В тени славы предков

Глава шестидесятая

Князь принял Павшу через три дня. Турин переговорил с Владимиром, объяснив, что некий тиун, по имени Некрут, поступил несправедливо с княжеским кметем, племянником воинского мужа, сражавшегося под стягом Святослава с самой Хазарии, и муж тот, именем Колот, хочет просить у князя за своего племянника. Владимир решил принять самого Павшу, сказав:

— Пусть молодой воин не прячется за своего родича и сам придёт ко мне.

Павша отстоял в общей очереди жалобщиков, зашёл в палату, в которой был уже несколько раз, передавая вести от воевод Ярополку. Только сейчас на высоком резном стольце с двумя гриднями, стоявшими по сторонам, сидел другой князь. Ярополк хоть и старался показывать строгость, но почему-то не внушал той робости, что ощутил Павша, едва встретившись глазами с колючим пронизывающим взглядом Владимира. Поменявшая государя палата враз стала незнакомой и чужой, а Павша ощутил непреодолимую стену, разделявшую его и князя.

— Меня зовут Павшей, а прошу я у тебя, княже, судного поля над тиуном Некрутом за злодейство, моему роду причинённое.

Владимир нахмурился, вспомнил разговор с Турином, потеплел взглядом (племяш отцовского кметя дак!), вымолвил:

— Суд я буду вести через три седмицы. Ты, кметь, найди послухов, что про заботу твою поведать могут. Ты знаешь ведь: если я решу, что ты наветничаешь на княжеского человека, то я буду судить уже тебя за клевету.

Писарь, сидевший за столешницей в углу, что-то записал, скрипя вощаницей; гридни так же безразлично стыли, как и до Павшиного прихода.

В Колотовом тереме молча ужинали. Ночь наступала на день — дело шло к осени, и за окнами начинало темнеть. Павша был хмур и задумчив, смотрел куда-то в сторону мимо зажжённой для света лучины. Колот отложил ложку, вытер рот рукавом, сказал:

— Ты, сыновец, не волнуйся, хоть род Некрута ветвист и древен, испокон веков тут живёт, но и нам есть кого позвать, из тех же русинов. Вона, у Стреши и Забуда родичи в округе есть, седьмая вода на киселе, правда, но мужи именитые имеются.

— Нужно тех позвать, кто Некрута знает, — посоветовала Услада, — пусть расскажут, каким гадом он был.

— Да, — согласился Павша, — Некрут врагов заимел, когда тиуном назначили его, в этом я уверен, найти только надо.

За занавесью завозились и засмеялись дочери, Лапа прикрикнул:

— А ну! Спать давайте, не то розгу возьму!

Смех утих. Колот, глянув в сторону дочерей, сказал о наболевшем:

— Девки, как парни. Слышь, мать, — обратился к Усладе, — сына хочу. Воина!

— Успеешь ли воспитать? Стар становишься: ворчишь и ворчишь всё! — ответила жена.

Павша оглянулся по сторонам, будто что-то ища, спросил:

— Где бабуля? Чего-то не видал её сегодня.

— У соседки вдовой осталась на ночлег, — ответил Колот, — с нами совсем ей тяжко.

Лапа старался не встречаться взглядом с женой: Зимава совсем стала ум терять, блажила почасту, изводя Усладу и даже обеих внучек. Сегодня мать со снохой разругались вдрызг, и Зимава ушла к соседке. Такое было уже не впервые. Колот заметил, как тень пробежала по челу жены: тоже вспомнила сегодняшнюю ссору, — и он вернул разговор снова про Павшу:

— Я в Древичи поеду к старосте, да и знакомцы старые есть, помогут, чем смогут. Ты, сыновец, обиженных поищи.

Павша согласился.

В полях начинали убирать хлеб. Лето было ровное — без засухи и затопляющих ливней, потому зерно налилось, обещая сытую зиму, что ещё оказалось положительной вехой в пользу нового князя. Сошёл гнус, и на улице было, как никогда, хорошо. Князь сидел на переносном раскладном кожаном кресле; рядом на вынесенных скамьях разместились бояре: обязательный Добрыня, не оставляющий племянника, остальные — кто и как хочет. На этот раз пришли Турин, Кальв, Хлёд Метатель Копий и несколько молодых русских бояр. Молва быстро разнесла, что сегодня должен быть поединок, и на суд собралось много вятших и просто любопытных, которые не все влезли в княжеский двор.

Владимир быстро разобрал две купеческие тяжбы: одни товар не поделили, второму задолжал некогда заёмное серебро сын Мины Слудова и никак не мог отдать. Мина, стыдясь, до княжеского решения сам предложил купцу вернуть долг. По взгляду, которым он наградил промотавшего серебро сына, многим стало ясно, что суд для боярчонка ещё впереди.

Павша, понимая, что настал его час, заметно волновался. На успокаивающие слова Колота отрёк:

— Кабы сразу в бой, а то при всём миру судилище-рядилище…

Люди перед ним расступились неожиданно. Друзья-дружина были тоже здесь, Павша успел мельком узреть задиру Пестряя и Хлыста, что в один голос пожелали удачи. Павша предстал пред князем, земно поклонился:

— Здрав будь, светлый князь, и вы, вятшие бояре! Пришёл я требовать суда над Некрутом, тиуном княжеским, которого хочу обвинить в убийстве матери моей, Милавы!

Владимир согласно кивнул головой:

— Говори.

Павша, чувствуя на себе взгляды собравшихся и стараясь ни на кого не смотреть, поведал о том, как Некрут приехал во двор к Зимаве и признался в убийстве. К чему было убивать? Да, жили они плохо, бил он её, глаз выбил, и послухи в этом есть.

— Кто слышал о том, что сказал тебе Некрут во дворе у вдовы? — спросил князь.

— Мыслю, что никто не слышал. Тихо было сказано, — ответил Павша.

Просили говорить вдовую боярыню Зарёну, которую уговорил прийти Колот. Боярыня, помня свой испуг и возмущение того вечера, без обиняков согласилась.

— Вёл себя тиун по-хозяйски: давай, мол, мне парня, и всё тут! Во двор вошёл не спросясь, как княжий человек к холопу. Я вдова князь-Святослава мужа и терпела это! Что там тиун Павше шепнул, я не слышала, но поверю, что такой гад мог и про убийство сказать.

— Почто ты, Некрут, к Зимаве во двор пожаловал? — спросил Владимир.

— Поговорить с пасынком, — честно глядя в княжеские глаза, ответствовал Некрут. — У нас с ним ссора вышла, набросился на меня, когда в полоне сидел, так за то и пороли плетьми его. Не я наказание назначал, вот и приехал сказать, чтобы не держал зла на меня.

— Ой, врёшь! — воскликнула Зарёна. — Свести со двора да забить в канаве хотел ты парня!

Владимир поднял ладонь вверх, унимая готовую разгореться ссору, — он правит суд, и по его велению здесь слово молвят.

Выслушали двух ратников, что были во дворе с Некрутом. Те пожали плечами, не сказали ни в ту, ни в другую сторону:

— Некрут нам с ним ехать велел, а что он там сделать хотел, то нам неведомо.

— Чего ж с тобой парень не поехал? — вставил вопрос Турин.

— Испугался, наверное, — предположил Некрут, ловя на себе злой взгляд Павши. Некрут был спокоен и уверен и рассчитывал на то, что рано или поздно выведет этим Павшу: тот набезобразит, и Некрут победит в суде. При этом главного Некрут ещё не сказал.

Турин, чтобы понять, за кого просит, порасспрашивал о Павше, припомнив ту порку, на которой Павша молчал до потери сознания, не сомневаясь, возразил:

— Здесь ты точно врёшь. Мне точно от кметей известно, что такой воин, как Павша, тебя бы просто так не забоялся.

Стали слушать послухов о жизни Милавы и Некрута, стараясь понять, мог ли он пойти на убийство. С Павшей пришла, почитай, половина печища и кое-кто из Древичей. Колот рассказал о ссоре Некрута с Милавой и как он ей выбил глаз, потом Лапа ходил и бил его за это. Кто-то из сторонников Некрута создал в толпе глядельщиков ропот, выкрикнув:

— Где это видано, чтобы родичи жены мужатой в её жизнь вмешивались? Она для своего рода мертва есть!

— Чего ж теперь, бабу совсем не трогать пальцем?

— Трогай не пальцем!

Глядельщики со смешками начали обсуждать. Князь снова поднял руку к тишине, Добрыня прикрикнул:

— Молчите, люди!

Один из Некрутова рода выступил в защиту родича:

— Понасилена Милава была печенегами. Вот он сам видел, — показал защитник на Колота, — оттого и блудить пошла. Некрут жалел её, потому и взял к себе, но сломанную ветвь уже не срастишь, вот и не получалось у них. Может, и нетерпим был Некрут, но не мог убить он жену свою.

Павша готов был провалиться сквозь землю. Он так и думал, что вспомнят, как мать степняки изнасиловали, как гуляла она потом. И вина в том, что так недобро разворошили память о покойной, была даже не на Некруте, а на нём, её сыне. Всё происходящее было, как тяжёлый сон. Колот едва сдерживал себя, чтобы не выйти и не попросить князя прекратить суд, наблюдая, как племянник смотрит себе под ноги, не осмеливаясь поднять глаза. Владимир, поняв, что сейчас сторонники того и другого начнут промывать кости Милаве, а может, и пожалев парня, приказал выслушать других послухов.

За время, отведённое для суда, Павша нашёл двух человек, сильно обиженных Некрутом уже в недавнее время. То был сельский староста, готовый рассказать, как Некрут сёк смердов до тех пор, пока они не отдали всё сбережённое добро и вдовую бабу из печища с названием не то Беждичи, не то Бжедичи. Староста, видимо, побоялся явиться — наговоришь, а там незнамо, как повернёт, — вернётся тиун, и будет ещё хуже. Зато баба средних лет бойко говорила:

— Мужа моего, кормильца, тур на охоте зимой боднул, да так и не встал на ноги, по ранней весне умер. Дома у меня девки одни, так этот гад остатнюю корову увёл!

Прежде чем Некрут что-то ответил, выступил вне очереди старый тиун по имени Вышко, служивший праведно и верно ещё Ольге, потому его не обрывали:

— Тут ты, жёнка, неправильно рассудила — винить надо старосту, что не подсказал тиуну. После того, как корову свели, опять же к старосте или волостелю идти надоть. Если ничего не делают, то на суд их, к боярину! А то так тиуну дани ни в жизнь не собрать!

И так и эдак выходило, что Некрут оправдался, а Павшу в лучшем случае не призовут на суд за навет. Владимир не спешил, не совсем ещё веря в невиновность Некрута, но и судное поле разрешить без причины он не мог. Жаль парня, но в этот раз он проиграл. Да ещё торопил Добрыня, наклонившись и тихо говоря:

— Не тяни, княже, слушать более некого.

Перед князем предстал седой муж, непростой по одёже: в красных сапогах, синем шёлковом коче, наброшенном на рубаху алого шёлка, с уверенно гордым взглядом голубых глаз. Некрут улыбнулся мужу, почтительно отступил в сторону, будто давая ему место для пляса. Павша угрюмо посторонился: в мужике узнал того, что встретил во дворе Некрута, когда приезжал грозить ему, и этот муж тогда очень хотел с Павшей поговорить.

— Дозволь слово молвить, свет Владимир-князь! — попросил он. Владимир окинул его безразличным взглядом: что ты скажешь за свой род? Но из уважения к сединам и из-за того, что хотелось потянуть с решением, кивнул.

— Родители мои назвали меня Гунастром, люди же зовут Гостилой, и я старший в своём роду.

Голос Гостилы был глубок, таким голосом под гусли сказания бы петь. Ворчащая толпа глядельщиков любопытно затихла. Гостила продолжил:

— Я с детства знаю Некрута. И я скажу вам, люди, и тебе, княже, что Некрут мог убить свою жену!

Гостила осмотрелся вокруг, посмотрел на князя: мало кто поверил своим ушам. Владимир, подавшись вперёд, не мигая смотрел на руса. Некрут отошёл на несколько шагов, будто пытаясь рассмотреть родича: не подменили случаем?

— Ты чего это? — вырвалось у Некрута.

Гостила вдруг взъярился:

— Мне стоит рассказать, как ты, вьюношей ещё, во хмелю, топором зарубил парня ни за что, только потому, что тебе голову задурило? Или девку понасиловал с другом своим, потом утопилась она от бесчестья? Старше стал, так думали, что остепенился, ан нет: только колода да холм могильный тебя исправят! Я не хочу кровной войны из-за такого, как ты!

— Княже! — обратился Гостила к Владимиру. — Коли Некрут не сознаётся, так пусть поле будет им высшим судьёй!

Толпа глядельщиков ещё до окончательного решения Владимира разразилась бодрыми криками, предвкушая забаву. Некрут скривился лицом, улыбнулся, но как-то нехорошо, будто полоумный в час безумия. Колот, у которого с души упал камень, заволновался от недоброго предчувствия. Павша уже стоял подле него — потерянный и как будто постаревший — и говорил что-то, едва слышное, в громком гудении зевак, что-то про бронь и оружие. Лапа удивился, что не слышал, как князь объявил решение, но в таком шуме услышать его было непросто. Зато ясно пронёсся голос Гостилы:

— Не вздумай наймита выставить вместо себя, Некрут! Не позорь род наш, в тебе силы ещё полно. Сам сражайся!

Павша стягивал снурками поддоспешник, натянул Колотову кольчугу, подпоясался, попрыгал, покрутил туловищем, проверяя, хорошо ли легло железо. Лапа, держа за ножны, протянул племяннику меч, молвил, когда лязгнул вытаскиваемый клинок:

— У него есть имя: Посмертный Дар. Помнишь, я сказывал тебе, как он мне от ставшего зброднем соратника достался? Этот меч выпил много крови и тебя не подведёт.

— Спасибо, стрый!

Дружинники раздвинули в стороны толпу, воткнутыми копьями обозначили края «поля». Противники встали друг против друга на разных концах. Некрута одели в броню с чужого плеча, дали чужой меч. По змеившемуся узору было видно, что клинок кован добрым мастером и стоил, как стадо коров. Если Павша победит, а он в этом не сомневался, меч и броня достанутся ему. Турин, лёгким для большого тела шагом, встал между противниками. Некрут, пока не объявили начала поединка, обернулся к зрителям и позвал:

— Загиба!

Молодой парень, ровесник Павши, в стегаче и кожаном шеломе, вышел из толпы. Павша узнал его сразу: Загибу изгнали из княжеской дружины четыре года назад за то, что украл у соратника калиту с кунами. Загиба был ярым игроком в зернь и проигрывался до чёрного волоса[228]. В конце концов увлечение довело его до воровства. Святослав без зазрения повесил бы Загибу, Ярополк же, известный своей добротой, просто выгнал нерадивого кметя. Потом о судьбе Загибы ходили разные слухи: то к купцам нанимался, в Тмуторокани был, ходил в походы с русами, вроде и в разбойных ватагах люд честной грабил; ещё ходил слух, что из рода выгнали его. Павша не удивился бы, если Некрут, вопреки наказу Гостилы, выставил бы Загибу вместо себя, но Некрут объявил:

— Меня, в отличие от супротивника моего, не учили искусству ратному, потому этот человек будет носить щит за меня в поединке.

Павшины сторонники возмущённо загомонили. Горячий Плоскиня предложил другу:

— Возьми кого из наших, Павша!

Павша презрительно плюнул себе под ноги, ответил:

— Этому гадёнышу ничего не поможет!

Пестряй продолжал горячиться:

— Слышь, Загиба! Если Павша не убьёт тебя, то со мною встретишься! Тебя на свете этом никто не любит, все помнят шкоды твои и за что тебя из дружины выгнали!

— Жаль будет парня, если убьют или покалечат в поединке, — прогудел Добрыня. Владимир, хмурясь, смотрел в сторону поединщиков. Павша понравился ему: такой не побежит с поля боя, а этот Некрут нашёл, видать, подобного себе: из дружины просто так не погонят. Князь желал в душе, чтобы Павша одолел противника.

Колот яростно скрёб поросшую бородой щёку. Было ясно, что Некрут всё продумал заранее; Загиба этот не зря тут появился. Догадывался Некрут, что Павше его воинская честь не позволит взять кого-либо, чтобы носить за собой щит. Лапа твёрдо решил для себя: если с сыновцом что-нибудь произойдёт нехорошее, то Некрут не доживёт до зимы.

Противники, как хищники, осторожно приближались друг к другу, выбирая возможность для укуса. Загиба крался полусидя, давая обзор Некруту. Ему нельзя ударять щитом, можно только защищать поединщика. Павша два раза быстро ударил в бок и сверху, оба раза опальный кметь стремительными движениями отбил удары.

Преимущество двух кметей очевидно для зрителей: тяжёлый щит позволяет быстрее двигать обеими руками, бить мечом тоже получается сильней. Ещё можно загнать противника до устали, что и пытались сделать Некрут с Загибой. Павша пытался обойти многорукое человеческое чудовище, но Загиба каждый раз успевал поворачиваться вокруг Некрута, принимая на щит клинок, — ратная выучка пошла впрок, да не туда. Некрут, который по-настоящему так ни разу и не ударил, вдруг рубанул Павшу сверху, поймав мгновение, когда Загиба присел в очередной раз со щитом. Меч скользнул по шлему, проскрежетал по звеньям кольчуги и скользнул в сторону.

— Баба лучше ударила бы! — зло веселясь, заорал Плоскиня. Глядельщики загоготали, поддерживая поединщиков. Некрут спешил работать мечом, невольно заставив шевелиться и Загибу. Павша отступал, перемещаясь по полю, и явно устал. Некруту, наконец, удалось достать Павшу: он снова рубанул сверху и вкось, разрезав рукав и предплечье Павши. Колоту было видно, что племянник хоть и получил царапину, но глубокую и будет терять силы вместе с кровью.

В грудь будто ударили молотом, рана ослабила хватку руки на черене меча, и Павша пожалел, что на рукояти нет паверзи[229]. Противники были в полной силе: Загиба был так же пружинист, Некрут щерился осмелевшим дворовым псом.

Павша двинулся вперёд. Некрут, увлёкшись лёгкостью близкой победы, снова ударил сверху, попав прямиком по подставленному щиту и почти валясь на Загибу. Павша с силой пнул ногой по щиту противника, опрокидывая его на спину. Некрут отбежал, чтобы тоже не завалиться, на несколько саженей, разделившись с соратником.

— Бей!

— Не жди, кметь!

Некрут пытался снова слепиться с Загибой, но Павша замахнулся, отгоняя его. Ударил несильно, но Некруту и этого хватило. Загиба, понимая, что встать не успеет, закрутился ужом, пытаясь спрятаться под щит. Чётким ударом Павша отсёк ему ступню и развернулся к Некруту — его соперник был уже ему не опасен.

— Ты теперь без щита, поединщик! — громко объявил Турин Некруту. Загиба, как уж, пополз дальше от поля боя, влача за собой кровавый след.

— Не уйдёшь! — Плоскиня и Усад высунулись из толпы, ухватив Загибу за стегач, потащили его, как добычу. Добрыня собирался было послать гридней, не то убьют ведь его парни, но Владимир крепко схватил его за руку: «Нет!» От такого, как Загиба, пользы нет, только вред один.

— Ты ещё можешь победить, коли Роду угодно, — молвил Павша Некруту, отбрасывая в сторону щит. Потом на пирах будут говорить, будто не хотел Павша нечестной победы, но в самом деле меч уже выскальзывал из раненой окровавленной длани. Он переложил меч в левую руку, обратив на себя внимание Некрута, снова нехорошо оскалившегося.

Белки глаз у Некрута выкатились в приливе безумной решимости, с криком он ударил мечом, обхватив его обеими руками, сверху вниз, слева направо и снова сверху. Он бил вслепую, как будто от пчёл отмахиваясь, надеясь попасть по противнику, ещё полный сил, не уставший. Терявший силы Павша понимал, что Некрут рано или поздно попадёт по нему, шагнул навстречу удару, принял чужой клинок заострённой половиной меча. «Зазубрина будет!» — мелькнула мысль. Некрут надавил на меч всем телом, стремясь довершить удар, но Павша нырнул под клинок, рванув свой меч сверху вниз, зацепив ногу потерявшего равновесие Некрута. Тот взревел от боли, развернулся, ища противника, но Павша, собрав оставшиеся силы, ударил Некрута в закрытое бармицей лицо. Кольчатое бармичное железо не выдержало калёного харалуга: брызнула тугими струями кровь. Сколько раз Павша видел в грёзах, как побеждает Некрута, а тот просит пощады, стоя от страха и бессилия на коленях. Противник ничего не успел сказать, лежал, как мёртвый, на спине, разбросав в стороны ноги в яловых сапогах. И не узнать было теперь, стал бы он просить пощады или нет.

Павша опустил меч, рухнул на одно колено, опираясь на гарду меча, воткнутого в землю. Грудь, будто придавленная наковальней, тяжело ходила, в глазах всё плыло. Сбоку и спереди подступали тени, со сторон неслось:

— Молодец!

— Ай да Павша, брат!

— Левой рукой и как только смог!

Сверху глянуло любимое лицо с узорным очельем на голове. Серые глаза смотрели с озабоченным страхом. Нет, негоже невесту встречать поверженным на колена, да ещё и победителю! Павша с силой оттолкнулся ногой и рукой, опиравшейся на рукоять меча, встал. Тёмные жуки в глазах лопнули на множество мелких брызг, и землю как будто выдернули из-под ног…

Очнулся Павша в чьей-то горнице, не понимая, где находится. В окнах темно, на белодубовом столе потрескивала догорающая лучина, отбрасывая на стены смутные тени. Захотелось спать, и Павша снова провалился в приятный обволакивающий сон.

Утро светом распылённых окном солнечных лучей пробудило молодого кметя. У постели сидела боярыня Зарёна и улыбалась.

— Ворочался, ворочался, думаю: вот-вот проснётся, велела снеди погреть, — молвила и потянулась к столу за деревянной мисой с горячим хлебовом. Павша, привстав на локте, почувствовал головокружение. Бросил взгляд на правую руку, туго перевязанную тряпицей.

— Мой Станила, помню, придёт с похода, так сутки спать может, — продолжала Зарёна, наблюдая, как Павша громко, с удовольствием, втягивает в себя из глубокой ложки дымное мясное варево. — Ты проспал меньше, хоть и крови бадью потерял. Жилу тебе перебило, потому не спеши вставать, торопиться некуда, наберись сил. Когда ты свалился, был поганки белее, так моя Добронега решила, что смерть к тебе пришла, и сама чуть с горя рядом не упала. Так-то! Отдыхай, воин.

Зарёна плеснула в чарку сбитня и вышла из горницы.

Часа через два пришёл Колот. Увидев, что племянник поправляется, озаботился своими делами:

— Убирать надо поля, до зимы недалече осталось. Наймита снова возьму, там хлеб продам. Князь, может, войну какую затеет…

Павша не слушал: дядька принёс бронь с мечом, доставшиеся ему как победителю. Обнажив клинок, Павша водил по нему пальцами, заворожённый причудливым узором, образовавшимся от многих проковки и каления.

— Шлем потом отдам, — сказал Колот, — ты наносник Некруту в череп вогнул, склёпанный лист повело, править надо. Бармицу, опять же, рассёк.

Дядька ушёл. Ещё через час ввалились друзья, подняв невозможный гвалт, будто стая охотничьих хортов, наткнувшаяся на зверя:

— Чего разлёгся? В пляс уже пора!

— Гляжу — свой уже здеся. Свадьбу ещё не сыграли, пока валялся без сознания?

— Ха-ха!

— На тебе квасу свежего медового! — пузатый бочонок шлёпнулся на стол.

— О тебе токмо и говорят: как усталый, да левой рукой срубил противника? — в голосе Плоскини звучала лёгкая зависть: он всегда хотел быть лучшим.

— Загибу били мы. Князь вроде не против был, а потом передумал да гридней своих отправил, — сказал Хлыст. — Люди говорят, что вдова какая-то пожалела да у себя приютила, хоть от Загибы мало что и оставалось.

— Что осталось — заживёт, — ухмыляясь, молвил Усад, явно собираясь добавить охальное: — Отбили, видать, не всё ему, раз вдова забрала, а то, что Павша ему отрезал, так это вдове и не за надобностью в её вдовьих делах!

— Ха-ха!

— Тише вы! Глотки разодрали, как в молодечной у себя! — боярыня Зарёна еле пробралась сквозь молодцев, едва помещавшихся в горнице, беспокойными глазами будто спросила Павшу: не мешают?

— Не журись, боярыня! — Плоскиня охапил Зарёну за плечи, смутив её.

— Тьфу на вас! — Зарёна вырвалась из рук Плоскини и, окончательно заалев лицом, заспешила из покоя.

— Весть для тебя добрая, Павша, — сказал Хлыст. — Нас всех Владимир на службу берёт.

— Как всех? — не понял Павша.

— Кто в Ярополковой дружине был, — уточнил Хлыст.

— Прокормит ли такую ораву? Своя дружина, варяги, мы.

— Замыслы, бают, у Владимира великие.

— Вернулись, значит, Святославовы времена?

— Вряд ли. Большую войну затевать — страну разорить вконец. А тамо поглядим, наше дело воинское.

— Печенегов Варяжко на нас вадить собрался.

— Против своих-то?

— Не свои мы ему теперь.

— Скучно не будет.

— Где война, там и добыча, — сказал Плоскиня и подмигнул Павше разбойным глазом.

— Бывай, брат, выздоравливай!

После ухода друзей горница будто уменьшилась и сникла, как уставший путник. Павша задремал было, но очнулся от тихого скрипа двери. По мягкой поступи узнал Добронегу, посмотрел и улыбнулся любимым добрым глазам. Добронега едва сдержалась, чтобы не броситься ему на грудь. Крепко обняв Павшу за шею, провела ладонью по его волосам.

— Мать строжит, — будто оправдываясь, пояснила она, — боится, что не сдержимся до свадьбы.

Павша махнул головой, занятый своими мыслями. Похоже, что христианский Бог или старые боги принесли ему удачу: кровный враг был мёртв, его броня и оружие принадлежали ему, и он снова был на княжеской службе. Из своего жизненного опыта он знал, что такое везение — редкость, и нужно ценить теперь каждый миг своей жизни. Впрочем, варяги утверждали, что удача может и не кончаться. И только теперь он будто заметил Добронегу.

— А ещё у меня появилась ты.

Добронега поняла всё по-своему и улыбнулась в ответ доброй улыбкой.