В тени славы предков

Глава сорок вторая

Рать собиралась большая. Владимир, боявшийся, что Ярополк успеет собрать полки, и поэтому намеревавшийся одним стремительным варяжским ударом взять Вышгород и Киев, теперь не спешил. Шли широко: варяжские на кораблях друг за дружкой, обходя мели, пешие полки берегом, застревая на переправах, обходя болотины и затоны, едва нагоняя викингов на волоках. На счастье, не было дождей, один раз только, вдалеке, грозно, будто предупреждая, проворчал гром, поэтому от Двины до Днепра перекатили корабли всего лишь за полторы седмицы. Местные кривичи — данники русского князя. Владимир не скрывал, что заберёт их у Ярополка, и всё же силой, в счёт будущей дани, не стал брать быков и лошадей на перевоз драккаров и лодий. Добрыня, ведший счёт казне, ворчал, отрывая от сердца годами копленное серебро. Сам понимал, что для дела скупиться нельзя. Говорил новгородскому князю, больше успокаивая сам себя:

— Зри, сыновец, быков сколь нашлось и кони ярые[198], для таких пару трёхсаженных брёвен — что щепы увезти. А силой брали бы, так по лесам попрятали бы скотину.

У Днепра растянутое войско собиралось в кулак. Дозоры доводили, что Ярополк ещё далеко, и Владимир, посовещавшись с хёвдингами и воеводами, решил дать ратным отдых.

В Ярополковом войске было не всё ладно. Полки шли горою[199] вверх по Днепру. Высланный дозор поведал, что Владимир стоит в пяти-шести поприщах на волоке с Двины. Тут возникла новая распря между Блудом и Варяжко. Блуд настаивал на коротких переходах и долгих днёвках, на воеводском совете объяснял это больше для Ярополка, чем для Варяжка, который вряд ли его услышит:

— Рать у нас — смерды одни. Кое-кто и так утёк, а сейчас мы их вовсе заморим. От первого натиска побегут. Люди должны быть сыты и отдохнувши.

— На волок не успеем, так Владимир рати стянет и кучно пойдёт. Опять же корабли пожжём варяжские, спешить надо, — возражал Варяжко, задирая вверх молодую бороду, с лёгкой насмешкой косясь в сторону Блуда. Воеводы молчали: Варяжко был горяч, его слово последнее время стало весомее Блудова, и ссоры поэтому никто не искал. Молвил лишь один воевода Одихман, он был из тех косогов, что привёл Святослав на поселение из знаменитого хазарского похода:

— Собьём с наворопа. От нас не ждут быстроты.

Слова косога решили в сторону Варяжко. Комонные полки, состоявшие из печенегов, северов, днепровских русов и русских косогов, двинулись после полудня.

Из дружеской дружины Павши взяли четверых в войско; они и ехали вместе, переговариваясь, на днёвках и ночёвках также держались вместе. Лето вошло в ту роскошную пору, когда нет ещё знойного марева; проснувшаяся за весну жизнь ещё не нарадовалась своему пробуждению; тёплый ветер гоняет волнами сочную траву; зелёные колосья хлеба стоят на полях. Павша как будто только сейчас заметил красу расцветшей природы, и ему остро захотелось жить. Кто-то из кметей больше не увидит всего этого, не вдохнёт пахучего запаха разнотравья, не повеселится на Ярилин[200] день, до которого меньше седмицы осталось. На душе стало отчаянно грустно, и невесть зачем произнёс вслух друзьям:

— Стоим друг за друга, братья, тогда выживем!

Никто не ответил шуткой на его слова, даже едкий Пестряй смолчал.

Застать Владимира врасплох не получилось. Варяжко не ожидал, что варяги со словенами успеют так быстро переволочь корабли. Дозор ненамного опередил войско русов, но Владимировы сторожевые вои засуетились и споро приготовились защищать обрытый и обнесённый рогатками стан, пока соратники облачались в бронь и доставали оружие. Трубили рога, вещая о нападении, в стан спешно возвращались ушедшие на охоту и за дровами.

— Глянь-ко! Не успели пополошить их. Воеводы у Владимира опытные, из варягов, видать, — сказал Варяжке Вышата Лунь, оглядывая стан. Варяжко смолчал, обдумывая, что делать. Бросаться в бой было бы неразумно. Сам, с горстью ратных, подъехал к стану на расстояние перестрела, выискивая слабые места. От стана кричали поносное на разных языках, сами ржали над этим. Вылетело две-три стрелы, не достигнув десятка саженей. Варяжко, яростный от неудачного замысла, резко развернул коня к своим.

Стоял полдень. К раннему утру не успевали никак. Пережидать день и двигаться к Владимирову стану следующей ночью Варяжко не решился: о них могли упредить. Задымили костры, воины начали готовить снедь. Варяжко молча грыз вяленую рыбу, заедая размоченными в плошке с водой сухарями. Внимание отвлёк посланный в дозор кметь.

— Варяги исполчаются, воевода, — доложил.

— Пешцов надо ждать, — глядя на Варяжко, сказал Одихман. — Комонных разобьём о варяжский строй.

Набольший воевода резко втянул ноздрями воздух, не только слухом желая ощутить слова касога, отшвырнул в сторону рыбий хвост, сказал:

— Толку от тех пешцов не будет. Сами справимся.

Утробно затрубили рога к боевому построению. Павша, пока ровняли ряды, зорким молодым зрением оглядывал строй Владимировых полков. Людей у новгородского князя казалось раза в полтора больше, чем у Ярополковых воинов. Варяжко, в алом коче, на рысях ехал вдоль строя, бодрил ратных речью:

— У Владимира нет воинов: варяжские збродни, привыкшие грабить беззащитных смердов, новгородские плотники, полоцкое шухло, продавшее своё княжество, да дикие кривичи, зверями в лесах живущие. Воины здесь, стоят передо мной! Каждый из вас бывал в походах, и каждый владеть мечом и конём обучен. Они думают, что мы испугаемся и будем ждать помощи, потому и развалились строем по всему берегу. Мы не боимся, и князь наш Ярополк ждёт от нас победы. Мы удоволим князя и одолеем Владимира! Слава!

Оружие гремело о щиты, печенеги отвечали своим особым гортанным криком. Варяжко что-то тихо сказал Вышате Луню, и тот кивнул головой в литом шеломе с кольчатою бармицей. Снова затрубили рога, и печенежский полк, самый многочисленный, тронулся с места вслед за Варяжкой.

Солнце припекало по-летнему, тело зудело под бронёй. Павша разглядел, как печенеги пошли на чело войска, над которым реяли варяжские стяги, крупной рысью, намереваясь проломить строй. Печенег с ызмальства приучен к коню, и сейчас степные всадники слились с животными в одно тело. Вышата Лунь с Одихманом отъехали в сторону противника на добрые пять десятков саженей от остановившегося полка, и хороший стрелок мог достать до них стрелой. Отсюда хорошо было видно, как печенеги с криками и железным звоном вломились в строй варягов и, отброшенные, покатились назад, чтобы перестроиться и пойти в бой заново.

Движение на правом крыле Владимирова войска первым заметил Лунь и показал в его сторону булавой. Заметил и Павша, как крыло, сломав ряды, спешит окружить печенегов, которые не могли остановить сечь и должны были завязнуть в варяжском строю. Даже если выманивали Вышату с Одихманом, нужно было нападать.

Павша мог разглядеть полоцкие и кривские стяги, бородатые и усатые рожи ратников, жавшихся тесно друг к другу, вырвал из ножен меч, раскрыв рот в крике и выискивая голову в железном или кожаном шеломе, на которую опустит меч. Две-три стрелы прошли высоко над головой, метко брошенная сулица угодила в лошадь скачущего впереди кметя, пробив кожаный нагрудный доспех. Павша едва не влетел в крутящегося и тщетно пытающегося справиться с конём вершника, потянул вправо повод, едва его обойдя.

Павша отбил пущенную в него рогатину, молниеносно обрушил вниз меч, смявший со звоном чей-то шелом. Бег коня замедлился, Павша бил пятками сапог по его бокам, разгоняя. Главное — прорвать строй, пройти его. Конь добрый, настоящий боевой. Удар в подставленный щит, ещё удар, на этот раз во что-то, поддавшееся клинку. По истошному воплю понял, что попал на этот раз.

Кмети прорывались сквозь строй, слушая зов рога, сзывающего в новый напуск. На челе новгородского войска всё отчаянно клубилось и рвалось в разные стороны. По нараставшему победному крику было ясно, что варяги одолевают, и над челом полоскался большой стяг Владимира — словенский падающий вниз сокол.

В новом напуске полк Вышаты Луня и Одихмана завяз в строю полочан с кривичами, но чувствовалось, что надорвалось и здесь, и сопротивление — храбрость отдельных ратных. Переломилось всё в один миг. Павша в суматохе боя не успел заметить, как приблизились стяги пришедших на помощь варягов, и свои, почуяв опасно густевшую тесноту вражеских воинов, уже рвали поводья коней, стремясь вырваться из битвы. Отчаянно рубился Одихман, почувствовав, что уже не уйдёт, стремился дороже продать жизнь. Великанского роста воин с широкой светлой бородой, почему-то без шлема и с сумасшедшими ножевыми глазами, проткнул копьём Одихманова коня и едва не взметнул его ввысь вместе со всадником, опрокинул наземь.

Павша, отбиваясь от копейных тычков, крутил головой, стараясь увидеть хоть кого-то из друзей. Не было никого, но как потерял их Павша, не вспомнил, лишь услышал, как показалось, Забудово:

— Выруча-ай!

Павша, уже не отбиваясь, рвал поводья, разворачивая коня, и конь пошёл, набирая скорость, расшвыривая мощной грудью копья и рогатины, и вдруг так резко прянул в сторону, что Павшу вышвырнуло из седла, и он, завязнув в стременах, пытался взобраться обратно. Чем-то ударило по шелому, зазвенело в голове, и Павша выпустил луку седла, за которую было ухватился. Неловкий топор врезался в бляхи стегача, густо нашитые на груди, больно вогнав их в тело. Ещё один-два удара, и ему конец. Чей-то хриплый голос приказал:

— Живым, мать вашу!

Ему до хруста заломили руки, на шею набросили ремённую петлю, куда-то поволокли на непослушных ногах.

Последние комонные Ярополковы воины уходили с поля боя. Схватки догорали, как засыпанный песком огонь.

— Норны впряли в шёлковую нить твоей судьбы серебряные нити удачи, конунг!

Кальв, сняв тяжёлый шелом, с удовольствием подставил потное лицо холодившему его ветерку. Улыбаясь, моргнул глазом Владимиру:

— Никто не думал, что хёвдинги Ярополка поведут воинов на бой, но его хёвдинги и не знали, как могут драться воины Северных стран. Теперь, Вальдамар, дорога на Киев тебе открыта, ведь вряд ли Ярополк соберёт войско сильнее, чем то, что мы одолели.

Владимир и сам не совсем понимал, зачем Варяжко напал на превосходящее числом, состоявшее не из простых, взятых от сохи, воинов. Но оценил его храбрость в бою и то, как вернулся с побежавшими было печенегами и напал в последний раз, выручая погибнувший полк Вышаты Луня, спася при этом многих воинов.

Русичей в полон взяли около двух десятков, печенегов чуть больше. Князь приказал казнить степняков, молвив хёвдингам и воеводам:

— Я буду править русами, а не печенегами, поэтому чужие лишние рты не нужны.

С Ярополковых кметей, кто был взят невережёным[201] или мог ходить, взяли слово, что убегать не будут, и освободили от пут, трое или четверо отказались давать обещание не бегать, и их так и оставили связанными. Русичей накормили, перевязали раны, но ни оружия, ни брони, а у кого-то и снятых сапог не вернули, и теперь они кучились, не решаясь бродить по враждебному стану. Один Павша полулежал на рядине, постеленной на землю, напротив Зайца, спасшего его от смерти своим окриком. Забуд, как выяснилось, погиб, и от этого у Павши на душе лежала тоска. Заяц, разложив на траве суличные древки, подтачивал точилом насадки, прилаживал их к древку, рассказывая, как оказался в войске Владимира:

— После того как я ушёл от вас с Колотом, я попал к словенам, но не поспел к уходу князя. Для меня в Новгороде быстро дело нашлось, и меня отправили сторожить пути по Волхову. Дело скучное, но брюхо сытое. Потом вернулся князь и стал собирать войско. С Владимиром воеводой Торир некий, так я его как Турина ещё помню, он со стрыем твоим знался, меня вроде как тоже должен был помнить, но так и не припомнил. Ну да ладно, он после Доростола столько повидал, что не удивлюсь, если он Колота не узнает. Так меня этот Торир сотней началовать поставил, когда уведал от моего бывшего набольшего, что я со Святославом с самой Хазарии ходил.

Заяц покачал сулицу на вытянутой руке, выругался:

— Легковато пёрышко, железо, гады, пожалели, полетит не так далеко и о доспех сомнётся. Теперь, Павша, мы квиты с Колотом. Он меня тогда спас, я тебя. Видишь, как Род указал.

Сложил сулицы в пучок, перехлестнул их ремнём, сунул в кожаное туло, молвил:

— Коня и бронь мне вернуть тебе не удастся, не обессудь.

— Коли воин добрый, то он и княжьими бертьяницами сыт будет, а худому оружие не надобно, — возразил Павша и нахмурился, снова переживая смерть Забуда.

Длинный день, какие бывают только в начале лета, подходил к концу. Закатное солнце прощальными лучами пронзало немногочисленные облака. На одном конце стана настойчиво играла жалейка, на другом под звуки струн, похожие на гусельные, варяги затянули на своём каркающем языке песню. Мимо, переговариваясь со смешком, прошли двое варягов-руян, и, если бы не одежда, славянская по крою и родовым узорам, то от свеев, урман или данов их и вовсе было бы не отличить: такие же светлые волосы, те же выдубленные солёным морским ветром лица. Павша, посмотрев им вслед, сплюнул сквозь зубы.

— Колот за Ярополка. Глядишь, снова в бою встретитесь, — зло съязвил Павша.

— Коли Роду будет угодно, — ответил Заяц, — а вот твоему князю даже Перун не поможет.

Павша отвернулся, пряча лицо в наступающей тьме. Почему-то подумалось, что сейчас, когда весь цвет Ярополкова войска побит, воеводы под его началом тем более не сладят. Невольно Павша позавидовал воинам, идущим под началом Владимира.