В тени славы предков

Глава тридцатая

Эгир ворочался на морском дне, просыпаясь; волны сильнее раскачивали корабли; небо хмурилось, и нельзя было угадать, какое сейчас время дня. Волин показался издали Владимиру приземистым и мрачным и никак не больше Новгорода. Когда подошли ближе и устье Одры открылось широким горлом, стали видны корабли на причалах: большие боевые и пузатые купеческие. Берег был засеян торговыми рядками, амбарами и лабазами. На вымолах, расположенных на берегу устья, сновали люди. С башен деревянной крепостной стены заметили белые щиты на кораблях сыновей ярла и конунгов, потому прясла[158] стены грозно безмолвствовали.

Причаливались долго: на кораблях не хватало людей. Из борнхольмцев с упландцами пошли четырнадцать человек. Их на захваченные драккары не хватило. Когда выволокли на берег все корабли, драккар, на котором Ивар поставил хёвдингом борнхольмца Флоси Занозу, начало сносить течением. Викинги, по грудь в воде, ругаясь, забрасывали пеньковые верёвки на борт корабля Флоси. Тащили едва ли не всем войском. Вытащили, кричали Занозе:

— Флоси сухой остался, Ран возьми тебя! Костёр тебе разводить!

— Хорошо, до бури успели, гляньте, как накатывает!

— Шатры ставьте, успеете наболтаться! — прикрикнул на викингов Ивар. Олав послал людей в торговые ряды купить дров, ибо сказывали, что деревья около города без княжьего дозволения рубить нельзя. Викинги растянули шатры прямо над палубой кораблей — благо места хватало. Вскоре застучал дождь по толстой ткани. На словенской лодье чиркали кресала, поджигая масляные лампады. Турин, рана которого начинала гноиться, кряхтя, устраивал больную ногу. Проверил, под рукой ли костыль, сказал в темноту:

— Не боитесь молодцев одних в город пускать?

— Здесь княжий мир[159] не объявлен для торговых гостей? — недоверчиво поинтересовался Владимир.

Турин, ёрзая спиной, удовлетворённо запыхтел — удобно устроился, молвил:

— Мне пятый десяток пошёл, но меч крепко держу в своей деснице, и я до сих пор чувствую себя сильным, как в молодости. Может, менее ловким стал. Но и более тихим. Когда я заходил в город после похода, то обязательно пропускал чарку мёда или пива, и меня тянуло до баб и в драку. Бывало, и убивал кого-нибудь. Молодцы прогуливали добычу, а я только виры успевал платить. Воеводы частенько вязали меня, хмельного, чтобы я шкод не натворил.

Турин заулыбался, вспоминая молодые годы. Снаружи сквозь завесу воды послышались голоса — звали Владимира. Оказалось, что пришли люди князя Бурислава брать лодейное. Ивар с Кальвом никак не могли договориться: лютичи[160] просили серебром, которого пока было мало. К Владимиру с сыновьями ярла вскоре присоединился Олав. Обе стороны, несмотря на вотолы и опущенные видлоги[161], вымокли насквозь, не уступая друг дружке. Гости нехотя уступили, когда княжеский тиун начал не на шутку злиться. Как раз к этому времени вернулись посланные в город. Вымокшие и довольные: с возом дров они раздобыли ещё и пива. Ближе к сумеркам стихия утихла, на берегу викинги развели костры, ели и пили до одури. Подходили к веселью ещё какие-то гости из Дании, знакомились, поднимали за здравие полные роги. Нашлись гудки и арфа, плясали до глубокой ночи. Те, кто не смог залезть на корабль, валились прямо на берегу. Конунги с сыновьями ярла, Торгислем и Хвостом, держали себя, присматривая за гуляющими викингами, дабы не потащило их в город творить разные шкоды. Впрочем, Хвост не выдержал и к полуночи, упившись и наплясавшись, полез на корабль спать.

Наутро Владимир с Олавом, Торгислем и Флоси Занозой, что привязался к конунгам после того, как они спасли ему жизнь, пошли осматривать торг. Большинство викингов ещё спали. Многие из тех, кто спал на земле, от холода перебрались на корабли. Проснувшиеся тяжко матерились, не находя себе с похмелья места.

Бродили по рядам, прицениваясь к товару, в уме прикидывая, сколько можно выручить за рухлядь, сукна, оружие и узорочье, скинув всё враз купцам, ибо по обилию, разваленному по лавкам, было ясно, что расторговываться можно было всё лето, а хотелось как можно скорее. Но Владимир с Олавом не зря росли в бойком тороватом[162] Новгороде: расспрашивая, нашли охочих до товара купцов, прикинули смету, подписали грамоты. Лихва[163] получилась неплохая, тем более что при почти ясном небе задувал полночный ветер, обрушивая на берег курчавые в пене волны, что говорило о долгой буре и о том, что вряд ли кто ещё придёт на кораблях. Довольные, взяли братину пива, послали Торгисля в стан, чтобы передал наказ никому без конунгов не отлучаться, указали место на берегу моря, где будут ждать его.

Волны с шумом набегали на песчаный берег, нехотя, с шипением, уползая. Конунги с Флоси разлили пиво по чарам, заботливо выструганным мастером в виде селезней. Подняли здравицу за успешное начало торга. Подошёл Торгисль, налили ещё. По сказу Торгисля, оказалось, что Кальв возмущён тем, что вынужден ждать возвращения конунгов.

— Да пусть идёт и торгуется, — молвил Владимир, — свою долю ему и его людям никто не мешает продать. Только с кем они будут после того, как узнают, что расторговаться можно было выгоднее?

— Что ни говори, а Олавсонам пора бы прижать хвост, — сказал Трюггвасон, утирая рукавом по-юношески жидкую светлую бороду. С сыновьями ярла он перестал ладить ещё с Боргундархольма, когда при дележе добычи ему достался драккар Торира Палёного. Кроме того, большинство согласившихся служить победителям борнхольмцев захотели остаться с Олавом. Лодья Трюггвасона отходила Владимиру, но у того недоставало людей на два корабля, и Олав пока так и ходил, поставив хёвдингом на свой драккар Флоси. Сыновья ярла, по мнению Трюггвасона, слишком возгордились после того, как им достался драккар Сигурда Рыжего. Владимиру ссора с Олавсонами была не нужна, и, пока он обдумывал ответ, который оставит его в стороне от дрязг, Флоси перевёл разговор:

— Мир держится здесь на тонкой паутине, — он кивнул в сторону отемнённых дождями и временем городских прясел, — венды то и дело воюют против саксов. То друг с другом, то на стороне саксов против датчан, когда другие венды на стороне датчан против саксов. Князь Бурислав женат на сестре Синезубого, и здесь можно не опасаться датских набегов.

— Я думаю, что тот, кто не боится держать такой торг на открытом месте у моря, вряд ли кого-то опасается, — заметил Олав.

— Турин много мог бы рассказать про эти места, — продолжил Флоси, — йомсвикинги нападали на Волин, но были отбиты.

— Турину нужно помочь с раной, — сказал Владимир. — Один помог мне спасти ему жизнь не для того, чтобы он умер в постели. У князя должен быть хороший знахарь, и он вряд ли откажет дать мне его.

— А ещё у него есть красивые дочери! — рассмеялся Заноза, повеселев от пива. Олав, задумчиво подкапывая носком сапога камень, сказал:

— Я пойду с тобой, Владимир, когда соберёшься идти к князю. Скажу честно: я не собираюсь идти дальше, куда вы задумали, и, если Бурислав достойный правитель, он не откажет сыну конунга Норэгр послужить у него.

Владимир ожидал от Олава, что тот не только из-за ссор с сыновьями ярла, но и из-за собственной гордости рано или поздно уйдёт, однако новость расстроила его. Он чуть усмехнулся краем губ:

— А если я не возьму тебя с собой к Буриславу?

— Мне придётся влезть тебе на шею.

Все рассмеялись.

— Глянь-ко! — Торгисль вытянул вперёд руку, показывая на корабль, издали похожий на новгородский. Поднимаясь на гребни огромных волн, он обрушивался вниз, как паук, выгребая тонкими лапами-вёслами. Море играло лодьей, будто щепкой, но она упорно держалась в направлении берега, пропадая с глаз в пучину и снова взбираясь на волны. Было ясно, что правит кораблём добрый кормщик.

— Как он доплыл-то? Вёсел и половины нет! — Олав с Владимиром с восхищением смотрели на лодью. Флоси помрачнел лицом, дёрнул себя за бороду:

— Я знаю только одних вендов, которые могут выжить в такую бурю. Это руяне. Они хорошие мореходы и яростные викинги. Когда они кого-то грабят на берегу, то в живых не остаётся даже собак, людей они убивают сразу или приносят в жертву своему богу в городе, что зовётся Аркона. Если бы я встретился с ними не здесь, то обязательно повёл бы своих людей биться с ними.

— Удовольствие от победы бывает только после битвы с сильным врагом, — заключил Владимир. Пиво закончилось и клонило в сон. Олав предложил собираться. Не то с викингами, оставшимися на берегу под запретом без своих хёвдингов, сыновьям ярла сладить будет нелегко.

Князя Бурислава не удалось увидеть на следующий день. Владимир, сразу же поняв, что так ждать придётся долго, через княжескую городскую сторожу передал: хотят, мол, тебя видеть, Бурислав, Олав Трюггвасон и Владимир Святославич, изгнанные государи. Буря бушевала четвёртый день, когда за конунгами пришёл боярин с гриднями, долго усмехался в усы, оглядывая с ног до головы Владимира с Олавом, хоть те и были в казовых шёлковых портах[164], Владимир в алом корзне, застёгнутом на плече золотой запоной.

Бурислав принял их поначалу сдержанно. Лишь когда сыновья конунгов произнесли клятву над очагом в том, что не обманывают его, отеплел, и беседа пошла проще. Не жалуясь, князь рассказал то, что Олав с Владимиром знали от Флоси Занозы: что дружину нужно держать сильную от викинговых набегов и чтобы свои славяне дани исправно давали. Земля, которую нужно защищать и беречь, требовала сильной власти, и власть наложила суровый отпечаток на лицо Бурислава: тяжёлый взгляд из-под хмурых бровей, глубокие морщины на лбу. Хоть и средних лет, но тело сохранило воинскую поджарую стать, под синего шёлка рубахой, схваченной золотым чеканным поясом, угадывались тугие узлы мышц.

— Я буду рад принять на службу двух князей с дружинами, — сказал он. — Тот, кто служит мне, не нуждается ни в чём.

Оба заверили Бурислава, что подумают. Владимир — из вежливости, Олав — выдержать время, дабы князь не подумал, что молодой сэконунг с радостью бросается кому-то служить. Волинский князь обещал прислать Владимиру знахарку. На том и расстались, проговорив не более получаса.

Вечером пришла обещанная знахарка. Реготавшие кмети разом смолкли, будто почуяв загадочную колдовскую силу в небольшой согбенной старухе, высыпали из корабельного шатра на берег. Владимир, помедлив, поднялся с гребной скамьи.

— Ты, князь, погоди, — остановила его знахарка. Не объяснив причины, кивнула в сторону лежавшего на расстеленных на палубе овчинах Турина:

— Этот, что ли? — Не дожидаясь ответа, велела кметю: — Снимай штаны, чего лежишь? Вонь от гноя в твоей ране я ещё на берегу учуяла. Ещё пару дней — выбирал бы место для кургана.

Старуха, развязав узелок и доставая травы, пробегала пальцами по ноге Турина, продолжала говорить:

— Тебе, Владимир-свет, в Ретру бы сходить надо. Это град такой в земле ратарей[165]. Там храм Радигощу стоит, жертву принеси ему.

Знахарка, разжевав травы, прикладывала их к ране Турина, шептала заклинания. Тот держался, не произнося ни звука, лишь верхняя губа чуть подрагивала, выдавая рвущуюся наружу сильную боль.

— Волхв верховный в Ретре силён очень. Путь тебе твой укажет. Кметь твой раненый от него своими ногами обратно побежит. Друга своего урманского возьми, ему тоже туда попасть не помешает.

Наложив повязку, передала Турину скрыню:

— Мажь два раза за день, когда повязки будешь менять. Не жалей мази-то.

Князь протянул знахарке бережёную на чёрный день гривну-новгородку, но та отвергла:

— Бурислав наградил меня, а лишнего мне не нать.

— Как звать тебя, ведунья? — спросил Владимир.

— Тебе имён моих знать незачем, — ответила старуха. — Никому их не открываю, потому волшебная сила при мне ещё, не то отняли бы колдуны уже. Я ведь и заклятья снимаю ихние, ворожбу разную. Только и ждут, когда в домовину паду. Род бережёт меня до своего часа, вишь, древляя какая. Так и называют меня здесь все — Вружкой*. Всё, гости, прощевайте. А ты, князь, — Вружка указала пальцем на Владимира, — ты, князь, советом моим не гребуй[166]: буря ещё долго будет, делать вам нечего, да и воинов ты не наберёшь для нового похода. Вот так: всё знаю, всё вижу!

С кошачей бесшумностью, будто невесомо, Вружка исчезла из шатра. Именно исчезла, а не ушла. То ли сгустившиеся сумерки сыграли злую шутку со зрением князя, но прошла по телу Владимира крупная дрожь: иметь дело с теми, кто может заглянуть за кромку[167] жизни, страшнее, чем с самым злым врагом. Посмотрел в сторону Турина: тот крепко спал, счастливый.