В тени славы предков

Глава сорок восьмая

Уже к вечеру к Волчьему Хвосту пришла подмога в три сотни ратных, и о каком-либо прорыве уже думать было нечего. Находники деловито обрывали стан, обложив город. Видимо, Хвост опасался, что Ярополк всё-таки решится пробиться с боем, и в стане не угасали огни. Казалось, что хвостовские воины вообще не спят по ночам: не утихали окрики сотенных, то и дело сновали из стороны в сторону вооружённые тени.

Каждый день подходили разъезды, опережавшие основное войско Владимира. Стан наполнялся людьми и креп под хмурыми взглядами осаждённых в крепости. Блуд с тех пор, как совещались в Живобудовой клети, почти не общался с князем, да и сам Ярополк, казалось, избегал говорить с воеводами, будто виня себя за эту осаду. А осада обещала быть тяжёлой: скот, что загнали из-за города, был весь забит и съеден, зарезали и два десятка лошадей, более пригодных к упряжи, чем для боя. Оставшиеся кости варили по второму, а то и по третьему разу, пили горячую воду, в которой подчас стоял нехороший запах начавших тухнуть костей, обманывали голод.

Колот, нисколько не обманываясь насчёт будущего, сказал Блуду:

— Напоминает мне, как в Доростоле сидели. Тогда тоже ни кормов, ни воды хорошей не было. Но с нами баб с дитями не было и силы были, чтобы драться. Здесь будет хуже. Говорить надо с Владимиром. Не зверь, чай, выпустит беспомощных.

Но никто об этом не думал, среди воевод только и обсуждалось, что будут приступы, когда Владимир подойдёт, а крепость с находящимися в ней силами оборонять можно крепко, а там Владимир сам предложит условия мира.

— А там и поторговаться можно, — говорил Блуду кто-то из молодых отпрысков трёх переплётшихся древнекиевских родов Искусеви, Слуды и Гуннара, передавая явно не им придуманные слова, — обоим вместях править чтоб, а то и навовсе пусть Владимир Полоцк, им взятый, да Новгород забирает, а мы на Днепре сами, как и встарь.

Сын Огнята тоже не видел опасностей долгого сидения, носился со стены на стену. Молодости свойственно жить одним днём, а ратная страда, какой бы тяжёлой ни казалась, представлялась полной героических подвигов. По-отечески, стесняя сына в глазах молодых кметей, наставлял Огняту:

— На заборола без шелома не лезь! Случайная стрела завсегда неосторожную голову находит. Меч кто тебя так носить учил? Оружие не для красоты, а чтобы удобнее выхватить в бою. Дай поправлю. Вот так.

Огнята, покраснев, оглядывался, как бы никто не увидел, как отец поправляет ему, княжескому кметю, перевязь с мечом, перепоясывает заново кольчугу.

Владимирово войско пришло спустя седмицу после прихода Хвоста. Владимир, сразу же узнанный со стен крепости, в алом княжеском корзне, в варяжском клёпаном шеломе с наглазниками, объехал город в окружении своих воевод. Осаждённые оживились: теперь что-то должно сдвинуться.

На следующий день кметей загнали на стены, ждали, что находники будут таскать примёт, а то и сразу пойдут на приступ. Ничего не произошло. Четыре или пять опытных воинов, в числе которых был и Колот, высказали мнение воеводам:

— В первый день не пошли, значит, пойдут не скоро, а то и вовсе голодом будут морить.

Не пошли ни на второй, ни на третий, ни в последующие дни. Народу в крепости битком, ор, крик, перерастающий в вой. На дрова для костров идут дружинные избы; жёнки, озверев от плача голодных детей, попытались с помощью нескольких вооружённых топорами мужиков отбить у одного из кметей его коня. На помощь тут же пришли соратники. Жёнки, понимая, что конь им не достанется, тянулись цепкими отчаянными пальцами к лицам воинов. Добро, мужики с топорами в бой не лезли, иначе дошло бы до крови. Учтя урок, Ярополк отправил Любислава Гуннара к Владимиру с просьбой выпустить из крепости баб с детьми. Любислав обратно не вернулся.

На следующее утро, когда стало ясно, что Гуннар либо убит людьми Владимира, либо находится в плену, Варяжко, не спросясь ни у кого, собрал комонный отряд для вылазки. Колот, услышав от вестоноши, что зовёт воевода, начал собираться, едва понимая, зачем и куда их собирают, — все силы ушли на преодоление слабости (четыре дня толком ничего не ел). Долго не мог вспомнить, куда сунул шелом, и, обретя, с какой-то тупой обречённостью полез в поддоспешник.

Ржали кони, переговаривались кмети. Всем было понятно, что бой этот будет последним для многих.

— Ты зачем моих людей без моего указания взял? Али я им уже не набольший?

Блуд, босой, в рубахе и штанах, держал под уздцы Варяжкиного коня. Чуть позади, хмурясь, стоял Огнеслав, держа в руках ножны с мечом, готовый, чуть что, вступиться за отца.

— Дело общее. Но если кто из твоих воинов трусит, то пусть и дальше прячутся за стенами вместе с тобой.

И, обращаясь ко кметям, громко сказал:

— Кто хочет остаться, не держу!

Пройдясь взглядом по лицам кметей, Варяжко направил коня к воротам. Колот, проезжая мимо Блуда, встретился с ним взглядом.

— Колот Лапа, я приказываю тебе остаться! — сказал Блуд.

— Лучше в бою погибнуть, чем тут с голоду подыхать! — ответил Лапа.

— Что здесь? — Ярополк, бледный, спавший с лица за эти дни, в испачканной мятой сряде, казался каким-то одичавшим. Сразу поняв, что происходит, приказал Варяжке: — А ну-ка, распускай кметей! Никто никуда не поедет!

Варяжко заспорил:

— Люди в крепости отчаялись уже. Вчера едва до сшибки не дошло, не сегодня завтра и вправду коней отдать придётся. Пусти, княже! Пополошим находников, так, может, и пойдут на приступ.

— Никого ты не пополошишь! Себя и людей погубишь напрасно! — поторопился ответить Блуд, пока Варяжко не убедил Ярополка.

— Всё, Варяжко, я решил и решения своего не поменяю, — молвил князь, — а коней сегодня же забивать начнём.

— Одумайся, княже! Без коней нам спасения не будет! — В голосе Варяжки звучало отчаяние.

— Коней тоже кормить нечем — ни овса, ни сена, — возразил Блуд.

Заслышав спор, подходили бояре, подошёл и Живобуд, сразу встав на сторону Блуда с Ярополком. Варяжко со злостью швырнул на землю щит:

— Бывай по-вашему!

Блуд заспешил к своим передать весть, что голодать больше не будут. Чернава с дочерьми среди многих жёнок сидела у восходней стены под самодельным навесом из сплетённых жердей и натянутого поверху тряпья. Под таким навесом от дождя не спасёшься, только от летнего солнца, что пекло нещадно за всё время осады. Неподалёку какой-то всклоченный мужик со злым остервенением строгал ножом в котёл остатки сыромятного ремня.

— Эй! — окликнул Блуд. — Мясо сегодня будет, оставь ремень, а то штаны не опояшешь!

Мужик на мгновение остановился, смерил Блуда удивлённым взглядом, совсем не поняв усмешки, и продолжил дальше своё занятие.

Чернава, как показалось, не обрадовалась новости, может, от голодной слабости сил на это не имела, молвила:

— Всё равно един конец! Ну, хоть дочерей накормим. Вы ужо что-нибудь решайте с князем своим. Вона, видишь?

Она показала рукой на растрёпанную бабу, что тихо, по-собачьи воя, прижимала к себе тряпичный свёрток.

— У неё молоко пропало, — продолжила Чернава, — так тряпицу с хлебным мякишем давала дитёнку сосать, потом и того не стало. Помер младень у неё два дня назад, уже дух от него исходит, так всё одно не даёт похоронить, вцепилась, и всё тут. Дети не играют — сил нет. Кто следующий помрёт? А болезни пойдут? Ты глянь, жара какая, а народу — целая крепость.

Десяток коней, чей дикий предсмертный крик был слышен в стане Владимира, забили к обеду. Хоть и немного досталось каждому осаждённому, но Ярополк всё равно наказал воеводам:

— Смотреть за всем строго, чтобы никто у другого кусок не вырывал, чтобы люди не обжирались, не то кишки завернёт.

Блуд, намаявшись за день, трапезничал с сыном уже ввечеру. Сладковатое мясо ели полусырым, тщательно его прожёвывая.

— Князь верное решение принял, — сказал Блуд, впервые за несколько дней ощутив приятную сытую тяжесть в желудке и придя от того в благостное расположение, — коней почти сотня, ещё мясяц продержимся.

— Ну, это ты загнул, батя, — возразил Огнята, — народу полтыщи, не меньше. Дней десять, а может, две седмицы. Чего делать-то, бать? Владимир нас переждёт. Сил-то не останется скоро, сегодня наковальню переносить помогал, аж темно в глазах стало, будто ночь наступила.

Вчера Блуда тоже качнуло так, что он рухнул на четвереньки, с трудом потом поднявшись, — сильно кружило голову, но сыну о том не сказал, постеснялся, перевёл разговор:

— Сторожу сегодня проверить надо. Прошлой ночью прошёлся, так половина спит.

— Меня от сытости тоже чего-то потянуло, — сказал Огнята, разваливаясь на потнике. Вскоре он уже засопел. Блуда тоже клонило в сон. Он намеренно не ложился, сидя на седле, собираясь проверить сторожу. Тело, отяжелевшее, не слушалось. «Посижу немного», — подумал. Не позволяя себе заснуть, окунулся в тяжёлую дрёму, когда сон мешается с явью. Он не услышал, скорее, почувствовал, как кто-то большой стоит перед ним. Блуд открыл глаза. Уже окончательно стемнело, и стоящий перед ним широкий муж показался ожившей игрой сна. Однако голос прозвучал настоящий:

— А я-то думал, тот или не тот Блуд войском водит? Как хазаринка-то твоя, жива? Парень, что рядом с тобой, на тебя похож. Сын?

Блуд чуть не свалился с седла, прошептав: «Чур меня!» Сразу всплыла в памяти ночь, когда они познакомились с Турином Ладожанином: воин его десятка, что привёл Турина отнимать взятую Блудом себе Чернаву, как собирались драться, как мирились потом. Смотри-ка, и Турин его каким-то чудом запомнил, если вообще это не блазен[206], а живой человек.

— Ты как здесь? — спросил Блуд, усилием воли прогоняя сон. Ладожанин присел на корточки. Полы чёрного коча, который носят кмети, распахнулись, явив воеводскому глазу топор за поясом и когтистую кошку на длинной, свёрнутой кольцами верёвке.

— Мои шумнули у ворот, сторожа переполошилась ваша. А я целый день за стенами наблюдал, знаю, где у вас мелкие прорехи, чтобы хоть одному, но проскочить в крепость. А тебя найти нетрудно было, каждая собака знает, где ты есть.

— Так ты у Владимира? — Блуд удивился в очередной раз.

— Тише! — остерёг Турин. — У Владимира, от него к тебе пришёл.

Блуд разглядывал посланца, насколько возможно было в темноте: Турин стал кряжистее, тяжелее, а так, казалось, не поменялся вовсе. Надо бы сполох крикнуть да схватить вражеского лазутчика, но Блуд уже знал, что не сделает этого, и боялся копаться в себе в попытке отыскать причину.

— Почему я? — спросил воевода, зная, впрочем, ответ: бесконечная распря с Варяжкой, преданным князю, аки пёс, голодающая в крепости семья, губительное бездействие Ярополка. У Ярополка, кроме Варяжки, близких нет никого.

И, не дожидаясь ответа от Турина, который не собирался отвечать, задал новый вопрос:

— Гуннар всё рассказал, как здесь сидим?

— Рассказал. С ним всё в порядке и с кметями, с ним пришедшими, тоже. Князь слово людям дал и волхву Белояру, что крови русской не прольёт более, потому Родень на щит и не взяли ещё. Потому и просит тебя моими устами: помоги Ярополка склонить к миру. Спасёшь не только себя и чад своих, но и людей, что в осаду забраны.

Блуд молчал, Турин не торопил его с ответом. В крепости стояла мёртвая тишь: ни огней, ни окриков. Кто-то с факелом — либо Варяжко, либо Вышата Лунь — прошёл вдоль по стенам, проверяя сторожу. Воевода думал. Что сейчас миром решить, что потом — конец всё равно один. Владимир схватит Ярополка, закуёт в железо либо отправит куда подальше с глаз долой. Ну не убьёт же он брата! Слово дал, да и помнят все, как осуждали Ярополка за смерть Олега, князю от Свенельда отвернуться пришлось. А потом? Что будет потом, если он сейчас откажется? Всё, что выслужил в жизни, пойдёт прахом. С другой стороны, клятву давал верно служить. Ну а сам князь тоже хорош! Так бездарно отдать княжение и погибать от голода в пограничной слободе, вместе с людьми, всё ещё верившими в него! Святослав, окажись в такой беде, вышел бы в поле да сложил бы голову в бою, ибо мёртвые не имеют позора.

— Что делать? — спросил Блуд. Турин сунул ему в ладонь что-то маленькое и твёрдое.

— На. Придёшь в наш стан, так это тебя ко князю и приведёт. Тут уж сам всё помысли, как сделать. Бывай, воевода, свидимся.

На ощупь определив, что переданная вещь — перстень, Блуд сунул в него безымянный палец. Оглянулся на безмятежно спящего сына: одобрил бы? Почему-то казалось, что нет. Огнята переполошил бы стан, и Турин при всей его бычьей силе и изрядном воинском умении вряд ли бы ушёл. А он не только выслушал тайного посланца, но и согласился помочь. Наверное, многие назвали бы это предательством. От этих мыслей стало гадко, как будто вляпался во что-то мерзкое.