Вечный день

Имре Добози ДОБРОВОЛЬЦЫ

В январе, двадцать первого числа роту поручика Цобора советские саперы переправили на тот берег и высадили в конце улицы Араньхал. Пехота накапливалась для атаки. Они расселись на снарядных ящиках, а перевезший их через Дунай понтон покачивался на воде от частых разрывов: гитлеровцы били по переправе с горы. Лейтенант Теттеш, один из командиров взводов, с мрачным видом рассуждал вслух: если немецкий фугас попадет ему в рот, взлетит ли он достаточно высоко, чтобы увидеть, что творится сейчас за крепостными стенами? Идиотские остроты! Теттеш, видимо, забыл, что у большинства людей нервы напряжены до предела. Затем они с большим трудом начали пробиваться к площади Кальвина. Нацисты усилили заградительный огонь, снаряды и мины падали все гуще и гуще. С крыш домов, из подвалов, из-за укрытий застрочили пулеметы, заставляя перебегающих солдат плотнее прижиматься к земле.

К половине второго солдаты окончательно выдохлись и наступление захлебнулось. Волей-неволей пришлось отойти на исходный рубеж. Собрались в каком-то подвале старого дома на улице Фе. Крыша его походила на спину верблюда. Внутренний двор был полон советских солдат. Венгров встретили настороженным молчанием. Первым из офицеров их заметил какой-то подполковник. В наступавших сумерках офицер не мог разглядеть ни красных кокард на шапках венгерских солдат, ни трехцветных повязок на рукавах офицеров.

Направив на Цобора автомат, подполковник спросил:

— Кто вы? Фашисты или нилашисты?

Цобор не осмелился применить свой скудный запас русских слов. Пока он объяснился бы, в животе могло оказаться несколько свинцовых пуль. Он выхватил из кармана удостоверение и быстро протянул его подполковнику. Тот взглянул на него и тут же крикнул:

— Эй, где переводчик? Давай его сюда!

Затем между ними произошел следующий диалог:

— Объясните, что вы за люди.

— Отдельная рота охраны дивизионного подчинения.

— И это вся рота? Да у тебя и двух отделений не наберется.

— Рота сражается на горе Геллерт, господин подполковник. Два взвода уже находятся там.

— А ты, их командир, болтаешься здесь? Почему?

— Меня вызывали к командиру дивизии для инструктажа и получения боевой задачи. Заодно принял пополнение, вот этих…

— Ну и что? Получили задачу?

— Так точно. Вчера вечером командир дивизии мне так объяснил: «Необходимость заставляет нас ввести в бой венгерское подразделение, добровольно перешедшее на сторону советских войск, тем более что здешние места вам хорошо знакомы». Мы этого ждали, господин подполковник…

— Постой, а у какого командира дивизии ты был? Фамилию запомнил?

— У генерал-майора Головкина.

— У Федора Александровича?! Вот тебе и раз! Значит, мы с тобой под одним хозяином ходим! Ну, дела…

— Очень рад, господин подполковник. Разрешите называть вас «товарищ»?

— Да, конечно. Но погоди-ка: где же ты болтался целые сутки со вчерашнего дня, да еще с людьми?

— Мы ожидали переправы на другой берег.

— Почему здесь? Тебе надо было переправляться двумя километрами ниже по Дунаю. В чем дело?

— Пробовал, но нас оттуда прогнали. С трех переправ прогоняли. Кто такие, спрашивают? Венгры? Да пошли вы — извините, товарищ подполковник, — к крестной мамаше в… Не до вас сейчас!

Подполковник громко захохотал:

— Похоже, браток, очень даже похоже! Теперь мы злые, твердым орешком оказался этот ваш Будапешт, никак не раскусишь. Паек получили?

— Получили. На трое суток.

— Хорошо. Поешьте, отдохните немного. Эй, Федор! Капитан Нещинов, где ты? Дайте место этим ребятам в подвале, пусть погреются.

— Благодарю, товарищ подполковник.

— Не за что. А ночью проберетесь на свою гору Геллерт. Так-то вернее будет, понял? Незаметно прямо под скалой пойдете, вдоль набережной. Дам вам отделение автоматчиков, для проводов, так сказать, чтобы наши опять вас, чего доброго, не послали. Куда, ты говоришь? К крестной матушке?.. Ха-ха!..

Цобор взобрался на каменный парапет, окаймлявший набережную, и долго смотрел на мутный поток, несущий свои воды к югу. О той злосчастной переправе, как и обо всем, что произошло после, он никогда не сожалел. Все правильно. Поступить иначе он не мог, да и не хотел.

Конечно, был и другой путь — бросить свою роту на произвол судьбы, сменить офицерский френч на поношенный гражданский лапсердак и отсидеться где-нибудь в безопасном месте, переждать лихие времена. Все равно где. Но он хотел другого: рассчитаться с гитлеровцами за все. Вот почему добровольный переход на сторону советских войск и борьба против нацистов с оружием в руках оказались для него не одним шансом из многих других, а одним-единственным. Была на то и еще одна причина. Правда, не совсем ясная и осознанная, но все же была.

Городишко Гемеш стал ареной боев на две недели раньше, чем советские танки подошли к Буде. Один из солдат — земляков Цобора, побывавший в отпуске после ранения, принес весть о том, что семнадцатого декабря, перед тем как оставить Гемеш, нилашисты расстреляли «господина учителя». Так издавна называли в городке старого отца Цобора.

Солдат-земляк подробно пересказал услышанное от их, Цоборов, садовника о том, как именно это произошло. После приказа о поголовной эвакуации Гемеша патрули, состоявшие из нилашистов и жандармов, ходили по дворам, проверяя исполнение приказа. Заглянули они и в дом к господину учителю.

— Как, господин учитель, вы все еще не собрались?

— Я думаю, господа, поздно мне уже собираться… Со здоровьем что-то плоховато стало. А потом, куда идти одинокому старику? Кому я нужен на белом свете?..

Старший нилашистского патруля приказал учителю немедленно выйти в сад, довел до увитой плющом беседки.

— Так, значит! Вот когда вылез из вас большевик, с девятнадцатого года таились! Ну, не беда, господин учитель! Стойте смирно, сейчас сфотографируем вас на память.

Старик упал на землю, скошенный очередью из автомата. Четверо суток труп лежал во дворе: в городе шли жестокие бои, и было не до похорон. Только на пятый день тело предали земле.

Цобор всей душой ненавидел нацистов. Эти подонки с хлыстом в одной руке и револьвером в другой преспокойно разгуливали по его стране, которая даже в самые горькие минуты жизни оставалась для него святыней, словно надсмотрщики по плантации, на которой работали их невольники. Как только родная земля могла терпеть это, не сгорев со стыда! Гитлеровские фашисты с их венгерскими сателлитами и нилашистской сворой не только уничтожали венгров как нацию, они ее унижали, растлевали духовно и физически. Сколько раз, уже командуя ротой, Цобор невольно ловил себя на мысли: «Когда же? Когда же я наконец влеплю пулю хотя бы в одного из них?» Его решение все более крепло по мере того, как гитлеровская военная машина откатывалась к Карпатам.

В одиночку, конечно, действовать глупо. Тогда с кем и как? Торопись, Цобор! Армия, против которой ты стоишь со своей ротой, не остановится на государственной границе. Она дойдет до Берлина, это ясно как белый день! А попутно очистит от грязи и нечисти твою страну.

Цобору потребовались долгих три месяца, чтобы осторожно, избегая провокаторов и осведомителей, рассованных повсюду, убедиться в том, что большинство офицеров и солдат его роты думают так же, как и он, их командир. И когда после ожесточенного боя под Галмади он получил от командира батальона приказ отвести роту на одиннадцать километров к западу и занять новый оборонительный рубеж, Цобор не тронулся с места. Один из его писарей, фельдфебель по фамилии Мокаш, прожженный карьерист и жуткий подхалим, попытался было улизнуть из расположения и доложить начальству о замысле командира второй роты. Цобор без предупреждения выстрелом в затылок уложил его на дно окопа.

В жизни каждого человека бывают моменты, когда соблюдение формальностей становится необязательным. Наконец, уже провоевав в составе советской дивизии без отдыха три месяца, находясь всегда в первом эшелоне наступающих войск, как того просили сами его солдаты, второго апреля они вышли к австро-венгерской границе. Когда командир советской дивизии специальным приказом отметил храбрость и умелые действия венгерской роты добровольцев, Цобор невольно подумал о другом: «Мало, слишком мало я со своими солдатами уничтожил этой нацистской нечисти!»

Перевел с венгерского Ю. Шишмонин.