Ведьмы.Ру. 3

Глава 40 О родительской любви и некромантах

Навстречу шёл эльфийский стражник, одетый в лёгкую броню из тёплой кожи ленивого медведя, что живут около городов, потому и называют ленивыми, чтобы напасть на еду из-за огромных кустов, не бегая за добычей.

О тяжкой жизни крупных хищников в фэнтезийных мирах

Наум Егорович ожидал увидеть… А сложно сказать, что он ожидал увидеть. Чудовище? Монстра со щупальцами и чешуей? Бледную тень с горящими глазами?

Нет.

Но и не обычного паренька.

Сперва-то Наум Егорович и его не увидел. Он не очень понимал, что сотворила Калина Врановна, как она одним шагом преодолела двери высочайшего уровня защиты, а что-то подсказывало, что не только их, но главное, что это преодоление завязало кишки тугим узлом. И Наум Егорович даже икнул, пытаясь сдержать тошноту.

Ну а потом, как получилось не опозориться, и огляделся.

Комната эта на первый взгляд мало отличалась от прочих. Разве что была побольше. Конкретно побольше, просто окрестная белизна мешает оценить размеры. И не сразу понятно даже, что белизна эта не от побелки. Камень белый. Прям как снег, даже искрится будто бы. А по камню чернотой расползаются рунные узоры, разглядеть которые почему-то не выходит. Наум Егорович пытался. Но чем пристальней он вглядывался, тем сильней начинала болеть голова. И уже вот не руны, не узоры, но словно черные пауки копошатся, цепляясь друг за друга суставчатыми лапами. И он опустил взгляд, пытаясь избавиться от этого мельтешения перед глазами. А когда поднял, то и увидел треноги со светящимися камнями в навершии. И гроб хрустальный.

То есть, он понимал, что глыбина эта — вовсе даже не гроб. Ну или очень пафосный. Как у египетских фараонов, этот, как его, саркофаг.

Точно.

Ему ещё дочь снимки показывала, тогда, когда Наум Егорович их с супругой отдыхать отправил. Самому ему Египет заказан, а вот они очень довольны остались. И про музеи говорили много.

Тут… а чем не музей?

Правда, в отличие от египетских саркофагов, этот был без крышки. И с постельным бельём в голубую полосочку, чему фараоны могли бы только позавидовать.

— Не подходите, — раздался звонкий нервный голос. — Пожалуйста.

И в комнате разом похолодело.

Он сидел в этом гробу, бледный мальчишка со светлыми волосами, которые отросли ниже плеч. Пряди падали и на лицо, почти скрывая его, и на плечи. Видна была огромная, не по размеру, майка, и тощая рука, что вцепилась в край саркофага.

— Позвольте мне? Меня он знает. И уж точно не навредит, — Нина вышла вперёд. — Богдан, это я…

— Ты? Я тебя убил! Прости, пожалуйста, я не хотел… я…

Он запнулся и выгнулся. Бледные пальцы впились в край, а из тела донёсся низкий приглушённый рык.

— Назад, — ведьмак заступил путь. — С ним что-то не так!

— Вижу, — отозвалась Калина Врановна. — Братец, ты тоже этот смрад чуешь?

— Ещё бы. Его сложно не почуять.

Наум Егорович принюхался. Да, пованивало. И главное, не понять, чем именно. То есть пованивало и канализацией — белый унитаз почти сливался с белыми стенами, но всё-таки Наум Егорович его заприметил, как и умывальник, и душевой поддон. Но пахло не оттуда. Пахло чем-то настолько чужим и чуждым, что волосы на руках поднимались дыбом.

— Я… я не хочу… я удержу его… пока держу… пожалуйста… уходите, пожалуйста! Я устал! Я…

— Тише, — Калина Врановна в один шаг оказалась рядом с саркофагом. — Дай мне руку.

— Тогда ты умрёшь.

— Нет. Я заберу часть твоей силы. Пока. Дашь?

— А ты… кто?

— Был бы ты постарше, сестрицей назвала бы. А так, пожалуй, что тётка.

— У меня нет тёток.

— Ты просто не знаешь. Больно?

— Да. Оно… там… оно требует, чтобы я их убил! Вас… а… я не слушаю. Не хочу слушать. Но иногда не получается.

— Руку, — её ладонь накрыла его пальцы, чтобы слегка сдавить. — Отпусти. Это тебе не нужно. Ты тут давно?

— Давно, — он кивнул. — Очень.

А всё-таки лица не видать. Волосы падают, такие, засаленные, слипшиеся прядями. Выгляди мальчишка совершенно одичалым. И главное, делать-то с ним что? С одной стороны, Богдан признался, что убивал. И Ниночка то же сказала. И другие улики найдутся, нормальные, а не показания покойников. Что-то подсказывало, что показания покойников в суде не примут.

С другой… ну ребенок же.

Какой с ребенка спрос?

Да и явно он не своей волей.

— Давай, — Калина Врановна протянула вторую руку. И паренек решился, вложил в неё ладонь. — А теперь вставай. Сможешь?

— Д-да… я… я постараюсь. Я делаю упражнения, как мне говорили, но…

— Ты тут живёшь?

— Да.

Он поднялся, неловко, покачиваясь, и стало ясно, что кроме майки на мальчишке ничего-то и нет. Что сам он тощ и слаб. Кожа обтягивала вялые мышцы, что с трудом держали даже это худое тело, и неестественно раздутыми гляделись колени.

— Расскажешь? Как тебя зовут?

— Богдан…

— Погоди, сестрица, давай я его вытащу… — предложил Женька.

— Нет! — Богдан попытался отшатнуться.

— Это тоже наш родич. Ему твоя сила не навредит. А вот то, что внутри тебя, оно мешает. Ты это чувствуешь, братец?

Женька подхватил мальчишку под мышки и вытащил из саркофага. И Наум Егорович не сдержал вздоха. Это ж надо было ребенка до такого состояния довести! Сколько ему лет? С виду не больше двенадцати, и то с натяжкою…

— Вы меня заберете, да? — он, явно поняв, что не убивает, вцепился в Женькины руки и было видно, что теперь ему страшно их отпускать.

— А ты хочешь?

— Если… если я никому не причиню вреда.

— Сколько тебе лет? — спросил Наум Егорович.

— Я… не уверен. Отец говорит, что скоро двадцать четыре, но… я не уверен.

Двадцать четыре?

Да быть того не может. Или… и если так, то он совсем не ребенок. А значит, и спрос с него иной.

— Не спеши, служивый человек. Тут иначе время идёт… — Калина Врановна поняла, о чём он думает. — Двадцать четыре весны минуло, как он появился на свет, да только прожил он хорошо, если половину.

Возможно.

Но уголовный кодекс руководствуется конкретными датами, а не ощущениями.

— Я… у меня с памятью плохо. Оно… из-за него провалы. Часто надолго. Я пытался вести дневник, как Лев Евгеньевич просил, но оказывается, что порой я выпадаю на недели и даже месяцы. И тогда какой смысл? Да и вообще какой смысл, если здесь один день от другого не отличается. Во сне хоть сны иногда снятся, — парень откинул волосы. И стало видно, что лицо у него тоже худое, с детскими чертами лица.

Да не может, чтоб ему было столько.

— А то, что было раньше, до того, как сюда попал, помнишь?

— Помню… помню, что мы жили. Я, мама и отец. Он редко появлялся, а мама… она болела… много болела. Мне сказали, что это ещё до моего рождения началось. И я вот думаю, что, возможно, я и виноват, что она так болела?

Спрашивал он у Калины Врановны, глядя на неё снизу вверх.

— Нет, дорогой, ты не виноват, — ответила за него Нина. — Я… понимаете… извините, что вмешиваюсь, я тогда не знала, о ком речь… мне поставлена была задача… анализ. Истории болезни. Наблюдений… болезни и наблюдений? Да, пожалуй… он был обозначен как объект номер один.

Это Нина сказала, словно извиняясь.

— Если верить документам, то… его матушка имела проблемы с контролем дара. И пытаясь их решить, начала принимать препараты. Изначально речь шла о некоторых седативных средствах, которые разрешены к применению. Но, как мне кажется, они не помогали. И тогда она рискнула использовать… сомнительные средства. К сожалению, в карте не указано, какие именно, но стоит пометка, что у неё случилась передозировка, с которой она и оказалась в больнице. И в этот момент она уже была… в положении.

Ниночка отвела взгляд.

И продолжила.

— Ситуация была сложной. Есть упоминание о клинической смерти… и я, честно, не знаю, каким чудом ей удалось сохранить беременность!

Удалось.

К счастью ли? Или наоборот? Если б мальчишка не родился, то, может, не было бы ни «Синей птицы» с её тайнами, ни остального дерьма, которого тут много и которое только предстоит разгрести. Но с другой стороны, как говаривала бабка, свинья грязь везде найдёт.

Не одно, так другое.

— Ребенок появился на свет недоношенным. Критически малый вес. Лёгкие не работают. И первые недели он проводил на ИВЛ. А такие дети, даже когда выживают, они всё одно… там много проблем. Кисты головного мозга, врождённые пороки сердца, судорожная активность… извини, Богдан.

— Ничего. Я знаю, что должен был умереть.

— Лечение он получал самое лучшее из возможных. Однако и современная медицина далеко не всесильна. К сожалению. Несколько раз его вывозили за границу…

— Дайте угадаю, — перебил Женька. — В Мексику?

— Да, а откуда вы…

— Да так, совпало просто. Хорошее место, Мексика… думаю, не наведаться ли туда в отпуск. Наум, ты как?

— Я? — удивился Наум. — А я тебе зачем?

— Да я к тебе как-то привыкнуть успел. И в целом… чтоб отпуск более деятельным был. Вдвоём всяко веселей. А то ишь, устроили там невесть что… хотя, полагаю, мальцу оно на пользу было?

— Д-да… — Ниночка удивилась.

Наум тоже удивился, но не сказать, чтобы активно, потому что у любого нормального человека есть предел эмоций. И он уже, похоже, удивляться устал.

— Поймите, я не видела его тогда. Только документы. Бумаги. Анализы. Но и по ним было видно, что ребенку становилось лучше! — Ниночка всплеснула руками. — Много лучше! К примеру, если изначально была диагностирована гидроцефалия и выраженная, которая требовала операции, установления шунта, то после визита в Мексику она прошла сама собой! А главное, ни слова о методиках, ими использованных… и уже тогда это показалось донельзя странным! Это ведь серьёзная проблема! В мире каждый день рождаются дети, которым необходима помощь, а если они нашли способ…

— Он не всем подойдёт, — мягко перебил Женька. — Да и правительство не одобрит.

— Но… почему?

— Потому что правительство не одобряет, когда одних граждан приносят в жертву, чтобы спасти других. Подтверди, Наум.

— Подтверждаю, — сказал Наум, подумав, что в Мексике ему бывать не случалось, а жаль. И что вряд ли поездка получится семейной. Хотя… нет, тащить с собой жену туда, где кого-то приносят в жертву, неразумно. Разве что жена надоела.

— Но… — Ниночка хлопнула. — Это… это же дикость.

— Что за Мексика? — поинтересовалась Ягинья.

— Это страна. За океаном. В Южной Америке, — Наум Егорович ответил за Женьку. — Такая… туристическая. Там… ацтеки, пирамиды…

— Во-во, старые традиции. Некромантов там и раньше хватало.

— Да? — нет, всё-таки резервы удивляться ещё остались.

— А ты думал… ацтеки вон издревле жертвоприношениями баловались. Кормили бога-Солнце, ну заодно и жрецов со знатью. И жили те до ста лет, а некоторые и до трёхсот. Правда, сложно сказать, оставались они людьми или уже нет. Так-то некромантия от медицины далека, но и у неё свои секреты есть. Читал, что можно забрать больное сердце и поставить здоровое. Или вот не сердце…

— Так и целители это делают.

— Целители забирают у мёртвых. Или у тех, у кого душа ушла. И не всякое смогут. А эти берут здоровых людей и согласия, как сам понимаешь, не спрашивают…

— Я… не помню, — голос Богдана прозвучал жалобно. — Ничего. Я тогда маленький был. То холодно, то жарко… то опять нехорошо.

— Но это ненаучно! — Ниночка была возмущена таким подходом. — Некромантия не способна исцелять! И даже целители не любой орган пересадить способны, а избавиться от кист или образований в мозгу пересадкой вовсе не получится…

— Иногда это и не пересадка. Бывает, что тянут просто жизненную силу. Правят тело изнутри.

— Тёмная волшба, недобрая, — согласилась Ягинья. — Но да, есть такая.

— Некроманты, что с них взять…

Наум Егорович подумал, что как-то раньше его мир был проще и понятней. И главное, некроманты с их чёрными чудесами жить не мешали. А теперь вот придётся ехать, иначе совесть замучит.

— Не знаю… про некромантию в карте ничего не писали, но главное, что к трём годам мальчик фактически вышел в норму! Я, честно говоря, отнеслась скептически. С такими-то диагнозами! — Ниночка была и поражена, и удивлена.

И задумчива.

Учёный, чтоб её.

— Но… — произнесла она неуверенно. — Дальше… его осматривали. Регулярно. И ребенок развивался. Да, он сильно отставал от сверстников по параметрам роста и веса, с трудом дотягивал до нижней границы нормы, а порой и не дотягивал. Но и только. Это же мелочь. Ерунда сущая… рост вообще не показатель, как и вес. Главное, что в остальном он был нормален!

Ребенок, родившийся от матери, которая беременной словила передоз? Родившийся с кучей нарушений и вылеченный некромантами?

Нормален?

Хотя…

В том, что происходило тогда и на другом континенте, он точно не виноват. И если Ниночка утверждает, что парень пришёл в норму, то так и есть.

А значит, что бы ни пробудило жуткую его силу, случилось это позже.

— Они пришли за мной? — Богдан указал на мертвецов. — Я их вижу. Помню, правда, не всех… но вижу. И мне жаль.

— Не за тобой. За другими. И вообще, не смотри на них. Вон, лучше собой займись, — Женька поднял руку и заставил мальчишку растопырить пальцы. — А ногти ту тебя… ну чисто когти. И когда ты в последний раз мылся-то?

— Не помню. Я почти всё время сплю. А… так… ко мне боятся подходить… раньше Лев Евгеньевич заглядывал. Учил меня. И ещё другие. Но тогда легче было. Я мог сдерживаться и чувствовал, когда становилось опасно. Предупреждал. И они уходили. А теперь никак… сила… она… и жжётся, внутри там…

Он положил руку на грудь и поморщился.

А из носа потекла кровь.

Красная такая. Яркая.

— Извините. Иногда случается. Лев Евгеньевич говорит, что это внутричерепное давление повышается.

— Но… но если его лечили… и это помогало, то почему… — Ниночка остановилась. — Или не помогало.

— Помогало. Думаю, его отец знал… может, не про свои способности, но что-то да ведал.

— Отец… говорил, что прадед мой был некромантом, — встрял Богдан и тут же смутился. — Извините, что перебиваю. Я очень давно ни с кем не разговаривал…

— Ну, в Кощеевом раду, да чтоб и без некроманта, — Женька потрепал светлые волосы. — Некроманты, как и ведьмаки, разными бывают. Я их не люблю, но это так… силы наши разнятся, вот оно порой и бывает… неприятие.

— Да, ваша… тёплая. Зеленая. Обычно люди меня боятся. Я… когда сюда кого-то приводили, я старался лежать смирно. И спать. Во сне легче всё это сдерживать. Только всё равно…

Он вздохнул.

— Я знал, что я некромант. Как мой прадед. Отец рассказал. Мне было или восемь, или девять. Сила начала пробуждаться. Вот и пришлось ему меня учить, как надо силу прятать. Некромантия — это… это нехорошо. Люди её боятся. И меня будут. И поэтому мне нужно учиться контролю. Я учился. Старался.

В это Наум Егорович поверил.

Серьёзный паренек.

И… поймал себя на мысли, что не получается воспринимать его как взрослого.

— И что произошло? — спросила Ниночка. — Почему… тебе было двенадцать, когда тебя поместили… в изоляцию. Так там написано. Что у тебя был нервный срыв и… и появились сложности с контролем дара. Такие сложности, которые потребовали изоляции.

Сложности.

Пожалуй, можно сказать, что и сложности. Когда дар убивает всех вокруг вне зависимости от желания владельца, это однозначно сложность. Вопрос, правда, чья.

— Я… — Богдан сглотнул и сгорбился. Грязные пряди упали, закрывая лицо. — Я не хотел. И он… так получилось. Просто получилось. Отец убил маму. Случайно! А я… я просто…

— Ты просто не хотел, чтобы она ушла? — тихо спросила Калина Врановна.

— Да, — паренек кивнул. — И я понял, что могу… сумею… если захочу… а все умерли. Все вокруг, кроме меня и папы. И он тогда сказал, что… что с этим надо что-то делать.

И запер мальчишку в подвале, в хрустальном гробу.

Как-то вот не так Наум Егорович представлял себе родительскую любовь.