутреннего порядка, нежели в расширении связей за пределы его государства. И до императора Цзилина о богатых землях Индрайи и Зархана никто не вспоминал. Когда ж связи между нашими странами возобновились, в Син из Индрайи караванами и кораблями стали течь дорогие иноземные товары и ценные знания.

Однако ж, когда речь зашла о военной поддержке, правитель Маниш остался глух к просьбам. Поговаривали, что до него дошли слухи об успешном посольстве нашего государя в Зархан, и тот разгневался из-за старой вражды между их государствами[4]. Как бы то ни было, в последующие за тем десять лет маньчжань захватили, разрушили и перестроили Тайян, а после заняли и другие земли практически до самого Пубучана. Сам город трижды атаковали и однажды даже практически год держали в осаде. Поговаривают, будто на самом деле его тогда сдали, но быстро сумели вернуть, и об этом позорной истории предпочли умолчать. Маньчжаней удалось отбросить на запад, но о возобновлении переходов через Ганхандэ тогда пришлось забыть. Вплоть до победоносного лета пятого года правления императора Цилинь Цзяо[5]. И мы были своего рода первопроходцами вновь открытого пути. Эта мысль внушала мне гордость, и об опасностях, которых полна была пустыня, и окрестные степи, я не задумывался довольно долго.

Идти было тяжело, хоть порой почва и становилась твёрдой и каменистой, и ноги не вязли в песке, но ни единого привала командир Лай не позволил нам сделать, покуда вдали не показался оазис — небольшое зеленое пятно колышущейся на ветру травы, жестких кустарников и нескольких тщедушных деревьев.

Цун Даогао вначале сам вглядывался в него, прикрывая ладонью от ярких солнечных лучей и без того загорелое лицо, потом подозвал одного из своих людей и что-то ему приказал. Мы с мастером Ванцзу и Сяодином глядели на это, не вполне понимая, что к чему — ведь в детали путешествия нас посвятить никто так и не снизошёл. Покуда мы следили за тем, как солдат в одиночку пробирался через мелкие барханы к оазису, Сяодин предложил спросить командира, но мастер лишь покачал головой: «Он надеется отыскать там свой лагерь. Чего ж тут неясного?».

Мы с моим младшим товарищем переглянулись. Неведомо мне было, что думал и чувствовал он, а я отчего-то ощутил себя глупцом и устыдился — ведь о лагере уже говаривали раз или два, и, коль я держал бы свои мысли и память в порядке, то помнил бы о том. Верно, помощник мой думал о чем-то подобном, отчего и решил разбавить наше душное молчание своей болтовнёй и шутками, пускай и избитыми. Пока он это делал, воин успел добраться до кустов, остановиться и продолжить путь среди зарослей.

Думается мне, что все с замиранием сердца ждали его появления и того, какой сигнал он нам подаст. Даже посол выглядывал из своей худы[6] и без конца спрашивал, что видно. Наконец, появился наш разведчик и, ко всеобщему облегчению, подал условный сигнал, означавший, что нас ждут друзья, а не враги, и можно двигаться дальше. Воины и слуги обрадованно затараторили, одни подняли оружие, другие стали тянуть за собой верблюдов. От оазиса нас отделяло не больше двух-трёх ли, и почти все преодолели это расстояние пешими. Животных ожидал даже более долгий и трудный путь, чем людей, и нагружать их больше, чем требовалось, мало кто желал. А я невольно подумал о том, что до того момента путь наш был на удивление лёгок, и как бы дальше туго не пришлось.

В оазис мы вступили тяжело дышащими, мокрыми, запачканными песком и изнывающими от жажды. Навстречу нам вышел всего один солдат, на вид лет сорока пяти, заросший и загорелый, и только узнав своего командира, позвал остальных — те вмиг высыпались наружу из шалашей, столь искусно укрытых травой, грязью и засохшим навозом, что я лишь тогда их и приметил. Всего их насчитывалось около десятка.

Нас они встретили как дорогих гостей — помогли сложить в одном месте поклажу, за которой стали неусыпно следить, набрали воды из колодца и напоили нас и верблюдов, помогли умыться и освежиться, звали и в свои шалаши, но большинство отказались с благодарностями и неловкими улыбками. Верно, эти люди находились там уже довольно давно, и не замечали того, что замечали мои спутники, тогда ещё относительно недавно отправившиеся в путь из самой столицы.

Командир Лай приказал разбить походные шатры, что везли с собой, и вскоре мы собрались в самом большом из них, где разместился посол Гувэй с частью своей свиты. Там же, чтобы дым не привлек нежелательное внимание, развели и огонь. Покуда на нём кипятили воду для чая и грели наши припасы, юнь велел командиру хо, что тайно жил, как выяснилось из его слов, уже месяц в том оазисе, докладывать о том, что удалось разузнать.

Принимая из рук слуги чаван с ароматным зеленым чаем, он охотно поведал, что всё было спокойно, и что человек с донесением приезжал двумя неделями ранее, сказал, что Тайян ещё не пал, но взят в кольцо, пути к нему отрезаны для возможного подкрепления с маньчжаньской стороны, и все уверены, что долго селение не продержится. Лай ещё некоторое время расспрашивал его о крепости, но тот повторял, что всё идёт ладно, да и укрепления, как оказалось, глупые кочевники толком строить не умеют — от меткого удара орудия половина саманной стены может просто рассыпаться.

Цун Даогао довольно кивнул и спросил, не попадались ли в руки синцев лазутчики, но получил отрицательный ответ и заверения в том, что те сидят тихонько как полевые мышки и соваться в стан врага боятся, а уж в пустыню — тем паче.

Такие вести приободряли. И, когда, наконец, подали еду, все прекратили говорить о делах и с наслаждением занялись трапезой, обсуждая кто что. Вот тогда-то до того молчавший мастер Ванцзу неожиданно обратился к командиру хо:

— Слушай, друг, а чем же вы тут питались целый месяц?

— Своими припасами, сянь, а ещё тем, что привозили, и охотой.

— Ого-го, охотой? Да неужто? И на кого ж?

— Ужель сянь полагает, что в этой пустыне никто не живёт? — усмехнулся солдат. — Этот благословенный оазис не единственный во всей Ганхандэ, и к тому ж не самый большой. Командир выбрал его за близость к границам. Потому здесь в обилии водятся джейраны, зайцы, тушканчики, на которых охотятся степные волки, бурые медведи, хищные птицы, а на грызунов ещё и змеи…К слову, змеи тоже оказались вкусными.

От этого откровения меня передернуло, а рискни он такое сказануть где-нибудь в Варрмджо, в лучшем случае стал бы изгоем. Я слышал, что там змей пускай и ели, но лишь в исключительных случаях и всегда в рамках ритуала. Однако ж бравый солдат о том знать не знал и довольный тем, какое впечатление на некоторых из нас произвели его слова, продолжил свои перечисления, завершив их тем, что порой удавалось повстречать диких ослов, лошадей и верблюдов, но те людей близко не подпускали, и понять, одичали они иль всегда были дикими, не удалось.

— Одно время, — добавил он, — они бежали в сторону степей целыми стадами.

— Разобрались вы, отчего так? — спросил мастер Ванцзу.

— Нет. Но дичи для нас после этого стало меньше и поймать её стало сложнее. Зайцы и копытные разбегались от малейшего шороха. Только грызуны и змеи не переменили своих повадок. Мы подумали, что, верно, хищники в горах оголодали отчего-то и стали всё чаще забредать в пустыню.

Мастер Ванцзу задумчиво поглядел на него, но более ничего не сказал и не спросил, зато обратился к послу Гувэй и командиру Лай с вопросом о том, что они думают делать дальше. Те ровным тоном, наконец, поделились планами: держась так, чтоб видно было горный хребет, достичь крупного оазиса Чунху, а оттуда двигаться старыми караванными маршрутами дальше на юго-запад, покуда не достигнем перевала.

— Так и начто ж надобны мы, маги?

— Спросите меня ещё раз, почтенный, когда мы всё же достигнем ущелья, — с дерзкой улыбкой отозвался Цун Даогао. Некоторое время они таращились друг на друга, покамест всё тот же солдат не вмешался:

— Ничуть не сомневаюсь в доблести именитого сяня Ванцзу и его помощников, но ведь и пустыня Ганхандэ полна подходящих для них опасностей… — начал было он, но резким взмахом жилистой руки командир Лай велел ему замолкнуть, а сам сказал:

— Как бы то ни было, сие приказание нашего государя. И кто мы такие, чтобы обсуждать приказы самого императора?

— Без обсуждений невозможно составить ни один надёжный план, а без знаний невозможно предсказать, откуда придет опасность. Вам ли не знать?

Цун Даогао ничего на это не ответил и никакие детали пути обсудить не пожелал, озаботившись лишь запасами воды и распределением пайков. Спать все, утомленные переходом, разошлись рано, почти сразу после заката. Когда всё затихнет, я намеревался порасспросить мастера Ванцзу о его подозрениях и опасениях, но сам же не совладал с давлением сна на мою голову и провалился сначала в свои грёзы, а потом и в глубокий сон. Утром ж было не до того: вскоре после рассвета вновь нагрузили одних верблюдов, оседлали других и тронулись в путь.

–

Восемьсот ли тянулся путь до того самого оазиса, и мы гадали, в каком виде он встретит нас, ведь с тех пор, как границы Ганхандэ закрыли для синцев кочевники, ни один караван более не проходил этим путём в империю Син. Более того, из бесед с тем дуйчжаном, мы заключили, что и сами маньчжани по какой-то причине совсем перестали им пользоваться, и много высказали за те десять дней предположений о причинах, побудивших их к тому. И всё мне казалось, что мастер Ванцзу, краем уха слушавший наши разговоры и задумчиво хмурящийся, о чём-то умалчивает. Когда ж я улучил момент и спросил его о том, он загадочно ответил, что у него дурные предчувствия, но он не желает сеять панику, покуда не удостоверится в чём-либо, до чего дошёл в своих мыслях. Хотел было я спросить его и о том, о чём не успел ранее, но передумал — за минувшее с дня нашего знакомства время я хорошо научился понимать его, и уже чуял, когда лучше не докучать ему расспросами.

К тому ж уже на следующий день стало совсем не до того. Ежли ранее солнце ещё щадило нас, то в те дни словно что-то разгневало его владыку Тайян-фу, и жара уже к концу часа Змеи становилась просто нестерпимой. О том, чтоб снять сандалии, до самого вечера и речи не шло, ибо песок и камни так раскалялись, что, верно, на них можно было жарить яйца, и в удушающем воздухе, лишенном хоть капли влаги, стояло марево, в котором, по мере того как отдалялись размытые пики гор, то и дело что-нибудь кому-нибудь мерещилось.

Так несколько раз мы ликовали, уверовав, что каким-то чудом достигли Чунху раньше срока, но потом горько страдали от разочарования, когда мираж рассеивался. Отчего-то, чем дальше мы продвигались в пустыню, обходя огромные барханы, тем больше прояснялось лицо моего начальника, когда мы, бывало, кляли проклятые пустынные видения, он даже посмеивался над нами, и в один из таких разов показал мне карту и, объяснив, что к чему, спросил:

— Ну и как ты мог поверить в то, что это Чунху?

— Да, тут вы правы. Но ведь это мог быть и другой оазис! — возразил я.

Мастер Ванцзу недовольно щёлкнул языком, но спорить не стал. А я корил себя за то, что вернул его в мрачное расположение духа, ведь было от чего.

Двигались мы очень медленно, дабы не утомлять чрезмерно животных и не подвергать опасности людей, а заодно, по возможности, беречь воду. Днем мы разбивали свои шатры прямо на песке и несколько часов, прячась в них, ожидали, покамест спадёт хоть немного жара. Ни одного истинного оазиса с живительным источником нам так и не встретилось, а вода всё равно расходовалась очень стремительно. Мы держались гор, дабы, коль всё станет совсем худо, пускай и ценой крюка, но могли б свернуть к ним и отыскать какой-нибудь ручей. Однако на шестой день пришлось решать — рискнем мы свернуть в глубь пустыни в поисках оазиса Чунху и, коль всё пройдет благополучно, сократим свой путь или же вернемся к горам и под их сенью обогнем пустыню, неимоверно растянув свой путь, но уже почти не рискуя сгинуть в пустыне от жажды.

Мы держали совет, и мнения разделились. Посол Гувэй, толь искренне переживая за исход дела, толь страшась смерти даже в своём преклонном возрасте, просил одуматься и следовать обходным путём, ибо, погибнув в пустыне, мы испортим государю весь замысел, и некому даже будет достойно захоронить наши останки, и мы, став неупокоенными гуями, будем обречены на вечные скитания среди блуждающих песков.

Такие его слова тронули многих — лица их сделались встревоженными и испуганными, но права голоса они всё равно не имели. Мастер Ванцзу лишь сказал, что не может, как маг, не прислушаться к подобным предостережениям, но не готов высказываться однозначно, покуда не выслушает командира Лай. Тот же, в свою очередь, горячо убеждал собравшихся в том, что дело пострадает куда больше, ежли мы своевременно не доставим послание и не добьемся успеха, ибо время не ждёт никого. Воды, благодаря его приказам, хоть и впритык, но должно хватить для возвращения к горам, коль в оазисе нас постигнет неудача, а, стало быть, лучше отбросить страх и не сворачивать с изначального пути.

Многие обратили взоры в сторону проводника, о котором уже успели подзабыть, хотя он исправно выполнял свою работу. Проводник покачал головой и сказал, что его дело — вести и рассказывать о том, что знает, и он уже обо всём рассказал, а решать не ему, хотя рисковать жизнь не хочет никто.

Тогда мастер Ванцзу повернулся ко мне и кивком предложил высказаться, но я затрепетал, смутился и сказал, что ничего не могу решать, ибо по-своему правы все. Мой начальник недовольно покачал головой и обратил взор на Сяодина. Тот пожал плечами и сказал, что всю жизнь предпочитал жалеть о том, что сделал, а не о том, чего не сделал, но, видя тени напряжения и сомнений на наших лицах, неожиданно предложил кинуть жребий. Предложение его понравилось мастеру, и он повторил его уже от себя. Так и поступили. И боги приказали нам рискнуть.

Четыре долгих дня мы брели по пустыне, и сердца многих сжимались от дурных предчувствий. С тоской и тревогой я думал о судьбе голодного духа и о том, что подумает Маранчех, ежли я погибну в пустыне, прольет ли она хоть несколько слезинок обо мне, вздохнет ли хотя бы горестно или ж останется безучастна, быстро позабыв обо всём, что связывало нас?.. К счастью, все эти мысли растаяли словно мираж, когда на закате четвертого дня на горизонте показались пышные деревья, а меж ними мы обнаружили вытянутое озеро с чистой пресной водой, которое отчего-то и прозвали Чунху[7], и уж его именем позже назвали и весь оазис. В тот вечер я ещё и не догадывался, что некоторые загадки, загаданные мне пустыней Ганхандэ, для меня вскоре перестанут ими быть.

__________________________________________________________________________________________

[1] Речь идёт о трёх древних индраджских царствах, воевавших когда-то друг с другом — Паракрааме, Акаше и Хари, расположенном между первыми двумя. Поначалу боролись меж собой Акаша, где правили нагаджаны, и Паракраама, где правили люди-арья, а потом появилось и стало наращивать мощь Хари, которое вначале получило независимость от Акаши, а позже завоевало всё царство нагаджанов, после чего вступило в борьбу с Паракраамой и завоевало и её. Именно в Хари возникла Вера Золотого Мудреца — цзиньдао.

[2] Пасчимадвара — город, возникший в 410-м году от Я.Л., предположительно на месте более раннего. Название буквально означает «Западные Врата». В 973-м году был частично разрушен, а на его месте возник Прабхат, позже также разрушенный и отстроенный султаном Джабалем.

[3]Махарадж Ману (614–676) из династии Шьямалов в 672-м году принял первое со времен трений синское посольство от императора Хуан Цзилина (629–707). Встреча завершилась подписанием двустороннего договора. В борьбе между Индрайей и Аксеумом за Огри император поддержал союзника и выслал небольшой флот на помощь Ману. Однако Индрайя всё равно потерпела поражение. Это обстоятельство называют в числе причин, по которым, когда в 691-м году уже Хуан Цзилин попросил военной помощи, сын умершего Ману — махарадж Маниш (641–702) — ответил отказом, сославшись на то, что его страна и сама испытывает трудности. При этом торговля через Ганхандэ с Син продолжалась вплоть до конца его правления, а при его сыне, Инеше (661–725), и, по крайней мере, в первые годы правления внука — Индерпала (691–731), шла торговля с маньчжанями. Порт Лисэчанши оставался открытым для индрайских кораблей всё это время, но заходили они нечасто.

[4] Речь о военном столкновении между Индрайей и Зарханом, произошедшем в 502-503-х годах после Я.Л., которое завершилось подписанием невыгодного для индраджской стороны мирного договора.

[5] Т. е. до 756-го года от Я.Л.

[6] Она же хауда — "кровать, которую везет верблюд" (ар. Hawdaj), нечто вроде шатра для путешествий, прикрепленное к спине верблюда. Примерно то же, что и михмал (махмал) — в широком значении, установленный на верблюде паланкин, в котором перевозили богатых путников, обычно женщин.

[7] Слово 虫 имеет несколько значений, самым распространенным из которых является «насекомые», но не единственным. Таким образом название оазиса можно перевести как «Озеро насекомых». Слово 小昆虫, например, означает разных кусачих насекомых от мошкары до москитов и комаров, но тут мы уточнений не имеем, и речь может идти о чём угодно.