В тени славы предков

Глава сорок седьмая

Спешили, как могли, по наезженной дороге вдоль Днепра, что петляла мимо сёл и весей. Чем глубже лезли в леса, чем ближе было устье Роси. За Росью — земля уличей, а там, считай, уже в печенегах. Тряслись в возах бабы с детьми и добром. Ближняя дружина, почти в две сотни мечей, мыслилась серьёзной обороной от сугонной рати Владимира. Блуд, осторожничая, высылал вперёд и назад разъезды.

В Родене можно коротко передохнуть, взять снеди, найти лодьи для переправы. Родень[205] — город пограничный и оттого освобождён от дани и оброков. Здесь часто бывали вольные ватажники, шедшие разорять печенежские кочевья или в Тмуторокань за славой и богатством, добываемые морской русской вольницей в походах на исмаильтян. Те же вольные ватажники запросто могли пограбить тех же уличей, тиверцев, греков, живущих по побережью Русского моря или в Тавриде. Правда, теперь вольные ратники заходили сюда гораздо реже — много их легло в Болгарии при Святославе. Крепость в Родене всегда без изъянов, с сотней подготовленных к рати превосходящего противника кметей.

В Родень прибыли вечером, распихались по избам, поели горячего, выпарились в бане. Кмети с боярами расслабились, повеселели. Осталось пережить ночь в сладком сне и назавтра переправиться на тот берег Роси.

Блуд спал с кметями в дружинной избе, разместив семейство на посаде в хоромине какого-то мужика. Сон прервал чей-то крик. Один из местных дружинников, стоявших в стороже, вломившись в избу, бродил по спящим и храпящим телам, громко в голос вещая:

— Чужие на вымолах! Просыпайтесь!

К нему уже тянулись, трясли спросонья головами:

— А? Чего? О чём орёшь?

На улице было ещё темно, серый рассвет едва-едва теснил ночную мглу. Блуд вывалился из молодечной в поддоспешнике, держа под мышкой бронь, ища глазами свой щит, что среди других лежал на завалинке у избы. По улице метались какие-то тени, густел злобный мат, зычно проорал что-то невидный Блуду Варяжко. Воеводу окликнул Колот, он вёл под уздцы осёдланного коня, на ходу подвязывая кольчугу:

— Владимировы ратные вымолы перехватили, корабли рубят все подряд!

Голос Колота хоть и ровен, но всё одно напряжён. Лапа — опытный воин и уже смекнул, как, с кем и против кого поедет биться. Проревел рог к сбору, ждать более некогда. Тёмные вершники — три или четыре десятка — устремились к реке. Колот впереди и Блуд, на полконя сзади, не сговариваясь, повели рать в обход посада, делая крюк, чтобы на пути вдоль берега развернуть отряд.

Рось-река светлела, дышала прозрачным туманом. Первое, что бросилось в глаза Колоту, — набойная лодья, раскачивавшаяся бокастой уткой, погружавшаяся под крики чужих ратных в воду. Колот, опередив всех, намётом скакал к вымолам. Навстречу выехали двое чужаков, намеривавшиеся срубить дерзкого Ярополкова кметя, пока не доскакали остальные. По умению держать оружие и повод коня Колот догадался, что воины не привыкли рубиться верхом. Чуть пригнувшись вправо, Лапа опередил нападавшего, ударив первым и опрокинув его на круп собственного коня. Второй попытался увернуться, резко рванул повод, полностью открыв правый бок.

— Ахс! — выдохнул Колот, почувствовав под клинком сопротивление плоти. Впереди копошились чужие ратные: кто-то на коне, крича и вздымая над головой воеводскую булаву, останавливал тронувшихся навстречу Ярополковым кметям комонных. Это было правильно, ибо непривычные к конному бою словенские или кривичские ратные только сложат головы в бою с днепровскими русами.

Что-то в воеводе было знакомым, даже синий коч и островерхий шелом с соколиным пером в навершии. «Сын Ратши Волка! Этот не отступит!» — догадался Колот, резко останавливая коня. Блуд не успевал остановить разогнавшийся отряд с тускло поблескивавшей сталью клинков над головами, Лапа прянул в сторону, разворачивая коня, чтобы пуститься в помощь своим.

С плеском, в одних рубахах, с топорами в руках, из воды выбегали ратные, становились в строй. Ратные Волчьего Хвоста стали крепко, выпустив навстречу летящему с криком комонному отряду десятка два сулиц. Ярополковы воины, ударившись о стену щитов и копий, откатились назад, чтобы снова сбиться в строй.

— Погибнем, назад надо! — Блуд не выпускал из виду мелькнувших в восходящей заре находников. Самому подумалось: «Кабы все разом, сшибли бы в реку. Эх, поспешили!» Теперь поздно, враг собрался и ощетинился. В неистраченной ярости орал на кметей Варяжко, тоже понимая, что противника больше и надо уходить в крепость. Муравейником шевелился разбуженный посад, на берегу злой ор и мат готовых к драке кметей.

Отряд, петляя между землянками и избами посада, втянулся в крепость. Привычные к ратной тревоге горожане спокойно, без лишней суеты, ещё до рассвета забрались за стены крепости, наполнив её криками детворы, блеянием и рёвом скотины, которую успели захватить. Разом стало тесно, как в избе смерда на сельской братчине.

Воеводы не вместились в светлой повалуше княжеского наместника Живобуда, спустившись в полутёмную душную клеть, поставив у входа кметя — от лишних ушей. Все в бронях, при оружии, не остывшие после утреннего сполоха, сразу принялись яростно обсуждать нападение.

— Тише, други! — перекричал всех Варяжко, видя, что порядок никто не собирается наводить. Князь, то ли в растерянности, то ли в раздумье, ушёл в глубь клети.

— Тише! — Варяжко поднял вверх руку, призывая к вниманию. — Их под стенами ещё не так много, и мы сможем прорваться и спасти князя.

— С семьями-то? Или здесь бросим? — возмутился кто-то, его тут же поддержал Блуд:

— Не дело! Их больше раза в два. Лодьи порублены, с бабами и детями не прорваться. А здесь оставить — врагу на потеху кровавую.

— Иньшая рать подойдёт, так поздно будет! — спорил Варяжко. Его не поддержали, у многих были семьи. Сторону Варяжки вдруг взял Живобуд:

— Кормы, что для вас предназначены, в лодьях были. Бертьяницы пусты, с того нам не усидеть в осаде долго.

В голосе слободского воеводы был упрёк. Беда свалилась нежданно, и от голода помирать он был не готов. Нерешительно, будто думая на ходу, подал голос Вышата Лунь:

— Кабы замятню в стане их сотворить, так под шум и князю с десятком кметей уйти можно.

— Точно! — подхватил мысль Варяжко. — Здесь провожатых найдём, нам броды покажут. Уличей дня за два проедем, а там степь и ищи-свищи!

Воеводы загудели, обсуждая. Кажется, Вышата предложил лучшее из сказанного. Ярополк вышел на середину, потеснив Варяжко, отошедшего в сторону. Утреннее солнце, заглянувшее в дверной проём, высветило алое корзно, край которого князь крепко и зло теребил в кулаке.

— Решили без меня, что ли? — в голосе Ярополка звенела редкая железная твёрдость, заставившая притихнуть собрание. — Я не глуздырь и не баба, чтобы без меня решать! Я уеду в степь, а всех здесь в осаде брошу! Так?

— Без тебя Владимир не будет воевать… — возразил было Варяжко.

— Молчать! Мне решать, а не тебе! Мы от Двины всё бежим и бежим. Народ, что верил мне, я бросил. Вас осталась горсть, предать теперь мне и вас, получается? Нет! Никто не знает, что сделает с вами Владимир, и я не хочу, бежав от опасности и лишений, предназначенных мне, переложить их на вас, как не хочу больше прятаться от своего младшего брата. Вы — единственные близкие, которые у меня остались, и никто меня не убедит отступить от вас!

— Уходи, княже. Мы выдюжим. Может, помощь привести успеешь, — молвил Вышата.

— Нет! — повторил Ярополк. — Мы все знаем, что печенеги не помогут. Они не соберут рать, которая сможет победить Владимира. Я полагаюсь на волю Божью и на зов крови Владимира. Я брат ему всё же. Великие Ольга и Святослав — наши общие предки.

Воеводы, не ждавшие такого решительного напора от князя, молчали. Варяжко, поняв бесполезность дальнейшего спора, не спрашивая разрешения, шагнул к выходу, всей статью своей выражая неодобрение. Ярополк наклоном головы отпустил напряжённых воевод, теперь они будут обсуждать произошедшее друг с другом, выскажут то, что не захотели или опасались сказать здесь. Блуд по-своему поддержал князя, вымолвив:

— Достойное решение!

Про себя же помыслил: «Поздно ты, князь, возмужал!»