В тени славы предков

Глава двадцать шестая

Народ осуждал Ярополка и Мстислава Свенельда за развязанную братнюю войну. Рати вернулись из древлянской земли, по Олегу не успели справить тризну, как к Ярополку пришёл волхв Белояр. Князь, вопреки совету ворожеи Светланы, не звал Белояра на советы, а сам волхв не напрашивался, и вот он пришёл, и никто из сторожи не решился его остановить. В простой холщовой рубахе, но с наборным с серебряными накладками поясом, на котором висело множество оберегов. Тёмная с проседью прядь выбилась из-под гойтана, упала на строгие глаза.

— Вы, княжичи, росли на моих глазах, — молвил он растерянному от удивления Ярополку, — ты слабостью своей позволил убить брата. Я не останавливал тебя, когда ты принял решение идти на Олега, положился на волю богов. Но в народе винят Свенельда в смерти древлянского князя, и люди не поймут, если он останется близ тебя.

Ярополк не смел возразить Белояру, лишь рассеянно кивнул в ответ. Между ним и Свенельдом и так пролегла пропасть, и он представить себе не мог, как Мстислав будет рядом с ним в думе после всего, что произошло. Князь представил великого боярина, входящего в палату гордой тяжёлой поступью, как он, задрав бороду, оглядывает собрание, и мало кто не избегает встречаться с ним взглядом…

Священник Иоанн был не менее строг с князем:

— Зависть двигала Каином, когда он убил Авеля. Что двигало тобой, княже? Ты совершил грех, не собираясь грешить, но ты знал, что так может закончиться, когда решил идти ратью на древлян.

— Олег не собирался мириться со мной! — возразил Ярополк.

— Ты не знаешь об этом! Ведь ты во всём положился на Свенельда!

В маленькой церкви пахло сосновой смолой, которую Иоанн использовал вместо ладана. Около храмовой иконы горела лампадка, на столешню с церковной утварью падал светлый меч солнечного луча. В Божьем доме спорить со служителем Бога охота отпадала, и Ярополк попросил Иоанна о том, о чём хотел попросить:

— Ты, как духовник, можешь убедить Свенельда вернуться к себе в Вышгород.

Иоанн внимательно посмотрел на Ярополка, ответил:

— Ты сделаешь первый шаг к искуплению греха, если преодолеешь свой трепет перед Свенельдом и сам отринешь его от себя.

Князь так и не смог сказать Мстиславу о том, что он не нужен больше ему. Свенельд сам пришёл к Ярополку: то ли почувствовал княжескую остуду, то ли сказал кто — земля полнится слухами. Они долго молча смотрели друг другу в глаза, и Ярополк первым опустил взгляд.

— Я уезжаю из Киева, — сказал Свенельд, — но я не пользуюсь правом отъезда, и ты можешь позвать меня, когда я понадоблюсь.

— Прощай, воевода, — ответил Ярополк, чувствуя, как с плеч падают все горы киевские.

— Опасайся ссориться с младшим братом, у него ещё остались умные советчики, — вместо прощания пожелал Свенельд. И только после ухода великого боярина Ярополк смутно в душе ощутил, что сам себе напоминает корабль, лишившийся руля, и куда занесут его волны, думать было боязно.

Синевший снегами лес, видимый в полукруглое оконце невеликой сводчатой горницы, темнел. Сопротивляющийся студёной зиме Днепр тяжело хрустел ползущей по нему порошей. Великий боярин Миливой Искусеев отвернулся от окна, стукнул о кресало кремнем, запалив масляную лампаду, выхватившую из сгущавшейся вечерней темноты его лицо в глубоких суровых морщинах. Полуразвалившийся на лавке Любислав Гуннар хмуро смотрел на Искусеева, расстегнул звончатую пуговицу шёлкового ворота выходного зипуна, спросил:

— Кого звал ты ещё, боярин? Может, и не придут?

Миливой сам волновался, что если и придут, то, может, не получится задуманный разговор. Потому и собирал ближе к ночи, чтобы князь Ярополк не задумался, почему его великие бояре без него на совет собираются. Гуннар раздражал вопросами, Искусеви как можно спокойнее ответил:

— Придут. Ты пожди, боярин, всему своё время. Прости, что не говорю тебе, но совет вместе держать надо.

Собрать бояр было бы невозможно ещё несколько месяцев назад, но Мстислав Свенельд, порастерявший все цели в жизни и оттого скованный старостью и отчуждением к нему Ярополка после смерти брата, переехал в терем покойного Люта в Вышгород, где и слёг. Вслед за Ярополком от великого боярина отвернулись вятшие мужи, даже те, кого он считал друзьями. Непредсказуемы тропы Рода: тот, кто ещё вчера, будто на тавлейной доске, играл судьбами людей и княжества, умирал, всеми позабытый, а Искусеев, заслуги предков которого перед родом Игоря были позабыты при Ярополке, молчаливым согласием тех же вятших, стал вместо Свенельда.

Ожидаемые бояре пришли разом все трое: Мина и Величко Слуды, Вышата Лунь, сын Вуефаста. Туровид, брат Миливоя, не пришёл, сославшись на болезнь. «Выжидает, чем дело кончится. Опасается, что Свенельд опять сил наберётся», — с осуждением думал Миливой о братовой осторожности.

Уселись на лавки, не сняв опашней, похожие на трёх внимательных филинов. Все бояре были в зрелом возрасте, велики родами, перед ними не надо было тянуть красивые словеса, поить пивом прежде дела. Бояре и сами понимали, что собрали их на серьёзную беседу, и каждый гадал: почто и зачем? Миливой не стал тянуть с разговором, единым махом отодвинул на угол стола тарель с заедками, на которую никто даже не посмотрел, заговорил:

— Собрал я вас, господа совет, на беседу о наследниках будущих князя нашего великого Ярополка.

— Которых у него не будет, — не сдержался Лунь. Миливой подождал, пока стало ясно, что Вышата больше ничего не скажет, продолжил:

— Малфрида не родит князю сына, и ему нужна другая жена.

Искусеев замолчал, ожидая обсуждения, но Гуннар перебил открывшего было рот Мину:

— Что предлагаешь?

Было ясно, что Миливой обдумал замысленное, и Любислав не хотел лишний час выслушивать обсуждения.

— Зять полоцкого князя Рогволода, именем Туры, погиб в ятвягах на полюдье. Местный князёк там поменялся и решил доблесть перед народом показать. Туры, как и Игоря нашего, к берёзам привязали да пустили к небесам. Вдова осталась, дочерь Рогволожья, Рогнеда именем. Надо бы Ярополка к ней подвести.

— Сватов, что ли, слать будем? Ты всерьёз замыслил это, боярин? — усмехаясь краем губ, спросил Лунь.

— Манфрида королевских кровей, куда денешь её? Ярополк християнин, не можно ему так вот просто от жены избавиться, и мы, коли веру приняли Христову, потатчиками быть не должны! — молвил Мина, освобождаясь от жаркого опашня и складывая его рядом.

— А детей, значит, не рожать можно по Христову учению? — возразил Вышата. — Пусть при Ярополке живёт, а не хочет, пускай к отцу возвращается.

— Опозорим Оттона, не простит!

— Епископии не дал нам, вот пусть дщерь обратно и забирает!

— А Рогнеда как? Согласна ли? А князь согласит ли? — обеспокоился Величко.

— Видал я Рогнеду, когда ещё со старым Туры свататься ездил. Пламень девка — мёртвого поднимет из домовины! А коли закапризничает князь, то зельем приворотным его склоним. Мало колдовок у нас, что ли? — молвил, хмыкнув, Вышата.

— А с Рогволодом я сговорю. Сама Рогнеда будет слушать то, что отец скажет, — заверил Искусеев, обретя в Луне нежданную скорую поддержку.

— Ну, не знаю, — развёл руками Мина и посмотрел на брата, ища совета.

— В чём сомневаешься? — спросил Мину Миливой, но Гуннар не дал ответить, довольно резко сказав:

— О чём думаете вы все? У Туры и Рогнеды наследник есть, Изяславом зовут. Рогволода нетрудно уговорить будет, если пообещать ввести в род Ярополка его внука. Ведь это ты задумал, Миливой? Что молчишь? — глаза Любислава метали молнии, Искусеев невольно отодвинулся, а Гуннар продолжил: — Подумайте, не сядут ли дети бояр полоцких в думе княжеской вместо детей ваших, когда Изяслав на стол русский сядет? Вместо объединения двух княжеств не закладываем ли мы сейчас камень раздоров между потомками Рогволода и Игоря? Не отошлёт ли Изяслав братьев своих младших из Киева и Вышгорода? Не исшает[139] ли с таким трудом оберегаемый род Игоря и Ольги?

Далеко заглядывал Гуннар, но Миливой знал пытливый ум Любислава, потому заранее был готов ответить ему.

— Не там ты опасность видишь, боярин, — сказал он, медленно обведя вятшее собрание гордой, задранной вверх, бородой, — у Владимира уже есть наследник в Новгороде, которого он в род не ввёл. А если введёт после того, как из варягов вернётся? На всю Русь его сын будет первым князем в своё время, тогда из детей наших никому не усидеть. А что до Изяслава, так на то мы и находимся при князе. Или я не так сказал?

— Верно, — согласился Величко. Мина промолчал, но Искусеев знал, что Мина согласится с братом. Вышата, уперевшись левой рукой в бок, всё уже решив для себя, думал о другом.

— Малфриду добром попросим, а ежели не захочет, то…

Лунь замолчал, не досказав, но все поняли и так. Оттонову дочь нельзя силком заставить принять унижение, пусть лучше тихо уйдёт к предкам в ирий[140]. Гуннар нахмурился. Он мог бы поспорить для собственной важности, но не любил попросту сотрясать воздух словами. Впрочем, привязать Полоцкое княжество семейными узами — хорошая мысль. Здесь Миливой прав, но пусть делают всё сами, без его, Любиславовой, помощи.

Довольный, просветлевший лицом Миливой заключил:

— Спасибо вам, мужи вятшие, что выслушали меня и поддержали род старого Игоря. А теперь прошу отведать со мной сладкого вина и яств, привезённых с земель ромейских.