Варенька

IV

В конце недели Катя уехала.

На плохо очищенном от снега перроне царила обычная перед скорым отправлением поезда суматоха. Люди торопливо досказывали друг другу то, что не успели сказать раньше, обнимались, целовались, смеялись, плакали. Запоздавшие пассажиры бестолково метались из стороны в сторону, отыскивая свои вагоны. Закончив погрузку багажа, женщины, заменившие ушедших на фронт грузчиков, двигали пустую, звонко грохочущую на буграх железную тележку. И словно задавая беспокойный темп всей вытянувшейся вдоль состава пестрой, говорливой толпе, натужно пыхтел паровоз.

Катя присела на корточки перед дочкой.

— Не капризничай, Варенька. Хорошо?

Ловкими, привычными движениями она поправила шапочку на ее головке, плотнее стянула концы теплого шарфика, поддерживающего поднятый воротник пальто, проверила, надежно ли застегнуты пуговицы. При этом взгляд матери не отрывался от порозовевшего на морозе личика девочки.

— Слушайся бабушку, — сказала она. — Я скоро приеду за тобой…

Ульяна Гавриловна поглядела в сторону паровоза и забеспокоилась:

— Иди, Катюша, поезд тронется.

— До свиданья, доченька. — Катя последний раз поцеловала Вареньку и затем обняла мать. — Как только устроюсь, я тут же напишу.

— Бог с тобой, — прошептала Ульяна Гавриловна и подняла внучку на руки. — Ну, мы пойдем. Холодно, не простыла бы.

Сжав у губ носовой платок и силясь не разрыдаться, Катя взволнованно провожала их взглядом. Ей хотелось, чтобы они остановились и оглянулись, она даже крикнула им, но голос ее потонул в общем гаме.

— Гражданочка, отправляемся, — негромко напомнила проводница.

Катя взяла чемодан и поспешно поднялась в вагон.

Задержавшись в дверях, она быстро отыскала взглядом мерно покачивающуюся сизоватую дочкину шапочку и, пока она не скрылась за углом вокзала, неотрывно глядела на нее.

«Первый раз расстаемся с Варенькой, — с горечью думала она. — Хорошо хоть ненадолго…»

С внучкой на руках Ульяна Гавриловна вышла на заснеженную привокзальную площадь, пересекла ее и остановилась у скверика, беспорядочно заваленного сугробами, среди которых петляла узкая, плотно утоптанная тропинка.

— Нам надо хлебушка купить, — вспомнила Ульяна Гавриловна и улыбнулась Вареньке: — Пойдем?

Но внучка не ответила. Казалось, она даже не слышала обращенных к ней слов. Широко открыв глаза, девочка беспокойно смотрела на серую громаду вокзала, за высокими стенами которого осталась ее мама.

Ульяна Гавриловна вошла в сквер. По скользкой, бугристой тропинке идти было очень плохо, но Ульяна Гавриловна, покрепче прижав к себе Вареньку, пошла быстрее.

«Не загрустила бы внученька», — тревожилась она.

В магазине Ульяна Гавриловна, подавая расчерченную на мелкие квадратики карточку, попросила худенькую, остроносую продавщицу с усталыми, печальными глазами:

— Пожалуйста, дайте нам хлеба на два дня.

Продавщица, одетая в белый халат, натянутый на зимнее пальто, сунула озябшие пальцы в кольца ножниц и аккуратно отрезала от карточки два квадратика.

— Сегодня что-то особенно холодно, — тщательно взвешивая хлеб, пожаловалась она и вздохнула: — Но здесь хоть крыша над головой, а на фронте и ее нет.

— Кто у тебя там? — бережно завертывая паек в газету, сочувственно спросила Ульяна Гавриловна.

Продавщица ответила неохотно:

— Много, — и, помолчав, добавила: — Муж, сын, двое братьев, сестра, зять… А потом участливо спросила: — Вы с вокзала? Тоже, видать, провожали.

— Провожали, — неопределенно повторила за ней Ульяна Гавриловна и, подхватив Вареньку на руки, поспешила к выходу.

«Эх, дочка, дочка, такое ты натворила, что людям в глаза смотреть стыдно», — с горечью думала она.

Затем бабушка и внучка побывали в продуктовом магазине, где им отпустили причитающееся количество крупы, масла и соли, и только потом направились домой.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Ульяна Гавриловна тяжело дышала и, хотя настроение было скверное, шутила с Варенькой:

— Будто и легка ты, а вот уморила бабку. Совсем задохлась я.

В коридоре их встретила Елизавета Васильевна. Невысокая, худенькая, она выглядела немногим моложе Ульяны Гавриловны, с которой около двадцати лет работала на одной фабрике.

— Проводила, значит? — участливо спросила она.

— Что ж делать, раз такое получилось? — вздохнула Ульяна Гавриловна, опуская Вареньку на пол. — А у Частухиных как? — поинтересовалась она, косясь на дверь, за которой лежала больная. — Был врач?

— Только что ушел. Долго, говорит, проболеет.

— Трудно придется Владимиру Григорьевичу.

— Так ведь жена — не гусли, поиграв — не бросишь.

— Еще как бросают, — горько усмехнулась Ульяна Гавриловна.

— Случается, конечно, — чувствуя, что сказала невпопад, поторопилась согласиться соседка.

Ульяна Гавриловна открыла дверь в свою комнату.

— Мне сегодня в ночную. Может, присмотришь за внучкой? — обратилась она с порога к Елизавете Васильевне.

— Почему ж не присмотреть? — охотно отозвалась та. — Давай свою красавицу, вместе веселее будет.

— Чайку попьем и приведу, — удовлетворенно кивнула головой Ульяна Гавриловна. — На следующей неделе я утро работаю, а там и мать вернется…

Однако через неделю Катюша не вернулась.

Не приехала она и через две недели, и через месяц. Вначале, как она писала, ее не устроила предложенная работа, а когда Ульяна Гавриловна нашла подходящую ей должность в конторе фабрики, заявила, что намерена более надежно обеспечить свое будущее. При этом она намекнула, что встретила одного весьма положительного человека, которому очень понравилась. Но, видимо, задуманный план давался нелегко, потому что время шло, а Катя ничего определенного сообщить не могла.

Пришлось Ульяне Гавриловне устроить Вареньку в детский сад.

Девочка отправилась туда неохотно.

— Зачем в сад? — недоумевала она. — Скоро мама приедет…

Однако среди сверстниц она быстро нашла подруг, в обществе которых легче забывала о том, что давно не виделась с мамой.

Отца она вспоминала реже. Ведь с матерью Варенька раньше никогда не расставалась, а отец уезжал в командировки, иногда довольно длительные. Так что к временному отсутствию его она успела привыкнуть. К тому же у большинства подружек папы воевали, и то, что их не было дома, казалось делом обычным…

В саду было много игрушек, забавные игры сменялись интересными представлениями. Варенька не участвовала в сценках, но смотрела их с удовольствием и обязательно сопровождала своими замечаниями:

— Все это нарочно, а как будто правда…

Сценой служило место у стены между чахлым фикусом и пышной пальмой. На большом мягком ковре удобно расселись нетерпеливые зрители. Они дружно хлопали в ладоши, что не ускоряло, а скорее мешало начать действие.

Когда это занятие всем надоело, в зале наступила тишина.

Из-за кадки с фикусом на сцену выбежали восемь подружек. Выстроившись в два ряда, они, взмахивая голубыми шарфиками, принялись старательно изображать бушующие волны. При этом все восемь усердно шипели, что должно было создать иллюзию морского прибоя и яростного свиста ветра. Затем появилась девятая. Захватив кончиками пальцев подол своего белоснежного платьица, она, плавно покачиваясь, неторопливо прошлась среди волн-подружек.

— Света, — узнала девочку Варенька.

— Нет, это кораблик, — с серьезным видом пояснила более сведущая соседка.

— А разве у кораблика такое платье бывает? — возразила Варенька.

На сцену вышла еще одна участница спектакля.

Поднявшись на табурет, она заговорила вдохновенно и немного волнуясь:

Тут подружки-волны зашипели особенно старательно, а кораблик-Света помчался в одну, в другую сторону.

Вслед за словами: «Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят» — зрители и артисты, к обоюдному удовольствию, громко закричали:

— Бух!.. Бух!.. Бубух!

Представление окончилось.

Его повторили раз, затем начали еще, но в самом интересном месте ведущая, забыв о своей роли, соскочила с табуретки и бросилась к дверям с радостным криком:

— Мама!..

В комнате сразу стало шумно. Все забыли о театре, игрушках и поспешили к матерям, которые обычно приходили в одно время, как только кончалась смена.

Варенька, сразу заскучав, медленно пробиралась в противоположную от двери сторону.

В общей радостной спешке кто-то неосторожно толкнул Вареньку и вышиб из ее рук медвежонка.

Оставшись одна, девочка подняла игрушку и неторопливо понесла ее к табурету, вокруг которого в беспорядке валялись голубые шарфики, недавно служившие волнами. Варенька старалась не слушать того, что происходило в соседней комнате…

А там мамы, одевая детей, не упускали удобного случая лишний раз поцеловать их в лоб или щеку. Мамы ведь тоже соскучились!

— Потом мы завод строили, высокий-превысокий! — натягивая шапку на голову, спешил сообщить своей матери круглолицый крепыш. — Трубу со стула клали.

— Смотри, свалишься когда-нибудь, — предупредила мать.

— Нет. А потом, со стула совсем не больно.

Одинокая, грустная, Варенька бережно усаживала медвежонка на табурет, когда донеслось от двери:

— Внученька!

Девочка быстро оглянулась, вскочила на ноги и, подбежав к бабушке, закрыла свое лицо в складках ее платья.

— Что ты, родненькая? — забеспокоилась бабушка, наклоняясь к ней.

Но девочка, не в силах сдержать слезы, только обвила руками ее шею.

Ульяна Гавриловна не стала допытываться ответа. Без всяких слов ей было понятно, что творилось в душе ребенка, давно не видавшего мать…

Бабушка оказалась совсем не такой строгой и сердитой, как представилась Вареньке в день приезда. Она умела заранее угадывать все нехитрые желания своей маленькой внучки. А какие чудесные сказки она рассказывала!

— А кто кушал из моей тарелки? — подражая страшному сказочному медведю, басовито спрашивала Ульяна Гавриловна и продолжала тоненьким голоском, какой под стать мышке: — Это я, Михаил Потапыч, попробовала.

Крепко уцепившись за бабушкин локоть и прижавшись к нему щекой, Варенька внимательно слушает сказку. Когда начинает одолевать страх, она, приподняв лицо, встречается взглядом с добрыми бабушкиными глазами, ласково глядящими сквозь очки, и облегченно улыбается. Если бабушка дома, да еще рядом, Варенька ничего не боится! Но в темный угол за шкафом, куда тусклый свет от лампы почти не достигает, девочка вес же поглядывает с опаской и ближе придвигается к бабушке.

— Однако медведь не поверил, — продолжает Ульяна Гавриловна, — полез под лавку и нашел там сиротку. «Если ты к утру тыщу блинов не спечешь мне, я тебя съем», — сказал он и лег спать.

Вареньке не терпится узнать, что было дальше.

— Сиротка убежала? — допытывается она.

— Нет. Медведь был хитрый, запер дверь.

— А я бы в окно…

— А он запер и окна, — говорит бабушка и вздыхает. — Закручинилась сиротушка, а мышка ее успокаивает: «Одной тебе, конечно, не осилить, а вдвоем мы к сроку справимся». Утерла девочка слезоньки и принялась за работу. Утром медведь проснулся, а на столе вся тысяча блинов выставлена. Подивился Михаил Потапыч, однако поблагодарил сиротку и наделил ее богатыми дарами.

Варенька довольна, что сказка так благополучно кончилась. Она улыбается, закрывает глаза, сладко потягивается и тут же засыпает.

Долго и задумчиво глядит Ульяна Гавриловна на свою внучку и будто спрашивает: «Что ждет тебя, родимая?..»