Ведьмы.Ру. 3

Глава 51 Где речь идёт о ведьмах, котах и немного — царевичах

Молодой аистокрад, богатый и завидный жених.

О перспективных женихах

Ульяна опустилась на траву.

Нет, всему есть предел. И она к своему подошла. Потом вышла за него, чтобы снова вот подойти к другому, а теперь сил не осталось. На то, чтобы стоять.

Вот она и села.

На траву.

Почему-то хотелось плакать, горько-горько и навзрыд. А причины не было. Плакать же без причины как-то глупо, что ли. По-детски совсем.

— Это твой добрый молодец? — девочка села рядом и, подхватив кота под передние лапы, втянула его на колени.

— Он самый.

Данила плескался и нырял, то с головой уходя под эту огненную воду, то выныривая и отряхиваясь. И тогда от волос его летели рыжие искры.

— А он Иван-царевич или Иван-дурак? — уточнила Аленка.

— Не знаю. Иногда одно, иногда другое…

— А ты ведьма?

— Да, — Ульяна точно знала ответ на этот вопрос.

— А кот у тебя есть?

— Нет.

— Как это, чтобы ведьма и без кота?

— У меня есть котошпиц. Или шпицекот? В общем, он оборотень и немного потерялся.

— А… бывает, — Алёнка кивнула и подтолкнула кота к Ульяне. — На вот, погладь.

Кот недобро зыркнул жёлтым глазом. И хвост его дёрнулся, намекая, что не всякое предложение следует вот так сразу и принимать.

— Спасибо, но…

— Калина говорит, что коты нужны, чтобы беды забрать. Если его обнять, то сразу семь бед и заберет, — Алёнка стиснула кошака, который только хвостом по ногам мазнул.

— Аккуратней. Ему больно.

— Да нет, я ж умею. Не маленькая. Он хороший, — и массивную кошачью башку сунули под руку Ульяне. Она осторожно погладила.

— Легче? — поинтересовалась Алёнка.

— Пожалуй.

Желание плакать исчезло. Наверное, кошачья магия сработала. А может, само по себе.

— А ты тут живёшь? — спросила Ульяна и не стала убирать руку, в которую ткнулся влажный кошачий нос. Пальцы обнюхивали деловито и долго, возможно, надеясь на награду за старание, но Ульяне нечем было кота угощать.

— Ага. Временно. Пока у нас с квартирой там решается, — Алёнка махнула рукой. — Тут хорошо. И воздух свежий. Бабушка говорит, что свежий воздух — полезный. И ещё гуси есть.

— Гуси — это аргумент. А у меня — кошкошпиц, упырь и русалка. Ещё мыши.

Чёрные уши дёрнулись.

— Бронированные. И саблезубые.

Уши сдвинулись к макушке, а на кошачьей морде появилось выражение недоверчивое.

— У них там империя. И император, а ещё императрица, Эмфизема Прекрасная…

— Красиво, — оценила Алёнка и протянула. — Эмфизема… и ещё Прекрасная. Я как вырасту, тоже прекрасной стану.

— Эй, — на мосту появилась темноволосая девушка. — А вы чего не купаетесь?

— Да как-то… — Ульяна покосилась на воду. По тёмной поверхности пошли огненные трещины, которые в одном месте затягивались, чтобы появиться в другом. — Не тянет, что ли…

Девушка была красива, пусть и пугающей красотой. Вот только хромала отчётливо.

— У неё нога костяная! — сказала Алёнка важно. — Но это потому, чтоб в мир мёртвых зайти можно было…

— Калина, — сказала девушка, подходя ближе. — Рада познакомится, сестрица.

— А ты тоже моя родственница?

— Очень и очень дальняя… мы всем ведьмам родня. Ягинья я.

— Извини, но ни о чём не говорит. Я ведьма начинающая.

— И без кота! — наябедничала Алёнка.

— Ничего, это потому что начинающая, — Калина улыбнулась. — Станет продолжающей, сразу и заведёт. А ты, егоза, почему из дому сбежала? Ты же знаешь, что нельзя тебе пока на эту сторону.

— Я ж недалеко. Я просто поглядеть…

— Поглядела?

— Ага.

— Тогда иди, помоги бабушке на стол накрыть. Завтракать пора, вон, солнце подымается, а ты, чай, снова голодная убежала. Дядя твой беспокоится.

— Слышал, Бандит? — Алёнка вскочила и не без труда подняла кошачью тушу. — Нам идти надо… скатерть положить, тарелки достать. Молока ещё принесть…

— Твоя дочь?

— Нет, — Калина покачала головой. — Племянница мужа. Но, пожалуй, что теперь и моя. Моею силой пока и держится. Приглядись.

Алёнка, отпустив кота, бежала вприпрыжку и казалась обычной девочкой, только если приглядеться, то становилась заметна странная дымка над нею, будто сама фигура её расплывалась.

— Что с ней?

— Ушла она. Почти. За родителями. Дети крепко к ним привязаны. И порой сие не во благо, — Калина говорила немного странно. — Её родители погибли. Она сама чудом выжила.

На больную Алёнка походила не больше, чем Данила на умирающего.

— Вась… — крикнул он, махнув рукой. — Да что ты там встал! Иди купаться!

— Скажи своему рогатому, чтоб не боялся, — Калина откинулась, опираясь на локти. — Иди, демон. Оно тебе на пользу будет… тоже дурак. Душу свою сковал сперва, а теперь маешься и оковы снять не можешь. Иди, иди… чего стоишь?

— Я не уверен, что это следует делать, — спокойно ответил Василий. — Если я правильно понял, то здесь есть частица огня первородного, который сродственен стихии хаоса…

— Умный.

— Есть такое, — подтвердила Ульяна.

— И он может повлиять на моё эмоциональное состояние.

— Ещё как, — подтвердила Калина.

— А я не знаю, сумею ли справиться с ним. Эмоции…

— Васёк, — Данила бегом вскарабкался на берег, словно тот разом стал ниже, и подскочил к Василию. Прежде, чем тот успел сообразить, Данила обнял, рывком поднял его, чтобы в следующее мгновенье с диким гоготом рухнуть в воду.

— Всё-таки Иван-дурак, — вынуждена была подытожить Ульяна.

Река выдохнула столп огня и пара, но по-над огненной водой показалась белая макушка Василия. Сгорать он точно не собирался.

— Мир, конечно, переменился, — Калина глядела на них с улыбкой. — Да не так уж и сильно. Люди прежние. И в любом дураке есть что-то от царевича. И наоборот. Вопрос в том, что в конечном итоге верх возьмёт.

Это точно. Не угадаешь.

— Так почему она тут? Она здоровой выглядит.

— Алёнка? Водица эта раны залечит, но телесные. Над душой она бессильна. А душе было тяжко. Маятно. И горе навалилось, и боль, и многое иное. Боль-то я забрала, но этого уже недостаточно. Рвалась душа на волю, а коли сильно хочет, то ни одно тело её не удержит. Не одно, так другое случилось бы. Для беды многого не надо. Вот и решила я, что не след ей в мире живых пока быть. Тут, в моих владениях, у меня и силы больше, и возможностей. Пусть поживёт, приспокоится, поймёт, что не одна она на этом свете. Глядишь, и душа улетать передумает.

— И воздух свежий, — Ульяна поняла.

— Именно.

— А ещё кот и гуси…

— Это точно. Батюшка вон тоже рад. Сотни лет мечтал внуков понянчить. Так что теперь то малины приносит, то ежевики. А после, как отпущу от дома, то и лесною тропкой проведет, научит слышать, о чём березы шепчутся.

— А они о чём-то шепчутся?

— Ещё как. Сплетницы страшные… как начнут друг другу шелестеть, так всё. Не угомонятся, пока каждую травинку не обсудят. Потом сороки этот шелест по лесу разнесут… ну да, не важно.

В это верилось.

Почему бы и нет? Сидя на берегу огненной реки легко поверить в то, что березы могут сплетничать. И в целом-то…

— Батюшка Алёнке уже и медведя приглядел.

— Зачем⁈ — вот только медведей здесь Ульяне и не хватало.

— Так… с медведем в лесу всяко безопаснее. И кататься можно. Я, как маленькой была, помню, очень любила на медведе кататься. Он большой, тёплый. И не страшно. Ни один дурной человек близко не подойдёт.

Ульяна только и кивнула, подумав, что это, конечно, весомый аргумент, только…

— Ошейник купите, — посоветовала она. — Чтоб издали было видно, что медведь ручной… ну или чей-то. А то ж мало ли. В город, как понимаю, вы его забирать не станете?

Воображение рисовало медведя, который стыдливо пытался втиснуться в лифт, и девочку, что держала розовый поводок, убеждая соседей, что он добрый, не укусит.

— Скажешь тоже. Куда там забирать. Был бы терем, ещё бы можно было подумать. А так жилище крохотное, тесное, — Калина нервно дёрнула плечом. — И люди какие-то ходили постоянно. Трезвонили. Кричали. Вон, матушку мою новую до болей сердечных довели.

— Соседи?

— Нет. Эти… как их… коллекторы. Вот, — она щёлкнула пальцами. — Но то уже дело решенное.

— Как? — Ульяна подобралась. — Ты их не…

— Слугу своего отправила, чтоб исполнил слово данное. Обещал моему мужу всех долгов прощение? Вот пусть и оформляет, как оно тут у вас положено, чтоб в книгах государевых писано было и судейские о том уведомлены. Не думай, сестрица, я понимаю, что мир иной. И не собираюсь закон человеческий без особой нужды преступать. Мне тут всё-таки жить. Не знаю, сколько выйдет, но сколько бы ни вышло, всё моё

— Калина! — Алёнка не стала переходить мост, но рукой замахала. — А бабушка сказала, что готово уже всё! Чтоб ты тоже шла! А то ведь яичница опадёт! Она такая! А ещё этот мальчишка очнулся! Только он нервный какой-то! В угол забился и кричит, чтоб к нему не подходили! А бабушка не знает, чего делать! И дядя не знает! И Бандит тоже не знает!

— От же ж… крепкий. Чтоб от моей песни и сам освободился… — Калина поднялась и сказала: — Ну что, сестрица, заглянешь в гости?

Ульяна задумалась.

Ей хотелось.

И было интересно, что там, за рекой. Что-то совсем иное, куда более сказочное, чем прочая её жизнь. Но вот… там, дома, бабушка. И Ляля. И Никита. Эля, Игорёк… остальные тоже. Они же беспокоятся. Наверное.

— Ты не обидишься, если не сегодня? У меня там, дома, волноваться будут, — она махнула рукой. — В другой раз и с радостью…

— Не обижусь, — Калина отряхнула руки. — Вот кто бы подумал, до чего в портках удобно-то. Ты, как захочешь заглянуть, позови. Но… погодь. Алён! Набери водицы…

Она протянула флягу, и Алёнка с радостью сползла к чёрной воде, чтобы зачерпнуть её, с огнём и углем.

— Она не видит? — тихо поинтересовалась Ульяна. — Что вода эта… странная вода?

— Видит. Дети всё видят чуть иначе. И потому им проще с миром ладить. А водица, чай, не лишнею будет. На душу она не повлияет, но вот раны затянуть…

— Мёртвого поднять…

— Это уже сказки, — Калина покачала головой. — Не в силах человеческих мертвеца поднять. Разве что вурдалаком, но то совсем иное. А с ранами — это да, это, если вдруг снова нужда случится, то и этой малости хватит.

Она забрала флягу у Алёнки и передала Ульяне.

Тяжёлая. Серебряная. Вида старинного. Но важна не фляга, а содержимое. То, что внутри. И это содержимое…

— Ты понимаешь, что если кто прознает… что тебе не дадут покоя? Это же, считай, средство ото всех болезней, ядов… — Ульяна должна была сказать. — И за ним отправятся…

— Как отправлялись и прежде. Думаешь, когда-то иначе было? Нет. Только сюда не всякий дойти способен, — Калину перспектива ничуть не встревожила. — Это пока ещё граница зыбкая, да и волей моей тебе путь открыт, как и твоею силой, и моим родством. Но…

— Ненадолго?

— Именно. Ты-то уже путь ведаешь, при нужде на берегу оказаться сможешь. По слову моему и в гости заглянуть. А вот они, — она кивнула на Василия, который стоял у берега и с видом задумчивым черпал воду, позволяя её проливаться сквозь пальцы. — У них не выйдет.

— Но… есть ведь люди, которые… которым… которым эта вода нужна будет. Больные. И после катастроф. И старики, дети… как Алёнка.

— Понимаю, — Калина обняла Алёнку, а та прижалась к её ноге всем телом. — Много в мире бед и боли. Много несправедливости. И порой хочется всё-то перекроить, да не в твоих это силах, сестрица. Как и не в моих. Я поставлена границу стеречь, а не чудесами торговать. И правила иные не мною писаны, но теми, кто границу эту сотворил. Коль сумеет человек добраться, перейти через мост мой да, испив мёртвой воды, живым остаться, то и этой возьмёт столько, сколько надобно. А нет, то и в мир живых ему возвращаться незачем.

— И как ему дорогу-то искать?

— Как… а вот загляни в гости. Дам тебе клубочек особый. И сапоги железные, и караваи медные…

— Как в сказке, — сделала вывод Ульяна.

— А то… сказка на то и сказка, чтобы было в ней всякого, и правды, и вымысла, и чуда. Но и так заглядывай, коли хочешь.

— Загляну, — Ульяна поднялась и махнула рукой. — Дань! Нам пора! И не кидайся в Ваську грязью… слушай, а когда там, по-сказочному если, Иван-царевич в дураке пробуждается?

— Вот тут как когда, — сказала Калина Врановна. — Иные и до старости дураками ходят…

Не обнадёживало.

Впрочем, Василий от комка грязи увернулся, чтобы, наклонившись, зачерпнуть полные горсти илистой жижи и вывалить её на Данькину макушку.

— Так не честно! — Данька мотнул головой и, фыркнув, сиганул на глубину. — Порядочные демоны так не поступают!

Вынырнул он в двух шагах.

— Порядочных демонов не бывает, — возразил Василий и, понюхав пальцы, добавил. — Грязь целебная. Она представляет собой осадочную породу, сформированную столетиями работы местной уникальной экосистемы. И вобравшую в себя всю силу огненной реки.

— Тогда ладно, — Данила смахнул комок с волос. — Слушай, а от неё что? Сил прибывает?

— Да.

— Вась… точнее Уль! Уль! А дай лопуха!

— Зачем?

— Грязи набрать. Слышала? Она целебная! И сил прибавит! Я на Лёху вылью! Пусть прибавляет…

Точно. Дурак.

А ещё царевич, только голый, грязный, но, самое главное, что живой. И потому Ульяна, оглядевшись, сорвала огромный лист. Были у неё сомнения, что тот выдержит, но лист словно и не заметил жара, что исходил от воды.

— Так, Вась, держи. А я буду выковыривать…

— Вы поспешите только, — теперь Ульяна ощущала, что сила уходит. Не ручейками и струйками, но одною волной, что, достигнув высшей точки прибоя, замирает, а потом медленно откатывается, унося с собой захваченные на берегу сокровища. А взамен волна оставит дары, но…

Ульяна не сокровище.

И не дар.

Она человек.

— Уходить пора, — она поднялась. — Я тропу открою. Вась, хватай эту бестолочь за шкирку и…

— Но-но! — Данька погрозил пальцем. — Я не бестолочь, я… не думай, я всё понимаю, Уль. А что дурачусь, — он вытер грязные ладони о бёдра. — Это так, от избытка силы. Знаешь, сила ведь влияет. Огневики, если так-то, сами по себе дурные…

— Ты даже среди них выделяешься, — буркнула Ульяна и тропу открыла. — Идём. А то ведь время…