Варенька

XX

Долго в эту ночь не могла уснуть Варенька. Многое передумала, будто всю свою жизнь перебрала в уме. Не хотела осуждать родителей, но все к тому сводилось. Только для себя счастья искали, о себе заботились, а ее кинули, чтобы не мешала жить так, как им хотелось. И даже когда она сама потянулась к ним за помощью, они ее не поддержали. Она стала… лишней. Горькое и обидное слово!

Тетку она не любила, понимала, что Амелина держит ее из-за выгоды. Дядю Савву так и не успела разгадать. Вначале он казался грубым, злым, вспоминал о ней только, когда нужно было послать за папиросами. Но за последнее время он неузнаваемо изменился, стал приветливым, обещал еще одно новое платье купить. Правда, при этом он очень странно усмехался и загадочно подмигивал:

— Ничего, девочка, не тушуйся, отработаешь!..

Но это не тревожило Вареньку. От работы она никогда не отказывалась и готова была выполнять по дому все, что ей прикажут. К тому же Савва Христофорович совсем не обязан тратиться на нее.

Из всех родных одна покойница бабушка относилась к ней всегда без всяких расчетов, заботливо, с душой. О себе мало думала, все о внучке, было бы ей хорошо.

Варенька лежала ничком, закусив уголок наволочки, и плакала.

Чужие оказались ближе родных. Многих она вспоминала с хорошим, теплым чувством глубокой благодарности. Приятно было, роясь в памяти, снова представить себе их лица, голоса.

Вот заботливо склонилась учительница Нина Алексеевна.

— Что, с тобой? — спросила она.

Начальник железнодорожной милиции протянул ей свой ужин.

— Мне тут одному многовато.

Вскинул растопыренные пальцы Абахидзе:

— За угол повернешь — стадион!

— Ты сказала, четырнадцатая квартира? — ободряюще улыбнулась Вера Михайловна.

Вспомнился старик в поезде, проводница, сержант милиции, братья Коля и Вова, архитектор Леонид Петрович Логовской.

Он сказал:

— С твоим отцом мы не один пуд соли съели.

Чувство безграничной признательности вызывали мысли о бабушке Елизавете Васильевне, о Частухиных — соседях по квартире, о подругах, которых было много и в школе, и в лагере, и во Дворце пионеров. Сколько хороших людей она знала! Вот их бы и назвать родными.

Варенька забылась в тревожном сне и вдруг очнулась. Представился Кудряш. Как когда-то к отцу, а потом к матери, пошла она к нему с открытым, чистым сердцем. А он обманул, бессовестно и грязно.

В притупленном дремотой сознании образ Кудряша сливался с лицами отца и матери во что-то одно, неясное, бесформенное, но которое больно кололо Вареньку прямо в сердце.

Утром она проснулась с тупой, ноющей головной болью.

— Тетка твоя волнуется, — сообщила Елизавета Васильевна. — Знает кошка, чье сало съела… Но я сказала, что ты спишь. — Она провела ладонью по черным волосам девушки. — Ну, милая, что делать будем?

— Не знаю, — глухо ответила она.

Ей не хотелось вспоминать то, что произошло вчера. Но мысли сами лезли в голову. Ах, как все это было гадко и противно!.. Вареньке казалось, что у нее украли что-то светлое, чистое, красивое, потом бросили его на ступеньки лестницы и безжалостно растоптали.

Елизавета Васильевна присела на краешек кровати.

— Вчера Нина Березина заходила, — сказала она.

— Не забыла, — оживилась Варенька. — Сколько же это лет мы не виделись? Пять или шесть?

— Она второй год на фабрике работает, — продолжала Елизавета Васильевна. — Хвалилась, нравится. Хотела с тобой потолковать, но не дождалась. На смену спешила.

Варенька вспомнила, как школьная подружка охотно отдала все свои сбережения, чтобы помочь ей уехать к отцу, и сказала:

— Добрая она, отзывчивая.

— На фабрику зовет.

— Меня? — Варенька удивленно выгнула брови и задумалась. — Не знаю, право…

— Но здесь-то тебе оставаться нельзя, — сказала старая ткачиха, как о деле, окончательно решенном. — А там свои, рабочие люди. Они в беде не оставят.

— Я как-то не думала, — призналась Варенька.

— А ты без долгах сборов, — посоветовала Елизавета Васильевна. — Дело-то ведь не плохое.

«Бабушка, конечно, права», — подумала Варенька и вдруг забеспокоилась:

— А возьмут?

— Попросим, — успокоила ее Елизавета Васильевна.

— Значит, и ты со мной?

Пожилая женщина улыбнулась.

— Вместе-то, чай, веселее будет…

Стараясь избежать лишних расспросов, из квартиры они ушли так, чтобы этого не заметила Капитолина Николаевна.

Когда стали приближаться к огромной, с большими окнами ткацкой фабрике, старая ткачиха призналась:

— Как прихожу сюда, так будто молодею.

Она уже около двух лет не работала, получала пенсию. Но, отдыхая, не теряла связи с фабрикой. Приходила сюда на встречи с молодыми работницами, участвовала в обсуждении планов и даже состояла членом в хоровом кружке пенсионеров.

В проходной дежурный вахтер козырнул ей:

— Елизавете Васильевне.

Вареньке выписали разовый пропуск.

— Помню вашу бабушку Ульяну Гавриловну, — улыбнулся вахтер, отрывая контрольный талон. — Гроза была.

Варенька удивилась.

— Бабушка гроза?

— Правду говорит, — подтвердила Елизавета Васильевна. — Не любила она непорядков. Ну, и ему доставалось, — кивнула она на вахтера и засмеялась. — Вот и запомнил.

Никогда раньше Вареньке не приходилось бывать во дворе фабрики. Ее поразило обилие растущих здесь цветов, кустов, деревьев. Серые корпуса, откуда доносился ритмичный гул, словно утопали в саду. По бокам асфальтированной дорожки пестрели транспаранты, плакаты, призывы. На небольшой площадке красовалась доска Почета.

Кто встречался или обгонял, обязательно здоровался с Елизаветой Васильевной.

— Вас здесь все знают, — заметила Варенька.

— А как же, — довольно улыбнулась ткачиха. — С твоей бабушкой мы тут немало поработали. На наших глазах все росло.

— Опять к нам в цех? — подбежав, обняла ее молодая работница.

— Обо мне, спасибо, государство побеспокоилось, отдыхаю. Внучку веду.

Елизавета Васильевна и Варенька вошли в отдельно стоящий небольшой двухэтажный дом и, пройдя по коридору, остановились возле двери с короткой надписью на небольшой табличке: «Партком».

— Ты тут побудь, а я по старой памяти сюда загляну, — открывая дверь, сказала Елизавета Васильевна девушке. В парткоме она пробыла недолго. — Нет Михайловны, — выходя в коридор, пояснила она. — Говорят, в четвертом цехе. Пойдем, поищем.

Едва Варенька переступила порог ткацкого цеха, шум работающих станков оглушил ее. Опасливо поглядывая на движущиеся части машин, она, боясь отстать от Елизаветы Васильевны, шла следом за ней по неширокому проходу.

Старая ткачиха чувствовала себя здесь уверенно и совершенно свободно. Возле одного станка она остановилась, связав оборвавшуюся нить, пустила его и, махнув рукой работнице, чтобы она не спешила к ней, пошла дальше. К другому станку она, наоборот, подозвала молодую ткачиху и что-то строго ей выговорила.

Секретаря парткома застали возле доски учета работы цеха. Еще издали Вареньке показалось, что она уже где-то видела эту невысокую, худощавую женщину. Но секретарь, разговаривая с двумя работницами, стояла к ней спиной.

Когда же Варенька и Елизавета Васильевна приблизились и женщина повернулась к ним лицом, девушка чуть не ахнула.

— Анастасия Михайловна! — воскликнула она с радостью.

Голос потонул в шуме работающих станков.

Однако Анастасия Михайловна, видимо, догадалась, что Варенька узнала ее, ласково обняла девушку и улыбнулась старой ткачихе.

Объяснялись, выкрикивая слова над ухом друг друга.

По тому, как Анастасия Михайловна после первой же фразы, произнесенной Елизаветой Васильевной, крепче прижала к себе Вареньку и утвердительно закивала головой, девушка поняла, что ее приход не был неожиданным. Здесь знали: она придет!

Это очень удивило Вареньку. «Неужели Нина сказала? — подумала она. — Но когда успела?» К тому же еще вчера Варенька даже не помышляла о том, чтобы пойти на фабрику работать. А может, бабушка Елизавета Васильевна? Старая, мудрая, она могла заранее позаботиться о своей глупой внучке, договорилась с Анастасией Михайловной..

Как бы там ни было, но на фабрике знали, что Варенька Заречная придет сюда. Знали раньше ее самой!

И опять девушка вспомнила тех, кто в разное время принял в ее судьбе живое, сердечное участие. Только теперь она начала понимать, какую огромную роль сыграли в ее жизни, казалось, совсем посторонние, чужие, но вместе с тем близкие, хорошие советские люди.

«Кто знает, что было бы со мной, если бы не они, — с глубокой благодарностью подумала она. — Ведь, не приди инспектор гороно, я бы, конечно, не училась. Или вот теперь…»

— Пойдем в отдел кадров, — оборвала ее мысли Елизавета Васильевна.

Вернувшись домой, Варенька переоделась в старое, короткое, много раз латанное платье и молча принялась собирать в чемодан свои немногочисленные вещи.

— Ты чего это? — удивилась тетя Лина.

— Я на фабрику поступила, — пояснила девушка. — В общежитии буду жить.

— Что? — переспросила Капитолина Николаевна и будто взбесилась. — Можешь отправляться на все четыре стороны, хоть к черту в пекло, — едва владея собой, кричала она. — Но больше сюда не возвращайся! Иди, и чтоб духу твоего здесь не было!

— Наоборот, — обращаясь к Вареньке, спокойно возразил Савва. — Приходи. В любой день и час приходи. Для тебя всегда дверь открыта. — Но, когда девушка нагнулась, чтобы взять чемодан, он поставил на него свою ногу. — Не надо торопиться, детка. Ты получишь свои вещи, как только твой папа возместит нам расходы за текущий месяц. Ты знаешь, мы ведь на тебя тратились. А потом, может, тебе в общежитии не понравится. Зачем таскать багаж взад-вперед?

Возмущенная Варенька не нашла что сказать и выбежала из комнаты.

— Она вернется, — убежденно сказал Савва.

— Я не пущу ее, гневно заявила Капитолина Николаевна.

— Глупее ты ничего не придумала? — усмехнулся Савва и, зажмурясь, потер ладонью подбородок. — Когда снова переступит этот порог, она будет мягче воска. Понятно?

Постучав, в комнату вошел сердитый Частухин.

— Вы не имеете права не давать ее вещи, — гневно сказал он.

Капитолина Николаевна рванулась к нему, но Савва, схватив ее за плечо, принудил сесть.

— Дорогой Владимир Григорьевич, — мягко улыбнулся он, — вы напрасно вмешиваетесь не в свои дела. Но я не сержусь и готов с вами объясниться. Дело в том, уважаемый сосед, что у девушки очень неуравновешенный характер. Как вы знаете, она убегала из дому, а затем вернулась. И сейчас кто уверен в том, что она завтра не передумает?

— Я уверен, — твердо заявил Частухин.

— Очень хорошо, — опять улыбнулся Савва и развел руками. — А я, представьте, нет. Как быть?

— Вас суд заставит вернуть ей вещи.

— Суд? — Савва засмеялся. — Уверяю, дорогой сосед, до этого дело не дойдет. Как только жена, в данном случае она лицо решающее, убедится в том, что ее воспитанница приняла решение серьезно, я сам отнесу чемодан.

Частухин злился, нервничал, а Савва говорил спокойно, рассудительно и этим брал верх. Он умел спорить.

— Но дайте ей хоть другое платье, — потребовал Владимир Григорьевич.

— Пожалуйста, — тут же согласился Савва. Главное для него заключалось в том, чтобы Варенька еще раз пришла за вещами. Тогда бы он нашел, как с ней поговорить. Поэтому сейчас она могла взять себе любое платье, препятствовать этому он не собирался.

Частухин выглянул в коридор, но Вареньки там не было. Она ушла, не дождавшись конца разговора.

— Видите, какой трудный характер, — расставаясь в коридоре с Частухиным, сокрушенно вздохнул Савва.

— Вот она, благодарность за то, что я столько лет ее выхаживала, — металась по комнате Капитолина Николаевна.

— Тебе жаль расставаться с дойной коровой, — иронически усмехнулся Савва и достал из кармана папироску. — Но мы еще будем кушать масло, любовь моя. Из рук Саввы Адикитопуло еще никто не вырывался.

По обыкновению он произнес эти слова без угрозы, с мягким южным юморком, но у Капитолины Николаевны похолодели руки. Она будто впервые увидела настоящее лицо мужа. Для него улыбка служила привычной маской, под которой скрывался жестокий, расчетливый себялюбец, упорно не желающий трудиться. И она испугалась. Ей представилось, в какой страшный омут он успел затянуть ее. Она уже давно тяготилась связью с ним, но, к несчастью, он говорил правду: вырваться из его рук было очень трудно.