Вечный день

Збигнев Сафьян ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ

Ночь, кругом черно, из окопов ничего не видно, завтра битва, и в ожидании ее солдаты не спят, вслушиваются в тишину, мысль о завтрашнем наступлении вызывает и страх, и надежду, и волнение. Думая об атаке, они видят поле, прошиваемое огнем. Интересно, а когда ранит, больно? Говорят, что не сразу, чуть погодя. А уж совсем дело плохо, браток, если ранит в живот. Так что не рубай перед боем. Ну а коли решился — не жалей, трескай до отвала. Оно, конечно, верно, — момент исторический, да тебе-то за эту историю дорого приходится платить. Такова уж солдатская доля. Интересно, кто пойдет первым? Ясное дело, первый полк и первый батальон…

В окопах роты Радвана капрал Граля свертывал самокрутку.

— Боишься? — спросил он сидящего рядом Козица.

— Чего бояться-то?

— В двадцать лет о смерти не думаешь. А я думаю о жене.

— Самое милое дело, — заметил Кшепицкий, — спать до самого наступления.

— Я так верю, — вставил Шпак, — что мы уцелеем. Предчувствие у меня такое. Должна же быть на земле справедливость…

Послышался смех.

— А ксендзу помолился? — беззлобно спросил Оконский.

— Помолился, — серьезно ответил Шпак, — очистил душу…

…Когда Вихерский вошел в блиндаж, Радван рассматривал фотографию Ани.

— Ты официально, как офицер штаба, — спросил он, пряча снимок в карман, — или в частном порядке?

— Скорее в частном. — Он сел и вытащил из кармана флягу.

— Знаешь, как это выглядит на деле? Десять раз пришлось оперативному переписывать проект приказа…

— Берлингу хочется, чтобы крещение прошло хорошо…

— Да. Мы наступаем на узком участке Ленино — Сысоево, но, насколько можно судить, неприятель глубоко построил оборону… Данные, правда, неточные…

— Точными данными, — саркастически заметил Радван, — будут располагать историки. Они-то и скажут вам, что было не так. А оборона у немцев действительно что надо. Интересно, — добавил он, — как пройдут танки через эту заболоченную речушку…

— Как-нибудь пройдут…

— Как-нибудь, как-нибудь, — передразнил он. — На занятиях ты нас учил по-другому.

— Командующий обо всем говорил подробно… Разве можно предугадать ход сражения?

— Все же, — сказал Радван, бросив взгляд на немецкие окопы, — приятно сознавать, что они там сидят и боятся. Знают, что готовимся к наступлению, только не знают когда. Теперь они не те, что в тридцать девятом, нет уж той спеси и уверенности в победе. Видишь ли, в сентябре они были для меня недосягаемы. А теперь чую, что доберусь до них. Что я не хуже.

— Перед атакой, — Вихерский кисло улыбнулся, — можешь побеседовать об этом с солдатами. Постарайся заснуть, время есть.

Но для роты Радвана битва началась раньше, чем для других подразделений дивизии. Начало артподготовки было назначено на 8.20, но около шести командир батальона майор Ляхович получил приказ провести разведку боем.

В будущем те, кто уцелеет, и те, кто здесь никогда не был, будут анализировать сражение, обоснованность приказов, правильность решений, точность исполнения. А 12 октября на рассвете можно было лишь оценивать степень трудности принимаемых решений. Разведка боем означала, что в атаку придется идти после короткой, пятиминутной артиллерийской подготовки и удержаться до начала собственного наступления. Ляхович бросил нечто вроде «разнесут мой батальон», быть может, добавил, что думает об этом приказе, и решил, которая рота…

Инструктор политучебы Павлик, прозванный недавно и не без резона Деревянный Макет, решил принять участие в наступлении, и Радван, когда на пять минут заговорила артиллерия, поднял роту. Он первым выскочил из окопа в туман и крикнул: «Вперед!» Сердце стучало в груди как молот, желудок подкатило к горлу, но это не был страх. У него начался приступ сильного кашля, но быстро прошел, воздух и туман наполнили легкие. Несколько десятков метров они шли в рост, как на параде, потом взвились ракеты и на них обрушился ураганный огонь немецких пулеметов. По крайней мере ясно, какая у них оборона! По колено в грязи они шли вброд через Мерею, не чуя холода и даже не слыша немецких пулеметов. Отдавшие приказ представляли себе разведку боем чисто теоретически, им же пришлось идти к немецким окопам не по карте, а брести по топкому, вязкому месиву. Солдаты спотыкались и падали в грязь. Павлик бежал рядом с Радваном и не мог ему надивиться: поручик шел словно на плацу.

В первых окопах немцы не выдержали. В серой предрассветной мгле было видно, как солдаты в круглых, точно горшки, шлемах вскакивали с земли и бежали по направлению к пригоркам. Вот и вражеские окопы. Именно здесь, идя за поручиком Радваном, Шпак впервые увидел живого немца, который, видно, не успел отойти со своими и теперь выстрелил из пистолета, не попал, хотел выстрелить еще раз, но штык Шпака пронзил его тело: новогрудский крестьянин увидел выпученные глаза и открытый рот врага и понял, что убил. На войне легко убивают и так же легко умирают. Ведовскому, стрелку из второго взвода, осколком угодило в висок, разорвав лицо, и теперь он лежит на дне окопа, словно мешок с песком.

— Остаемся здесь, — решил Радван.

Они заняли немецкие стрелковые рвы и уже через несколько минут увидели в тумане идущих в контратаку вражеских автоматчиков. Открыли огонь немецкие минометы. Вражеская цепь неумолимо приближалась, немецкие автоматчики появились уже у реки, стремясь отрезать их от польских позиций. Рядом Радван увидел Мажинского. Бывший инструктор боевой подготовки был сильно взволнован, но внешне хранил спокойствие.

— Обходят нас, — бросил он.

Радван взглянул на часы. До начала артподготовки оставалось десяток с лишним минут.

— Удержимся.

— На войне не всегда можно рассчитывать на пунктуальность — пробурчал Мажинский.

Вскоре Радван увидел его у позиций пулеметчиков.

— Как на учениях, — инструктировал Мажинский, — как на учениях. Подпустить поближе, не торопиться, вот теперь…

Надолго ли хватит боеприпасов? Они словно островок внутри немецкой обороны, кольцо которой сомкнулось вокруг. Наконец-то: восемь двадцать… Но ничто не нарушило тишину, польская артиллерия молчала.

Из-за тумана начало артподготовки передвинули на час позже. Что думает о подразделении первого батальона генерал Берлинг? Что думает Ляхович, вглядываясь в туман и слыша, как стучат пулеметы?

Радван наблюдал за медленно приближающейся цепью. Значит, так это кончится? Почему не начинают? Он огляделся, увидел лица своих ребят и кивнул Кшепицкому. Вырвал листок из блокнота.

— Попытайся пробиться к батальону, передашь командиру…

Кшепицкий выпрыгнул из окопа и согнувшись побежал через обстреливаемое поле. Туман редел и было уже почти светло. В голове пронеслось, что он как на ладони, и в то же самое мгновение он услышал свист снаряда, рухнул на землю, поискал глазами кустик или бугорок, чтобы сделать следующий прыжок. Поле показалось пустым и голым: он подождал еще немного, сделал рывок и понял, что ранен, хотя и не почувствовал боли. Не мог встать, прополз несколько метров в сторону батальона, но каждое движение давалось ему все труднее, тело становилось тяжелым, словно его придавило бетонной плитой. Но он успел еще услышать гул артиллерии и голоса «катюш». От снарядов земля встала на дыбы, разрываемая тоннами железа.

У пулеметчиков Радвана уже вышли все боеприпасы, когда заговорила артиллерия.

— Успели. — Радван облегченно вздохнул.

А стрелок Шпак смотрел на немецкие позиции, но которые обрушился шквал металла. Тучи черного дыма поднимались все выше и заслонили горизонт. Ему казалось, что сквозь этот дым он видит взлетающие вверх человеческие тела, окровавленные клочья лиц, рук, ног…

— Люди… — вырвалось у него.

— Ну что, папаша, — буркнул Оконский в изодранной, заляпанной кровью гимнастерке. — Не радуешься? Ведь живы еще…

За огненным шквалом пошла атака. Те, кто наблюдал за нею в бинокли на командных пунктах, увидели солдат первого батальона, идущих к Мерее и через Мерею. Они брели по топкому лугу, под сапогами чавкало жидкое месиво, грязь залепила лица, так они добрались до разведывательной роты, и Радван с оставшимися присоединился к атакующим взводам. Они заняли вторую линию немецких окопов и увидели перед собою поле под обстрелом пулеметов, а дальше — деревенские избы. Тригубово.

Сражение складывается из мелких эпизодов, в каждом из них погибают люди, а командиры направляют рапорты, содержащие несколько стереотипных оборотов: наступаем на Тригубово, взяли Ползухи, сильный натиск неприятеля с правого фланга, обеспечьте связь, пришлите танки.

Мы наступаем, то есть ежеминутно поднимаем людей с земли, заставляем их пробежать несколько шагов под огнем, залечь снова и подниматься опять, конечно, тех, кому снаряды не угодили в живот, в шею или в грудь… Майор Ляхович крикнул: «Ребята, орлы, за мной!» — и в тот же момент был сражен противотанковым снарядом прямо в грудь. Командование принял Пазинский и сразу же, таким же движением, как павший командир батальона, поднял солдат.

Немцы переходили в контратаку.

В роте Радвана советский офицер Дымин (тот, что обучал стрельбе из пулемета Мосина) упал, прошитый серией из немецкого пулемета… Радван вызвал Мажинского.

— Примешь командование взводом…

— Есть принять командование.

И вскоре он услышал, как тот отдавал приказ: «Внимание, передай по линии…»

«Порядок, справился парень», — подумал он.

Они наступали на Тригубово, вели бой в деревне Ползухи. В Ползухах капитан Вихерский принял участие в атаке батальонов второго полка. «В человеке заложен инстинкт борьбы, — подумал он, наблюдая за укрывшимися за постройками солдатами, которые то и дело выскакивали на дорогу, чтобы метнуть гранату и снова спрятаться, накрывая метким огнем немецкие точки сопротивления. — А ведь они новички…»

Заняв Ползухи, увидели далеко за деревней немецкие подразделения, готовящиеся к атаке… К деревне подходили «фердинанды».

— Где наши танки? — спросил Вихерский.

— Где танки? — опросил Радван Павлика, когда они залегли у Тригубова и от этой треклятой деревушки их все еще отделяла узкая полоска простреливаемого поля.

Поднявшиеся в небе немецкие самолеты спикировали на польские позиции, и над ними поднялись клубы черного дыма… Танки увязли… «Битва, как правило, состоит из событий, которые трудно предугадать», — любил повторять полковник Валицкий. В самом деле, невозможно было предугадать, что первый танк, въехавший на мост через Мерею (при грузоподъемности в 60 тонн), провалится и увязнет в трясине. Збышек Трепко, видевший все это из своей машины, был уверен, что он бы наверняка проехал, но второй танк тоже увяз, а когда на мост въехал третий, кругом стали рваться снаряды. Немцы обстреливали переправу. Показались самолеты. Збышеку стало ясно, что он находится под огнем и что ему совсем не страшно; он видел клубы дыма над Ползухами и Тригубовом, там сражался его отец, он гнал от себя эти мысли, но не думать не мог. Он не раз видел этого человека издалека, так и произнес про себя: «Этого человека…» Не хотел признаться перед собой, как приятно было ему впервые увидеть его во время занятий в Сельцах. Потом они виделись часто… После присяги встретились в перелеске, шли навстречу друг другу. Отец подал ему руку и угостил папиросой. Надо было… Как мог «этот человек» столько лет… столько лет…

Недалеко от танка взметнулась земля. Фонтан дыма черным опрокинутым конусом поднялся вверх… И снова — ни малейшего чувства страха. А вообще-то когда человек начинает бояться?

На «газике» подъехал запыхавшийся капитан.

— Танки через мост под Ленино! — кричал он. — Через мост под Ленино…

Бывший лесник капрал Граля погиб, когда они ворвались в пылающее Тригубово. Выскочил из-за дома, и в тот же момент его увидели два немецких автоматчика, которые еще отстреливались в соседнем доме. Он заметил их слишком поздно. Выстрелил, но те его опередили; он даже не почувствовал толчка, только небо и земля вдруг поменялись местами. «Вот и меня», — подумал он и понял, что это конец. Решил лечь так, как подобает умирающему, захотелось курить. Увидел Козица, который тоже выскочил из-за дома и метнул гранату. Изувеченных осколками немецких автоматчиков уже не было. Козиц склонился над ним.

— Дай затянуться, — попросил Граля. — Сбегай, табак в палатке.

Козиц свертывал самокрутку, но табак, как назло, все время рассыпался, аж капрал Граля разозлился:

— Даже сигарету свернуть не умеешь.

— Я сейчас вызову санитаров, — бормотал Козиц.

Граля усмехнулся и застыл с самокруткой в зубах.

Погиб в Тригубове и стрелок Оконский, когда к деревне уже подходили немецкие танки. Он и Шпак, укрывшись за амбаром, увидели подъезжающего «фердинанда». И впервые так близко. Их учили в таком случае пускать в ход гранаты, и Шпак, не задумываясь, метнул одну, за ним и Оконский. Сбоку отозвалось бронебойное ружье. Танк завертелся на месте точно жук, а из-под его гусениц вырвались языки огня и клубы дыма. Оконский поднялся, хотел что-то крикнуть, так, во всяком случае, показалось Шпаку, и в тот же миг упал, сраженный пулей. Немецкие танкисты выскакивали из машины. Шпак, продолжая лежать, выстрелил трижды и сбоку услышал стрекотание пулемета. Он целился в людей сосредоточенно и с толком: чуть пониже головы, в грудную клетку, потому как в голову легко промахнуться. Но приближался уже второй немецкий танк, пулеметы разрывали воздух, он склонился над Оконским и решил оттащить его как можно дальше, чтобы сдать санитарам. Этот парень из Влодавы был не слишком тяжел, а Шпак не слабого десятка. Но Оконский был уже мертв, снаряд разорвал ему шею, и, пожалуй, даже не мучился, так как не знал, что умирает. Капитан Вихерский погиб в Ползухах во время немецкой контратаки. Вместе с несколькими солдатами они оборонялись в большом здании местной школы… Подразделения второго полка уже отошли за деревню, а они остались, их шансы пробиться к своим с каждой минутой таяли. Немцы открыли огонь из минометов. Осталось еще трое солдат и Вихерский, но боеприпасы были на исходе, а капитана ранило в голову. От этой проклятой раны, впрочем, не слишком опасной, зависела их жизнь. Он сел на пол, зарядил пистолет ТТ.

— Убегайте черным ходом в сад и попытайтесь пробиться, — приказал он троим солдатам.

— А вы, капитан?

— А я останусь здесь, — ответил Вихерский. — Это приказ! Ну!

Солдаты выбежали, он остался один. Ждал. «Так это так кончается, — думал он. — Так умирают. Нет, не страшно, совсем не страшно, — повторил он, — жаль только того, чего уже не увижу. А сколько всего будет после моей смерти! Завидую тому, кто после войны пройдется в мундире как ни в чем не бывало по Новому Свету и Маршалковской…»

За дверью раздались голоса немцев… Удар сапога — и дверь нараспашку. Он выстрелил раз, второй, потом приставил дуло к виску…

Хорунжий Тужик умер в санбате, куда его привезли еще в сознании, только он не помнил, где его ранило: на подступах к Тригубову или уже в самой деревушке. Наверное, в деревне, потому как запомнился ему горящий дом и черные немцы, выскочившие из огня. Потом все залило солнечным светом. Он лежал в палатке и видел длинный ряд лежащих. Был удивлен, что их так много: «Сколько человеческих тел нафаршировали свинцом». Вдоль ряда шел врач с медсестрой, наклоняясь над каждым. Медсестра внимательно рассматривала лица, словно искала кого-то.

— В операционную, — бросил врач, бегло осмотрев Тужика.

Медсестра накладывала ему на лицо наркозную маску. Ему нравилась эта девушка, он вспомнил ту, которую любил и которая наверняка погибла в гетто или в лагере. И это была его последняя мысль. Он не слышал разрыва немецкой бомбы, упавшей неподалеку, не видел, как воздушная волна подняла полотнище палатки.

Молодой санитар, глядя в небо, грозил кулаком:

— Не видишь, сукин сын, что Красный Крест?

Танки прошли через пост под Ленине Они наконец-то увидели их, когда во второй раз поднялись в атаку на Тригубово. Шли цепью за польскими Т-34. Павлик по-прежнему рядом с Радваном во главе тающей роты; солдаты приобрели уже фронтовой опыт, их движения стали более уверенными и спокойными. Боевой дух поднимало присутствие танков. В четырнадцатый раз показались немецкие самолеты. Павлик увидел, как один из них спикировал и как сразу же после этого в струящемся воздухе загорелся польский танк. Люди в комбинезонах выскакивали из машины… Одному удалось пробежать несколько шагов, прежде чем его настигла немецкая пуля, второй рухнул у самых гусениц, третий пылал как черный факел. На мгновение Павлик увидел его лицо. Это был Збышек! Не помня законов передовой, он прыгнул, бросился на него, повалил на землю, стараясь потушить огонь своим телом и руками. А Збышек лежал на земле и ничего не чувствовал. Сперва он увидел перед собой пустое небо, так как самолеты улетели, а потом лицо Павлика.

— Отец, — сказал он. И повторил: — Отец. — Впервые он назвал его отцом, как бы примирившись со своей и Зигмунта судьбой. Павлик взвалил его на спину и пополз назад. Перед ним и за ним было простреливаемое пространство, на котором то и дело рвались снаряды, взметая землю. Наконец-то он увидел двух санитаров.

— Браток, — сказал тот, что повыше, не заметив звездочек Павлика, заляпанных грязью, — мертвеца ведь тащишь.

Зигмунт Павлик погиб через тридцать минут во время следующей атаки на Тригубово. Он бежал по полю с пистолетом к позициям немецких автоматчиков, за ним без приказа поднялись солдаты.

Немецкие автоматчики дрогнули, отошли на западный край деревни, но Павлик получил два ранения — в живот и в грудь. Умирал он в полном сознании. Радван стоял около него на коленях, и Павлик держал его руку. Видно, дружеское рукопожатие было ему необходимо.

Стефан Радван получил ранение на западном краю Тригубова, потерял сознание и был доставлен в санбат. Он не видел уже, как в бой был введен второй эшелон дивизии и началось совместное наступление на Тригубово польских и советских войск. Командование ротой принял стрелок (поручик?) Мажинский. Те, кто остались, пойдут дальше. Много дней отделяет их от конца пути. И пожалуй, немногие из них понимают, что долгожданный конец будет лишь началом.

Перевел с польского М. Зубков.