Уроки ирокезского

Глава 81

Станислав Густавович был, конечно, очень недоволен, но внешне это почти не проявлялось. То есть люди, не знавшие его по крайней мере лет десять, могли настроение Станислава Густавовича и не заметить – ну а только что назначенный на должность министр социального обеспечения даже и не подозревал, что шанс потерять министерское кресло у него оказался почти стопроцентный. Однако "почти" все же не означает "наверняка", а специалист все же неплохой…

Даже очень хороший – ведь просто "неплохой" и близко к столь важному посту не подобрался бы. Так что Станислав Густавович глубоко вздохнул, подавил душившую его эмоцию и повторил:

– Не существует обстоятельств при которых государство может нарушить свои социальные гарантии. Закон един для всех граждан России, и если у женщины выросло шестеро детей, то пенсия ей положена с достижения ею пятидесяти четырех с половиной лет. Причем Россия будет платить эту пенсию независимо от того, испрашивает ее женщина или нет. Просто потому что она ее уже заработала.

– Но ей же столько просто не нужно! – все же господин Гензель, похоже, не до конца осознавал, чем ему предстоит заниматься.

– А вот это, Павел Петрович, уже точно не ваше дело. Вы, как министр, должны следить за тем, чтобы каждый гражданин России по достижении пенсионного возраста получал причитающуюся ему пенсию. Сполна получал – ну а то, чтобы у России деньги для этого нашлись, это уже забота других министров. И, поверьте, они найдутся – а как эти деньги пенсионер возжелает потратить и возжелает ли вообще – до этого ни одному министру не должно быть никакого дела. Разве что министру финансов, да и то в случае, если пенсионер при жизни пенсию потратить не успеет – чтобы налог на наследство в бюджет Державы собрать…

Сидящий рядом Иосиф Виссарионович усмехнулся:

– Я думаю, что здесь министру финансов хлопот не прибавится. Она-то пенсию потратить точно успеет…

Павел Петрович, сообразив, что его аргументы ни малейшего воздействия ни на Канцлера, ни на его сотрудников не оказали, пожал плечами и, направляясь уже к двери, заметил:

– Я закон нарушать не буду и не собираюсь, однако мнение свое не изменю. Личное мнение…

Станислав Густавович посмотрел на улыбающегося Иосифа Виссарионовича:

– Вы тоже считаете, что закон нужно менять?

– Сейчас уже не считаю. Вы правы в одном: закон должен быть един для всех. Но вы в своем споре с Гензелем упустили главный аргумент: только когда закон применяется безо всяких исключений, люди – каждый гражданин России – будет уверены, что все они действительно равны перед законом. И никто перед ним не будет… как там говорил Волков… Никто не будет более равен чем другие. А это важнее какой-то копеечной экономии – и улыбка Джугашвили стала еще шире.

Последние слова настолько развеселили Станислава Густавовича, что он продолжал хохотать и после того, как Джугашвили тоже ушел. Да, умеет этот грузин пошутить… Впрочем, с хорошим настроением и работать приятнее – а работы невпроворот. И на сегодня, и на завтра, и на…

Станислав Густавович взглянул на календарь. Да, работа хватит на много лет. И это – радует.

Очередной свой юбилей я отметил на острове, где каждое лето отдыхал последние лет пять. На своем личном острове под названием Левитос – его я купил у греков вместе с тремя островами поменьше за пару миллионов рублей. Острова греки продали мне с удовольствием, поскольку тогда финансовый кризис добрался и до Европы, а два миллиона за пятнадцать никому не нужных квадратных километров – сумма по нынешним временам огромная. К тому же греки все же не забыли, кто им вообще все эти острова "подарил", так что эти островки они продали насовсем и "со сменой гражданства" – и у меня появился свой небольшой архипелаг в Эгейском море, а у России – дополнительная база в самой середине этого моря. Не очень-то и нужная, но…

А "юбилей" хоть и "полукруглый", но вот так, в полном здравии и с ясной головой отпраздновать свое стодвадцатипятилетие – это здорово! Жалко, что рассказать никому не получится…

Хотя я и пытался. Когда я валялся парализованным, рассказал всю свою историю Камилле. Долго рассказывал, а жена с огромным удовольствием слушала. Но когда рассказ закончился, она очень ласково улыбнулась и сообщила все, что она об этом думает:

– Наверное кое-кому это может даже понравиться. Но не мне: ты уж больно много ужасов для этой истории навыдумывал. Понятно, что марксисты – это люди с совершенно больной моралью, но поверить в то, что они станут убивать дворян просто за то что они родились дворянами, отбирать последний хлеб у крестьян… Достаточно было бы показать их такими, какие они и есть на самом деле, то есть продажными наемниками банковского капитала. Так что лучше тебе еще раз сюжет обдумать – и я уверена, что книжка получится замечательная. Просто сейчас ты не совсем здоров, вот всякие ужасы тебе в голову и лезут – но ты выздоровеешь. Обязательно: у тебя же такое уже не в первый раз… даже жалко, что здесь освещение электрическое, а то бы я с удовольствием снова на себя лампу опрокинула…

Вообще-то мне повезло, причем повезло трижды. Первый раз повезло в том, что подстанцию "на всякий случай" (по распоряжению Даницы, конечно) охраняло больше сотни человек, так что наемник с винтовкой просто не смог подобраться туда, откуда меня можно было достать. Второй раз повезло в том, что когда пуля разбила изолятор, падающий провод сначала зацепил металлическую ограду – и из-за короткого замыкания сработали предохранители Новоярославской электростанции. Мне, конечно, все равно досталось – емкости провода длиной в двести двадцать километров хватило бы чтобы меня просто поджарить, но в третий раз мне повезло в том, что Лиза из двадцати четырех пуль девять все же загнала именно в провод и он упал метрах в трех от меня. Так что я "поймал" только "шаговое напряжение" – тоже немало, но все же не смертельно. А Лиза-то там оказалась не сама по себе, ее, оказывается, тоже Даница пригласила "на всякий случай"…

Нет, все же тогда повезло и в четвертый раз – доктор Батенков и в этот раз не оставил жену без присмотра. Мне он не сказал, останавливалось у меня сердце или нет, но ребра, делая непрямой его массаж, все же поломал. Впрочем, это-то не очень и важно, важен результат: я остался жив.

Правда вот конечности "по привычке" отключились, это да… совсем отключились. И не только конечности, на этот раз я даже глаза открыть пару месяцев не мог. Зато мог дышать и даже тихонько стонать… так "постаныванием морзянки" я с окружающими и общался. Камилла говорила, что я еще немножко улыбаться почти сразу смог и именно то, что ее визиты в больницу (ориентируясь, вероятно, на звук ее голоса) отмечал улыбкой, и заставляло ее верить в то, что я снова выкарабкаюсь…

Ну а меня заставляло в это верить ее искреннее убеждение в том, что я выкарабкаюсь. Не сразу, конечно – но уже в начале двадцать пятого года я стал потихоньку рассказывать жене свою историю. А в апреле даже нарисовал (хотя и довольно паршиво) золотую статую в центральном холле Университета и само здание…

Рассказывать я ей это стал уже дома, куда меня перевезли из больницы. Правда переезд не повлиял на уровень внимания, оказываемого мне врачами: все так же дважды в день мне делали массаж, разнообразную (точнее своеобразную) гимнастику, благодаря чему к осени я потихоньку начал чувствовать собственные конечности. То есть они начали болеть, причем по мнению одних врачей от детренированности, а по мнению других – от излишней нагрузки на мышцы. На причины мне было наплевать, и я радовался тому, что Камилла давно уже успела синтезировать ибупрофен: он боль, конечно, полностью не снимал – но делал ее терпимой, а "заново привыкать к опиатам" у меня не было ни малейшего желания…

В декабре, когда я все же начал передвигаться по квартире, боль почти прошла: наверное просто все время лежать было просто неправильно, а когда я смог сидеть (хотя бы и в инвалидном кресле), стало правильно. Не знаю… может быть повлияло то, что я смог все же делом заняться, ну хоть каким-то действительно полезным делом. Сидя-то я по крайней мере мог не только с семьей поговорить – а после разговоров со Славой думать о больных конечностях стало просто некогда.

Триумвиат Струмилло-Петрашкевича, Антоневича и Джугашвили более чем успешно потратил денег из "Фонда Волкова" чуть больше двенадцати миллиардов, правда за полтора года. Перетащив из США почти три тысячи разных заводов, из которых более двухсот оказались по нынешним меркам "индустриальными гигантами". То есть заводами, на которых работало больше, чем по пять тысяч рабочих – и заводы эти были не только выстроены, но и обеспечены персоналом, под который, естественно, потребовалось выстроить всю инфраструктуру. То есть минимум новые города, в которых теперь проживало больше десяти миллионов человек. Треть из которых переселились в Россию из США, а всего оттуда перекочевало чуть больше семи миллионов…

Саша Антоневич с изрядной долей сарказма сказал, что "эти приехали к нам уже навсегда потому что им теперь некуда возвращаться" – имея в виду, что в США они теперь просто не найдут себе жилья. Не потому что прежнее их жилье куда-то делось, а потому что "они теперь поняли, как должно выглядеть настоящее жилье". Машка ему вторую Звезду Героя не "по знакомству" на грудь повесила, ведь Саша сумел обеспечить строительную индустрию всем необходимым для постройки "сверх плана" почти двух миллионов квартир в течение года. А Иосиф Виссарионович эту индустрию обеспечил кадрами – ведь именно через Канцелярию проходили практически все назначения руководителей более или менее крупных предприятий. И я снова подумал, что человек – любой человек – работу делать умеющий обязательно займет достойное место, где его талант будет наиболее востребован. Потому что руководителем "департамента жилищного строительства" в Госкомитете по строительству и архитектуре стал молодой бакинский архитектор с очень знакомой (мне) фамилией…

Правда пока эти "сверхплановые" квартиры не дотягивали даже до минимальных стандартов, выработанных еще Черновым, но все видели, что строительство продолжается и максимум года через три "каждый получит обещанное", причем чем лучше человек работает, тем быстрее он желаемое и обретет, так что "переехавшие заводы" продукцию стали выдавать быстро – и продукцию качественную. Ну и отечественный пролетарий получил больше возможностей подучиться – что было весьма важно, поскольку янки теперь усиленно препятствовали эмиграции. Народ, конечно, просачивался, но теперь в очень умеренных количествах, так что довольно много перевезенных заводов полностью комплектовались отечественным гегемоном.

Два средних по размерам "американских" завода поднялись неподалеку от Москвы: в Струнино (поблизости от ЛЭП) вырос завод по выплавке специальных "электрических" сталей (на котором из этих сталей и лист катали, правда в небольших объемах), а в Карабаново из струнинского листа варились трубы. Диаметром в три четверти метра и способные выдерживать давление под сотню атмосфер. Заводы использовали электричество с Новоярославской элетростанции, а их продукция обеспечивала эту электростанцию топливом. Не полностью, конечно: пока из-под Векшина перекачивалось по миллиону кубометров газа в сутки и этого хватало на работу только одного стадвадцатимегаваттного генератора – но в Аксарае тоже скважина наконец добралась до газа и его (понятно, после многостадийной очистки) тоже предполагалось переправлять в Ярославль. Чтобы запитать второй "газовый" генератор…

После этого Машка, вероятно получив очень наглядный образец масштаба потребностей энергокомплекса, "забрала" у меня все программы по ядерной энергетике. Понятно, что вместе с деньгами, нужными для ее развития – но если я в состоянии лишь по квартире перемещаться, да и то лишь тогда, когда кто-то коляску мою сзади толкает…

Новоярославскую станцию планировалось со временем полностью перевести на газ, а пока она сжигала в сутки по десять с лишним тысяч тонн угля – автралийского и донецкого. Идея использования угля из Воркуты быстро завяла так как он полностью потреблялся металлургами – а австралийский оказался самым дешевым даже с учетом перевозок по железной дороге из Усть-Луги. Но так как эта электростанция выдавала лишь один процент того, что хотел Слава, дочь наша очень глубоко прониклась идеями "мирного атома". Ну и я в этом хорошем деле помогал чем мог – то есть языком. Если нахвататься нужных знаний – а хотя бы по верхам, в процессе трепа в пивной напротив института со студентами "нужных" факультетов – то и такая помощь оказывается полезной: осенью двадцать восьмого года в пятнадцати километрах от Красноводска на берегу Каспия заработал первый по-настоящему промышленный реактор на тяжелой воде. Электричество, правда, он не вырабатывал: на его базе работала опреснительная установка мощностью в двенадцать тысяч кубометров в сутки.

А под Красноярском заработала первая газовая центрифуга. Не самая-самая первая, эксперименты с обогащением урана с помощью центрифуг начали еще в двадцать третьем, но это была самая первая "серийная" – и в отличие от экспериментальных крутилась она вдвое быстрее, со скоростью в шестьдесят тысяч оборотов в минуту. Разработчики обещали, что прокрутится она лет пять без перерывов… и если к концу тридцатого будет запущен каскад из трех тысяч таких… Насколько я помню, водоводяной реактор – самый безопасный.

В августе тридцатого я все же смог самостоятельно встать на ноги. Не пройтись, а просто встать – но сделал я это на открытии нового здания Московского университета. На Воробьевых горах. Очень похожий на тот, что я нарисовал Камилле и на тот, который когда-то поднимался на Мамаевом бугре. Разве что золотой надписи на фронтоне не было – точнее, другая была надпись: "Московский Государственный Университет", без посвящения любимой жене. В общем-то и правильно, такие посвящения – они уместны для тех, кого больше с нами нет… Зато над надписью по фронтону главного входа располагался "воодушевляющий" барельеф, очевидно изображающий разных ученых и просто студентов. Жалко, Беклемишев уже не с нами… Иосиф Виссарионович нашел, конечно, немало скульпторов, изрядно здание украсивших – но для меня все это было как-то "не очень". Оно и понятно: кто такой Беклемишев и кто, скажем, оформивший фронтоны какой-то никому не известный Мотовилов. Мне, по крайней мере, неизвестный. Ранее неизвестный…

И да, высота здания тоже была "мамаевской": триста пятьдесят метров. Меня жена привезла на открытие этого здания просто потому, что-де "посмотришь на воплощение своей художественной фантазии – глядишь, и новые силы появятся". Камилла была права: когда меня подкатили ко входу, мне на какую-то секунду показалось, что я снова оказался в моем "старом" Сталинграде, у отремонтированного университета и там, за дверьми, за стеклом стоит золотая статуя… Наваждение оказалось столь сильным, что я машинально встал с кресла и шагнул вперед. Сделал один шаг, после чего меня успели подхватить под руки и аккуратно усадили обратно – но я этот шаг все же сделал!

А в декабре, когда страна подводила итоги прошедшего года и отмечала великие свершения, я отметил и очередную личную победу. Не очень, может быть, великую в масштабах страны, но для меня и это стало значительным достижением: я сам дошел до туалета, сам пописал и вернулся обратно в кабинет, сев уже не в кресло на колесиках, а за письменный стол. На самом деле мне было просто очень неудобно звать на помощь, ведь в гости пришла Даница.

Её я не видел почти шесть лет: Даница после покушения на меня ушла в отставку – несмотря на то, что все ее действия были оценены очень высоко и Машка даже присвоила ей звание генерал-майора. Но она решила, что "с работой не справилась". Оказывается, ее Линоров предупредил, что на меня готовится покушение, но где и когда – он и сам не знал.

Зато знал кто меня "заказал". Оказывается, не только у меня были с зарубежными банкирами "идеологические разногласия" – и у банкиров были "разногласия" со мной. По линии разведки Евгений Алексеевич узнал, что, по мнению некоторых банкиров, "лично Александр Волков руководит системой, направленной на уничтожение финансовой власти и его устранение позволит изменить ситуацию".

Дураки, прости господи. Теорию социализма мне, фактически, дал Иван Иванович Янжул. Слава – он разработал всю экономическую теорию, Саша Антоневич в деталях рассказал как нужно строить промышленность. Десятки, сотни других людей оттачивали мельчайшие детали этой системы, а я… Я, пользуясь теоретическими изысками того же Славы, уроками Роджерса, различными знаниями полученными от десятков, если не сотен, других людей всего лишь сумел наворовать кучу денег у буржуев и тем самым дал возможность тому же Славе, Саше, Ивану Ивановичу и многим другим людям реализовать их идеи на практике. А я только рядом с ними стоял и – удайся буржуйским банкирам их покушение – ничего бы для них не изменилось. Вот только объяснить это буржуям я не успел, да и не стал бы. Вот они и сотворили эту глупость…

Даница ушла, и Николай Николаевич тоже ушел с работы. А перед самым Рождеством тридцатого года она "просто появилась" в нашей квартире и, улыбаясь, сообщила:

– Все, Александр Владимирович, их больше нет.

– Кого?

– Всех, кто участвовал в покушении на вас. Вообще всех. А кого конкретно и как… вам лучше не знать.

– Так… спасибо, Даница. Ты одна работала?

– Нет конечно. Их все же было довольно много… представления я отдала Марии Петровне. На группу, а вы ей особо скажите, что мне никаких наград не нужно. Я же не за награды…

– А Николай Николаевич?

– Ему тоже не нужно… разве что… возьмете его обратно к себе работать?

– Конечно. И тебя безусловно.

– Меня… не надо, я уже старая для такой работы.

– Надо. С тобой мне будет спокойнее.

– Я… я подумаю. То есть хорошо, я согласна.

А хорошо жить в большой квартире! Очень удобно отмечать разные праздники в кругу семьи – и на Рождество вся моя семья оказалась в сборе. Я с женой, пятью детьми и тремя внуками, Машка уже с шестью детьми и четырьмя внучками (особое спасибо Зое!), ну и с Андреем конечно, Степан с женой и тремя детьми (пока без внуков), Таня и Настя с мужьями и пятью детьми на двоих. Даница с Николаем Николаевичем и тремя детьми, Лиза Антипова с супругом и двумя юными сорванцами. И тремя принцессами-красавицами… Оленька с мужем и детьми, Марша Кузнецова с немаленьким семейством: она ведь тоже тогда уволилась из Канцелярии и, устраиваясь на работу у "нужных людей" секретаршей, готовила "площадки" для работы уже Даницы… в детали меня, конечно, никто даже не собирался посвящать, но Машка Марше кроме звезды Героя повесила на грудь и три ордена Красного Знамени. В общем, народу собралось много, повеселились неплохо. Лиза сказала, что у нее закончились испытания совершенно новой "тепловой машины" – и мы с ней довольно долго обсуждали, куда ей двигаться дальше…

На следующий день, зайдя к Славе что-то уточнить, мимоходом пожаловался на тесноту канцлерской квартиры. Но он-то специалист по "расшиванию узких мест"!

– Рад что ты зашел ко мне своими ногами. Но, боюсь, тебе это может понравиться… поэтому дам совершенно бесплатный совет. Тут греки срочно в деньгах нуждаются… как всегда. И если тебе в квартире иногда становится тесновато…

В общем, купил я эти острова и устроил там что-то вроде "летней резиденции", откуда "заходить к Славе своими ногами" было непросто. Можно, конечно, и по телефону его было доставать, но… не нужно. Ведь по большому счету инженерных новшеств от меня ждать было уже бесполезно, а с экономикой теперь другие люди справлялись очень неплохо. Часто совершенно не так, как распорядился бы я, но ведь наверняка лучше. Просто потому, что они решали вполне конкретные задачи и были в решении таких задач профессионалами – в отличие от меня. У меня просто получилось – хотя и не с первого раза – сформировать систему, в рамках которой они теперь свои задачи решали. Социалистическую систему – с точки зрения той же экономики более прозрачную, более предсказуемую – а, следовательно, и более простую для их решения.

И более эффективную. "Капиталистические" греки на острове мой домик строили три года, но когда Слава слетал туда и посмотрел на результат, то меньше чем за полгода уже отечественные строители снесли все нафиг и выстроили по-настоящему уютное жилище. Заодно разместив на острове небольшой аэродром, поставив электростанцию и – чтобы остров стал настоящим курортом – посадили пару тысяч деревьев. Большей частью кедров, привезенных с гор вокруг Смирны, и пока еще небольших – но, по словам ботаников, иглы кедров "сконденсируют воду из туманов" и остров перестанет напоминать пустыню…

Еще на островке поставили небольшую фабрику по переработке рыбы – не для "пропитания", а чтобы "отходы сделать удобрениями", там же водоросли перерабатывались "на почву" – и всего через девять лет остров стал по-настоящему "райским уголком". Вот только уголок был небольшим…

Россия же пока до "райского места" не дотягивала – ну, это я так считал. А народ в массе своей считал совершенно иначе. Ну, наверное и народ в чем-то был прав. В своей "первой жизни" я неоднократно слышал, что лучшим годом в СССР был тысяча девятьсот сороковой – а сейчас-то Россия его превзошла по всем параметрам! И мне тоже удалось к этому руку приложить, ведь вышло же "пропустить" годы безвременья, годы, когда страна не то что топталась на месте, а успешно разваливала даже то немногое, что в ней еще было. В этом мире – не развалила, и, по моему убеждению, только благодаря этому было "сэкономлено" лет десять. И еще столько же "сэкономилось" за счет того, что те, кто работать умел и любил, не разбежались – и научная, инженерная, да и любая другая "школы" усиленно толкали страну "вперед".

А еще никто не толкал ее "назад". Будучи канцлером я создал (и не стесняюсь этого) довольно мощный "репрессивный аппарат". Который весьма эффективно "воспитывал" тех, кто стране развиваться мешал. Не только "иностранных наймитов" или просто "либеральных интеллигентов": обычный уголовник – он тоже мешает. И если за первое преступление он мог, отработав положенное "на стройках социализма", вновь вернуться к обычной жизни, то рецидив – причем любой – карался очень жестко. Нет, не расстрелом (потому что и смертная казнь совершалась через повешенье – для экономии патронов), просто чаще всего человек отправлялся работать туда, откуда не возвращаются. Не обязательно на урановый рудник, но обязательно "пожизненно"…

Ну а если человек жил и трудился честно, то…

Дочь наша – перед тем, как стать "дважды канцелярин", выпустила забавный указ, причем в чем-то даже "конституционный" – но внеочередной Съезд народных депутатов его утвердил. Указом – "для простоты подсчета" устанавливалась дата очередных перевыборов самого канцлера двадцатого декабря "года с номером, оканчивающимся на девять", ну и срок службы в должности начинался с первого января каждого "нулевого" года. В первый раз Машке это не помогло, ее снова переизбрали. А в конце тридцать девятого канцлером был избран Слава…

Ко мне он ругаться пришел второго января уже сорокового года. Потому что оказалось, что ту часть "общих доходов моих предприятий", которая отдавалась в мое распоряжение, Мария Иннокентьевна "для простоты" проводила как "заработную плату". Мне лично. И это пока еще особо ничего не значило, а вот то, что "дополнительные доходы" местпрома она проводила как зарплату Марии Петровне, в конце тридцать девятого сильно задело минсоцзащиты. Потому что Мария Петровна, оказывается, "получала зарплату" вчетверо больше моей. Никто много лет по этому поводу не парился, но тут Марии Петровне пришло время получать пенсию…

В свое время Мышка такой кунштюк объяснила просто: зарплата в стране не облагалась никакими налогами – в отличие, скажем, от прибыли любой частной компании. Ну а так как всю "прибыль" со "своих" предприятий и я, и Машка просто переправляли в бюджет, то оказалось гораздо проще переправлять ее целиком, не высчитывая по каждому заводу или фабрике отдельно доходы, отдельно расходы, отдельно "внутренние инвестиции" и еще с полсотни показателей. Незачем государству перекладывать деньги из одного кармана в много других а затем снова перекладывать обратно. Действительно незачем, но в результате Машке начислили пенсию в размере чуть больше двадцати миллиардов рублей в год…

Слава ругаться пришел вовсе не из-за размера Машкиной пенсии. Он на самом деле просто не смог придумать, как эту пенсию, собственно, ей платить: все прочие пенсионеры страны свою-то пенсию получали полностью из "Машкиной зарплаты"…

Я, конечно, посмеялся, да и Машка – зашедшая ко мне в кабинет с чаем и пирогами (к сожалению, уже не Дарьиными) тоже повеселилась. Затем предложила "решение":

– Слава, вы мне просто записывайте как долг государства, а когда помру как раз заберете девяносто процентов как налог…

– Ну вы и хапуги, только и думаете как родную страну в долги загнать… Надеюсь, что в ближайшие тридцать лет ты не помрешь – засмеялся Слава, – зато потом налог станет меньше долга и мы разойдемся миром…

– Не разойдемся, там же стоимость самого Местпрома такой уже будет…

– Ладно, посмеялись и будет. Я к тебе с чем пришел: Антипова на полный цикл испытаний новой машины просит почти сто миллионов. А твой сын – вдвое больше, кого финансируем?

Да, избежали двадцати годиков безвременья… Лиза, сделав десять лет назад жидкостную ракету, поднявшуюся на сто километров – тогда еще одноступенчатую, теперь подготовила машину поинтереснее. Сразу трехступенчатую: я же ей тогда нарисовал "семерку", а она – девочка сообразительная… А Вовка – он, поначалу увлекшись всякой электроникой, благо было у кого учиться, теперь "увлекся" электроникой вполне конкретной и – в свете грядущих разработок Лизы Антиповой – разработал (причем уже разработал, только сделать осталось) систему космической связи. Денег ему потребовалось больше чем Лизе по одной простой причине: у Лизы ракета обходилась примерно в три миллиона, а у Вовки каждая наземная станция (вообще-то предназначенная, кроме всего прочего, и для ретрансляции телевидения) должна была обойтись примерно в четверть миллиона. Но станций-то он собрался строить сразу много!

Потому что телевидение стало массово распространяться еще с конца двадцатых, и теперь в стране работало около восьмисот только "уездных" телецентров (и в каждом уездном городе стояла своя "шуховская башня" высотой от полутора до двух с половиной сотен метров). Из них около сотни транслировали московские программы благодаря радиорелейным линиям, но именно "центрального телевидения" в стране еще не было… но – будет. Вот запустят спутники, наземные станции выстроят – и будет. Много чего будет – но многого и не будет, а главное – не будет войны. То есть может где-то войны и случатся, но это будут "не наши войны".

Не Советского Союза точно. Потому что воевать с Союзом побоятся все. Машка осенью тридцать девятого пригласила на остров Виктории кучу народу – главным образом военного, ну и политиков в высоких чинах. И они – военные и политики – посмотрели на действие "русской бомбы". Чтобы было лучше видно, там, в заполярье, был даже специальный город выстроен – пустой конечно, но "настоящий", с домами из кирпича, из бетона и даже небольшой "небоскреб" на стальном каркасе там был. То есть до демонстрации был, а после зрителей посадили в броневики и прокатили по тому месту, где все это стояло…

Бомба была уже серийная, в двадцать две килотонны. Машка не сказала сколько их уже у нас в арсеналах хранится, но запускали ее тоже серийной ракетой с расстояния в сотню километров, так что пуск атомной ракеты зрители не видели. Правда другие "зрители" чуть раньше посмотрели пуск такой же ракеты с полигона у Хрустальной горы…

Скорее всего зрители все же засомневались в том, что ракета может закинуть бомбу на две тысячи километров – но результат взрыва заставил их задуматься. А когда они увидят летящий в небе спутник…

На Кубе, которая усилиями Гомеса семь лет назад тоже вступила в Союз, было привезено восемь стартовых комплексов. Без "бомб", там ракеты-то были противокорабельные… однако янки после "убедительной просьбы" кубинского президента Иньигеса покинули Гуантанамо. Не Диего, а его сына Франсиско: парень женился на одной из дочерей Гомеса и "получил хорошее приданое". Хватило и на выборы, и на вооружение приличной армии. И на покупку голосов в местном парламенте при голосовании "о вступлении в Союз". Ну а дальше все было очень просто. США вмешиваться не стали – своих проблем более чем хватало. После того, как в двадцать восьмом Техас, пользуясь своим "особым правом", вышел из "Объединенных штатов", к нему потянулись Нью-Мексико, Аризона и Оклахома. Настолько потянулись, что едва не дошло до войны (и неизвестно, кто бы в ней победил), но обстановка на Юге у американцев была весьма напряженная и им было не до Кубы. Техасу – тем более, они практически завершали переговоры о присоединении еще трех штатов (споры шли в основном о сумме "выкупа"), так что кубинцы отделались очень легко. Ну а когда в тридцать шестом Гомес окончательно освободил пост президента, Венесуэлу возглавил тщательно им подготовленный Валериано Игнасио Кортес. Один из его сыновей, если я не путаю – и он существенно "помог" Франсиско Иньигесу с полицией…

Игнату Синицыну помогла родная сестра, так что вступлению в Союз Восточной Республики вообще никто не удивился. Как не особо удивился народ и подписанию Договора между Президентом уже Манчжурии и президентом Китайской Республики Лю Шаоци о вечном признании независимости первой от второй… Сунь Ятсен вел правильную кадровую политику, назначая на ответственные должности людей образованных и делом доказавших свои способности в части государственного управления. Так что когда он умер, "исполняющий обязанности президента" стал окончивший Иркутское высшее военное училище тридцатилетний генерал, а через год приставка "и.о." исчезла буквально "сама по себе", поскольку почти все остальные члены правительства и большая часть военачальников тоже училась в заведениях "северного соседа" и выучилась правильным вещам.

Не совсем все же выучилась, осталось у китайцев то, что Джугашвили называл "великодержавным шовинизмом", правда недолго называл – пока я его не "поправил":

– Иосиф Виссарионович, ну что вы, в самом-то деле, говорите? Какой "великодержавный шовинизм"? Да, Китай – страна конечно же большая, но вот ни разу пока еще не великая. А когда станет великой – в чем мы им конечно же поможем – тогда у них уже никакого шовинизма не останется. Ни велико-, ни мелкодержавного.

– И мы будем им помогать? Насколько существенно?

– Будем. Корее же помогали, хотя и у них национализм был весьма заметен. Но – был, и в Китае так же произойдет. Потому что национализм расцветает там где жрать нечего. Людям хочется найти виновного в том, что у них все плохо – вот их вместо еды национализмом и кормят…

– Возможно, вы и правы. В любом случае от Китая нам ничего плохого можно не ждать… пока не ждать. А хорошего… их все же уже больше полумиллиарда…

– А нас – больше трехсот миллионов. А если считать весь Союз, то почти четыреста. Справимся, если что.

– Да я не об этом. В Китае почти каждый год голод случается, без наших поставок им совсем бы плохо стало. Думаю, что они смогут поставить нам в погашение кредитов…

– Это к Славе вопрос. Я теперь занимаюсь только Поволжьем.

Поволжьем я занимался исключительно как "частное лицо" – и реализовывал идею, которая мне пришла в голову еще во времена "первого попадания". Энергия – ведь это жизнь, поэтому Волжский каскад ГЭС уже построили. Немного не так, как "в первой жизни", между Нижним Новгородом и Кинешмой встали четыре плотины, обеспечивающие больше судоходство, нежели генерацию электричества – но Самарская и Царицынская плотины были, пожалуй, побольше "прототипов". И я с удовольствием занимался "засыпкой водохранилищ": все же, как подсчитал еще Пузыревский, лишняя их площадь совершенно лишняя, воды с нее испаряется больше чем сохраняется. Не удалось, конечно, подготовить все заранее, но в Царицынском почти закончили подъем чуть более чем полутора тысяч квадратных километров ранее затопленных земель. К сорок первому году совсем закончат, а затем те же рабочие займутся "сокращением" Балаковского водохранилища вдвое. И тоже года за два все сделают, а вот привести в порядок Самарское…

Туда я планировал перевести "засыпателей" с Рыбинского водохранилища, но его, как оказалось, "поднять" было очень непросто. То есть просто, только очень долго. А идею специально "для Самары" создать новый трест резко раскритиковали и Слава, и Иосиф Виссарионович. Слава зашел с "экономических козырей":

– Саш, я все понимаю: хочется побыстрее и получше. Но если ты сделаешь побыстрее, то куда ты потом денешь весь твой землевозный флот? Ладно, ты у нас мальчик богатенький, на металлолом пару тысяч барж сдать не пожалеешь – но куда ты будешь девать золу с угольных электростанций? Нет, мне железа не жалко, если тебе очень хочется я могу в план поставить столько барж, сколько ты захочешь. Вот только скажешь мне куда ты их потом пристроить решишь – и сразу поставлю.

Иосиф Виссарионович меня задавил другим аргументом:

– Вот вы сейчас для этого проекта наберете людей, обучите их – ведь без обучения они ничего не сделают, а через пять лет подготовленные вами специалисты будут просто никому не нужны. Да, они сделают хорошее дело и смогут этим гордиться. Но где они смогут свой опыт в дальнейшем применить? И люди будут недовольны, да и государству изрядный убыток…

Да, когда делаешь что-то серьезное, думать приходится иногда и совсем вроде бы посторонних вещах. Ведь "засыпать водохранилища" – дело простое, но весьма трудоемкое. Много нужно именно труда людей, причем людей обученных. Которые потратят часть своей жизни на обучение тому, что окажется через пару лет никому не нужным?

Одна баржа-самоходка – это всего лишь восемь гектаров "поднятой земли" за год. Квадратный километр поднимут двенадцать самоходок. Две с половиной тысячи километров за десять лет – три тысячи. У меня на Рыбинском водохранилище как раз около трех тысяч барж и было – сейчас было, потому что чтобы просто построить эти "Волго-Доны", четырем заводам потребовалось больше десяти лет – но баржи нужны и чтобы камень из той же Финляндии возить (чтобы намытые берега река обратно не размывала), так что на "мечтаемую мощность" получится выйти года через три – но тогда у Рыбинска и работы останется на пару лет.

Полторы тысячи барж для Царицынского тоже строили столько же три других завода, а ведь суда-то в стране нужны не только для засыпки ненужной воды… Допустим, Навашинский завод можно расширить вдвое – но когда он сможет строить не сто двадцать, а двести пятьдесят самоходок в год, нынешние уже останутся без дела.

К тому же три тысячи судов – это почти двадцать тысяч человек в экипажах и примерно столько же в береговых службах. Это не считая экипажи и обслугу земснарядов, затем нужно прибавить тех, кто на намытой территории создает плодородную почву, строит деревни… работы-то тут почти сотне тысяч людей. И оставлять их без этой самой работы потому что "хочется побыстрее"…

Да и насчет золы Слава верно заметил. Пока что эту золу просто закапывали поглубже под намываемый грунт, и почвоведы и химики говорили, что при нынешних концентрациях природе ущерба не будет. Пока – не будет, потому что есть куда закапывать. А если не закапывать… Одна Новоярославская ТЭС "генерировала" ежесуточно этой золы тысячу тонн, а ведь она давно уже была не самой мощной даже в Поволжье. Чистопольская станция была уже вдвое мощнее (и гадила вдвое больше, правда пока ее отходы сплавлялись вниз по реке), Нижегородская в полтора гигаватта тоже гадила прилично, а Коломенская – хотя мощностью всего в шестьсот мегаватт – гадила больше всех потому что работала на буром угле из-под Тулы. Точнее, на буроугольном коксе, и поэтому оттуда через Москву-реку и канал ежедневно "на захоронение" отправлялось по две с половиной тысячи тонн золы.

Так что с волжскими водохранилищами я спешить не буду. Просто постараюсь с ними закончить когда проблема с золой совсем рассосется. То есть совсем совсем: на реке Косьва недалеко от городка шахтеров Губаха почти семь лет проработала без особых проблем электростанция мощностью в девяноста мегаватт. Ядерная, на тяжелой воде. А год назад там же заработал еще один реактор – уже на простой воде, но обогащенном уране. И мощностью в сто сорок мегаватт. Слава, прикинув мощности имеющихся центрифуг и по выпуску тяжелой воды, запланировал постройку сразу двух десятков атомных станций мощностью от двухсот восьмидесяти (с двумя водоводяными реакторами) до четырехсот (с одним новым тяжеловодным реактором) мегаватт. То есть столько он решил строить одновременно, планируя через три года получить с них шесть гигаватт. А к завершению срока его работы на посту канцлера в планах "ядерного электричества" было намечено гигаватт на девяносто (и почти треть общей мощности отечественных станций) – потому что тяжеловодный, после многочисленных экспериментов на "игрушке", спроектировали как своеобразный бридер с "размножительными" ториевыми стержнями, так что производство золы можно будет и подсократить. Конечно угольные станции никто ломать не будет, но их можно будет не спеша переводить на тот же газ… или на ядерные реакторы: в порядке эксперимента под Красноярском первый урано-плутониевый бридер на быстрых нейтронах был подключен к действующей электростанции. Небольшой, от реактора запитывались всего два трехмегаваттных генератора, однако почин уже сделан. А что еще по этой части напридумывают в ближайшем будущем…

Пока что Россия была абсолютным монополистом в области ядерной энергетики. Просто потому что больше нигде о ней вообще не знали. В Британии этим заниматься после войны стало некому и не на что – да и не с чем. В США – там урана просто уже не было, рудники в Онтарио были "по расписанию" вычищены практически полностью, а поиском новых месторождений никто и не занимался. Разве что в Германии появились какие-то "многообещающие результаты исследований", но их можно было не опасаться. Совсем…

Летом сорокового года ко мне в гости приехал Людвиг Бах. Как он сам сказал, "чтобы посмотреть на Россию перед смертью". Ну посмотрел, порадовался увиденному. Однако на мой неприличный вопрос (я поинтересовался его настоящим именем) он ответил просто:

– Александр, я больше полувека ношу это имя, значит оно и есть настоящее. И я теперь куда как больше немец, чем русский, так что оставим это. Но я рад, что помог вам. Помог сделать Россию великой державой – но ведь и вы помогли мне сделать Германию почти такой же, так что мы квиты. Мы сделали мир более спокойным – и более счастливым. Пусть он таким и остается – по крайней мере я верю, что он таким и останется, а я жизнь прожил не зря. Благодаря вам, но ведь и я сделал немало, так?

Так. Людвиг после войны очень быстро подгреб под себя всю банковскую систему Германии. Совсем всю, так что на выборах двадцать шестого года подавляющим большинством голосов президентом Германии стал Герман Мюллер, которого Бах публично назвал "единственным достойным кандидатом". Конечно, социал-демократ – он ни разу не социалист, но если социал-демократу в подробностях рассказать о преимуществах социалистической экономики… ну и о путях этой экономики финансирования… Бах ведь не только банки "собрал в кучу", он и розничную торговлю полностью контролировал. Поэтому в тридцать втором Мюллер снова стал президентом, социал-демократы получили уже абсолютное (и конституционное) большинство в рейхстаге (так немецкий парламент назывался) – ну а в тридцать восьмом председателем партии социал-демократов и президентом стал Карл Бах. Когда Карл с подачи отца объявил целью своего правления "построение социализма", довольно много народу из партии вышло и руководимая Карлом партия потеряла конституционное большинство – но это временно, так как вступило в партию куда как больше народу. И на следующих выборах…

С Россией у Германии открытая граница еще со времен Гинденбурга. И очень много простых немецких рабочих своими глазами увидели "жизнь при социализме". А с внутренним убеждением, что "они-то работают лучше русских" такая жизнь становится все более привлекательной. Ведь если "каждый получает по результатам своего труда"… Так что на следующих выборах Карл снова победит – и наверняка сделает, что обещал.

А я – я сделал, вероятно, вообще все что мог. Даже смог объяснить Вовке, почему он не должен садиться в кабину первого космического корабля. Не потому что недостоин, а потому что "нам неприлично". Неприлично себя награждать, неприлично смотреть на свою физиономию в газете или на экране телевизора. Вообще неприлично высовываться. А когда он сказал, что "все понятно, но кто лучше меня справится с аппаратурой управления, которую я сам и разработал", то получил простой ответ:

– Вов, тем более тебе лететь нельзя. Если возникнет какая-то проблема… если случится авария, то кто, кроме тебя, сможет разобраться в ее причинах и сделать так, чтобы авария не повторилась?

– Но если случится авария, то как я буду смотреть в глаза тем…

– Тем более тебе нельзя лететь. Каждый должен отвечать за то, что он делает, как бы трудно это не было. Смелость – это не совершить подвиг. Смелость – это отправить людей туда, где благодаря твоей работе и заботе подвига совершать не придется. Взвешивая все риски и отвечая за них.

– Спасибо, папа, я понял. И я… я готов отправлять и отвечать. Только сначала мы проведем еще пару испытательных пусков: ты прав, лучше обойтись без подвига, даже если это будет и дороже. Мы обойдемся, обещаю…