Варенька

VII

Екатерина Ивановна приехала в день похорон.

Смерть бабушки так потрясла Вареньку, что к приезду матери она отнеслась почти безразлично.

— Отвыкла, — заключила Елизавета Васильевна. — И то сказать, почти восемь лет не виделись.

Екатерина Ивановна старалась приласкать дочку, но, не зная ее, делала это неловко, и потому казалось — неискренне. Самые задушевные, от сердца идущие слова звучали неубедительно и, главное, фальшиво. Девочку это оскорбляло, она чуждалась матери и старалась находиться подальше от нее. К тому же на второй день после приезда выяснилось, что мать не собирается взять дочку к себе.

— Как это? — удивилась Елизавета Васильевна. Куда ж ей теперь?

— Ума не приложу, — сжимая пальцами виски, говорила Екатерина Ивановна.

За те годы, что отсутствовала в городе, она заметно похорошела. Черное, с глухим воротом, отлично скроенное платье, надетое по случаю траура, ей очень шло. Оно выгодно подчеркивало стройную фигуру, удачно оттеняло нежную белизну лица. Темные волосы, гладко расчесанные на прямой пробор, были собраны на затылке в плотный узел. Говорила она негромко, двигалась неторопливо. Во всей манере держать себя чувствовалось что-то схожее с самолюбованием, присущим людям, твердо уверенным в своем внешнем совершенстве. Запоминались глаза. Большие, карие, не в меру спокойные. Они оставались холодными даже тогда, когда Екатерина Ивановна улыбалась, только немного приспускались длинные ресницы, словно для того, чтобы скрыть от постороннего взгляда глубоко затаенную грусть.

Наблюдательная Елизавета Васильевна вначале подумала, что это связано со смертью матери, но потом поняла: «Нет, тут печаль давняя. Красотой своей кичишься, а, видать, живешь-то ты невесело».

Продолжая разговор о Вареньке, она посоветовала:

— Если тебе нельзя взять ее к себе, определи в детский дом. Государство воспитает.

Отрицательно качнув головой, Екатерина Ивановна вздохнула.

— Это невозможно. Мой муж — известный композитор. О нем в газетах пишут, его произведения передают по радио. Вы представляете, что будет, если узнают, что дочь его жены воспитывается в детском доме? Нет, нет, Геннадий Ксенофонтович на это не пойдет.

Елизавета Васильевна уже знала, что так зовут второго мужа Екатерины Ивановны.

— Тогда напиши отцу, — сказала она.

— Александру? Бесполезно. У него своя семья, два сына.

— Там, где двое, найдется место и третьему. Сейчас многие берут детей на воспитание, а тут родная…

— В этом вся и беда.

— Беда? — Елизавета Васильевна недовольно поджала губы. — Выходит, Вареньке при живых родителях хуже, чем круглой сироте. Не было бы вас, заботу о девочке приняло бы на себя государство, человека из нее сделало бы. А теперь что будет?..

И Елизавета Васильевна пристальнее всматривалась в красивые, но печальные глаза своей собеседницы.

«Что-то не ладно у тебя, — догадывалась умудренная большим жизненным опытом ткачиха. — О своих детях матери не так пекутся».

Елизавета Васильевна судила по себе. Овдовела она рано, но сумела вырастить трех сыновей, которыми очень гордилась. Жили они в разных концах страны, имели свои семьи. Старший работал на уральском заводе, средний учительствовал на севере, а младший был партийным работником на Кубани. Все трое помогали матери и настойчиво просили, чтобы она переехала к ним на постоянное жительство. Сыновья и их жены старательно соблазняли отдельной комнатой и внуками, угощением и заботой, трудом и отдыхом. В общем, выбор представлялся большой и разнообразный. Елизавета Васильевна каждый год гостила у одного из сыновей, но от предложения навсегда остаться мягко отговаривалась:

— Пока ноги носят и сил хватает. Вот когда время придет и дело от рук отобьется, тогда сама к вам попрошусь.

Елизавета Васильевна была убеждена, что своим долгим присутствием стеснит сыновью семью, а этого делать она не хотела.

— У молодых свой запев, — утверждала она.

Пожилая ткачиха твердо верила, что ее сыновья — люди глубоко честные, трудолюбивые и не свернут, как говорится, с правильной дороги. Однако всегда была готова немедленно отправиться на помощь к любому из трех сыновей.

— Мало ли что в жизни может случиться, — рассуждала она.

Для этой цели у нее всегда за фабрикой десяток «заработанных» дней числился. И достаточно было ей получить, скажем, в прошлом году весть от среднего, что его жена после неудачных родов заболела, как тут же, первым поездом, помчалась на север.

— Мать — это должность без выходных и на всю жизнь, — убежденно заявляла Елизавета Васильевна.

Поэтому отношение Екатерины Ивановны к своей дочке она осуждала решительно и этого не скрывала.

— Умела родить, умей и воспитать, — резко, с рабочей прямотой сказала она. — Думай не только о себе, но и о своем ребенке.

— Ах, Елизавета Васильевна, не расстраивайте хоть вы меня, — всплеснула руками Екатерина Ивановна.

— Подумаешь, барыня! — рассердилась Елизавета Васильевна. Она сидела в комнате, в которой ежедневно бывала по нескольку раз. И хотя все вещи находились на своих привычных местах, в комнате стало пусто. Не хватало близкого сердцу человека. — Эх, Ульяна, Ульяна, кого ты вырастила!

Вспыхнув, Екатерина Ивановна передернула плечами, гневно вскинула красивую голову, но смолчала.

— Я напишу родителям Александра, — после некоторого раздумья, заявила она. — У меня где-то сохранился их адрес.

— Делай как знаешь, но чтоб ребенку не во вред было. Об этом думай, — раздраженно сказала Елизавета Васильевна и ушла, хлопнув за собой дверью.

Екатерина Ивановна презрительно скривила губы.

— Можно подумать, что моя дочь ей роднее.

Письмо, которое собиралась послать родным своего первого мужа, она не написала. Все решилось просто, быстро и самым неожиданным образом.

Обхватив локти руками, Екатерина Ивановна стояла у открытого окна и с высоты второго этажа рассеянно смотрела на проходивших мимо пешеходов. До отъезда оставались сутки, а она еще не решила, как быть с Варенькой. Те немногие варианты, которые приходили в голову ночью в часы бессонницы, утром оказывались нелепыми или трудно выполнимыми. А что-то нужно было решить немедленно, сегодня. Взять Вареньку с собой, зная характер мужа, она не решалась. Хорошо было бы отвезти ее хотя бы на время к знакомым. Но сразу возникал вопрос: к кому? Да и как это сделать, не списавшись предварительно? Могут ведь не принять, обидеться. Что тогда? А тут еще Варенька, узнав, что мать не берет ее с собой, категорически заявила:

— Я никуда не поеду.

Девочка уходила утром, где-то проводила весь день и возвращалась только поздно вечером. С матерью она почти не говорила. На ее вопросы отвечала коротко: «Да», «Нет», «Не знаю».

Екатерина Ивановна старалась привлечь ее к себе лаской, но из этого ничего не получалось, девочка стала дичиться еще больше. Тогда мать попыталась объяснить ей, как сложно бывает ввести в дом ребенка, родного только одному из супругов. Варенька сидела, точно окаменев, опустив голову, потупив глаза и, казалось, совершенно безразличная к тому, что говорилось. Екатерину Ивановну это взорвало, она повысила голос, что делала очень редко. Варенька лишь немного приподняла голову, но не проронила ни слова.

«Что делать? Что делать?» — чувствуя пробегающий по спине лихорадочный озноб, думала Екатерина Ивановна и плотнее сжимала руками локти. Взгляд ее скользил по незнакомым лицам прохожих, ни на ком долго не задерживаясь.

И вдруг с улицы донеслось:

— Катя!

Екатерина Ивановна удивленно посмотрела на остановившуюся под окном женщину и с трудом узнала в ней свою двоюродную сестру Капитолину Николаевну Амелину.

— Какими судьбами? — запрокинув голову, спрашивала та. — Надолго к нам?

Екатерина Ивановна всегда недолюбливала свою родственницу, но сейчас поспешила изобразить на лице приятное изумление, соответствующее случаю.

— Я рада тебя видеть, — улыбнулась она. Увидев, что Амелина с явным намерением продолжить разговор оставалась на месте, пригласила: — Заходи. Ты помнишь?.. Второй подъезд, двенадцатая квартира.

— Бегу! — Капитолина Николаевна картинно взмахнула сумочкой. Натыкаясь на прохожих, лавируя между ними, она рванулась к воротам.

«Вот уж кто совсем некстати, — отходя от окна, с досадой подумала Екатерина Ивановна. — Начнет тут трещать без умолку, как сорока».

На ходу глянув в зеркало и пригладив ладонью выбившуюся прядку волос, она пошла открывать входную дверь.

Двоюродные сестры встретились на лестничной площадке, обнялись так, чтобы не помять друг другу платья, коснулись щеками и довольно засмеялись.

— Сколько лет! — воскликнула Капитолина Николаевна.

Высокая, подтянутая, не в меру накрашенная, она была одета несколько крикливо. По перелицованному и перекроенному костюму легко угадывалось, что живет она небогато. Искусственно обесцвеченные, потерявшие свой блеск волосы падали на худенькие плечи жиденькими волнами. В зеленовато-серых глазах, над которыми вызывающе выгнулись крутыми дугами иссиня-черные брови, таилось что-то жалкое, забитое и заискивающее, хотя Амелина и пыталась держаться с некоторым высокомерием. У нее на пальцах, в ушах, на груди блестели цветными стекляшками дешевенькие украшения.

— А я, представь, и не знала, что ты вернулась, — следуя за хозяйкой в комнату, продолжала щебетать она.

— Мама умерла, — тихо сообщила Екатерина Ивановна.

— Ах, — скорбно сдвинула брови гостья, — горе какое! — Она немного помолчала, успев за это время безошибочно определить качество и стоимость траурного платья двоюродной сестры, и продолжала прежним тоном: — А ты выглядишь чудесно!.. Платье купила, конечно, в столице? — будто вскользь спросила она.

— Нет, оно у меня было.

— Хороший фасон. А я тебя сразу узнала.

— И я тебя, — солгала Екатерина Ивановна. — Ты почти не изменилась.

— Полно тебе, — отмахнулась Капитолина Николаевна, хотя по глазам было видно, что слова собеседницы пришлись ей по душе — годы свое берут. Мы ведь, кажется, ровесницы.

— На одной парте сидели. Забыла?

— Конечно, нет. Мне только пришлось мало учиться.

Капитолина Николаевна училась мало и плохо. Росла она единственной дочкой в семье главного бухгалтера областной конторы кинопроката. Папина любимица, она, пользуясь его служебным положением, с детских лет насмотрелась разных, порой для ее возраста вредных фильмов, прельстилась их показной роскошью и, повзрослев, твердо решила стать киноактрисой. Подруги учились, работали на фабриках, сдавали экзамены в институты, а она, недурная собой, часами засиживалась перед зеркалом, научилась закатывать глаза, водить бровями, презрительно кривить усмешкой губы. Она воображала себя то в роли кинутой и обманутой, то, наоборот, в роли кидающей и обманывающей.

В театре, куда она обратилась за советом, режиссер сказал, что у нее очень мало артистических данных, но их можно развить, если она будет долго и упорно трудиться и, главное, учиться. Такая перспектива Линочку не устраивала. Ей хотелось, как на экране, сверкать в обществе, постоянно находиться в центре внимания, но чтоб это пришло само собой. Словом, Линочка стремилась к победе большой, но легкой. Однако такой победы не получилось. Тогда она задумала исправить дело выгодным замужеством. Благо в заграничных фильмах миллиардеры, как правило, выбирали себе подруг жизни среди простых и бедных девушек.

Время шло, но богатых претендентов на руку не находилось, и это страшно злило. Из Лины она превратилась в Капу, затем опять в Лину, но ничего не помогало. Характер непоправимо портился, становился эгоистичным.

Лина завидовала всем, в том числе и Кате Кашинцевой, которая «выскочила за архитектора». Когда Екатерина Ивановна разошлась с мужем, Амелина ликовала, словно от этого развода что-то выигрывала.

Потом двоюродные сестры потеряли друг друга из виду и вот вдруг встретились.

— Ну как ты здесь живешь? — усадив гостью в кресло, спросила Екатерина Ивановна.

Капитолина Николаевна иронически скривила губы.

— А как здесь можно жить? — Она порылась в сумочке и достала папиросу. — Ты разрешишь?

— Кури, пожалуйста. — Екатерина Ивановна придвинула свой стул к креслу. — Ну, рассказывай. Замужем? Кто муж?

Для Капитолины Николаевны это был самый больной вопрос.

— Сватается один. — Она чиркнула спичкой и поднесла огонь к папиросе. — Очень солидный, — продолжала Амелина, попыхивая дымком. — Правда, он был уже женат, но что-то там… в общем — вполне приличный, представительный и, конечно, с положением.

— Как ты счастлива, что у тебя нет детей, — вздохнула Екатерина Ивановна.

— Счастлива? — Высоко поднятые брови Капитолины Николаевны взвились еще выше. Ей давно уже никто не завидовал.

— Я вот не знаю теперь, как быть с дочкой.

— А что?

— Я не могу взять ее к себе.

— У мужа характер? — понимающе кивнула головой Капитолина Николаевна. — Но, кажется, в прошлом ты не уступала…

— То все прошло. Молоды были, глупы.

— Но, как я понимаю, — Капитолина Николаевна снова скользнула взглядом по понравившемуся ей черному платью, — ты не прогадала. — И опять, будто между прочим, спросила: — Материал, конечно, заграничный?

— Нет, наш.

— Скажи пожалуйста! Вот бы не подумала, — удивилась гостья и тут же осведомилась: — А дочь у тебя большая?

— Одиннадцатый год, в четвертый класс пойдет.

— О-о, большая девочка. И тебе не с кем ее оставить?

— Голова идет кругом.

— Понимаю.

Двоюродные сестры поговорили еще немного, вспомнили прошлое, общих знакомых. Капитолина Николаевна собралась проститься, но вдруг поинтересовалась:

— А квартира остается за вами?

— Да. Но зачем она теперь?

— Хорошая комната. — Капитолина Николаевна прошлась по диагонали, остановилась у окна, потрогала отопительную батарею. — Светлая, второй этаж, паровое отопление, недалеко от центра. Требуется, конечно, ремонт, но небольшой.

Екатерина Ивановна с недоумением посмотрела на сестру.

— Я, кажется, могу тебе помочь, — заявила та. — После смерти стариков я уезжала и теперь живу у одних. Но мне там не нравится. Если бы ты меня прописала, я бы могла поселиться здесь с твоей дочуркой. Как ее зовут? Варенька? Так, кажется?

— Да, — подтвердила Екатерина Ивановна, — Варенька.

Предложение было неожиданным. Она знала свою двоюродную сестру раньше, да и теперь видела, что это совсем не тот человек, которому можно спокойно доверить своего ребенка. Но другого, лучшего выхода из создавшегося положения до сих пор не нашла. И потому, сразу решив, что оставляет Вареньку на попечение сестры только временно, она, уже боясь, как бы та не передумала, робко спросила: — Ты серьезно?

Нетвердые нотки, прозвучавшие в голосе хозяйки Капитолина Николаевна моментально уловила и разговор уже продолжала чуть свысока:

— Вполне. Понятно, если на содержание дочки…

— Отец деньги посылает аккуратно, — поспешила заверить Екатерина Ивановна. — Я выдам тебе доверенность, а иногда и сама кое-что подброшу…

Так за несколько минут была решена судьба Вареньки.

Ее воспитанием занялась тетя Лина.