Унтерменши, морлоки или русские

БАТАЛЬОН МОРЛОКОВ И ГЕНЕРАЛ ДЕНИКИН

"…Штурм Берлина в апреле 1945 года. Одна из улиц города, окутанного дымом пожаров. С одной стороны медленно движутся советские танки, с другой — защитники Берлина из пулеметов и автоматов стреляют по пехоте, которую прикрывают танки.

В это время из подвала одного из домов, охваченного пламенем, выбегает женщина с маленькой девочкой. Они бегут вдоль улицы, чтобы укрыться в подвале еще не горящего дома. Женщина падает, сраженная пулей. Девочка остается около трупа матери. Каждую минуту смерть может сделать их неразлучными.

И вот из танка быстро вылезает солдат, перебегает улицу, берет девочку на руки и несет к ближайшему подвалу. Он появляется на пороге подвала, как мститель, как торжествующий победитель, — так, во всяком случае, восприняли его темный силуэт, на фоне освещенной заревом двери, сидевшие в подвале люди. И поэтому не поняли сразу его жеста, шарахнулись от протянутых рук. И только отчаянный выкрик девочки: "Мутти! Мутти!" толкнул к солдату одну из — женщин. Она взяла ребенка. И снова опустела рама двери, как будто кто-то невидимый вырезал из нее полотно прекрасной картины.

Я по-разному слышал этот эпизод от нескольких человек. От немцев. И они, меняя детали, одинаково передавали его сущность, одинаково понимали его символичность: переход от войны к миру…"

Так писал Е. Романов в статье "Во имя живых" опубликованной в одном из номеров "Посева". Комментируя поступок неизвестного русского танкиста, Е. Романов писал:

"Одинок ли он, этот солдат? Конечно, нет. Их много было таких солдат и среди русских, и среди немцев. Почему же мы так мало знаем о них? Потому, что мы невольно находимся в плену зла. Мы часто вспоминаем о тех зверствах, которые творились во время занятия Восточной Пруссии, мы вспоминаем об ужасе газовых камер; вспоминаем часто с злорадством и с ненавистью в сердцах. Это только и нужно нашему врагу. Коммунисты не хотят дружбы наших народов. Они разделяют и властвуют.

О жертвах прошлой войны не нужно забывать. О них нужно вспоминать. Но давайте не оскорблять этих воспоминаний ненавистью. Она не нужна мертвым. Вспомним то светлое*, что встречалось, и не так редко, в кровавом угаре войны, в угаре эренбурговской и геб-бельсовской пропаганды — пропаганды против Человека. Трудно в тех условиях было проявить в себе Человека; это часто был подвиг не меньший, чем самый славный воинский подвиг на полях войны. И эти подвиги мало известны. О них мы не пишем. О них мы не вспоминаем. Пресса охотнее уделяет свои страницы описанию проявлений человеческой ненависти, чем любви. А между тем именно запечатленный подвиг человечности лучший памятник на всех могилах Второй Войны. И прежде всего на могилах замученных в концлагерях и застенках. Там они пали жертвами ненависти. Самый страшный враг ненависти — любовь. Запечатлеем же именно ее подвиги в своей памяти, возьмем их за образец, рассеем в их ореоле мрачные видения Дахау и Кенигсберга…"

Да, самый страшный враг ненависти — любовь. И сердце человека должно быть обращено к восприятию добра, быть складом, где хранятся воспоминания о людях, совершающих добрые поступки в наши дни. Надо хранить в своей памяти образы добрых людей и их дел, а не превращать душу и сердце в фильтр, на дне которого задерживаются только воспоминания о злых делах злых людях. И в первую очередь мы, русские, должны перестать со сладострастием копаться в тех потоках дурного, что делается сейчас большевиками в России.

Не надо обманывать себя и других, и рисовать людей сегодняшней России в розовых красках, но не надо и мазать их дегтем, радуясь каждому дурному известию о России. Радоваться, потому что это подтверждает наше высокое мнение о себе, что мы не такие, как они, мы лучше, благороднее. Это мы хранители духa России. Надо, наоборот, бережно отмечать все факты, подтверждающие, что душа народа жива, что под грубыми манерами измученных большевизмом людей по прежнему скрывается золотое сердце, способное к героизму и доброму порыву.

В двадцатой книге "Нового Журнала" напечатаны страницы из дневника Ксении Васильевны Деникиной. жены бывшего командующего Добровольческой Армии.

Ксения Деникина описывает встречи с власовцами, солдатами русского добровольческого батальона, стоявшего в декабре 1943 года в той же французской деревне, где жила Деникина,

Унтерменши, а по нынешней терминологии — морлоки, быстро сблизились с Деникиными.

Ксения Деникина в своем дневнике описывает такие, оставшиеся у нее в памяти, случаи:

"Как-то, жившей напротив штаба одинокой старухе, привезли бревна. Свалили. Та впряглась в одно бревно и волоком потащила его во двор.

— Это чего же старуха надрывается? — спросил кубанец Яша.

Я объяснила, что старуха — вдова, бедная и от мэрии ей дают бесплатно дрова, которые ей и доставили.

— Ребята, айда! — кивнул Панов.

И пять человек, в несколько минут перетащили дрова и сложили их под навесом.

— Мадам, что я должна заплатить вашим компатриотам за помощь?

Я передала вопрос. Все засмеялись.

— Скажите ей, Ксения Васильевна, что на том свете сосчитаемся. А ежели ей очень хочется, пусть своему французскому Богу помолится за наши пропащие души…"

"…Вбежал Миша.

Уходим. Уже приказано сворачивать сапожную и портняжную мастерские…

У меня душа захолонула… Уже несколько дней ходили слухи, что батальон уйдет. Но все надеялись, что этого не будет. За эти три месяца, что мы живем с земляками, мы так сжились, так привязались к некоторым из них, что разлука кажется тяжкой. И они, бедняги, боялись, что их уберут отсюда, и они к нам привыкли…

Вечером собрались все наши завсегдатаи. Настроение подавленное. Говорим только об уходе. Перед тем, как уходить, они что-то мнутся и, наконец, решаются.

— Вот тут одна вещь. Говорят у нас, будто англичане, которые наших берут в плен, так советам выдают. Правда это?

* * *

Мы слышим это впервые и ничего достоверного ответить не можем. Но Атон Иванович возмущается:

— Послушайте, этого не может быть. Тут какая-то провокация…

Бедный наивный бывший Главнокомандующий Добровольческой Армии. Живший понятиями тех времен, когда мир всего мира охраняла реакционная Россия, в церквах которой, с времени Владимира Святого, молились о мире всего мира.

Прошло немного времени и на глазах равнодушного Запада прошли ужасы Лиенца, Дахау, Кемптена и Платлинга…"

"…Какой печальный сочельник мы встречали… Мы сидели в полутьме и беседовали. Скоро разговор перешел на их уход. Никто не знал достоверно, куда их переводят.

•Эх, все едино! и Сережа проводит рукой по своим кудрям, — в самую худшую мясорубку нас бросят, это ясно, и его детски румяное лицо делается суровым.

Сидели мы вокруг стола под тусклой лампой, может быть, в последний раз. Так странно судьба соединила нас тут, в глухой французской деревне. Два поколения. Две России… И не чудо ли, что мы, почти четверть века оторванные от родной земли, где жили эти люди в таких страшных условиях, а молодые родились, когда нас уже не было, что мы нашли с ними общий язык и доверие!!!../).

Сережа тихонько попросил:

Папаша, скажите нам что-нибудь на прощанье. Антон Иванович посмотрел на них всех: —Спасибо, русские люди. Вы явились для меня живым доказательством того, во что я всегда верил жива русская душа. И в этом залог спасения России.

Тогда встал Ефим Тихонович и начал торжественно:

Ваше Превосходительство…

Ему, очевидно, поручили сказать прощальный тост. Но от непривычки у него выходило не очень складно и понятно. И, махнув рукой, он сказал:

Ну, чего там! Одно слово мы вас полюбили. Русские вы люди. Думали, вместе в Россию поедем. Да вот, не выходит. Спасибо вам земное и не поминайте лихом, и он всхлипнул.

Антон Иванович встал и они обнялись. Две седые русские головы… такие разные и такие родные.

Храни вас Господь!…

Ушли. Вчера… Все утро приходили прощаться. Даже беспризорник Аркаша пришел и, глядя в сторону, ткнул мне пакетик печенья, сказав: "для мальца".[1]

"…Раздается резкая немецкая команда. Трогаются. Стоим с малышом близко к телегам, пожимаем на ходу руки… Проходят мимо нас русские телеги… Все это, вместе с людьми, ведь привезено прямо из России…

Не поминайте лихом, барыня, — говорит Ефим Тихонович, придерживая лошадей, а когда в православную церковь попадете, за раба Божьего Евфимия помолитесь, и он снимает шапку.

Я берусь за край его телеги рукой и мы обнимаемся. Он крестит меня и маленького, а я уже не могу говорить.

Прощайте, барынька, генералу дай Бог здоровья, — и телега проходит мимо.

Тянутся пулеметные двуколки, кухни, телеги… Мелькают люди в чужих мундирах, но с родными душами. Мы все машем, пожимаем руки. Люди срываются с своих повозок, подхватывают малыша, целуют его, спешно жмут мне руку и догоняют колесницу своей дикой судьбы…"

"…Уже было совсем темно, когда дочь булочника постучала в ставни:

— Идут!

Шла рота из М. Издали слышалось русское солдатское пение. Пение все ближе. Никогда еще они так не пели!… Все дружно, громко, точно с вызовом судьбе. Все дальше и дальше раздавалось "Соловей, соловей, пташечка"… Прерываемая сухим криком немецкой команды, звонко неслась русская песня над французскими лесами и постепенно замирала вдали

Куда ушли они безродные, беззащитные в эту холодную чужую ночь? И отчего такой острой жалостью болит сердце?… Или маленькие русские лошадки на смешных телегах увезли кусочек Родины, которую мы больше не увидим?…"

Приводя эти отрывки из дневника Ксении Деникиной в своей статье "Русская душа", напечатанной в газете "Русская Мысль", Владимир Зеелер пишет:

"Этими словами кончаются "Страницы из дневника". Какой простой, невыдуманный рассказ о тех днях, которые проходили с таким волнением, такой трагической скорбью для уходящих, поистине "беззащитных" русских людей в "немецких мундирах"… Где сейчас все эти Коли, Яши, Сережи, эти добрые, жалостливые, бездомные русские души?

Сложили ли они головы свои "в борьбе с англичанами и американцами", "за спасение России"? Томятся ли в лагерях Ди-Пи? Или в первые дни победы стали жертвами тех неслыханных в истории "выдач"? Выдач, которым покойный Антон Иванович верить не мог и считал всякие слухи о возможных выдачах провокацией?

Не знаю, как вы, а я ощутил, осознал, в этих теплых словах Ксении Деникиной, что русская душа поистине жива, и ею спасется Россия…

Я был счастливее Владимира Зеелера, я давно уже с радостью убедился, что народ победил духовно большевизм и душа России жива.